Итальянский философ и видный интеллектуал XX столетия Норберто Боббио полагает – нацистские лагеря уничтожения «были не одним из – а самым чудовищным, возможно, неповторимым событием в человеческой истории».
«Правда Майданека или Освенцима – это трудная правда, а для тех, кто прошел через это – очень личная правда. Мне кажется, что отображение этой правды во всей ее сложности станет возможным лишь в произведениях будущих поколений. Она, эта правда, будет подлинная, как смерть, и уже не будет отравлять» (И. Неверли, польский писатель, бывший узник Освенцима).
«Описывая трагические события XX века, следует воздержаться от того, что некоторые ученые (такие, как голландский исследователь исторической памяти Беребер Бевернаж) называют "временным манихейством", то есть – от ощущения, что все это было в «плохом» прошлом, а мы теперь живем в цивилизованном мире, где существование концлагерей невозможно… Разговор о концлагерях XX века – это разговор о нашем обществе, о корнях тех явлений, которые в скрытом виде (и не только! – Авт.) присутствуют в современности» (из лекции Михаила Немцова, прочитанной в Высшей школе социальных и экономических наук. Москва).
«Зачем я об этом пишу? К чему бередить старые раны?» – размышляет над раскрытой рукописью бывший узник концлагеря Освенцим-Биркенау. Мучительное сомнение захлебнулось в призраках воспоминаний, нахлынувших из глубин подсознания неизжитого прошлого:
Воскресенье, послеобеденное время – группа заключенных, расположившись на нарах, пытается вообразить картину послевоенного будущего:
«Профессор, – обращается к одному старому заключенному молодой поляк Казик, – а что будет с Освенцимом после войны?»
«А что должно быть? – отвечает тот, которого называют профессором. – Пойдем домой».
«Не говори ерунды, профессор, – перечит Казик. – Живым отсюда никто не выйдет!»
«И то верно, – отвечает наш профессор. – А все-таки пусть живые не теряют надежды! А что до самого Освенцима, то новая Польша построит здесь большой музей, в который постоянно будут приезжать делегации со всей Европы. На каждый камень, на каждую дорожку возложат венки, потому что здесь каждая пядь земли полита кровью. А потом, если бараки рухнут, дороги зарастут травой, и о нас все забудут, будут новые, еще худшие войны и еще худшие зверства. Потому что у человечества есть лишь две возможности: либо оно найдет путь к лучшему социальному строю, либо погибнет в варварстве и людоедстве».
P. S. На территории лагеря Аушвиц-Биркенау в 1947 году был создан музей, который включен в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Зарегистрирован в Государственном реестре музеев Польши.
В 2016 году на конкурсе лучших музеев мира за звание лауреата награды «Travelers Choice» в категории «Музеи» 17 место занял музей «Аушвиц-Биркенау». Первую строчку в общем рейтинге занимает Музей Метрополитен (США), затем – Художественный институт Чикаго, затем – санкт-петербургский Эрмитаж, затем – Музей д'Орсе (Франция) и т. д.
Подумай о дне погребения, о сопричастности к достоинству умерших…
В футболках с веселыми картинками и дурацкими надписями, в шортах и сандалиях, словно на пляже, тысячи туристов приходят в мемориальные комплексы, работающие там, где 70 с лишним лет назад людей мучали, убивали, сжигали в печах, ставили над ними злодейские эксперименты. Нескончаемый поток посетителей проходит летним днем через ворота с надписью Arbeit macht frei. Многие откровенно скучают. Вот девушка, паясничая, ставит на голову бутылку с водой, вот кто-то лениво отбивается от осы, кто-то разворачивает бутерброд, а тут милые улыбающиеся пары фотографируются у входа в газовую камеру. А рядом перед нами три столба посреди небольшой площади – будто три креста с Голгофы: мужчина, подняв руки, позирует у одного из них, спутница его снимает. Другая пара ожидает, пока толпа рассеется, чтобы запечатлеть себя на фоне черных печей крематория…
На открывшемся 31 августа 2016 года Венецианском кинофестивале – премьера документального фильма Сергея Лозницы «Аустерлиц». Режиссер запечатлел на пленке непрекращающийся поток туристов посетителей Заксенхаузена, Дахау и других нацистских концлагерей.
В фильме нет никакого закадрового текста, только незамолкающий звуковой фон – по сути, шум, без которого невозможно представить ни одно многолюдное туристическое место. Нет комментария, нет титров. На экране перед нами – как бы единый, обобщенный концлагерь.
– Ваш фильм «Аустерлиц» поставлен по книге Зебальда о памяти Холокоста – и люди в вашем фильме ищут эту память. Находят ли они ее?
– Это вообще большой вопрос в принципе, насколько возможно удержание этой памяти. Я никогда не планировал посещать мемориалы, созданные на местах бывших концлагерей, попал туда совершенно случайно. Проезжал мимо, решил заехать. Это был лагерь Бухенвальд. Я был ошеломлен, поражен, я испытал чувство неловкости моего присутствия в этом месте. Оттолкнувшись от этого чувства, я начал думать о том, чтобы сделать эту картину. В принципе мне непонятно, почему люди приходят туда вот так, как они приходят, и как вы можете видеть в фильме, то есть в несознании того, что там произошло. Ими движет, как и мною двигало, некое любопытство, наверное, но это не то, что может и должно двигать.
– Я процитирую вам Михаила Ямпольского, который в пронзительной статье о вашем фильме задается таким вопросом: «Таинственна причина, побуждающая сотни, тысячи людей проводить летний выходной в бывшем концлагере. Почему пара молодых влюбленных или мать с ребенком отправляются в летний погожий день к печам крематориев?». Вы тоже, наверное, об этом думали? Есть у вас ответ?
– Нет, ответа у меня нет. Для меня это загадка. Наверное, увидеть смерть на безопасном расстоянии, пощекотать нервы? Это именно тот вопрос, над которым хотелось бы подумать. Это то, что меня заставило сделать картину. Мне удивительно, как люди, которые туда приходят, которые делают селфи, или фотографируют отвратительную надпись на воротах, или заглядывают в печь крематория (что они видят в этой черноте?), как эти люди не задумываются, насколько нелепы они в этой ситуации, неуместны, насколько вообще вся эта история неэтична. Это странно. Я вот так с открытым ртом стоял несколько дней. Мы снимали ворота одного концлагеря, второго, я просто стоял с открытым ртом… Я никак не мог понять, как это возможно…
Многие из переживших ужасы концлагерей смерти вспоминают: эсэсовцам доставляло удовольствие дразнить заключенных своими циничными прогнозами:
«Как закончится война, мы пока не знаем. Зато знаем, что в войне с вами победу одержали мы, потому что никто из вас не останется в живых, чтобы свидетельствовать. А если какие-то единицы и останутся, мир им не поверит.
Возможно, у кого-то зародятся сомнения, люди будут спорить, заниматься поисками фактов. Но неопровержимых доказательств они не найдут, потому что мы уничтожим не только вас, но и все доказательства. Но даже если доказательства найдутся и кто-то из вас выживет, люди скажут, что доказательства ваши настолько чудовищны, что поверить в их подлинность невозможно – и все это раздувают заинтересованные в пропаганде союзники. А потому поверят нам, которые будут все отрицать, а не вам» (Симон Визенталь. Убийцы среди нас).
…Сейчас, после эвакуации Освенцима и сжигания всех бумаг и документов, судьба миллионов людей останется навсегда неизвестной. Никаких транспортных ведомостей более не существует.
В своих воспоминаниях комендант Освенцима Рудольф Гесс писал, что получил приказание от рейхсфюрера Генриха Гиммлера уничтожить всю информацию о числе жертв, убитых после каждой акции. Он сообщил, что лично уничтожал улики и что так же поступали начальники отделов. Эсэсовский стражник в Освенциме Пери Броад писал об уничтожении данных о массовых убийствах. Член зондеркоманды Генрих Таубер рассказал, что присутствовал при регулярном уничтожении целых грузовиков с документами о смертях в мусоросжигательной печи при крематории. Таубер отметил также, что начальник смены кремационной команды делал записи о числе убитых жертв. Эти цифры проверялись эсэсовцем, изымавшем тетрадь с этими данными после кремации каждого транспорта. Тадеуш Пачула (Paczula), регистрировавший смерти в «Книгах смерти», пишет, что данные о сожженных в Крематории-1 содержались в томе, озаглавленном «Книга сожженных» (Verbrennungsbuch).
Отдавая отчет в преступном характере своей деятельности, нацисты предпринимают лихорадочные усилия по сокрытию улик, свидетельствующих о совершенных зверствах:
«Все файлы, в особенности секретные, должны быть полностью уничтожены. Секретные файлы об… установках и мерах пресечения в концентрационных лагерях должны быть уничтожены любой ценой. Также и об уничтожении некоторых семей и т. п. Файлы эти ни при каких обстоятельствах не должны попасть в руки врага, являясь, в конце концов, секретными приказами фюрера» (из секретного приказа гауляйтера и рейхскомиссара по обороне Шпенглера).