Освенцим – нечто более значительное, чем просто концлагерь, чем фабрика по производству трупов. Это производное особого типа мироощущения – ядовитый плод, взращенный сумеречным состоянием цивилизации, на фоне которого утвердился особый культ насилия.
Масштабы разыгравшегося культа насилия пытается определить профессор Гавайского университета Рудольф Руммель. Собранные факты, связанные с массовым насилием и бессудными расправами, и их анализ подводят его к характеристике XX столетия, как эпохи «демоцида», или «мегаубийства»:
«Собирая данные о демоциде, я погружался в атмосферу ужаса. Вскоре передо мною открылась ошеломляющая картина невероятного повторения следующих друг за другом режимов, правителей, под чьим контролем или управлением убивают, закапывают живьем, вешают, закалывают ножом, морят голодом, сдирают кожу с живой плоти, избивают, пытают и т. п. И речь при этом идет не о десятках тысяч жертв, но о многих миллионах».
По подсчетам автора, в среднем эта цифра за XX столетия приближается к 170 миллионам. При этом собранный материал позволяет ему придти к далеко идущему заключению:
«Убивает любая власть, абсолютная власть убивает абсолютно».
При этом следует важное добавление: «Жертвами демоцида (то бишь, бессудных расправ) за все прошедшее столетие оказалось в шесть раз больше людей, чем погибло на полях сражений всех войн, которые велись как между государствами, так и внутри стран» (Там же).
Никуда не деться, приходится рассматривать Освенцим как последнюю станцию, на которую Европа прибыла после двух тысячелетий построения этической и моральной культуры.
Освенцим и есть наивысший символ страданий, конечная станция, на которую привезли человечество.
Дороги – зримое начало цивилизации. С момента выхода из первобытных троп на дорогу человечество оказывается в особом физическом и смысловом пространстве, где жизнь индивида обретает некий вектор, вместе с которым у него возникает ощущение странника, бредущего во времени из неизвестного откуда в манящее куда-то.
По истечению времен дорога жизни естественно завершается перед встречей с вечностью либо безвременно обрывается рукой палача.
Одно из выдающихся технических достижений античной цивилизации – римские дороги – запечатлено в горделивой фразе – «Все дороги ведут Рим». В сороковые – роковые годы XX столетия, на пике научно-технического взлета и прочих достижений западного общества, указатель цивилизационного маршрута европейских дорог на какое-то время заменен на зловещий – «Все дороги ведут в концлагерь»…
С завидной регулярностью по вновь обозначенному доминирующему маршруту в концлагерь Аушвиц-Освенцим направляются транспорты с десятками тысяч жертв из Парижа (Дранси), Вены, Берлина, Копенгагена, Афин, Рима, Будапешта, Праги и других известных и не очень известных мест – знаковых обиталищ европейского духа.
Дороги эти оказались под таинственным покровительством – ни единая бомба не удостаивает их своей взрывной мощи, ни единый партизан не предпринимает попытку вывести их из строя в момент следования по ним эшелонов смертников по намеченному графику.
Страховой полис, увы, распространяется не только на дороги смерти, но и на конечный пункт их назначения. Ни единая бомба не нацелена на разрушение инфраструктуры – логистики фабрики смерти, обеспечивающей непрерывное функционирование газовых камер и крематорских жаровен, выдающих на-гора до десяти тысяч трупов в сутки.
А между тем мученики Освенцима, как и других концлагерей, вызывают огонь на себя – умоляют обрушить бомбы на своих истязателей, будучи готовы при этом погибнуть сами. Смерть от «дружеской» бомбы представлялась им неизмеримо более достойной и осмысленной, чем от рук палачей:
«Когда мы видели, что над нами пролетают американские или британские самолеты, мы усердно молились: "Пожалуйста, сбросьте хотя бы одну бомбу на лагерь. Если сможете, уничтожьте его". Какой прекрасной была бы смерть, если бы мы знали: я умираю, потому что кто-то обо мне заботится, а не потому что все меня ненавидят. Мы благословляли смерть в схватке с этим звериным врагом», – свидетельствует бывшая узница Освенцима (Уильям Перл. Холокост как заговор…).
20 августа 1944 года – по Освенциму проносится тревожно-радостный слух: «Бомбардировщики наконец летят сюда!» Слышится мощный гул моторов – в безоблачном небе 227 американских самолетов – 127 тяжелых бомбардировщиков класса «летающая крепость» и сотня сопровождающих их истребителей. Рядом раздаются мощные взрывы. Земля трясется под ногами. В лагере слышатся возгласы – «Они пришли! Они здесь!».
Они пришли… Но они вовсе не «здесь», вернее, не там, где их так страстно ожидали. Согласно боевому заданию, авиация осуществила точечную бомбардировку химического завода в Моновице – всего в восьми километрах от газовых камер.
Сразу же после не состоявшегося налета целехонькие газовые камеры продолжали исправно работать – душили в своих объятьях очередные партии жертв.
Утверждается, что трубы крематориев летящим бомбить вражеские стратегические объекты летчикам зачастую служили важным ориентиром на местности.
Достоин упоминания и такой факт – истории неизвестны серьезные операции, в ходе которых какие-либо спецотряды сил антигитлеровской коалиции либо примкнувших к ним борцов Сопротивления помогли бы узникам концлагерей как-то облегчить их участь – устроить побег либо оказать помощь в вооруженном отпоре палачам.
Ни подъездные пути, ни газовни, ни печи Освенцима-Биркенау союзники не бомбили. Их бомбардировщики пролетали над лагерями смерти, но цели их были иными. Возможно, это прозвучит кощунственно, но фактически союзники поддерживали работу Освенцима. Концлагерь был освобожден совершенно случайно советскими войсками. Приказа такого не поступало, хотя высокое командование стран-союзников по антигитлеровской коалиции об Освенциме знало с конца 1943 года. Советские солдаты и офицеры 60-й армии, освобождавшие Освенцим, узнали о его существовании накануне штурма.
«Мировые сверхдержавы фотографировали железнодорожные пути, ведущие в Освенцим и в другие лагеря смерти… Объясните мне, почему эти пути не были разбомблены?» – безответно вопрошает собравшуюся его послушать богопослушную публику Папа Римский Франциск во время очередного пастырского визита в Турин.
Знали ли сильные мира сего, которым волею исторической судьбы выпала миссия спасти мир от чумы фашизма, ужасах, царящих за колючей проволокой концлагерей и загонов гетто? Разумеется, знали – и знали не только благодаря могуществу их спецслужб, которым удавалось раздобыть куда более засекреченные сведения, чем информация о прилюдно совершаемых нацистами и их пособниками преступлениях над миллионами жертв, но и непосредственно из уст живых свидетелей кровавых побоищ, бежавших из ада концлагерей узников, пытавшихся поведать свободному миру о доселе неведомых истории немыслимых преступлениях.
Одними из первых посланников, выбравшихся из пекла ада, пытавшихся донести до сознания «прогрессивного человечества» творящееся теми, чьи предки устами славных просветителей еще сравнительно недавно предвосхищали наступление царства Разума и Справедливости на земле, были бежавшие из Освенцима узники Рудольф Верба (Вальтер Розенберг) и Альфред Вельтцер, доставившие свидетельства о происходящем в Освенциме лидерам антигитлеровской коалиции.
Составленный ими документ включал в себя подробное описание территории Освенцима, вплоть до числа печей в различных блоках крематория, в которых сжигались трупы узников, предварительно умерщвленных в газовых камерах. В нем впервые называлось число жертв Освенцима – 1 млн 765 тыс. человек.
Из воспоминаний Рудольфа Вербы:
«Восемь месяцев работал там и я. Я видел, как туда приехало 300 грузовиков. Я помогал освобождать их от перепуганного и озадаченного груза. Я видел своими глазами величайший обман в мировой истории. Там-то я и понял, для чего мне на самом деле нужно отсюда убежать.
Я был полон решимости выбраться оттуда, но уже не потому, что хотел свободы для себя. Я хотел предупредить тех, кто еще не попал сюда, но скоро попадет. Ведь я знал, что они восстанут и будут драться, как дрались евреи Варшавского гетто. Узнав правду, они откажутся покорно идти на бойню.
Каждый вечер я разгружал вагоны и смотрел, как человеческий груз выстраивается для отбора. Здесь статистика, которую я так тщательно собирал, те цифры, которые я держал в голове, становились внезапно мужчинами, женщинами и детьми. Живыми людьми на волосок от смерти.
На это трудно было смотреть. Но именно это зрелище делало мою задачу такой необходимой. Перед моими глазами были люди, которых можно было спасти, если бы только хоть один человек, видевший концлагеря изнутри, мог сбежать и рассказать о них миру».
Информация, поведанная ими миру в лице его видных деятелей, судя по последовавшим результатам, никого особенно не впечатлила.
Отсутствие соответствующей реакции некоторые объясняют тем, что мир был не готов поверить в реальность творимого зла, другие полагают – миру в тот момент было не до них…
Особое место среди свидетелей – вестников из ада, принадлежит поляку, католику, просто порядочному человеку и гражданину, удостоившегося за свои деяния звания «Праведника мира» Яну Карскому.
Вероятно, по зову души, до которой дошли стенания сотен тысяч его сограждан, переодетый в форму украинского полицая, он посещает застенки Варшавского гетто с тем, чтобы лично увидеть и запечатлеть здесь происходящее. Его встречают горы трупов, сброшенных в сточные канавы, умирающие скелеты с застывшим и устремленным куда-то в небо взором просящих подаяния детей, женщины в лохмотьях с безумными глазами, прячущиеся в подворотнях разрушенных домов…
Неожиданно где-то рядом раздается стрельба. Два подростка в нацистской солдатской униформе с пистолетами в руках несутся по улице.
– Они занимаются охотой на евреев, – объясняют Карскому сопровождающие его друзья.
Днем позже Ян Карский оказывается в Избице – на сортировочной станции, где становится свидетелем отправления узников гетто в газовые камеры концлагеря Треблинка.
Возможно, речь идет о чем-то, что Кант подразумевал голосом нравственного императива, присущим человеку изначально, либо об ином глубоко человеческом чувстве, подвигшем его на отчаянный шаг, – он должен любой ценой вырваться из окружающего ада и сообщить «Городу и миру» («Urbi et orbi») о немыслимом творящемся на его земле зле, достигшем библейских масштабов.
В Лондоне Карский встречается с официальными лицами, включая министра иностранных дел Идена. Уинстон Черчилль сообщил, что, к сожалению, встретиться с ним не может из-за чрезвычайной занятости. На поведанную Карским информацию следует более чем прохладная реакция и ответ типа – «Это все ужасно. Но мы не можем предпринимать особые меры для спасения евреев! Другие народы тоже страдают. Что скажут французы и голландцы? Не боитесь ли вы, что и ваш народ вас не поймет?..».
По пути в Америку он встречается с польским консулом в Канаде Бжезинским и сообщает ему:
– В городах Восточной Польши не осталось евреев.
– Как это не осталось?
Выражая легкое удивление, консул вместе с тем пытается уточнить, о чем собственно идет речь:
– Что вы имеете в виду?..
На беседе присутствовал его сын – Згибнев Бжезинский, будущий советник по национальной безопасности при президенте США и влиятельный политолог.
И, наконец, Карский у главной цели своего вояжа – в Вашингтоне, где 28 июля 1943 года у него состоялась историческая встреча в Овальном кабинете Белого дома с президентом США Франклином Рузвельтом.
В беседе, которая длилась около часа, он знакомит президента с ситуацией в Польше.
В одном из интервью, сообщая о встрече с хозяином Белого дома, Карский вспоминает: «Вот он стоит пред моими глазами… Настоящий властелин мира. В какой-то момент я сообщаю ему:
– В Польше убивают евреев…
– Не беспокойтесь. Дело свободы непременно победит. Когда мы победим, все виновные будут наказаны. Мы поддержим ваш народ, вы всегда можете рассчитывать на нашу поддержку, – слышу я в ответ.
Уйдя от затронутой темы, которая, похоже, не вызывает у него особого интереса, он вдруг обращается к Карскому с вопросом:
– Кстати, Польша сельскохозяйственная страна – это ваших лошадей немцы используют в России?
P. S. Примерно за шесть недель до состоявшейся встречи Карского с Рузвельтом администрация президента создает правительственную комиссию, основная цель которой – «спасение и защита художественных и исторических памятников в Европе».
Большой любитель лошадей – генерал Паттон взволнован поступившими в его распоряжение сведениями о том, что немцы собираются эвакуировать из Вены «танцующих» белых жеребцов липицанской породы. Озабоченный судьбой животных редкой породы, он принимает необходимые меры для их спасения.
Из книги «История Второго американского полка» мы узнаем о дерзкой вылазке группы американских солдат в тыл противника, осуществленной во главе с опытным наездником капитаном Т. М. Стюартом. Капитану удается убедить командира немецкого отряда – видимо, также не равнодушного к судьбе охраняемых им лошадей – о грозящей опасности подопечных ему четвероногих. По гуманным соображениям стороны приходят к мирному соглашению.
Акция по спасению лошадей липицианской породы прошла успешно. Четвероногие животные в целости и сохранности доставлены на безопасную территорию. Дальнейшая судьба этих великолепных «танцующих» белых жеребцов не прослеживается.
Триумфальная арка – архитектурный памятник, представляющий собой большую торжественно оформленную арку. Воздвигается при входе в города, в конце улиц, на мостах, на больших дорогах в честь победителей или в память о важных событиях.
Судьбоносный исторический поворот цивилизационого маршрута Европы запечатлен своеобразной Триумфальной аркой – незамысловатым архитектурным строением – главными воротами в лагерь смерти Биркенау (Аушвиц 2, или Бжезинка), сооружением, под которым змеится дорога, обрывающаяся тупиком у самого совершенного комплекса по истреблению людей – у фабрики смерти с производительностью десять тысяч жертв в сутки.
Как говорится – господа, приехали! Приехали вместе со своими великими прозрениями, невиданным взлетом духа, со своим гуманизмом и верой в высший божественный промысел, вместе со своими впечатляющими научными и техническими достижениями, вместе с фолиантами написанных шедевров, вместе с вдохновляющими музыкальными откровениями, вместе с идеей торжества Разума и прочими оказавшимися ничего не значащими погремушками культурных атрибутов…
P. S. Сегодня стоило бы подумать о перемещении этих ворот – Триумфальной арки в честь чудовищной катастрофы – куда-нибудь поцентрее, на какую-нибудь исторически значимую площадь одного из центров европейской цивилизации.
Евреи – это черви, крысы, трихины, глисты, которых нужно уничтожать, как чуму, до последнего микроба, потому что против них нет никакого средства, разве что ядовитые газы!
После окончания работы над «Парсифалем» Вагнер пишет своей супруге:
«Звуки уничтожения, которые я написал для литавр в соль миноре, олицетворяют гибель всего еврейства, и, поверь мне, я не написал ничего прекраснее».
Менее чем через столетие «звуки уничтожения», написанные «для литавр в соль миноре», были услышаны продвинутыми поклонниками гуру из Байрёйта – музыкальной Мекки любителей высокого искусства. «Красота», в спасительную силу которой верили простодушные идеалисты, обнажила свою неприглядную сторону, внеся еще до конца не оцененную лепту в эпохальные преступления ушедшего века.
Из сотен интервью и бесед со свидетелями при подготовке материалов к фильму-досье «Аушвиц» Лоренс Рис, британский историк и автор документальных фильмов о Второй мировой войне, особенно впечатлен описанием «марша» опустошенных детских колясок в Освенциме:
«Подталкиваемые узниками, они, подобно воинскому подразделению – по пять штук в ряд – шествуют к месту погрузки на ближайшую станцию, с тем чтобы отправиться Германию, где их с нетерпением ожидают новорожденные арийские малютки. Свидетели этого впечатляющего зрелища припоминают: «торжественный» парад пустых детских колясок длился около часа». (См.: Laurence Rees. Auschwitz. N. Y, 2005).
Знакомство с «экспонатами» музея Освенцим-Аушвиц, на которых представлены образцы побочной «продукции», сопутствующей массовому производству трупов, провоцирует воображение на более «величественную» картину триумфа смерти:
За движущимися со скрипом пустыми колясками с приглушенным топотом марширует всевозможных размеров и фасонов обувь – от пинеток малышей до старческих полуботинок; за ними вдогонку, ковыляя и спотыкаясь, устремляются костыли и протезы, заботливо снятые с инвалидов; далее, не нарушая общего построения, по пять в ряд подпрыгивают детские горшочки, над которыми волнообразно зависают облака из женских волос – черных, светлых, седых, рыжих, реже – блондинистых оттенков.
По выбору режиссера-постановщика парада, ассортимент трофеев, свидетельствующих о масштабах одержанной исторической победы, можно расширить.
Логичным на параде победы смерти над жизнью является присутствие шкатулок, наполненных золотом, добытым из ртов поверженного в прах противника, тем золотом которому предстояло отправиться в виде слитков на вечное хранение в банки самой нейтральной страны в мире – Швейцарии. Замыкают парад безликие вазы с пеплом сожженных жертв.
Шествие совершается под торжественные звуки уничтожения литавр в соль миноре из Парсифаля в исполнении оркестра самоиграющих инструментов, владельцы которых созерцают происходящее с высот устремившихся в небеса клубов пламени и пепла, вырывающихся из труб крематориев.
Мысленно перенесем происходящее действо на площади и улицы Берлина – очередного претендента на реинкарнацию Древнего Рима. На фоне всеобщего торжества ненависти, сопровождаемого римским жестом протянутой руки и имперским возгласом «Хайль!», триумфальное шествие артефактов уничтоженного ненавистного народа достигает своей кульминации. Каждый правоверный берлинец в этот момент в состоянии катарсиса как бы переносится в Рим эпохи Тита – триумфатора победы над неуемной Иудеей.
При этом, как истинный патриот фатерланда, особое чувство гордости он испытывает от того, что, в отличие от римского полководца, не сумевшего довести одержанную над иудеями победу до полного их истребления, нацистский триумф возвещает миру долгожданную «благую весть» – об «окончательном решении» «извечного вопроса».
P. S. В порядке напоминания: более трех тысячелетий тому назад египетский фараон Мернептах опрометчиво поспешил запечатлеть «окончательную победу» над народом Израиля на стеле, найденной в поминальном храме в Фивах: «Израиль уничтожен и потомков его не существует» (1219 год до нашей эры).