***
Он все на свете сделать мог —
заезжий фокусник из цирка.
Он превращал часы в цветок,
в бумаге исчезала дырка.
Конферансье бледнел, как мел,
в кармане находя касторку.
И я ладоней не жалел,
изнемогая от восторга.
Но меркли эти чудеса
на улице, где небо ало,
где, как тугие паруса,
афиши ветром раздувало.
Там, белой дымкой скрыв дома,
на клумбы и на кучи щебня
неслышно падала зима,
и не было её волшебней.
* * *
Я знал, что всё когда-то надоест:
и жизни смысл, и фон – сплошная серость.
Не помогала перемена мест,
не помогала чинная оседлость.
Я безвозвратно что-то потерял
в безумной спешке, в показушной сшибке.
Ошибок прежних я не повторял —
я просто делал новые ошибки.
Порой непостижимые уму,
возможно, сотворЁнные невинно,
и выход я ищу не потому,
что выхода по-прежнему не видно.
А потому, что маетно опять,
когда подует влажный ветер с юга.
Когда душа не знает, что искать,
тот поиск станет гонкою по кругу.
Кто объяснит, в чём этот тайный смысл?
Молчат гадалки, не поют сирены.
И смысла нет. И отступает мысль
перед великим хаосом Вселенной.
* * *
Как очутиться снова в стране
ветрениц-недотрог?
Тропку б найти в том мире, где нет
больше укромных троп.
Там где сутулые плечи скал,
вислые ветки ив…
Эту страну я всю жизнь искал —
мой неземной наив.
Там буду счастлив и одинок и
ничей протеже,
там от судьбы получить пинок
я не смогу уже.
И не покажется мне странней,
чем этот сон шальной,
если я верю этой стране —
той, что всегда со мной.
* * *
Это всё из памяти вынь,
позабудь, довольно потерь,
осторожный шорох листвы —
так крадётся лунная тень.
Эту морось — мелкий кунжут…
Стороной, прошу, обойди
осторожный шорох минут,
затянувшийся, как дожди.
От грозы обнажился лёсс,
хмарь накатывает с утра…
Обойдёмся давай без слёз:
в долгих проводах — боль утрат.
Но прошедшего не вернёшь,
хоть оно, сотворив кульбит,
нескончаемое, как дождь,
острым клювом меня долбит.
И не спрятаться под плащом,
не зарыться зимой в снегу,
даже если буду прощён,
даже если себе солгу.
* * *
Нет, не синоптик держит этот пульт.
Вновь свора гроз меня встречает лаем.
Какой-то бес вселяется в июль —
как шизофреник, он неуправляем.
Всеобщий стресс, мистический испуг,
какая-то вселенская морока,
он давит, словно грузовик, толпу,
военные суля перевороты.
И где тут правда, где зарыта ложь?
И солнце светит, как со дна колодца,
но, вероятно, очищенья дождь
без молнии и грома не прольётся.
* * *
Мы мыслим доскрипеть до будущей весны.
Бессмертия не ждём. Но есть всему основа:
круговорот во всём. Конечна жизнь звезды.
У жизни нет конца – она возникнет снова.
Пусть в мире только тьмы холодный антрацит,
но, верь, произойдёт какой-то странный казус.
И снова грянет взрыв. Настанет новый цикл,
исканий и потерь – он побеждает хаос.
И ты себя за то напрасно не суди,
что краток твой приход – по сути, он мгновенный.
Ты слышишь этот звук? Ты слышишь, как в груди
звучит победный гимн ликующей Вселенной?
Перекрёсток эпох
* * *
На колпаке шута звенели бубенцы.
Кривлялся он и пел – уродство не помеха.
И, как кули с мукой, вельможи и купцы
валились под столы и корчились от смеха.
А шут торжествовал. Он знал прекрасно роль.
Смотрел, разинув рты, народ, не поняв толком,
кто шут, а кто король. Не знал и сам король.
Смеялся он – и всё. Смеялся он — и только.
* * *
Наверно, это нас совсем не красит,
но нам жалеть об этом было рано:
любили мы, увы, не одноклассниц,
а королев широкого экрана.
И спорили мы, то и дело ссорясь,
кого воспринимаем в идеале:
Софи Лорен или Лолиту Торрес,
Брижит Бордо, а может, Кардинале.
Они сожгли советскую унылость,
не ведая об этой страшной силе,
и Гурченко в подмётки не годилась
красавицам, которые курили.
Они манили, как плоды инжира,
как буря парус, что обвис без ветра.
Мы были влюблены в Лоллобрижиду,
хоть знали, что любовь та безответна.
То был гипноз. Как «Болеро» Равеля,
смущали душу кинодивы эти,
а наши одноклассницы ревели
и проклинали всё на белом свете.
У них была нелёгкая дорога,
забыть им было нужно свою зависть,
и выбрали мы тех, кто хоть немного
напоминал нам импортных красавиц.
Отсюда и разводы, и скандалы,
и ночи с укоряющими снами.
А требовалось, в принципе, так мало —
заметить красоту, что рядом с нами.
* * *
Я все дела свои оставлю,
но нам не избежать беды:
наполнены холодной сталью
глаза безумные вражды.
О, как она непримирима!
Как мир отчаянно жесток!
Во мгле порохового дыма
забыли все её исток.
Но почему со дня творенья,
забыв про братскую любовь,
достигнуть можно примиренья
через большую только кровь?