Аня
В прихожей прохладно, сыро и пахнет… плесенью. Я никогда ещё не сталкивалась с этим запахом и не ощущала его так отчётливо, но сразу же узнаю его.
– Ты можешь разуться, дальше мы всё прибрали, – говорит отец, и я послушно снимаю кроссовки и оставляю их за низким порожком в углу прихожей. Медленно прохожу по небольшому коридору, вхожу в зал и осматриваюсь.
Старые, взбухшие обои кое-где свисают, обнажая бетонные стены, на полу – видавший лучшие времена линолеум, в углу на низком столике – примитивный телевизор, кажется, из прошлого века; окна – старые, деревянные – все сплошь завешаны липучками от мух. Не сказала бы, что здесь уютно. Оно, впрочем, и понятно, ведь папа и Макс ещё только начали ремонт и зачем-то так скоро притащили сюда и меня.
Мой взгляд снова перескакивает с одного на другое. Надо заметить, здесь тоже достаточно прохладно и пахнет какой-то затхлостью. Я не могу точно понять, что именно так пахнет, но этим чем-то здесь пахнет всё. Дом достался нам по дешёвке, и теперь все его недостатки я оправдываю исключительно этим. Однако, с моего лица, очевидно, не сходит мина плохо скрываемого отвращения. Я понимаю это в следующую секунду, когда уже поздно делать вид, что всё в порядке.
– Знаю, тут пока пустовато, но у меня кое-что есть для тебя. Тебе это точно понравится, – заверяет отец. Сомневаюсь, что ему на самом деле важно сейчас моё мнение, и с трудом делаю вид, что мне интересно.
– И что же это? – я почти не смотрю на него, но чувствую, что он буквально сверлит меня взглядом. Должно быть, пытается понять, что я сейчас чувствую на самом деле. Это нужно только для того, чтобы оценить, нахожусь ли я до сих пор «в зоне риска» или нет. Несомненно, нахожусь. Но это его не касается. Ему всегда было и будет всё равно. Это важно для мамы и только ради неё я стараюсь делать вид, что со мной всё хорошо. Когда её не станет… Я обычно запрещаю себе думать об этом, но всё же. Когда это случится, я уверена, что не смогу смириться с этим. Я не найду в себе сил продолжать мою прежнюю жизнь или хоть какую-то жизнь вообще. Наверное, тогда я и реализую свои намерения. И никто, и ничто – меня не остановят.
Мы идём по коридору, и отец открывает передо мной дверь, которую я сначала приняла за дверь уборной и не обратила сразу на неё внимания. Я вижу перед собой небольшую кладовую и радуюсь, что в ней нет никакого хлама. Крошечное прямоугольное окошко – почти под потолком – единственное, но его хватает для того, чтобы здесь было достаточно светло. По крайней мере, для небольшой площади и для солнечной погоды. Справа, почти напротив двери, – небольшая деревянная лестница с перилами. Она совсем новая: отец на славу потрудился.
– За мной, – командует он, и мы поднимаемся на чердак.
Мы оказываемся на небольшой площадке, огороженной перилами. Полагаю, при прежних хозяевах их тоже не было. Мне нравится здесь. Крыша высоко над головой и здесь довольно светло. Оборачиваясь через плечо, я вижу такое же деревянное окно, как и внизу. Оно заметно больше.
Передо мной – уходящая ровно под крышу деревянная стена, слева в ней проделала дверь. Всё это тоже новое. Отец сделал это для меня и сделал хорошо, чтобы я не получила ни одной занозы. Не знаю, пугает меня это или удивляет.
Мне нравится, что это помещение отделено перегородкой от этой площадки, от лестницы и чуланчика. Это ощущается вполне уютно, и я думаю о том, что это напоминает мне алтарь в храме. Я предполагаю, это моя комната – моё личное святилище, – и в моих глазах отец, должно быть, видит сейчас неподдельный интерес и предвкушение чего-то…
– Можно я войду? – выпаливаю тут же я и, не дожидаясь ответа, направляюсь к двери. То, что оказывается за ней, просто волшебно.
Это просторная комната, занимающая практически весь чердак. В ней всего одно большое окно – напротив двери, оно тоже старое, но отмыто до блеска. На низком деревянном подоконнике красуется ваза с бледно-розовыми пионами. Форточка открыта, и здесь очень свежо, что радует меня больше всего. Здесь нет этого тошнотворного запаха. Мои вещи не будут пахнуть плесенью и затхлостью. К тому же, нет ни мух, ни этих злосчастных липучек от мух. Слева от окна стоит кровать, идеально заправленная свежим, новым бельём. Справа – старенький письменный стол. Он выглядит не просто прилично. Он выглядит солидно. Я сразу замечаю в нём кучу маленьких выдвижных шкафчиков и, надо сказать, нахожусь в восторге от этого. Справа от меня, в углу стоит массивный шкаф. Он тоже далеко не новый, но мне нравятся его габариты, и я мгновенно прощаю ему всё остальное. Через всю комнату тянется новый ковёр бежевого цвета, покрывающий собой пока что голый бетон, виднеющийся кое-где. Я прощаю это, потому что предполагаю, что это ненадолго. Мягкий ворс мгновенно дарит моим ногам ощущение уюта, ощущение дома…
Я не сразу замечаю стоящее слева от меня – напротив шкафа – кресло. Оно выглядит совершенно новым, но сейчас это перестаёт быть важным для меня. В кресле сидит мой маленький друг детства – игрушечный мышонок Пип. Тот самый Пип, которого я когда-то была вынуждена отдать одной маленькой девочке. Это несомненно он. Даже пятна зелёнки на его мордочке сохранились в точности, какими я их помню. Мы играли в больницу.
Внутри у меня всё переворачивается от волнения. Я вспоминаю, как мама купила мне его и одновременно думаю о том, как отцу удалось отжать его. Кажется, та девочка – Яна – уже не такая уж и маленькая сейчас. Ей где-то двенадцать и, должно быть, он больше был не нужен ей. Как это всё неважно… Сейчас он нужен мне, и отец достал его… Для меня?..
Я не разглядываю больше комнату, да и не могу. Пелена застилает мне глаза, комок слёз перекрывает дыхание и лишает способности говорить. Я не хочу плакать, но не могу это предотвратить.
В следующую секунду я оказываюсь в объятиях отца и отчаянно пытаюсь сказать «спасибо», но выходит лишь невнятное бульканье, прерываемое всхлипами. Однако я думаю, он всё понял. Моей благодарности сейчас нет конца. Моему удивлению нет границ. И, кажется, я даже чувствую к нему нечто вроде любви. И в то же время я боюсь, потому что в голове у меня сейчас сотня вопросов, на которые я не могу найти ответов, и сотня фактов, на которые я не могу дать внятного объяснения. Вообще никакого объяснения.
Последние штрихи в моей комнате я делаю сама. Отец прибил над окном карниз, и я вешаю новые симпатичные занавески. Они тоже бежевые, но оттенок чуть светлее, чем у ковра.
Потом отец приносит какую-то коробку и протягивает её мне, ничего не говоря.
– Что это? – я открываю коробку и вижу очаровательную гирлянду из небольших жёлтых фонариков. Это же просто моя мечта! Я начинаю думать, что отец видел мои сохраннёнки в Пинтересте. В квартире он никогда бы не позволил мне дырявить стены. По крайней мере, раньше так и было. Сейчас я вижу, что в покатые стены моей комнаты уже вделаны крошечные гвоздики – они зигзагообразно тянутся от окна и до двери по одной стене и обратно – от двери до окна по другой стене, огибая массивный шкаф сверху. Сказать, что я в бешеном детском восторге, – это значит не сказать ничего. Здесь будет «лампово».
Я благодарю отца и принимаюсь за дело. Я обустраиваю свою комнату, и она, надо сказать, выглядит куда лучше той, в городе. Здесь по-своему уютно. И, как ни крути, это новые впечатления для меня и просто что-то радостное – как луч света во всём этом ужасе, который не отступает от нашей семьи на протяжении этих полутора лет. Поэтому, как ни была я скептически настроена поначалу, сейчас я понимаю, почему всё это приводит меня в восторг. У меня давно не было таких простых радостей. Не было никакого свежего воздуха, никакого отдыха, никакого перерыва.
И всё же слишком подозрительно, что этот перерыв наступил. И притом, именно сейчас, когда маме особенно тяжело. Слишком подозрительно, что отец с Максом просто взяли и решили «немного отряхнуться от этого всего», взяв с собой и меня и не спросив, хочу ли я этого. Конечно, хочу. И давно уже хотела. Если бы не хотела, ни за что бы ни поехала, никакие уговоры бы не сработали. Но в то же время это кажется мне плевком в лицо мамы. Как я могу отдыхать здесь, приводить себя в порядок, когда мой самый родной человек сейчас один там, в больнице – страдает?
Пелена снова застилает мне глаза. Жёлтый фонарик замирает у меня в руке, безмолвный и тревожный. Сердце на миг замирает, а затем начинает набирать скорость, выстукивая в моих висках какую-то адскую канонаду. Мне хочется материться всеми последними словами, но вместо этого я просто заканчиваю с гирляндой и бегу вниз. Как сумасшедшая.
Стоя на крыльце, вижу, как с каждой секундой расширяются смотрящие на меня глаза отца. В его взгляде отчётливо читается: «Что случилось?» В трубке слышен слабый мамин голос. Жива. Как только я понимаю это, торопливо качаю головой: «Ничего». Он кивает и указывает на телефон. Я не хочу сейчас разговаривать. Я боюсь напугать маму своей одышкой. Молча разворачиваюсь и ухожу в дом. Я так перепугалась, что мне хочется выпить какие-нибудь успокоительные таблетки или хотя бы травяной чай. Ни того, ни другого здесь нет. Я чувствую лёгкую дрожь в ногах, мой желудок сводит судорогой.
– Принести что-нибудь поесть? – я не замечаю, как входит Макс, и рефлекторно вздрагиваю. – Тут рядом есть небольшой магазинчик, я сбегаю.
Я киваю. Это очень своевременно. По дороге мы съели почти всё, что взяли с собой.
– Хорошо. Не хочешь пойти со мной? Осмотрим окрестности?
– Нет, – выдыхаю я.
– Ты в порядке?
Естественно, нет. Я уже никогда не буду в порядке. С трудом выдавливаю:
– Не бойся за меня, я справлюсь.
– Ладно, – пожимает плечами он и уходит.
Хорошо иметь такого брата, как Макс. Он всегда помогал мне и утешал меня в самых безнадёжных и, казалось бы, безвыходных ситуациях. Но сейчас совсем не тот случай. Сейчас всё действительно хуже, чем когда-либо было. Мама больна и по прогнозам врачей ей осталось недолго – подлая онкология. Я вижу, что брат тоже сломлен ожиданием самого страшного. Я не могу грузить его своими переживаниями. Он не может грузить меня своими. Мы всё прекрасно понимаем и переживаем это в одиночестве. Хотя, наверное, это глупо. Но я все равно не могу до конца довериться ему сейчас. Сейчас что-то между нами стало не так. Макс стал похож на отца, он действительно повзрослел и вместе с ним устроил какую-то клоунаду с этой дачей. Не понимаю, зачем нам понадобилась дача сейчас, в такое время? Мы должны быть возле мамы, мы должны скрасить её последние дни, поддержать и сказать в последний раз, что любим её. И всегда будем помнить. Разве я не права? Разве я не правильно думаю? Всё это приводит меня в замешательство.
Через полчаса Макс возвращается и принимается что-то готовить. Он знает, что я совершенно равнодушна сейчас к выполнению своих обычных обязанностей. Я всегда отвечала за готовку. До определённого времени.
Ещё через полчаса мы все дружно садимся за стол в просторной светлой кухне и поглощаем самый примитивный обед: макароны с сосисками, щедро политые кетчупом. Мы все довольны, потому что это первый полноценный приём пищи за весь день. Кусочничая, всегда остаёшься голодным.
Мы все молчим. Я развлекаю себя мыслями о том, чем займусь после обеда. Мне приходится согласиться с отцом в том, что сейчас действительно надо отвлечься. Мне надо прогуляться или что-нибудь почитать, порисовать. Иначе я просто сойду с ума здесь. Возможно, вся эта затея с дачей нужна только затем, чтобы сделать маленькую передышку между всеми нашими хлопотами и самым страшным. Но мне почему-то всё время кажется, что это не совсем так и что-то тотально не в порядке. Пока я не могу понять, что именно.
Заканчиваем с завтраком, и Макс наливает нам чай. Я думаю о том, что что-то забыла. Точно.
– Как там мама? – спрашиваю я, обращаясь к отцу. – Есть новости?
– Стабильно, – мгновенно отвечает он. Очевидно, ждал, что я спрошу.
Стабильно… Хорошо это или плохо, я не знаю.
Скоро мы расходимся. Макс моет посуду, а я отправляюсь немного прогуляться.
Через полчаса обнаруживаю, что эта деревня – самое очаровательное, что я видела в своей жизни. Мне нравится просёлочная дорога, тянущаяся между рядами домов, обилие трав и цветов, много тени. Расположенный очень близко к домам лес так и манит к себе. Рядом с нами находится небольшой родник. Пройдя дальше, можно спуститься к реке.
Я подхожу к плотине и устраиваюсь на деревянных подмостках. Вода здесь спокойная. Внизу тихо плещется чья-то лодка. Недолго думая, нахожу рядом тонкую длинную ветку и решаюсь проверить глубину. Чуть подальше от берега вода где-то мне по пояс, а я девочка высокая. Продумываю, на каком расстоянии достаточно глубоко. Впрочем, при большом желании достаточно и этого.
***
Вечером отец с Максом смотрят телевизор, а я ложусь спать. Слишком рано для себя – ещё нет и девяти. Но мне нужно «сбросить настройки», перезагрузиться, и сделать я это могу только во сне. Так мне легче адаптироваться.
Но уснуть у меня не получается. Я сажусь на постели и включаю свою гирлянду из фонариков, чтобы отбиться от настигающих меня мрачных мыслей. Это немного помогает, как всегда мне и помогало созерцание чего-то прекрасного. Но я чувствую, что это ненадолго.
Мама в больнице. Одна. При смерти.
Я начинаю рефлекторно расчёсывать руки и не могу остановиться. Я предательница. Почему я здесь? Что я здесь делаю? Мне нужно быть там, с мамой. Всё это какой-то сплошной абсурд. Я даже не знаю, как согласилась на это.
Просто безумие, просто бред. Мы все сошли с ума.
Мне нужно поговорить с отцом.
Хватаю телефон. Полночь. Внизу тихо, должно быть, все легли спать. Но я буквально не знаю, куда себя деть. Мне нужно с кем-то поговорить. Днём я старательно убегаю от своих страхов и тревог, и каждую ночь расплачиваюсь за это.
Я рада, что здесь есть выход в интернет, по крайней мере, у меня на чердаке.
Недолго думая, набираю в яндексе «чат с психологом». На некоторых сайтах можно бесплатно проконсультироваться. И хотя я знаю, что в бесплатной консультации, скорее всего, будут общие фразы, а потом мне дадут контакты психолога (работающего за деньги и немаленькие, конечно же), меня это мало волнует. Мне нужно кому-то выговориться. Не дневнику, не бумаге. Человеку, которому пусть и всё равно, но он даст хоть какой-то отклик. Я пишу в анонимных чатах несколько раз в неделю.
На экране высвечивается стандартное приветствие.
Следующее сообщение: «Пожалуйста, опишите Вашу проблему».
Я втягиваю воздух ноздрями, готовясь отписать очередную «скатерть», но что-то вдруг останавливает меня.
Это бесполезно. Это не поможет. Ты просто тратишь силы на переживания. Возьми себя в руки.
Как? Я не могу взять себя в руки. Я не Мюнхгаузен, чтобы вытаскивать саму себя из болота.
Внутри у меня камень, и я понимаю, что в этот раз не смогу даже выплакаться до чувства облегчения. Это конец. Всё потеряно. Не надо тешить себя надеждами. Надо остаться в этом и пережить самое страшное.
Покидаю чат и снова чешусь.
Я не сплю ни минуты до самого утра. Только иногда забываюсь в бреду, и мне снятся кошмары. Должно быть, Макс снова будет беспокоиться, что я похожа на овощ с мешками под глазами. Ему меня не понять. И мне не понять, как он может спать в такое время. Спать сейчас могут лишь бесчувственные пни, но он вовсе не такой, в этом и вся загвоздка. Это больше похоже на отца.
Мне надо срочно поговорить с ним. Я должна поговорить с ним.
Макс
За окном уже рассветает. Я сижу на кухне, потягивая кофе. Обычно я сплю хорошо, хотя и беспокойно – в последнее время. Сегодня я не смог даже немного задремать, хотя и вымотался за эти несколько дней.
У меня плохое предчувствие. Не то чтобы я сильно доверял ему. Вообще всегда считал, что интуиция – это женский удел. Я бы продолжил так думать и дальше, но моё шестое чувство ещё никогда не обманывало меня. В таких случаях говорят: «Редко, но метко».
Боковым зрением вижу, как Аня крадётся по коридору.
– Тоже не спишь?
– Да, – отвечаю я.
Она делает вдох и проходит в кухню.
– Сделай мне тоже кофе, пожалуйста.
– Хорошо.
Делаю кофе, искоса поглядывая на сестру. Она выглядит так, как будто не смыкала глаз ни на минуту. Скорее всего, так и было. Обычно у неё всё написано на лице.
– Держи, – я протягиваю ей кружку.
– Мм, спасибо, – отвечает она, пытаясь улыбнуться.
Минуты две-три мы молча пьём кофе. Я поглядываю в окно за спиной Ани и вижу, как небо и земля возле линии горизонта окрашиваются в алый. Утро в деревне, должно быть, потрясающее.
– Макс, – роняет наконец Аня, прерывая молчание.
– Мм?
– Мне кажется, зря мы это всё затеяли.
– Что именно? – я уже знаю, что она имеет в виду. Просто тяну время, чтобы придумать больше аргументов и отговорок. Пусть это нечестно, но сейчас так нужно.
– Ну, всё это, – она описывает указательным пальцем круг в воздухе, обозначая дом.
– Я знаю, что ты думаешь, – начинаю я. – Ты считаешь, нам нужно быть сейчас с мамой.
– Да, – кивает Аня, хотя это был не вопрос.
– Я чувствую сейчас то же самое, что и ты. Просто пойми, сейчас так будет лучше. Для всех. Мы все жутко вымотались, мы не можем даже нормально поддержать маму, утешить её.
Я вижу, что мои слова мало влияют на неё. Сестра хмурится и отводит взгляд. Должно быть, она думает, что я несу какой-то бред. Немного теряясь, говорю снова:
– Так будет лучше сейчас.
Аня резко вскакивает, глаза её загораются гневом.
– Да что вы закудахтали: «Так будет лучше, так будет лучше»? Кому? Кому будет лучше, Макс? Ты хотя бы не ври мне.
– Тшш, Ань. Отец спит.
– Плевать! – она складывает руки на груди и смотрит на меня как на врага народа. И она в каком-то смысле права. Аня чувствует, что сейчас я не на её стороне. Она просто ещё не понимает, что это для её же блага. Сейчас Ане восемнадцать, но она порой ведёт себя совсем как ребёнок.
– Хорошо, сядь, – я беру себя в руки. Аня садится, но её поза и выражение лица остаются враждебными.
– Ну? – левая бровь её поднимается, а губы вытягиваются уточкой. Это выглядит угрожающе и забавно одновременно.
– Послушай. Я устал видеть, как мама страдает…
– Пф-ф, тоже мне новость, – перебивает Аня, но я терпеливо продолжаю и говорю чистую правду.
– Она не столько мучается от своей болезни, сколько от того, что происходит с нами.
– Что ты имеешь в виду? – выражение её лица меняется от гнева до лёгкого замешательства.
– Она видит, что нам тоже тяжело и очень сильно беспокоится за нас. Это не помогает ей справиться с болезнью, это усугубляет её состояние. Ты же понимаешь это?
Аня молча медленно кивает, и я продолжаю.
– Мы все устали и не можем никак её утешить сейчас. Разумно будет взять небольшую передышку, чтобы все могли успокоиться и прийти в себя. Ты же помнишь, как маме стало плохо, когда ты расплакалась в последнее наше посещение?
Я вижу, как выражение её лица с каждой секундой становится всё мрачнее и мрачнее, и быстро поправляю себя:
– Ты не виновата в этом. Просто пойми. Маме тоже больно видеть, как мы страдаем. Нам нужно собраться, нам нужно быть сильными, чтобы дать сил ей. Понимаешь?
– Угу, – медленно протягивает Аня. Я, конечно, немного лукавлю, но мои слова производят в ней действие. Это хорошо. Она, может быть, уже слышала это, но не до конца осознавала.
– Да и потом, Ань, – я делаю вдох, собираясь начать опасную тему. – Ты же не думаешь, что мама не замечает, как ты моришь себя голодом?
Вместо привычной вспышки гнева сестра опускает взгляд, ссутуливается, ёрзая на стуле, и вяло отбивается:
– Вовсе это не так. Просто аппетита нет.
– Ты все равно должна есть. Ради мамы, – отрезаю я. Сестра пытается протестовать:
– Не так уж сильно я похудела…
– Ань, – резко обрываю я, – кого ты обманываешь? Мы не слепые.
– Я просто…
– С какой бы целью ты это ни делала, я надеюсь, ты понимаешь, что в первую очередь вредишь маме.
Я знаю, она понимает. И вижу, что ей совсем не нравится, что я говорю, потому что это правда. Аня, должно быть, надеялась, что я ничего не замечаю. Но я вижу её насквозь. Отпивая остывший кофе, завершаю:
– Не одной тебе плохо.
Сразу понимаю, что это ошибка. Аня вскакивает, бросает на меня злобный взгляд и чётко, с расстановкой произносит:
– Да пошёл ты!
В следующее мгновение я вижу, как она бежит к двери на чердак и мгновенно скрывается за ней. Слышится резкий хлопок дверью. Если отец проснулся, то больше уснуть не сможет.
Удивлён ли я? Ничуть. В последнее время Аня часто реагирует непредсказуемо, но я понимаю, что должен извиниться, хотя сказал правду. Да, не одной ей плохо. Это правда. Не надо думать, что мы с отцом бесчувственные, только потому, что не объявили голодовку.
Размышляя об этом, тут же спохватываюсь, понимая, что действительно обидел сестру. Нельзя забывать: она мамина любимица. И она всегда была чрезвычайно привязана к маме. Может быть, ей и правда тяжелее, чем нам всем.
Да. Надо извиниться.
Солнце уже высоко поднялось над линией горизонта. Воздух, вползающий через форточку, свеж и прохладен. Птичьи голоса переплетаются в приятную утреннюю неразбериху. Я встаю и споласкиваю чашку, поглядывая на недопитый Аней кофе.
Аня
Почти весь этот день я провожу в своей комнате. На улице слишком жарко, чтобы я могла выдержать там хотя бы один час. Даже в тени я чувствую себя плохо.
Отец с Максом делают что-то по хозяйству, но мне, честно говоря, совершенно неинтересно, чем они заняты. После утренней отповеди брата мне вообще не хочется никого видеть.
Макс периодически пытается зайти ко мне и поговорить о чём-то, но я ему не открываю. Даю знать о том, что я не вышла в окно лаконичным: «Отстань!»
Вечером, пока меня никто не видит, выбираюсь на улицу. Останавливаюсь снова на подмостках плотины.
Сижу, глядя на воду, где-то минут десять, прежде чем начинаю отчётливо чувствовать на своей спине чей-то любопытный взгляд. Хочу обернуться, но не делаю этого. Ещё через минуту слышу шаги: кто-то приближается ко мне.
В следующее мгновение этот кто-то садится рядом со мной и задорным голосом говорит:
– Привет! Что-то не видел тебя здесь раньше. Меня Сашей зовут, – и протягивает мне руку. Я машинально жму её, пытаясь прикинуть, что ему от меня нужно. Этот его весёленький тон жутко раздражает. Только потому, что не совпадает с моим настроением.
Ещё несколько секунд я внимательно рассматриваю его: волосы у него тёмные, почти как у меня или у Макса, но глаза очень светлые – голубые, лицо у него приятное, ровное, а не угловатое; аккуратный нос и самый что ни есть, на мой взгляд, подходящий рот. Мне никогда не нравились парни с улыбкой до ушей. В целом, выглядит он приятно.
Сейчас я вижу, что он чуть хмурится, смотря на меня. Очевидно, он в замешательстве и чувствует себя неловко. Я тут же одёргиваю себя, отвожу свой пристальный взгляд-прожектор в сторону и отвечаю:
– Аня. Я здесь недавно совсем… – я сама удивляюсь, каким убитым тоном я это говорю. Я не хочу этого. Правда. Просто не могу взять себя в руки. Перевожу взгляд снова на собеседника. Он выглядит озадаченным.
– У тебя что-то случилось? – спрашивает он.
– Пока нет.
– Хм, – протягивает парень, и мы некоторое время молчим. – Слушай, ты можешь рассказать мне.
– С чего бы мне вдруг доверяться незнакомцу? – резко парирую я без всякого юмора. Он едва заметно пожимает плечами, очевидно, чувствуя себя не в своей тарелке.
– Не знаю, честно говоря, – потом немного думает и снова говорит. – Мне всегда казалось, что незаинтересованному лицу проще поведать свои проблемы и переживания. Да и потом, может быть, я смогу тебе чем-то помочь?
В жизни не слышала более нелепого разговора. Интересно, как это смотрится со стороны?
– Вряд ли ты мне поможешь, – тем же убитым тоном отвечаю я. – Мне теперь уже никто и ничто не поможет.
Я отворачиваюсь. Минуту мы молчим. Каждый думает о чём-то своём, глядя на мелкую рябь воды и качающуюся вдалеке лодку. Меня посещает мысль о том, чтобы действительно рассказать всё ему. Всё. Даже то, чего я не рассказываю ни отцу, ни Максу. Мне хочется выговориться, разрыдаться, покричать. Хотя это ужасно глупо – плакаться в рубашку незнакомому парню. Я уже было открываю рот, как вдруг он опережает меня:
– Докажи.
– Что? – машинально переспрашиваю я.
– Я не верю тебе. Я не верю, что всё так страшно. Докажи мне, что тебе невозможно помочь, – ровным, бодрым голосом повторяет он.
– Что?! – моё возмущение граничит с яростью, и я бросаю на него самый гневный свой взгляд. Я знаю, что когда смотрю на людей так, им становится не по себе. Но этот парень, похоже, пуленепробиваемый.
– Ты прекрасно слышала, – снова преспокойно отвечает он. – Разве нет?
Да это просто издевательство! Что он вообще понимает?! Тоже мне, нашёлся психолог!
Я бросаю на него ещё один гневный взгляд, отвечаю сквозь зубы, стараясь придать своему голосу если не спокойствие, то хотя бы ту же силу и уверенность:
– Да пошёл бы ты… Я не собираюсь тебе ничего доказывать, – встаю и иду прочь. Не оборачиваясь.
За спиной слышу негромкую усмешку:
– Ожидаемо.
Это выводит меня из себя. Мне хочется побежать и скинуть его с этой деревянной конструкции прямо в реку. Посмотрела бы я на его уверенность и спокойствие, пока он барахтается в воде. Очень надеюсь, что этот червяк не умеет плавать.
Так, ладно. Успокоиться.
Иду дальше, по подъездной дорожке к дому. Оборачиваясь, всё ещё вижу спину этого парня. Он сидит, не двигаясь и свесив голову. Ужасно странный и раздражающий персонаж. Хотя и привлекательной наружности. Во всяком случае, я решаю, что больше не хочу иметь с ним дело. Не могу толком объяснить, почему. Понимание придёт немного позже.
Возвращаюсь домой, поднимаюсь в свою комнату, делаю несколько пометок в своём личном дневнике. Несколько пометок – это всё, на что я сейчас способна, откровенность что-то совсем покинула меня. Завела я этот дневник совсем недавно – слышала, что это полезно.
Итак, что у меня получается? Утром – ссора, потом целый день я просто проскучала в своей комнате, вечером я опять послала человека куда подальше. Отлично.
***
Проходит около часа после того, как я вернулась. Я лежу на кровати и думаю обо всём на свете: о прошлом, настоящем и будущем. Окно открыто нараспашку, и я прощаю лету парочку комаров, залетевших в мою комнату, в обмен на свежий воздух, прохладу вечера и терпкий аромат травы и цветущих злаков…
В какой-то момент я слышу едва различимый свист, отвлекающий меня от собственных мыслей, и мгновение гадаю, что это может быть. Мгновение это заканчивается в тот момент, когда ко мне в комнату через окно залетает нечто и с дребезгом разбивает стоящую на столе вазу.
Я вскакиваю, поднятая волной испуга и гнева, и смотрю на осколки, валяющиеся в мокрой луже среди полевых ромашек. Моя любимая ваза… Мои цветы… Собранный с такой любовью букетик…
А это что?
Возле разбитой вазы лежит выкрашенная в зелёный цвет палка.
Нет, это не палка.
Это самодельная стрела. Я ясно это вижу. На одном конце сделано специальное углубление для тетивы.
Моё внимание привлекает ещё кое-что. К середине стрелы привязан небольшой свёрток. Послание.
Я быстрыми движениями отвязываю и разворачиваю его. На крохотном листке бумаги написано только: «Иди по камешкам».
Что? По каким ещё камешкам? Куда идти? Кто это написал? Зачем?
Я закрываю окно, выхожу из комнаты, спускаюсь и бегу на выход, сжимая в руке идиотскую записку. Обхожу дом кругом и нахожу под своим окном крохотный зелёный камешек. Через несколько шагов замечаю ещё один. И ещё. Я иду только потому, что хочу увидеть своими глазами того идиота, что разбил мою вазу.
Камни ведут меня в лес. Я задыхаюсь от неожиданно нахлынувшего на меня страха.
Куда я иду и зачем? Уже темнеет. А вдруг это какой-нибудь маньяк заманивает меня в своё логово?
Нет. Это слишком глупо. А я неглупая, верно? Наш дом совсем недалеко от леса, и я не буду заходить далеко. Если что-то случится, я закричу, я позову на помощь. К счастью, я умею громко кричать и горжусь этим. Каждому нужно научиться громко кричать, потому что иногда – это единственный способ помочь себе. Так учила меня мама.
Иду по камешкам в лес. По обе стороны от меня раскинулись ели и сосны, дубы, берёзы, осины. Прохладно, но безветренно, пахнет травой. Моим ногам мокро – уже выпала роса. Мне становится тяжело искать камешки, они теряются в траве, а слабый свет появившихся на небосводе звёзд никак не помогает. Я достаю телефон и включаю фонарик.
Ничего себе!
Передо мной растягивается дорожка из зелёных камешков – они светятся! И кто же такой умник?
Я бегу по дорожке и вижу, как впереди что-то светится. Это не костёр. Это… Это на дереве. Я приближаюсь и останавливаюсь, пытаясь отдышаться.
Большой старый дуб. От толстого ствола отделяются три крупные ветви. Между основаниями этих ветвей настлана и закреплена небольшая площадка, а на ней расположен настоящий дом. Небольшой, но выглядит достаточно крепко. В одном из окон виднеется слабый свет.
Надо бежать. Это логово преступника. Никогда не делать так. Не быть больше такой идиоткой.
Я почти готова рвануться с места, как вдруг замечаю в окне мальчика лет десяти или постарше. Он выглядит спокойным, с ним всё хорошо.
Это становится слишком странным.
Я подхожу поближе и свечу телефоном, пытаясь разглядеть какую-нибудь лесенку наверх, но вижу только висящий рядом шнурок. Полагаю, это звонок. Дёргаю.
Наверху раздаётся звук колокольчика, и через несколько секунд открывается дверь. Кто-то спускает ко мне верёвочную лесенку. С замирающим сердцем я поднимаюсь и буквально вползаю в дом. Отряхиваюсь.
– Привет, – дружно приветствуют меня присутствующие.
Я осматриваюсь. Напротив двери – небольшое окно, возле него стоит столик и несколько табуреток. Слева, справа и за моей спиной – тоже по одному окну в стене. Пахнет сырым деревом и чем-то ещё, но я пока не могу понять, чем. Повсюду: на столике, на узких подоконниках, на полке справа от меня, – стоят низенькие толстые свечи, дающие ровно столько света, сколько нужно, чтобы понять, что ты здесь не один. Вот и вся обстановка.
На меня глазеют две девочки лет пятнадцати и два пацана. Одному около десяти, другой явно постарше. Ещё один – лет шестнадцати – затягивает верёвочную лесенку обратно в домик.
Я, недолго думая, начинаю разговор довольно агрессивно. Я уже поссорилась дважды за этот день, мне уже нечего терять, так что завершим начатое.
– Что здесь такое? Какой-то тайный клуб? – я делаю максимально устрашающее лицо, но выгляжу, наверное, смешно.
Парень, убиравший лестницу, проходит мимо меня и садится напротив.
– Мы рады видеть тебя у нас, – заговаривает он. – Позволь мне рассказать, кто мы такие.
Он меня жутко бесит.
– Мне плевать, кто вы такие, я просто хочу знать…
– Если ты пришла, значит, тебе не плевать, – перебивает он меня.
Вот наглый тип!
– Мы – «Лесное братство», а здесь, можно сказать, расположен наш штаб. У нас есть миссия…
– Хм, странно. Я думала, парни твоего возраста не занимаются такой чепухой, – перебиваю на этот раз я с максимально, как мне кажется, надменно-равнодушным видом. Но его это, кажется, ничуть не выводит из равновесия. Я быстро прерываю его, когда он снова собирается заговорить:
– Я пришла сюда только затем, чтобы узнать, кто из вас, придурков, запустил мне в окно самодельную стрелу.
Братва виновато переглядывается, шестнадцатилетка отцовски смотрит на них и говорит:
– Ребята, мы же договаривались, что не будем так рассылать приглашения. Кто это сделал, выйди и попроси прощения у Ани.
У Ани? Я стою, замерев, и чувствую себя так, словно меня облили ледяной водой. Откуда он знает моё имя? Он следил за мной? Кто это и что здесь вообще происходит? Может быть, я сплю?
Легонько щипаю себя и тут же замечаю, как десятилетний пацан, подойдя ко мне, виновато говорит:
– Прости меня, Аня. Мне просто нравится пускать стрелы, и я думал, что ничего страшного не случится. Я… Я что-нибудь разбил?
Да, мелочь пузатая. Разбил. Я хотела бы хорошенько отругать его сейчас, но стою как оглушённая и молчу. Предводитель братства сверлит меня взглядом и, собираясь с силами, я с расстановкой произношу:
– Больше так не делай. Подумай, в другой раз ты мог бы попасть кому-нибудь в глаз.
Я в шоке от того, как мягко это прозвучало. Он просто обезоружил меня своим извинением.
Вижу, что он хочет что-то возразить, но потом думает и говорит только:
– Хорошо, Аня. Я действительно поступил глупо.
Ну и ну. Услышать за один вечер от современных детей извинение и признание своей ошибки – для меня это реально шок. Слишком много странного происходит сегодня.
Когда он садится на своё место, я бросаю взгляд на предводителя.
– А теперь рассказывай, что это такое, – приказываю я и вижу, как он жестом предлагает мне сесть.
Макс
Рано утром я как обычно выхожу в кухню, чтобы сделать себе кофе и провести время в одиночестве страдающего бессонницей человека. Удивляюсь, когда вижу за столом отца. В это время он обычно спит.
– Утро, – роняю я. – Сам решай, какое оно для тебя. Тоже не спится?
Включаю чайник и бросаю взгляд на отца. Меня вдруг словно прошибает током от выражения его лица. Я никогда не видел его таким. Он словно бы постарел за ночь лет на десять. Я начинаю что-то соображать. Мои догадки какие-то смутные, и я гоню их прочь, надеясь, что это не так.
– Что-то случилось? – мой голос звучит слабо и немного хрипит.
Отец смотрит на меня, и от его взгляда мне хочется провалиться сквозь землю.
– Всё, – отвечает он, и осознание страшного сразу сваливается на меня.
Всё.
***
Я с трудом уговорил Аню сходить в магазин. Да, помнится, я обещал себе взять все домашние дела на себя, пока ей плохо. Но сейчас плохо мне.
Я иду прочь от дома через небольшую посадку. Я иду и сам не знаю, куда и зачем. Сейчас это почти неважно. Мне просто нужно время, совсем немного времени, чтобы остаться наедине с самим собой и осознать всё, что произошло. Просто прожить ту боль, которую приходится прятать. Сейчас она слишком остра, чтобы я мог притворяться постоянно. И я просто делаю перерыв. Хотя бы несколько минут, чтобы побыть одному. Это всё, чего я сейчас хочу.
Останавливаюсь и сажусь в траву, прислоняясь спиной к дереву. Вот тот долгожданный миг, когда я могу снять маску жизнерадостного и неунывающего парня и остаться тем, что я есть.
Всё это ради Ани. Просто для того, чтобы она не порезала себе вены или не наглоталась таблеток. Сестра никогда не говорила об этом вслух, но я, кажется, знаю это с того самого дня, когда эта мысль впервые обозначилась в её голове. Аня даже не представляет, насколько точно её лицо отражает то, о чём она думает. Я вижу эту её затею в том, как она смотрит вечерами на реку. В том, как она стоит перед открытым окном, вглядываясь в небо и не замечая ничего вокруг. В том, как она замирает, когда чувствует, что что-то не так, когда я лгу ей. Эта мысль так и сочится через её кожу. Не увидит этого разве что слепой.
Весь этот цирк для неё. Только для неё. Для этой маленькой дурочки, которая думает, что ей хуже всех. Которая не представляет, что своим поступком сделает больно нам, а мы и без того настрадались. Не меньше, чем она.
Мы с отцом молчим уже неделю. И мне это даётся тяжелее, чем ему.
Я встаю и иду по заросшему колючкой полю. Иду дальше от леса, дальше от деревни, от дачных домиков. Иду мимо покосившихся опор линии электропередачи, пробираюсь через сухую траву, которая дорастает мне почти до пояса.
Аня
«Лесное братство» оказалось чем-то вроде небольшой организации, которая старается найти полезные и интересные дела для отдыхающих детей, подростков и не только. «Не только», потому что мне уже восемнадцать и я уже старовата для таких вещей. Да, теперь я с ними. Просто потому, что мне и правда становится здесь скучно.
Мы с ребятами занимаемся всякими безобидными штуками: узнаём цветы и травы, собираем гербарий, гуляем и помогаем односельчанам по хозяйству, читаем вместе книги, устраиваем пикники… А по вечерам, после заката, собираемся возле штаба и сидим у костра, говоря ни о чём. Да, кому-то и это покажется скукой. Но это круче, чем сидеть в комнате и сходить с ума в одиночестве.
Сегодня мы собираем ягоды в небольшой посадке недалеко от леса. Я ползаю в траве, сидя коленями на земле, и по-настоящему увлечена этим делом. Никогда с таким энтузиазмом не собирала ягоды. Ребята о чём-то разговаривают, но я уползла слишком далеко от них и различаю только отдельные слова.
– Привет! – говорит вдруг кто-то. Голос знакомый, я секунду думаю, кто это может быть.
– Привет! – дружно откликаются остальные, и я наконец решаюсь посмотреть, с кем они здороваются. Встаю с колен и, выпрямляясь, вижу высокого светловолосого парня в спортивном костюме. Он действительно знаком мне. Он… он был тогда со мной на реке. Требовал, чтобы я ему доказала, что мне действительно плохо. И что он забыл здесь?
Я подхватываю ведёрко и иду к ребятам, окружившим блондинистого хама. Он смотрит на меня, и вид у него довольный, словно он ждал увидеть меня здесь.
– Что? – спрашиваю я, стараясь не сказать «что ты уставился?»
– Ничего, – улыбаясь, отвечает он.
– А, да. Точно! – откликается пятнадцатилетняя Полина. – Аня, это Са…
– Саша. Я знаю.
Смотрю на девочку, довольная тем, что она удивлена.
– А, вы уже знакомы. Ну ладно, – поправляется она. – В общем, он наш главный. Староста, то есть. Я это хотела сказать.
Главный? Староста? Теперь удивлена я. Вот почему он улыбался…
И как меня угораздило оказаться точно там, где он всеми уважаемый и любимый, а я просто терпеть не могу его за ту наглую выходку?..
– Хватит пялиться на меня, – рычу я этому Саше, хотя давно сама не смотрю на него. Но у него такой отвратительный взгляд, что я чувствую его на своём лице как луч прожектора.
– Ты обиделась на меня? – он протягивает руку и кладёт её мне на плечо. Я отшатываюсь и смотрю на него как на дурака. А на дураков не обижаются. С ними просто прекращают общение.
– Очень тупой вопрос, – бросаю я и, развернувшись, собираюсь уйти.
– Ты куда? – обращается ко мне восьмилетний Коля. Не оборачиваясь, я бросаю через плечо:
– Это подстава, ребят. Я не хочу находиться с этим хамом под одним небом.
Я знаю, они, должно быть, удивлены и думают, почему я так жестока с их предводителем. Я тоже удивлена. Я раздосадована. Я взбешена. Это кажется мне сейчас немного глупым, потому что я едва могу сама себе объяснить, в чём дело. На половине пути к дому я оборачиваюсь и вижу этого парня, плетущегося за мной. Я резко разворачиваюсь лицом к нему и, стараясь придать себе серьёзность, спрашиваю:
– Что тебе нужно от меня, в конце концов? Я же сказала…
– «Я же сказала»! – перебил он меня, приблизившись. – Говоришь так, словно приказываешь. Ты всегда так общаешься?
– Я… н-нет, но… – мой голос кажется мне сейчас очень глупым. Вся моя напускная серьёзность спала с меня, как только этот Саша упрекнул меня. За это я ненавижу его сейчас ещё больше. Пытаюсь вернуть себе уверенность и уже было открываю рот, чтобы возразить, как он снова опережает меня:
– Я помню тот вечер, когда мы были на реке, – на этот раз парень говорит мягче, и я тоже инстинктивно смягчаюсь к нему, но стараюсь не доверять, не увлекаться его чарами. – Знаю, почему ты так сердишься на меня. Но на самом деле я не сказал ничего такого… Я всегда общаюсь так с теми, кто, по моим подозрениям, преувеличивает своё горе, но…
Я бросаю на него испепеляющий взгляд и говорю:
– Мне неинтересно это выслушивать, я пойду домой, – честно говоря, мне хотелось бы сказать ему сейчас: «Да что ты о себе возомнил?», ведь именно этот вопрос пульсирует кровью в моих висках. Но, думаю, я выше того, чтобы хамить ему в ответ.
Я разворачиваюсь, но он хватает меня за руку, и, пытаясь вырваться, я чуть было не высыпаю из ведёрка все собранные мной ягоды.
– Отпусти меня, сейчас же! – повернувшись к нему, смотрю на него как какая-то фурия. Кажется, я начинаю немного понимать смысл этого слова.
– Опять командуешь, – улыбается он и всё же отпускает.
– Отстань от меня, – роняю я и снова иду к дому. Только я делаю несколько шагов прочь, как вдруг слышу за спиной:
– Я знаю этот взгляд, Аня. Я видел его. И не раз – в зеркале.
Я останавливаюсь. Внутри у меня всё сжимается. О чём это он? Стою, не оборачиваясь, и слышу, как Саша снова приближается ко мне. Пользуясь случаем, он продолжает:
– Я не заметил его в тот вечер, и это было большой ошибкой. Злишься ты или грустишь, ты на всё смотришь так, словно ненавидишь весь мир. За то, что он не оправдал твоих ожиданий. За то, что не сбылись твои мечты. За то, что жизнь оказалась слишком сложной, слишком жестокой. Иногда ты смотришь так даже на себя. Ты ненавидишь всё. Я знаю это, Аня. Прости меня. Я ошибался на твой счёт.