По-осеннему рыж,
оторочен каштанов каймою,
ребра шиферных крыш
дождь заботливой нянечкой моет.
Перекресток эпох,
дом к другому склоняется дому.
Ветра горестный вздох —
может быть, он грустит по былому,
по иным временам?
Впрочем, дело, как видно, пустое:
ведь теперь криминал —
вспоминать о «советском застое».
Эта боль так остра —
как ходить по гвоздям на пуантах.
Ян и Гунар Петра
и не думали звать «оккупантом».
Ливень вымел весь сор,
сразу всех нас на вечность состарил.
Кто же тот режиссер,
что спектакль этот странный поставил?
И звенит над листвой —
шум ему площадей не помеха —
крик струи дождевой,
что умножен готическим эхом.
Мгла… И я не готов
в заповедной той каменной пуще
средь застывших веков,
как когда-то, мечтать о грядущих.
* * *
Дитя сырых прокуренных трущоб,
не зная, что у времени в опале,
ты, как Матисс, не знаменит ещё,
чтобы твои картины раскупали.
Мешок холщовый на спине, как горб…
Куда ты шёл? Зачем? Откуда вышел?
Но коль ты честен, это значит — горд
а если горд – любых злосчастий выше.
И пусть пока удача далека,
одна мечта — пусть будет только это:
подрамник, холст и кисть из колонка,
и эти краски – яркие, как лето.