В длинной мрачной подворотне по пути с улицы в следственный корпус Бутырского следственного изолятора, в зале, где принимают передачи, родственники и друзья задержанных обменивались новостями, готовили передачи, записывались в какие-то очереди. Древняя старуха, видать помнившая еще дореволюционные порядки, шамкала беззубым ртом и все спрашивала у каждого проходящего:
— А погонят-то их, чай, по Владимирке? Завсегда тут гнали. И сейчас… Соколика-то мово…
— Куда гнать-то будут? — смеются над ней молодые бычки с бритыми затылками.
— Знамо дело, — поучает их бабка, — в Сибирь, на каторгу… Мой-то соколик соседу… душу отпустил. Грех на себя принял. Прости его, Господи, и помилуй…
— Муж? — мимоходом поинтересовался Гордеев.
Он хотел обрадовать старушку известием, что таких престарелых, как правило, отпускают под подписку. Да и осуждают… Как малолетних.
— Прапраправнук! — обрадовалась и зашевелилась старушка, почуяв в Юрии чиновного человека. — Такой умница! Такой добрый! И вот — на тебе! Не сдержался! Это у него в крови! И папенька-то мой, и муженек мой крутенек был, раскулачивали всю губернию! И сынок три войны прошел, скока кровищи-то пролил! И финской, и германской, и корейской… Страсть. Внучок тоже — и Вьетнам прошел, и Анголу. Весь род у нас такой. Ты бы заступился за него, а? Молодой он совсем. А сила играет. Его бы на войну, а тут… Уж я бы… Я бы помолилась за тебя. Я уже скоро перед Богом стану. Дойдет моя молитва. Вот те крест!
То, что Гордеев не проскочил равнодушно мимо, что выслушал деревенскую столетнюю бабку, издалека приковылявшую на защиту своего крутого дальнего потомка, обратило на него внимание всех собравшихся. Те, что давно тут или не в первый раз, конечно, сразу распознали в нем официальное лицо. Хотя бы по тому, что он без сумки с передачей, что он, никого ни о чем не спрашивая, сразу направился к ступенькам в следственный изолятор, по уверенному и спокойному выражению лица. Он был человеком с другой стороны баррикад. А новенькие потянулись поближе, послушать, что посоветует, что подскажет опытный человек?
— Бог поможет, обязательно поможет. — Гордеев погладил руку старухи. — И люди добрые не оставят в беде.
— Не оставят, — сразу заплакала старуха. — Люди добрые… Они все простят. Он же не со зла… А по надобности. По бедности нашей. По нищете. Вот и позарился. Дело-то молодое… Кровь играет!
— Вы знаете, куда передачу сдавать? — поинтересовался Гордеев.
— Да она тут уже неделю кантуется, — угодливо сообщил верткий и чумазый цыганенок. — Один день на станции милостыню собирает, с другими старухами дерется, а потом тут сидит. И всем плачется.
— Кыш отседа, кыш, чертененок! — старуха замахала на него руками. — А то перекрещу!
— На мне крест есть! — показал цыганенок. — А на тебе нету! Крест покажи! Покажи крест!
— Заберите ребенка, — строго приказал Гордеев толпе слушателей, собравшихся вокруг него. — Ну-ка, брысь, пока я тебя не отправил в приемник-распределитель!
— И мент — нехристь! — взвизгнул цыганенок. — Мне мамка говорила, что они бесы!
— Уберите ребенка! — повторил Гордеев.
Нахальный цыганенок исчез, а толпа осуждающе, исподлобья оглядела Гордеева с явным недоброжелательством.
— Чужой ты человек, — отвернулась от него и шамкающая старуха. — Не любишь детей.
С неприятным осадком на душе Юрий поднялся в следственный корпус.
Каземат он и есть каземат.
А вот, наконец, и мрачный широкий, как зал, коридор, выкрашенный зеленой масляной краской. По обе стороны почти квадратные двери, за каждой из которых отдельный кабинет для допросов.
Адвокат Гордеев представился ответственному дежурному по корпусу, и тот провел его в кабинет к Антоненко.
— Присоединяйся. — Борис, по всей видимости, уже давно беседовал с обвиняемым.
— Привет! — Юрий сел на стул и снова, как и в прошлый раз, бросил Игорю пачку сигарет.
Уставший Игорь Игнатьев, расслабленно сидевший у стены напротив следователя, благодарно улыбнулся адвокату, сверкнув под лампочкой голым белым затылком.
Следователь недовольно хмыкнул, но промолчал. Продолжил прерванный допрос:
— Ты по-прежнему утверждаешь, что нанес потерпевшему единственный удар?
— Смертельным был единственный удар, — уклончиво ответил Игнатьев, поглаживая наголо стриженную голову своими тонкими музыкальными пальцами.
— Хорошо, — задумался Антоненко. — Давай-ка отработаем мотивировку преступления. Месть… Мне это не кажется убедительным. Ну… Во-первых, ты не знал судью. И не мог знать. Это очевидный факт.
— Я же говорил, что мстил не за себя, а за друга.
— За какого? За того, которого тут же отпустили в зале суда? Во-первых, ты даже не знаешь его имени! И адреса не знаешь. А во-вторых… Жестокий суд! Вы только подумайте! Это же надо? Дяденька своровал, а его!.. — иронически «возмутился» Антоненко. — Судья-изверг… освободил в зале суда! Ну как тут остаться равнодушным? Да у любого человека вскипит! Вот наш добрый молодец и решил мстить. Тут же! Не отходя от кассы! — Борис был возмущен тем, что его принимают за дурака. — За что ты мстил? Кому?
— Я уже говорил. В его лице я мстил всей системе. Экономической, политической…
— Ты хочешь пройти по политической статье? — усомнился следователь. — Диссидентское время кончилось.
— Мне все равно. Я убил судью Бирюкова. И в любой момент могу доказать это.
— Валяй! — милостиво разрешил добрый следователь. — А мы с радостью тебя поддержим.
— Разрешите и мне вопрос задать? Согласно статье пятьдесят первой процессуального Кодекса, — вклинился Юрий Гордеев. — Мне бы хотелось установить последовательность событий. Игорь Всеволодович… Я правильно вас называю?
— Да.
— Скажите мне, пожалуйста, как вы оказались в зале суда? Что вас привело? Где вы были до этого? С самого утра, если можно. Как можно подробнее. Тут может оказаться решающим любой мелкий факт, любая деталь.
Игорь встревожено взглянул на адвоката и замер в напряжении. Невооруженным глазом можно было легко заметить, что он испугался чего-то и мучительно соображает, продумывает, просчитывает.
— Вас что-то беспокоит? — подчеркнул ситуацию Гордеев специально для Бориса.
Но тот, не обращая внимания на окружающее, будто все это нисколько его не касается, увлеченно листал материалы дела, всем своим видом выражая невмешательство в процесс общения обвиняемого со своим защитником.
Гордеев только хмыкнул разочарованно. И снова обратился к Игнатьеву:
— Я помогу вам. Вы проснулись в совершенно гадком расположении духа. Так?
— Нет. Я хорошо помню это утро. После того, что случилось, я перебрал весь день по косточкам, как говорится.
— Получается, что вы совершили этот… поступок без предварительного умысла.
— Почему?
— Потому что иначе вы бы с самого пробуждения, зная, что сегодня произойдет что-то ужасное и важное, обращали бы внимание на знаки судьбы, на мелочи, в которых бы мог открыться замысел рока. Так?
— Чушь какая-то, — смутился Игорь. — Ничего похожего. Просто и обыкновенно. Я встал, умылся, то да се. У меня на работе есть творческие дни, когда я не на производстве, а… Повышаю творческую квалификацию.
Гордеев тут же пометил у себя в тетради: «Проверить творческие дни Игоря Игнатьева. Совпадают ли они с датами аналогичных убийств?»
— У тебя начальство выделяет творческие дни? — Борис, оказалось, все прекрасно слышал и следил за разговором. — Или ты свободно выбираешь в любой момент?
— Практически да, — слегка задумавшись, ответил Игорь. — По закону и трудовому договору, конечно, это все точно по расписанию. Но, сами понимаете, обстоятельства меняются, иногда приходится работать по срочному заказу и в творческие дни, а потом творить в рабочие. Главное, чтобы количество этих дней не было больше, чем оговорено. Но в этих днях заинтересованы все. И я, и родное предприятие.
— Чем же? — Гордеев старательно зачеркнул свежую запись в своем адвокатском досье.
— В эти дни я работаю на престиж фирмы. Готовлюсь к выставкам, прорабатываю новые замыслы, обогащаюсь чужими идеями на показах, на выставках, на просмотрах.
— Короче, ты, художник нитки и иголки, в свои так называемые творческие дни ходишь по показам моделей и тыришь чужие изобретения? — Борис захлопнул папку и обернулся к адвокату. — Опять по твоей теме. Куда ни кинь — всюду проблемы с авторскими правами!
— Для того и существуют показы. Чтобы обмениваться свежими идеями, — набычился Игорь. — А книжки, журналы? Тоже нельзя смотреть? Никто не берет готовые формы. А идеи!.. Это… У самого изобретателя, может, и не пойдет, а у другого…
— Короче, — оборвал его следователь, — отвечай на поставленный вопрос. Как ты попал в здание суда? Почему ты туда пошел? Кто и зачем тебя туда направил?
— Никто не направлял. Я же говорил уже. И не один раз.
— А вдруг ты соврал? — вытаращил на него «страшные» глаза следователь. — А теперь, запутавшись, что-нибудь не так скажешь. Мы тебя тут-то и поймаем за язык. Давай, давай. Еще не один раз будешь рассказывать. Привыкай.
— Ну… Позавтракал. Пошел на Кузнецкий. Там готовится показ. Известные имена. Краскина… Тюльпаков… Канашкин… Интересные должны были бы быть работы. У них совершенно оригинальный подход к покрою…
— В какое время открылся просмотр? — спросил Гордеев и записал в досье: «Проверить по времени открытие показа на Кузнецком мосту и время заседания суда».
— В какое время? — переспросил Игорь, и казалось, что он просто опешил от неожиданного вопроса.
— Поясняю, — ему на помощь пришел Антоненко, — ты пришел на Кузнецкий к определенному часу?
— Да нет же. Я со служебного. В любое время. Просто пришел поглядеть, потусоваться. Мне же не надо на сам показ. Я же модели смотрю, а не…
— Тебе понятно? — Борис снисходительно поглядел на друга. — Со служебного. В любое время.
Гордеев не вычеркнул эту запись. А даже добавил: «Найти свидетелей пребывания портного Игоря Игнатьева в салоне на Кузнецком! До открытия!»
— Круто заквашиваешь, — подмигнул ему Борис. — А у меня для тебя сюрпризик приготовлен. Как раз для тебя. Уверен, что тебе понравится.
— Я еще хочу спросить подзащитного.
— Валяй!
— Ну так вот. По вашим словам, вы пришли заправиться, так сказать, прекрасным искусством в знакомый вам мир красоты и радости. А вышли оттуда и прямиком побежали на заседание суда резать горло невинного пожилого человека! До этого вы встречались с судьей Бирюковым?
— Нет.
— Вы без предварительного умысла, то есть совершенно нечаянно, перерезали горло незнакомому человеку?