Зима
История шестая Квартира 225 (Дед Мороз)
Времена года в нашей высотке меняются чётко, как часы. Когда скамейки в округе сбрасывают старую кожу и покрываются свежей пахучей краской, приходит весна. Когда на Школьной улице зацветают липы, весну сменяет лето. Когда из дверей подъезда исходит поток сине-белых детей с цветами, наступает осень. А зима начинается, когда у Василия Морозова с семнадцатого этажа звенит будильник.
Василий бодрствует только в декабре. Лепит себе на подбородок подвязную шёлковую бороду и ходит по детским садам. Ему дают мешки с коробками LEGO, канцелярскими наборами, гигантскими киндер-сюрпризами, он садится на табуретку, потеет в шубу, вытирает лоб бородой, громогласно невпопад хвалит детишек, а под конец праздника выдаёт всем подарки, купленные на деньги родительского комитета. С ним его жена Морозова, она в синей шапке, к которой белые косы припаяны, изображает Снегурочку, престарелую, но румяную.
Мы с Сашей когда в садике были, они к нам все годы ходили. Ребята кричали: «Дедушка Мороз!» и «Ёлочка, зажгись!» – а мы сидели кислые, как щи. Потому что знали, что Дедушка вместе со своей Снегуркой в двести двадцать пятой живут.
В остальные одиннадцать месяцев у них спячка: в мае Морозовы не вывозят на дачу саженцы в половинках молочных пакетов, в июле не украшают кухню лентами от насекомых, в ноябре не закупают в аптеке витамин D для хорошего настроения. У Морозовых всё и так прекрасно: они спят, и лишь декабрь доставляет некоторые неудобства.
Но я Новый год люблю. К нам приходят бабушка с дедушкой и мамины друзья – Гений и Ветка. Гения дядьЖеней зовут, его папа оконечностью полного имени из солидарности со мной величает. Бабушку с дедушкой Феем и Линой зовёт, потому что они Тимофей и Полина. Дедушкино исковерканное мне даже нравится. Хотя Гений тоже ничего, не Сандра.
Бабушка, как и я, злится. А дедушка один раз в платье с крылышками нарядился, юбка из тюля, принёс тыкву и весь новогодний вечер вырезал из неё карету под «Иронию судьбы». Она потом усохла и стоит у меня на полке. Это, между прочим, непростое дело – чтоб тыква приличной каретой стала. Глупые рассказчики впопыхах этот процесс описывают, типа, бабах! – и превратилась. А вот никакой не бабах, а сиди два часа и пыхти, пока Лукашин[16] «Если у вас нету тёти» поёт.
Тётя Вета – очень известная, у неё штук десять книг стихов вышло. А дядя Гений – глава компании, которая шарики для подшипников делает. Он накачанный и важный, его хобби – бокс, как у Шерлока Холмса.
Что между ними общего – ума не приложу, разве что дочка. Они у нас в гостях друг с другом не разговаривают. Зато дядьЖеня смешно шутит, а тётю Вету мой Сашка обожает.
– Вот я чувствую, – говорит он ей, – что прирождённый поэт, а стихи у меня дурацкие, что делать?
Еду новогоднюю я тоже люблю. Пирог с капустой, оливье, бабушкины солёные огурцы. Торт «Птичье молоко» с хрустким шоколадом. А ещё у нас на ёлке есть несколько игрушек, старых-старых. Мальчики-зайчики из плотно сжатой, а потом раскрашенной ваты и сосульки из стекла такого тонкого, как обёртка у букета.
И есть одна совсем волшебная – позолоченная раковина, в которой спит младенец. Личико у него бледное, фарфоровое.
Это мамина игрушка. Давным-давно, когда бабушка с дедом Феем ещё не встретились, бабушка растила маму одна. Бабушка Лина работала с утра до вечера, но денег всё равно было мало. Как-то перед Новым годом они пошли в большой магазин купить еду для праздничного стола: бабушке очень хотелось порадовать маму, она несколько месяцев копила и всё рассчитала. Ингредиенты для оливье, курицу – запечь в духовке, апельсиновый сок в пакете – они тогда только появились, два кило мандаринов и торт «Наполеон».
Зелёные бананы, завёрнутые в газету, пятую неделю дозревали дома под кроватью, и мама дождаться не могла, чтобы развернуть и посмотреть, как они там.
На прилавках стояли ящики. Оттуда нарядными боками сверкали ёлочные игрушки, обложенные нарезанной бумагой. Мама взяла золотую раковину, увидела в её сердцевине младенца и не смогла выпустить из рук. Игрушка была дорогая. Бабушкины планы насчёт ужина пострадали. С тех пор каждый год мы вешаем раковину на ёлку самую первую, поближе к верхушке.
ДядьЖеня, зная мою любовь к Гарри Поттеру, принёс шары в виде золотых снитчей[17]. Они с крылышками, очень красивые. А дедушка Фей навешал на ёлку несколько пар своих старых очков.
– Гарри Поттер же очкарик, – задорно улыбнулся он.
Мне на этот Новый год фотоаппарат подарили, из которого снимки сразу выезжают. Сначала они как чёрные квадраты, их надо лицевой стороной вниз и на подоконник. Потом изображение проявляется. Люди на этих фотографиях получаются красивые, немножко смазанные. Мама говорит, такие полароидные аппараты в её детстве были, а этот, мне подаренный, – ретро.
Куранты нам из окна видны. С нашего тридцатого они слишком маленькие. Поэтому мы их в телевизоре дублируем. Но смотрим всегда на улицу. Стоим, снег идёт, окрестности в огонёчках, и там, далеко, на Красной площади: бом… бом…
Взрослые губами шевелят: проговаривают желания. Раньше были записки. Как-то раз мама написала, подожгла и по примете в шампанское высыпала. Но она очень торопилась, чиркулька не сгорела полностью, мама глотнула и подавилась мокрой бумажкой. С той поры папа ввёл устную традицию.
Потом все чокаются, обнимаются, шуршат подарочной бумагой. Я этот момент больше всего люблю. А ещё утро, когда можно прибежать бабушке с дедушкой в ноги (они ночуют у нас в гостиной) и смотреть новые фильмы.
Когда снизу вверх начинают ползти финальные титры очередной комедии, я третьим глазом вижу, как Василий Морозов снимает бороду, шубу, вздыхает и укутывается в тяжёлое одеяло. До следующего Нового года.
История седьмая Квартира 240 (Человек с дрелью)
Как только засыпает Василий Морозов, просыпается человек с дрелью из квартиры двести сорок.
Каждый рабочий день ровно в девять утра он включает свой перфоратор, чтобы выключить только к семи вечера, с обязательным перерывом на обед с часу до трёх. Человек с дрелью очень законопослушный, даже тётя Вася КГБ не может к нему придраться.
Изредка, нечасто, он меняет дрель на шуруповёрт, пилу или отбойные молотки. Я не была у него в гостях, но представляю, что мебель и сантехника у него в квартире отбита молотками и распилена круглой пилой-болгаркой на мелкие кусочки.
– Может, он тоже испытатель? Тестирует разные модели перфораторов? – спросила как-то мама, перекрикивая вой сверла, от которого ящики комода у нас в прихожей вываливались, как языки измученных путников, ползущих по пустыне.
И это мы ещё живём на девять этажей выше: жильцы с его, двадцать первого, уже давным-давно съехали. Из всех четырёх квартир.
– Круглый год! – Лила удерживала лоб рукой, чтобы он тоже не выдвинулся, как ящик, и на ощупь искала в аптечке таблетки от головы. – Он делает ремонт круглый год и уже пятьсот лет!
– В декабре отдыхает, – возразила я.
– А ты составь петицию, – предложил сестре папа.
Саша был настроен радикально.
– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – кричал он сквозь визг и дребезжание стёкол буфета, уставившись почему-то в потолок и тыча туда волшебной палочкой (на Новый год подарили).
– Может, это тёмная сущность Василия? – предположила мама. – Дед Мороз в нём засыпает и просыпается сверлящий монстр? Как доктор Джекил и мистер Хайд. – Она задумалась. – Надо поработать с ним. Возможно, он сверлит от тревоги. Или тоски. А я придумаю ему доброе дело и направлю в нужное русло.
– Пусть полки нам повесит! – тут же оживился папа.
– А вдруг наш дом – живой? – спросила Алька. – И это его недовольный рык? Или урчание желудка.
Я посмотрела на неё тёплым сестринским взглядом «ты что, совсем уже, да?».
– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – опять закричал Саша.
И вдруг повисла тишина. Она была такой сладкой, что даже заложило уши. А потом в открытое окно стала слышна улица: шум шоссе, далёкие сирены скорой помощи, крики китов. Санёк обвёл нас взглядом победителя и явно ждал благодарности.
– Десять тридцать утра, – папа посмотрел на часы, – для обеда ещё рано. Что-то не так.
Через полчаса тишины мы снарядились на двадцать первый в экспедицию.
Человек с дрелью открыл нам сразу и даже не удивился.
– Антон, – он положил инструмент на специальный дрелильный столик со специальной серебристой подставкой и протянул руку.
– Подпишите петицию о запрете ремонтных работ в зимнее, весеннее, а также летнее время года, – сказала Лила.
– Я изобрёл глушитель, – Саша достал из кармана нечто, похожее на комок изоленты.
– Может, вам сверлить через подушку? – спросила Аля, и все посмотрели на неё моим тёплым сестринским взглядом.
– Вот, – сказал папа. – SuperPuperSilentPlusDrill-2022. Новейшая японская разработка. Первая в мире бесшумная дрель! Сам испытывал. Подарок!
– Ребята! – улыбнулся Антон. – Ничего не надо. Я закончил!
И он жестом пригласил нас внутрь.
– У вас всё в порядке? – на лестничной клетке топталась тётя Вася КГБ. – До часу дня далеко, а вы уже не сверлите.
– Проходите-проходите, – ещё шире улыбнулся Антон.
В квартире двести сорок было как в музее. Соседи в полной тишине ручейком текли в её двери. Картины, скульптуры, столы, стулья, диваны, лампы, какие-то совсем непонятные штуки – и всё из гвоздей. А в гостиной – портрет очень красивой и грустной девушки, выполненный из миллиарда дырочек, просверленных в стене. Человек с дрелью посмотрел на него и стал таким же грустным.
– Ну точно, – пробормотала сбоку мама тоном «я была права». – Антон, – сказала она уже другим тоном, рабочим и мягким, – если вы захотите с кем-то поговорить…
Антон заворожённо повернулся на её голос, как ребёнок на дудку крысолова[18]. Три сеанса спустя грусть у него как рукой сняло. Человек с дрелью, как и миллиардер Чудинов, стал искренним поклонником моей мамы и согласился сменить сферу деятельности.
Теперь в нашем доме тишина: мама устроила Антона переворачивателем пингвинов на исследовательскую станцию в Антарктике.
Дело в том, что пингвины очень любопытные. Когда вертолёт садится или взлетает, сбегаются посмотреть. Поток воздуха от лопастей опрокидывает их на спины. Пингвины обтекаемые и неуклюжие. Сами встать не могут. Так и лежали бы, если б не Антон.
Наш экс-дрелист ходит теперь среди вечных льдов и переворачивает бедных покатых пухлых птиц. Это, между прочим, очень редкая профессия. Переворачивателей пингвинов на Земле всего два: Антон и бывший трубач Слонин из первого подъезда, сто девятая квартира. Ему тоже мама помогла.
История восьмая Квартира 82 (Возвращение блудного мужа)
Скажите, «кинижка» – отличное слово? Сама придумала! Здорово, правда? Оно означает среднее между книжкой и кинишком. Любопытную историю, про которую можно и рассказ написать, и фильм снять.
Вот, например, недавно случилась у нас в доме кинижка.
Иду я из школы, руки от игры в снежки в красные клешни превратились. С шарфом Гриффиндора отлично бы сочетались, жаль, его Саша носит. Зато к цветам Слизерина мои губы сейчас подходят[19]. В центре двора сидит мужчина. Вокруг женщины охают. Тётя Вася КГБ мне шепчет:
– Это Пупков из восемьдесят второй. Семнадцать лет назад вышел покурить[20] и пропал без вести.
– Не покурить, а мусор вынести, – поправила её старушка Валя. Её красные волосы выбились из-под беретки.
– Дорогая, хоть у вас и отменная память, но ходил он в магазин! – заспорила старушка Варя. Её фиолетовые волосы были убраны под элегантную шляпку с вуалью.
– Любу Бигуди позовите! – волновалась Кирюшина мама.
Тётя Люба всегда в бигудях и домашнем халате. Вот и сейчас она выбежала из подъезда с причёской, похожей на штабеля катушек с разноцветными нитками:
– Вернулся! Боренька! Живой!
Домой шёл Кирилл, сняв цыплячью голову. Он был в шапке, съевшей лоб. Кирюша кивнул двумя головами маме – цыплячьей и безлобой – и припустил ко мне шептаться.
– А чё, чё, чё за движуха?
«Кинижка, – подумала я, – кинижка».
Боря-найдёныш сгрёб в кулак майку на груди. Он вернулся ровно таким, каким уходил, даже жирные пятна на трениках на тех же местах. Только семнадцать лет назад было лето, а сейчас – зима.
– Любаша! Прости меня!
Тут тётя Люба бросилась к нему, попыталась прижаться щека к щеке. Но катушки-бигуди мешали.
– Тс, – сказала я Кирюше. – Смотри.
В суете и радости их обоих отнесли на руках домой и там начали накрывать на стол. Все старались как могли, чем богаты, тем и рады. Особенно были рады и богаты миллиардер Чудинов и актёр Полученков.
Боря-найдёныш даже разжился фраком, почти новым: актёр Полученков ходил в нём на красную дорожку. У него этих единожды надетых фраков полный гардероб, он их так и зовёт – вторяки – и при случае раздаривает. Люба Бигуди в честь возвращения мужа сняла свои катушки. Волосы под ними оказались чёрные, похожие на широкие шёлковые ленты.
С тех пор мы каждый день видим Борю: ходит себе в магазин и обратно, из-под телогрейки фрак торчит пингвиньими крыльями. Тётя Люба Бигуди его простила целиком и полностью, отношения у них стали хорошие. Она на него наглядеться не может.
Правда, на шее у Бори электронный ошейник. Пульт управления в одну из Любиных бигудей запаян. Но это ничего, она им редко пользуется. Теперь он от неё дальше чем на сто пятьдесят метров отойти не может.
Полная свобода и доверие.
Кинижка!
История девятая Квартиры 161, 162, 163 (День откопателя метро)
Как мне нравится мамина кофта с капюшоном и Минни-Маус! Не снимаю! Мягкая, вытертая, многостираная. Мама сказала, с этой кофтой много воспоминаний связано. И я прям чувствую их, воспоминания: кофта от них тяжелее.
Надела задом наперёд – два плюса: Минни спереди и из капюшона можно попкорн есть. Без рук. Лицо опускаешь с высунутым языком – попкорнинки сами липнут.
– Есть скрепыши?[21] – Высовываюсь из капюшона: Вовка. На пальце у него резиновая цепочка из рож: смайл, джинн, смешарик. – Чё, нету? Жа-а-а-аль. Повторками бы поменялись!
И убежал. Мне соль язык разъедает.
– Слыхала? – Сашка плюхнулся рядом на диван. У нас как-то жильцы с двадцать пятого переезжали, всю мебель вниз свезли, диван забыли. Так теперь в подъезде и стоит. Удобно. – День откопателя метро гонками на автодроме отмечать будут! Зыкинско ты кофту напялила, тоже так хочу!
Один из первых жителей дома откопал прямо под нами метро – с тех пор его портрет висит у лифтов, а мы празднуем День откопателя. Станция, кстати, в честь него «Римская» называется, потому что звали его Иван Римский. Так внизу портрета написано.
– И какими? – поинтересовалась я. – Кто больше всех со всеми столкнётся?
– Ага, – Сашка запутался в своём худи. – Нам с тобой полюбэ участвовать надо, мы же профи.
– Объезд препятствий! Круговая гонка! Скоростная езда назад! О, попкорн, можно? – к нам подошёл Кирюша, он сегодня был не в цыплёнке.
Я кивнула, и он зачерпнул пятернёй, как ковшом.
– И приз там какой-то запупенский! Ребза, а возьмите меня в команду, а?
– Так это ж… там же ж места в машинке для двоих только, – Сашка растерялся. Его капюшон висел на груди, как сдутый зоб пеликана.
– Да ладно, – Кирюша весело махнул рукой, – там разберёмся!
– Действительно, Санёк, ты чё? Разберёмся!
Мы подхватили куртки и зашагали к «Московскому игроману».
– И потом, – прошептала я проникновенно, – ты ж хотел с пацанами дружить, вот тебе пожалуйста!
– То пацаны, а то Кирюша, – свернув громкость до нуля, злобно прошипел Саша.
Что ни говори, клуб у нас – закачаешься! Три квартиры на первом этаже второго подъезда занимает. Электрические машинки – в самой глубине. Там, значит, такой огромный резиновый круг за решёткой, на потолке тоже решётка, до которой тянутся машинковые флагштоки с оголёнными проводами на самом верху. Жмёшь на газ – искры летят! Сами автомобили круглые, по бортам у них мягко, чтобы стукаться не больно, от аварий ремни в плечо впиваются, весело – жуть!
Народу в честь Дня откопателя набилась тьма-тьмущая! Но я с Анчутки[22] глаз не сводила. Это дочь миллиардера Чудинова. Он из-за неё, собственно, миллиардером и стал: Анчутка красиво игрушки ломать умеет. Чудинов это ещё в младенчестве заметил и стал на ютьюб снимать. Вернее, снимать на телефон, а на ютьюб выкладывать. И так Анчутка страстно колошматила плюшевых заек, откручивала куклам головы и крушила железные дороги, что все детские магазины Москвы понесли ей свою продукцию на лом. Игрушечный транспорт она грызла зубами; детальки конструкторов ломала в кулаке, как сушки; настольные игры давила, словно гидравлическим прессом; игральные кубики глотала; а спиннеры, прилипал и скрепышей разрывала. Миллионы людей подписаны на их с Чудиновым канал и завидуют Анчутке – тоже так хотят. Но талант есть талант. Гений такого уровня рождается раз в столетие, тут ничего не поделаешь.
Я Анчутку не люблю. Уж больно дар у неё разрушительный. Да и нос курносый. Тоже больно. Квартира у них – прям терем. На полу медведь, в углу печь. Чудинов любит всё древнерусское. Анчутка это не трогает – она спец исключительно по игрушкам.
В честь Дня откопателя метро жители нашего дома были в костюмах. Кто в археолога нарядился, кто в землекопа. А сёстры мои, Лила и вторая, вделись в непонятную голубую конструкцию, напоминающую двойное ведро.
Я посмотрела на них внимательно, «вы-семью-то-не-позорьте»-взглядом, Алька сразу зарыдала:
– Это вагон, поняла? Чух-чух!
– Мы выступаем в защиту работников метрополитена! – добавила Лила. – Они видят дневной свет в три раза меньше нормы! Подпиши петицию!
– А, – сказала я примирительно. Саша надел капюшон на лицо.
Жеребьёвку проводил Виталий Николаевич Римский, прямой потомок откопателя. Нам выпал номерок три.
Третий болид сиял круглым красным боком в свете длинных люминесцентных ламп, похожих на мечи джедаев[23]. На сиденье мы еле втиснулись, Кирилл посередине. На голове у него оказался пробковый шлем, как у Индианы Джонса. Кирюша в нём был вполне симпатичен, я даже восхитилась. Он поймал мой взгляд:
– Бонд. Джеймс Бонд.
Прижатый Кирюшиным боком, Саша капюшон с лица так и не снял, но я по движению воздуха поняла, что он там глаза закатывает.
Нам предстояло объехать конусы, лавируя тудысь-сюдысь, гнать шестнадцать раз по кругу, но самое главное – выиграть в финале дуэль «кто первый свернёт».
Основные этапы состязания мы прошли с блеском, выбивая соперников с поля боя. На тринадцатом круге Сашу стошнило в пробковый шлем, но это мелочи жизни. Главное, что в конце остались только мы и они: Анчутка и миллиардер Чудинов.
У меня к этому времени левый бок от тесноты так натёрся, что искры из глаз летели. Но я вцепилась в руль, как последний из могикан в свой томагавк. Кирюша и Сашка воинственно раздували ноздри. В машине-вражине за рулём был Чудинов. Анчутка не сводила с меня глаз и медленно откручивала руку кукле ЛОЛ[24], большеглазой и большеголовой. Напряжение было что надо.
Нога зависла над педалью. Где-то вдали тревожно блестели очки Виталия Николаевича Римского, потомка откопателя. Голубой вагон моих сестёр держал плакат: «Сандра, мы с тобой!»
Нервы миллиардера Чудинова не выдержали. Взвизгнув, болид соперников приподнял передние колёса и понёсся на нас. Я нажала на газ. Машины полетели навстречу друг другу.
– Сворачивай! – закричал Сашка.
Даже Кирилл уже был не Джеймс Бонд, а, скорее, цыплёнок.
Не на ту напали! Я этой Анчутке отомстить ещё с яслей мечтала за мишку! Которому лапу оторвали и на пол уронили, хорошему!
Тут случилось неожиданное. Электромашинка Чудиновых внезапно развалилась. Прямо на ходу отлетели бортики, откатились колёса, плюхнулись на пол дверцы, а миллиардер с дочерью продолжали ехать, пристёгнутые к сиденью. В руках обалдевший Чудинов держал руль, который теперь стал похож на чёрный цветок с длинным стеблем.
Оказалось, Анчутка не удержалась и отгрызла там внутри что-то полезное.
– Пап, ну это же игрушка, – объяснила она.
Победителями объявили нас. Мы с Сашкой и Кирюшей с трудом вывалились на свободу, изогнутые друг под друга, как пазлы. Тётя Вася КГБ в костюме двух младенцев и волчицы[25] внесла запупенский приз: шоколадный пирог в форме кучи земли.
Следом шла Кирюшина мама в жёлтом комбинезоне и шахтёрской каске, с тортом «Графские развалины». Потому что откопатель Римский не просто так копал, он был археологом и искал не метро, а останки какого-то поместья, когда наткнулся на тоннель и красивую станцию.
Честно скажу: я даже и не знаю, что было вкуснее!
История десятая Квартира 60 (Чипс)
Потомки откопателя Виталий Николаевич и Николай Витальевич живут на семнадцатом этаже. Мы с Сашкой долго думали, что они близнецы, но оказалось, что папа и сын. Семнадцатый этаж – это ещё лишь вторая высота, не стратосфера, конечно, туда только пакеты долетают. Поэтому мы, верховые, смотрим на них, как и положено, свысока и немного наискосок, потому что они из первого подъезда.
Виталий Николаевич – писатель. Мы видели его книги на полке для обмена, которая у почтовых ящиков. Полка богатая – на ней так и написано: «Здесь можно обогатиться». Папа объяснил, что имеется в виду – приобрести знания. Я с неё принесла ту самую брошюру про трюки, которые нельзя повторять дома, и она на неделю перевернула наш уютный небесный мирок. Когда мы возвращались из травмпункта в третий раз, мама уговорила поставить брошюру на место. И когда я ставила, то и увидела Виталия Николаевича на обложке серой книги, которая называлась «Аудит для начинающих».
Николай Витальевич – археолог, как и его знаменитый предок. Поэтому он всё время уезжает.
Ему обязательно нужно коптиться под жарким солнцем какой-нибудь пустыни, желательно подальше, иначе он начинает хандрить: ходит по нашему двору, пинает мусор, периодически перекапывает газоны под предлогом того, что сажает тюльпаны. После того, как год назад под грунтом он нашёл четыре культурных слоя плитки, наложенных один на другой, и научным путём доказал, что именно так небо становится ближе, его сослали в экспедицию. Теперь он, наверное, ищет сокровища древних царей. Или откапывает простые рыбацкие хижины на берегу высохшей реки. Может быть, он снова копает там, где не положено, и это приносит ему острое, как красный перец, удовольствие.
Но прежде чем уехать, Николай Витальевич подарил Виталию Николаевичу внука. Они вместе с женой Иришей подарили, которая любит придумывать себе будущее. Мама с Иришей в детстве учились в одном классе по игре на домре.
Ириша тогда и говорила: «Я нагадала себе, что у меня будут две собаки, муж-экономист с причёской как у мальчика-колокольчика из города Динь-Динь и сын». Всё сбылось, кроме экономиста. Хотя Николай Витальевич очень экономный – он никогда не меняет одежду, очень редко моет волосы и покупает продукты на скидочные купоны. А ещё он не ленивый. Николаю Витальевичу не жалко пройти сначала два квартала до «Ашана», где огурцы по акции, а потом три – обратно до «Пятёрочки», где, если насобирать наклеек, тебе дадут плюшевый ананас.
Виталий Николаевич так обрадовался подаренному внуку, что решил писать только детские книжки. Мы его теперь видим, когда сидим на скамейке, – с коляской и в весёлом настроении. В коляску глянешь – лежит себе спелёнатый, на красного червячка похожий Аврелий, спит, а на нём возвышаются два тома «Советской энциклопедии».
– Колики, – объясняет Виталий Николаевич, – он у Ириши успокаивается, только если она ему руку на живот кладёт. А как следует поступать на прогулке? Руку же не положишь! Приходится импровизировать.
Однажды мы ели мушмулу, которую привёз нам глава семейства Кикваридзе из дальних стран. Руки мёрзли, и есть было холодно, но мы не сдавались. Мушмула оранжевая, с неё кожицу ногтем отковыриваешь – в глаз сок брызжет. Никогда не знаешь, она вот сейчас кислая окажется или нормально, сладкая, как апрель. «Сладкая, как апрель», – Сашкина фраза, но я думаю, он её где-то подслушал, потому что в остальном не замечала, чтобы он был способен на такие чувства.
Через дорогу шла круглая женщина, вела на поводке щёткообразную собачку, и вместе они были похожи на пылесос. У Саши шкурка от мушмулы на асфальт упала и прилипла буквой «К» – так он хохотал.
И тут, значит, Аврелий подкатывает, а вместе с ним закутанный в три шарфа Виталий Николаевич:
– Тройка, а чего ты больше всего боишься? Из такого нелепого, чего быть не может?
Я третий глаз приоткрыла и говорю:
– Прихода майских жуков боюсь.
– Ерунда, – махнул Сашка, обсасывая похожую на блестящий каштан косточку.
– Боюсь, что сяду на иголку, она в меня воткнётся и по венам до сердца дойдёт. А вам для книжки надо?
– Для книжки, для книжки, – кивает Виталий Николаевич.
– А я боюсь астероида, который в Землю врежется – и всё! – восторженно сказал Сашка, хотя его не спрашивали.
– Ну, этого много кто боится, – скучно ответил Виталий Николаевич, – а вот у Сандрочки мысли нетривиальные.
Я возгордилась, Сашка обиделся, хотя мы оба не знали, что значит «нетривиальные».
– Ещё боюсь, – говорю, – что меня инопланетяне похитят.
– Фигня прямо, – цокнул Сашка.
– Люк открытый не заметить и провалиться туда, – продолжаю.
– Этого много кто боится, – сказал Саша писательским тоном и покосился на Виталия Николаевича, но тот молчал.
– А ещё иногда – что из унитаза высунется когтистая лапа и схватит меня, – призналась я.
– Фантастики боится, трусиха! – совсем расстроился Саша.
– Ну почему же фантастики, молодой человек, – назидательно, сквозь очки и кепку, посмотрел на него Виталий Николаевич. – Колька мой как-то раз из экспедиции привёз кость какого-то завра да и посадил её в горшок. Из неё вырос маленький ихтиозавр. Мы назвали его Чипс. Лэйсик, если ласково. Два года у нас в ванной жил. С рук ел. По ночам пел.
Виталий Николаевич помолчал, покачивая коляску.
– А потом Лэйсик ушёл в трубы. К своим, – закончил он рассказ.
Аврелий заскулил из-под энциклопедии, и Виталий Николаевич исчез под заснеженным козырьком первого подъезда, не объяснившись.
А мы продолжали молча сидеть, пока ветер не поднялся такой, что щёки заледенели. Я думала: «Как теперь жить?» Со стороны улицы Сергия Радонежского ползла пурпурная туча в крапинку, с авоськами снега.
– Ничё, не дрейфь, – наконец сказал Сашка со знанием дела, – он же в первом подъезде, мы во втором. У нас трубы прямо в землю, поняла? Чипсу не переползти.
История одиннадцатая Квартиры 14 и 15 (Сказка о любви и райских птицах)
Шла я как-то по улице и думала о носках. Куртку купил – на ней этикетка. Срезал и пошёл. У ботинок – коробка. Вынул и тоже пошёл. А носки мало того что между собой сшиты, скрепкой друг к другу пришпилены, на микровешалку повешены, так ещё и картонка сверху, тоже пришитая, на которой обязательно тюльпан нарисован и полезная информация. Типа: носки женские (а то мы не видим!), размер 30–45 (можно и 12–47 написать, чего мелочиться?), АРТ: 3449–577–4689 (что это?). Жаль, нет приписки: «Изготовлены за 20 минут, упаковывались 3 месяца».
– Вид у тебя задумчивый, о чём-то умном размышляешь? – бабушка Варя Сирина взяла меня под локоть. Она у нас с пятого этажа. Тот этаж вообще странный – там только две квартиры. Четырнадцатая и пятнадцатая.
– Да, – я кивнула не так чтоб уверенно. Постеснялась носочных мыслей.
– И о чём же? – она бодро заковыляла рядом.
– Давайте я вам помогу? – предложила я.
– Давай! – протянула пакеты бабушка Варя.
На сумках поверх оранжевого солнышка было написано: «Дружба».
– О дружбе, – находчиво соврала я, – думала. Вот у вас есть друг?
Бабушка Варя наклонила голову, фиолетовая чёлка упала на глаза. Конечно же, я знала, что её лучшей подругой была бабушка Валя Алконост, что жила в квартире напротив. И пока я тащила её пакеты, бабушка Варя рассказала, как они подружились.
История такая.
Вышла бабушка Варя на пенсию и спать перестала. Вернее, как: ночью не спит, потом весь день бродит. Пошла в этом тумане в магазин. Или кажется, что пошла, а на самом деле сон всё. Идёт обратно: дождь косит белёсый. Тоска в груди болит. На этаже дно у пакета лопнуло. Кокнулось молоко, раскатились яблоки. Бабушка Варя ключи из сумки потянула – они за подкладку зацепились. Сумка вывернулась в молочную лужу. Стоит она, плачет. Вдруг слышит: поёт кто-то.
Хорошо поёт, не тихо, не громко. Плывёт песня запахом корицы, будто пирог в духовке подходит. Через стены слышно и через дверь. Бабушка Варя вдавила кнопку звонка: приманил её голос. Бабушка Валя открыла:
– Входи, соседка.
– Да я тряпку попросить, – соврала бабушка Варя, тряпки у неё и дома были. – Разлила вон.
В кухне у бабушки Вали свет золотом налит. За окном не московский шум, а морской. Как если бы находили волны на длинный каменный берег, торопливо, настойчиво, – такой звук. Ну, так бабушке Варе показалось, выглядывать на улицу она не стала. Заробела.
В духовке и правда пирог стоял, подсвеченный, словно собор. Мебель белая, пол тёмный, бабушка Валя вокруг неё ходит, горит красными волосами. Бабушка Варя присела, к сухоцветам в вазе притронулась. Чай глотнула.