Осевший снег скрипел под локтем шинели. Массивное противотанковое ружье ПТРД, стоявшее в выемке бруствера, сейчас кренилось в одну сторону. Кажется, правая сошка от моей возни ушла слишком глубоко в снег.
Ничего удивительного, играли нервы. Я, младший сержант Андрей Коробов, командир бронебойного расчета, первый раз вступал в бой с вражескими танками. В шинели, несмотря на мороз, было жарко. Мешал одинокий куст, который маячил на мушке, мешал целиться. Кроме того, елозил по дну окопа обледеневший валенок, не давая нужной устойчивости.
До ближайшего танка – это был чешский Т-38 – ставалось метров четыреста. Немного отставая, шел еще один «чех».
Вначале машины двигались прямо на окопы нашего отделения, состоявшего из двух противотанковых ружей и ручного пулемета Дегтярева. Командовал нами сержант Травкин, мой старый товарищ по учебному полку и недолгой службе в роте ПТР. Мы оба знали, что четыреста метров – расстояние далековатое для наших ружей. Михаил махнул мне рукой, чтобы я не торопился. Я кивнул в ответ.
Оба танка слегка довернули влево и устремились на позиции седьмой роты. Как не мудрили командиры, спешно строя оборону, но между батальонами явно обозначилось разряженное пространство.
Немногочисленная артиллерия полка – батарея «сорокапяток» и батарея легких трехдюймовых пушек – была в основном сосредоточена на флангах. Считалось, что основная линия обороны неплохо защищена пехотой и противотанковыми ружьями. Недавно поступило пополнение. Каски и стволы винтовок торчали через каждые несколько шагов. Пулеметов, в общем, тоже хватало. Хотя большой ли толк от новичков с гранатами и бутылками «горючки», когда на них прут танки?
Кажется, эти два Т-38 пройдут мимо нас. Я ощущал, как сильно бухает сердце, а спина взмокла от ожидания. Оба танка двигались довольно быстро, стреляя на ходу из пулеметов и орудий. Если продолжат путь в этом направлении, их встретит огнем короткоствольная полковая пушка. Не бог весть какая защита, но все же артиллерия с бронебойными снарядами. Броня у Т-38 всего 25 миллиметров. «Полковушка» возьмет ее за полверсты. Ну, катите, не сворачивайте!
Так загадывал я, и того же наверняка желали Михаил Травкин, наши помощники и расчет «дегтярева» во главе с конопатым суетливым Родионом Шмырёвым. Но оба танка вдруг круто развернулись, выбросив на полном газу облако снежного крошева и дыма. Теперь, увеличив скорость, они шли прямо на нас.
Чешские Т-38 считались легкими танками. На занятиях в учебном полку о них отзывались с пренебрежением, как и о большинстве вражеской техники. Пушка калибром всего 37 миллиметров, броня так себе, двигатель карбюраторный, работает на бензине, который легко воспламеняется.
Однако я отчетливо ощущал, что даже девять тонн головной машины сотрясают землю, а танки увеличиваются по мере приближения до огромных размеров. Звонко хлопнуло ружье в окопе сержанта Травкина. Рановато… А потом будет поздно.
– Стреляй, – шептал мой второй номер Гриша Тищенко. – Раздавят они нас, и «полковушка» чего-то молчит.
И совал мне под нос новый патрон, хотя ружье было заряжено. Я выдохнул, и палец сам собой надавил на спуск. Удивительно, но отдачи я не почувствовал, хотя она буквально отбрасывает стрелка назад.
Куда ушла пуля, я не разглядел. Затвор открылся автоматически, выбросив дымящуюся гильзу. Тищенко сунул новый патрон и потянулся за другим. Танк отреагировал выстрелом из пушки. Снаряд взорвался с недолетом, фонтан снежных комьев и свист осколков заставили нас пригнуться.
Снова выпрямившись, оглянулся на окоп Михаила Травкина. Там плясали брызги мерзлой земли и снега. Пулемет с танка работал вовсю. Господи, куда же целиться? Разве это легкий танк? Целая громадина, окутанная вспышками огня. Немецкие танкисты сами показали цель. Делая быстрый поворот, ближний ко мне Т-38 повернулся боком.
Я забыл наставления, плакаты, где красными стрелками указывались наиболее уязвимые места этих танков. В глаза бросились крупные и мелкие колеса, пружины, скопление лязгающих крутившихся деталей. Я вел огонь по вражескому танку впервые. Но сыграли свою роль многочисленные занятия в учебном полку, а особенно появившееся откуда-то чутье: «Бей сюда!» Зеленый огонек трассера рассыпался искрящимися брызгами между задних колес.
Танк прошел несколько метров, не сбавляя скорости. Но в ходовой части что-то хрустело, лопалось, отвалилась небольшая железяка.
Машина вдруг остановилась как вкопанная, дернулась, сумела проползти пару метров и замерла на месте. Сразу с удвоенной силой заработали оба пулемета, захлопала пушка в лихорадочно вращающейся башне.
– Бей еще! – кричал помощник Гриша Тищенко.
Снаряд взорвался совсем рядом, забив уши звоном, на голову обрушился ком снега. Невольно нырнули в окоп, а когда высунулись, увидели – танк дымит.
Башня уже не вращалась, виднелась пробоина от снаряда, а из люков лезли танкисты. Они сделали это вовремя. Полковая «трехдюймовка» всадила еще один снаряд в башню, и очередного танкиста буквально вышвырнуло наружу. Глухой шлепок, и тело неподвижно замерло на земле. Это был враг, но от такого смертельного шлепка мне стало не по себе. Тело переломало и сплющило, сорванная круглая каска, звеня, катилась по льду.
– Наш танк добивают! – возбужденно кричал Гришка.
– Второй идет…
До второго Т-38 оставалось не больше сотни метров. Было непонятно, как быстро он сближался с нами. Из-под гусениц летели фонтаном мелкие и крупные комья снега, перемешанного с прошлогодней травой. Я выстрелил, не успев толком прицелиться.
Расчет Травкина и пулеметчики уже нырнули в окоп, следом мы с Тищенко. В тот период еще не было принято рыть траншеи, большинство бойцов сидели в своих индивидуальных окопах. Принять какое-то коллективное решение не было возможности. Господи, как он ревел, этот Т-38, перемахивая через окоп Миши Травкина!
Не, это не легкий танк, а громадина, от которой трясется земля, внутренности, и хочется забиться в нору поглубже. В нише лежало штук шесть противотанковых гранат. РПГ-40. Знаменитые «ворошиловские килограммы», каждая весом 1200 граммов. По заверениям командиров, способные проломить днище немецкого «панцера» или разорвать гусеницу. Но я и Гришка про них забыли.
Клубился дым отработанного бензина, мотор урчал и ревел, словно пожирал кого-то, трещали пулеметы. Я все же высунулся и увидел, как танк вращается, вминая гусеницами окоп Травкина и его помощника. Он же их раздавит, сплющит! Я наконец вспомнил о гранатах. Ниша, где они лежали, обвалилась. Нашарил одну из них, вытер о рукав, отогнул усики и выдернул кольцо.
Теперь тяжеленная РПГ-40 конструкции Пузырева становилась опасной, как гадюка, и могла взорваться при малейшем толчке. Надо срочно бросать, но для этого необходимо встать во весь рост. Считай, под пули.
Чтобы решиться на это, понадобилось пять-шесть секунд. И еще мне показалось, что я слышу крики о помощи. Миша Травкин был родом из-под Пензы, почти земляк, и сейчас эта железная паскуда убивала его. Танк лупил сразу из двух пулеметов и не давал много времени, чтобы хорошо прицелиться. И все же я швырнул РПГ изо всех сил, даже привстав на носок.
Башня с массивным командирским люком и пулеметом справа от пушки крутанулась в мою сторону мгновенно. Ствол пулемета (у них ленты по 250 патронов) сверкал непрерывными вспышками. Я успел брякнуться на дно окопа, следом полетел сметенный густой трассой бруствер.
Не знаю, кто командовал этим Т-38. Наверное, какой-нибудь ушлый фельдфебель, хорошо повоевавший. Моя граната, не долетев метров трех, все же встряхнула танк. Он сумел бы достать меня из своего орудия, но короткоствольная полковая пушка калибра 76 миллиметров, которая подожгла первый танк, показалась немцу более серьезной опасностью, чем загнанный в окоп долговязый русский сержант.
Он вложил в нее два снаряда. Пушку встряхнуло, раскидало расчет. Но калибр танкового орудия был слишком мал (снаряд весил всего 650 граммов). Чтобы вывести из строя полковую «трехдюймовку», требовалось прямое попадание.
Немецкий механик-водитель, забыв про все, яростно крутил машину, смешивая с землей окоп сержанта Травкина и его помощника. Торчало согнутое пополам потивотанковое ружье. Немец слишком увлекся, желая раздавить, намотать на гусеницы тела русских.
На какое-то время танк стал неподвижной мишенью и вполне мог поймать снаряд из поврежденной, но еще способной вести огонь «полковушки». А тут еще сержант (то бишь я), который мог бросить следующую гранату.
Это понял командир танка и заставил механика оставить в покое уже раздавленный окоп. Машина тяжело выползла из месива размочаленной земли и снежной каши. Ненависть немецких танкистов невольно передалась мне. Я отыскал еще одну гранату и, очистив ее от грязи, приготовился бросить, не задумываясь, долетит она до цели или нет.
В этот момент чертов Т-38 все же всадил фугасный снаряд точно в щит нашей пушки. Ее подбросило, разорвало, как картонку щит, раскидало остатки расчета.
Я швырнул гранату, но экипаж Т-38 не дал мне даже размахнуться. Башня мгновенно развернулась в мою сторону, а пулемет обрушил плотным пучком пуль остатки бруствера.
Из окопа неподалеку вел огонь станковый пулемет, отсекая пехоту. Танк разбил его двумя выстрелами из пушки. Я чувствовал всем телом, что сейчас немец движется к нашему окопу. Тщетно шарил в рыхлой земле пополам со снегом, пытаясь отыскать еще одну гранату. Гриша Тищенко смотрел на меня полуобморочными глазами и ничего не соображал. Но Т-38 почему-то обошел нас стороной.
Возможно, фельдфебель приказал механику: «Не приближайся к этой норе, а то словим гранату или бутылку с «молотовским коктейлем». Пехота их добьет».
Но, оглянувшись вокруг, танкисты увидели, что дела обстоят не так удачно, как они рассчитывали. На левом фланге атаку отбили.
Там дымил более мощный танк Т-3 с поврежденным двигателем и пробоиной в башне. Его буксировал подальше от русских позиций другой Т-3, а бронетранспортер «Ганомаг» пятился, огрызаясь огнем двух своих пулеметов. Подбитый танк обстреливало целое отделение бронебойщиков. Несколько зажигательных пуль угодило в двигатель, который вскоре вспыхнул. Горевший танк срочно отцепили и оставили неподалеку от наших позиций.
Тем не менее Т-38 на участке второго батальона продолжал наступать и приблизился к линии ротных окопов. Из них выскакивали бойцы, бежали к редкой березовой роще. Пулеметы свалили несколько человек, но с правого фланга ударили две «сорокапятки».
Стреляли они издалека, однако снаряды летели довольно точно. Один взрыхлил снег возле гусениц и ушел рикошетом в трех шагах от танка. Другой прошел совсем рядом.
Командир танка дал приказ прекратить атаку. Если отступает командир взвода на своем Т-3 с более толстой броней, то легкому Т-38 здесь тоже делать нечего. Двигаясь довольно быстро задним ходом, чешский танк продолжал обстреливать окопы, прикрывая отступающий пехотный взвод. По пути он хотел всадить снаряд в окоп, откуда в него бросали гранаты, но подстегивал огонь «сорокапяток».
Я растолкал Тищенко и стал перезаряжать ружье. Патроны были облеплены землей. Пока протерли несколько штук, Т-38 развернулся и успел уйти метров на двести пятьдесят. Я выстрелил вслед дважды, кажется, промахнулся. Машина отступала быстро, делая зигзаги, да и сказывалось напряжение.
Стал целиться снова, но из низины вынырнули трое немцев в длинных теплых шинелях. Почему они задержались – непонятно. Расстояние до них было метров восемьдесят. Я, не раздумывая, пальнул в ближайшего, стрелявшего на ходу из автомата. Немец упал, но тут же вскочил. Гриша Тищенко совал мне новый патрон:
– Уйдет, бля… Бей гада!
Забыв про танк, впрочем, он ушел уже далеко, я выпустил по фрицам еще две пули. Но они бежали так быстро, что я не успевал ловить их в прицел. Да и бестолковое это занятие, палить из противотанкового ружья по убегавшим немцам. Наверное, я и Гришка не пришли в себя после рева моторов, пулеметных очередей в упор. Зато опомнилась шестая рота, за которой было закреплено наше отделение. Поднялась стрельба, заработали сразу три пулемета, хотя фрицы уже скрылись.
Неподалеку горел танк, растапливая вокруг себя снег. Что-то шипело, пахло горелым мясом.
– Снаряды, кажись, шипят, – вглядываясь в огонь, опасливо предположил Гриша Тищенко.
– Они уже взорвались, – ответил я. – Это немецкий танкист поджаривается. Идем наших откапывать.
Когда вылез из окопа, увидел среди редких кустов краснотала убитого немца в длинной шинели. Может, я в него угодил? Хотелось глянуть, но к нему за трофеями уже бежали бойцы из шестой роты. А нам надо было срочно откапывать товарищей, которых так ожесточенно давил немецкий танк.
На тело командира отделения Михаила Травкина было жутко смотреть. Облепленного мокрой землей и снегом, сержанта измяло и раздавило, голова ушла в плечи. Когда сняли сплющенную каску и шапку, то ушанку я сразу надел на место. Треснул, вскрылся череп. Шапка хоть как-то прикрывала месиво спутанных волос, крови и еще чего-то серого.
Второй номер расчета уцелел, но был словно не в себе. Его трясло, из носа тянулась черная застывшая струйка. Помогать нам не пытался, а молча лез из окопа, барахтаясь в месиве земли и снега, пропитанном кровью.
Мы помогли ему вылезти и усадили в запасной окоп. Там хоть не так задувал ветер, который мы ощутили только сейчас. Тело сержанта отнесли подальше. Я достал из кармана документы, письма, складной нож и кисет с махоркой. Кисет был мокрый, я отбросил его.
– Пригодится, – тут же подобрал махорку Тищенко. – Чего разбрасываешься? Без курева сидим.
Подошли, глянули на вражеский танк. Сейчас он не казался страшным. Осел, башню сковырнуло на край опорной плиты. Один танкист догорал, и уже не шипел, превратившись в обугленное подобие человеческого тела.
– Второй внутри остался, – тыкал пальцем в черное отверстие под башней пулеметчик Шмырёв. – А двое смылись.
– Чего ж ты их не подстрелил? – спросил я.
– Пулемет заело. Диск выпустил, а запасной после первой же очереди замолк. Затвор ни туда ни сюда. А танк ты хорошо подковал. Если бы не остановил, пушкари могли и не попасть.
Здесь же толпились с десяток красноармейцев. Один из них уже повесил на плечо трофейный автомат. Мне бы он пригодился больше, потому что таскать двухметровое ружье и одновременно винтовку было неудобно.
– Дырки от нашей пули в мертвяке не видел? – спросил я у бойца.
Тот, видимо, опасаясь, что я заберу автомат, отошел на несколько шагов.
– В нем много дырок. Из пулемета, наверное, засадили.
Я хотел сбегать и глянуть, чьи пули достали автоматчика, но появился командир роты лейтенант Ступак. Небольшого роста, головастый, в шапке-кубанке. Его сопровождал ординарец с автоматом. Тоже осмотрел танк, затем повернулся ко мне:
– Ты почему из своей кочерги по фрицам, а не по танку стрелял?
– Автоматчики слишком близко подобрались, – ответил я. – А винтовку землей завалило.
– Против живой силы противника, – грамотно заметил Ступак, – у тебя «дегтярев» в отделении имеется. Или его тоже землей засыпало?
Подводить не слишком опытного пулеметчика Родьку Шмырёва я не стал.
– Есть «дегтярев», только тут такая каша заварилась. Погиб командир отделения товарищ Травкин, а помощника сильно контузило.
– Он погиб, а ты что в это время делал?
Ступак не был моим непосредственным начальником. Просто отдельную роту противотанковых ружей вместе с имевшимися у нас пулеметами распределили по батальонам. Наше отделение попало в шестую роту второго батальона.
– Мы в это время стреляли. Этому танку в ходовую часть пулю вложили. Он сразу встал, и пушкари его подожгли.
– Ты к артиллерии не примазывайся. Что-то я ваших пробоин не вижу. Вон две дырки от трехдюймовых снарядов, а ваши где?
Я ничего не ответил, только поглядел на лейтенанта, вытер пот со лба и отвернулся. Тянуться перед ним после боя с танками и гибели товарища я не собирался. Ступаку мой взгляд, как бы свысока, не понравился. Я был ростом сто восемьдесят, а ротный – сто шестьдесят с небольшим.
– Правда, попали, – влез в разговор Гришка Тищенко. – Сам видел, как мелкие железяки брызнули. Он дернулся, встал, тут его из пушки и добили.
Покачивая перед моим носом коротким пальцем, ротный выговаривал, будто не слыша Тищенко:
– Первый танк упустили, второй могли бы взять. Промазал, а потом по пехоте стрельбу бронебойными пулями устроил. Ладно, приводите в порядок окопы. Ружье у вас одно осталось, зато гранаты есть. Быть наготове.
Лейтенант был раздражен. Подбитый танк припишет себе командир батареи полковых «трехдюймовок». А рота Ступака застрелила единственного немецкого автоматчика, потеряла «максим», шесть человек убитыми и восемь эвакуировали в санбат. Да еще люди от танка убегать кинулись. Комбату, конечно, все доложат, и тот ткнет его носом в «умелое руководство».
Если бы ротные бронебойщики сами танк подбили, все было бы нормально. Но, кроме паники да пустой стрельбы, хвалиться нечем. За потери с него спрашивать не станут, подумаешь, четырнадцать человек убыли. Не принято в Красной Армии за потери ругать. А за упущенный танк комбат подковырнет обязательно.
Когда отошли подальше, ординарец на раздраженную ругань лейтенанта деловито возразил:
– Ну, ей-богу, товарищ лейтенант, чего душу себе травите? Атаку отбили, запишем танк с экипажем себе плюс автоматчика. Еще пять или шесть раненых фрицы с собой уволокли. Не так плохо и воевали.
Вскоре пришел наш непосредственный начальник, старший лейтенант Зайцев Тимофей Макарович. Он готовил нас в учебном полку, а позже, когда формировали отдельные роты противотанковых ружей, был направлен на фронт во главе одной из рот.
Зайцев другой человек. Полная противоположность Ступаку. Сняв шапку, постоял над телом Михаила Травкина, затем осмотрел сгоревший танк. Металл немного остыл. Приблизившись, сразу разглядел попадание бронебойной пули и похвалил меня:
– Врезал, куда надо, молодец. А чего второй танк упустил? У Т-38 броня слабоватая, мог бы насквозь просадить.
– Растерялся, – откровенно признался я. – Рев, грохот, снаряд рядом взорвался. Из пулеметов весь бруствер снесли, едва нырнуть с Гришкой успели.
– Бывает. Считайте, для вас сегодня крещение. Первая стычка с «панцерами». Можно их бить?
– Можно, товарищ старший лейтенант, – вразнобой, без особой бодрости отозвалось поредевшее отделение.
Все невольно поглядывали на смятое тело сержанта Травкина. Страх еще не прошел. Зайцев осмотрел заклинивший ручной пулемет, покачал головой:
– Родион, я ведь тебя предупреждал. Перегрел «дегтярева». Одной очередью диск выпустил?
– Может, двумя…
– Думай головой. Выбей гильзу и хорошенько прочисть ствол. Ты же прикрытие для бронебойщиков!
Оглядев еще раз отделение и, уловив унылый настрой бойцов, сообщил, что не так все и плохо. Полк атаку отбил. Сожгли два танка и бронеавтомобиль. Первый батальон уничтожил полтора десятка фашистов.
– А наших сколько погибло? – вырвалось у меня.
– Потери есть, – смешался Зайцев. – На то и война.
В течение недолгого боя полк потерял более сорока человек убитыми. Хотя атака была так себе: четыре танка, несколько бронетранспортеров и не больше батальона немецкой пехоты. Нахрапом полезли, надеясь на свои танки. Но ничего не получилось.
– Нам бы еще одно ружье вместо разбитого, – кивнул я на согнутое дугой ПТР покойного Травкина.
– В ближайшие дни не обещаю. Обходитесь, чем есть. Гранаты и бутылки с КС (горючей жидкостью) старшина принесет. А ты, Коробов, принимай должность командира отделения.
– Есть, – козырнул я.
В небе поднималось мартовское солнце, но подмораживало крепко и, не переставая, дул холодный, совсем не весенний ветер. В качестве командира отделения я проверил окопы, приказал почистить все оружие и патроны для противотанковых ружей. После выстрела гильзы иногда раздувает, а если попадет земля, хоть молотком по затвору бей.
На подбитый Т-38 пришел поглазеть комсорг полка Валентин Трушин в овчинном полушубке и планшетом. С немецкой стороны полетели первые мины, месть за неудачную атаку и понесенные потери. Комсорг, имевший звание политрука, поспешил убраться, наскоро похвалив бронебойщиков.
– Катись, катись, – желчно пробормотал вслед ему Родион Шмырёв. – Жаль, раньше тебя здесь не было. Обосрался бы, точняк.
Начинался обычный день долгой, пока не слишком удачной для нас войны. Март сорок второго – тяжкое время. Хоть и дали немцам по зубам под Москвой, но дела на фронтах неважные. Наступление под Москвой выдохлось, Ленинград по-прежнему в блокаде, а немецкие войска наносят удары то в одном, то в другом месте.