Глава первая Хижина на мысе Наварин

Хижина была очень старенькой, но ещё крепкой, а главное, тёплой. Это в том смысле, что зимовать в ней было достаточно комфортно и уютно. Для привычного и опытного человека, понятное дело, комфортно. А Егор, как раз, таковым и являлся – тёртым и виды видавшим чукотским охотником. По крайней мере, он сам себя ощущал – таковым. То есть, был железобетонно уверен в этом…

Ещё несколько слов про старую хижину, вернее, про охотничью землянку-каменку. Когда-то – лет так пятьдесят-шестьдесят назад – кто-то глазастый и шустрый высмотрел в местных гранитных скалах аккуратную прямоугольную нишу подходящих размеров – девять метров на четыре с половиной. Высмотрел, и решил приспособить под надёжное и долговечное жильё. Тщательно укрепил в земле, то есть, в вечной заполярной мерзлоте несколько толстых сосновых брёвен, принесённых к берегу морскими южными течениями, обшил брёвна – с двух сторон – крепкими досками, а пространство между ними засыпал мелким гравием и песком – вперемешку с обрывками сухого ягеля. Получилась четвёртая стена хижины. Три, понятное дело, остались каменными. Естественно, что в этой четвёртой стене имелась надёжная и приземистая (тоже засыпная), дверь, а также крохотное квадратное окно. Односкатная же крыша строения была сооружена самым простейшим образом-методом. На аккуратно уложенные жерди и доски были настелены толстые моржовые шкуры, поверх которых разместился полуметровый слой мха. Крыша – с течением времени – густо заросла карликовой берёзой, ивой и высокими кустиками голубики. Ещё землянка была оснащена отличной печью, сложенной из дикого камня. Именно эта печка и позволяла успешно выживать – в сорокоградусные суровые морозы…

Почему было не построить обычную бревенчатую избу? Потому, что вокруг – на многие сотни и сотни километров – простиралась дикая чукотская тундра и дельную (относительно – дельную), древесину можно было отыскать только на морском берегу мыса, который назывался – Наварин. Конечно же, мыс Наварин – это юго-восток Чукотки, и климат здесь помягче, чем на севере, да и до Камчатки уже рукой подать. Следовательно, вдоль ручьёв и лесок – какой-никакой – встречался. Но, так, совсем ерундовый и не серьёзный. Берёзки-осинки высотой по грудь среднестатистическому взрослому человеку (надо думать, только наполовину карликовые), тоненькие сосёнки-ёлочки, да и куруманника было – сколько хочешь. Куруманник – это такой густой кустарник высотой до полутора метров: ракита, ива, ольха, вереск, багульник…. Короче говоря, с серьёзной древесиной на мысе Наварин было туго и настоящую бревенчатую избу строить было практически не из чего…

Егор любил свою хижину-землянку. Она служила ему и спальней, и столовой и многопрофильным складом. Широкая печка условно разделяла помещение на два отделение – жилое и хозяйственное. В жилом отделении – меньшим по площади – он готовил пищу, умывался, ел, стирал нижнее бельё и спал. В хозяйственном – обрабатывал шкурки добытых песцов, ченобурок, медведей и полярных волков, засаливал пойманную рыбу, очищал от грязи и вековой плесени длинные бивни мамонтов, найденные в юго-западных распадках. Здесь же хранились продовольственные и прочие припасы, необходимые в повседневной жизни чукотского охотника-промысловика: патроны, ружейное масло, широкие лыжи, керосин, дубильные вещества, звериные капканы, рыболовные снасти, нитки-иголки, ножницы для стрижки волос и бороды, прочее – по мелочам. Включая стандартную аптечку и зубные пасты-щётки.

На задней стене избушки, рядом с печью, красовалась странная надпись, выполненная белой краской: – «Шестьдесят три градуса двадцать семь минут северной широты, сто семьдесят четыре градуса двенадцать минут восточной долготы».

Кем была построена эта хижина-землянка? Когда? Егор этого не знал, да и, честно говоря, не хотел знать. А, собственно, зачем? Что это могло изменить? Ровным счётом – ничего…

Он, вообще, знал – чётко и однозначно – только одно. Мол, его зовут Егором, и он является – на протяжении последних четырёх лет – охотником-промысловиком, работающим на Ивана Ивановича Николаева – мелкого бизнесмена из чукотского городка Анадыря. Что было до этого? Где он родился? Кем были родители и как их звали? Сколько ему лет? Как провёл детство-отрочество-юность? Имеются ли родственники и друзья? Какая – в конце концов – у него фамилия?

Все эти важные вопросы оставались без ответа. Память, впав в ленивую спячку, упорно молчала…. От прошлой, прочно позабытой жизни у Егора осталась только одна единственная безделушка – крохотная фигурка белого медвежонка, искусно вырезанная из светло-сиреневого халцедона[2]. Медвежонок лукаво и доверчиво улыбался и являлся единственным собеседником-слушателем-приятелем. Именно с ним Егор – чтобы окончательно не утратить навыки человеческой речи – и беседовал долгими вечерами. Вернее, медвежонок загадочно молчал, а Егор рассказывал ему о событиях прошедшего дня. О добытых пушных зверьках, о происках хитрых бурых медведей и коварных росомах, о рыболовных удачах и погодных реалиях. Другие вопросы-темы Егора совершенно не интересовали…

Хижина располагалась на узкой каменной террасе, поросшей разноцветными лишайниками и редкими кустиками голубики. Наверх поднимался пологий косогор, усыпанный разноразмерными валунами и булыжниками. Внизу – метрах в трёх-четырёх – ненавязчиво шумел ручей, носящий поэтическое название «Жаркий», не замерзающий даже в самые лютые морозы. Ручеёк – через семьдесят-восемьдесят метров от землянки – впадал в Берингово море.

То есть, месторасположение жилища было выбрано со смыслом. Во-первых, всегда под рукой была пресная вода. Во-вторых, косогор защищал хижину от противных северных и северо-восточных ветров. В-третьих, прекрасно (даже из окошка землянки), просматривалась уютная морская бухточка.

Два раза в год – в конце мая и в начале октября – в бухту заходил маленький пароходик «Проныра», принадлежавший Ивану Николаеву. Пароходик бросал якорь – по причине мелководья – примерно в ста пятидесяти метрах от берега, и с его борта спускали шлюпку, на которой Егору – молчаливые и хмурые матросы – доставляли продовольствие и прочие, заранее заказанные им припасы, а также бумажный листок с новым план-заданием от неведомого ему господина Николаева. И, соответственно, забирали меховые шкурки, рыбу (вяленую и копчёную), бивни мамонтов и список с материально-продовольственными пожеланиями на следующий визит. Книги, газеты и прочие интеллектуальные штуковины в этих списках никогда не фигурировали…

Эти обменные операции всегда проходили в полном молчании. Матросам, очевидно, было строго-настрого запрещено – вступать в какие-либо разговоры со странным охотником, а Егор не испытывал ни малейшей потребности в людском общении. О чём, спрашивается, было разговаривать? Об охоте, рыбалке и о вчерашней погоде? Для обсуждения этих тем ему хватало и крохотного белого медвежонка, искусно вырезанного из светло-сиреневого халцедона…

Зимой, конечно же, приходилось нелегко. Метели, вьюги и пороши дули-завывали неделя за неделей. Из хижины было не выйти, звериные капканы и петли оставались непроверенными. От вынужденного безделья иногда наваливалась лютая безысходная тоска, хотелось выть в голос и кататься по полу, круша – от бессильной злобы – всё и вся…. После вспышек внезапной и ничем немотивированной ярости приходили странные и тревожные сны, наполненные призрачными картинками из прошлой – как казалось – жизни. В этих снах умиротворённо и задумчиво шумели густые сосновые и лиственные леса, беззаботно щебетали незнакомые шустрые птички, элегантные корабли – под всеми парусами – неслись куда-то по лазурным волнам, вспенивая по бокам белые буруны.… А ещё в каждом таком сне присутствовала женщина – очень красивая, стройная, улыбчивая, голубоглазая, со светло-рыжими веснушками на милом лице. Только, вот, длинные и шелковистые волосы неизвестной женщины – из в сна в сон – кардинально меняли свой цвет. Незнакомка была то жгучей брюнеткой, то обворожительной платиновой блондинкой.

– Как такое, Умка, может быть? – вопрошал Егор белого, вернее, светло-сиреневого халцедонового медвежонка. – В чём тут фишка? И как, интересно, её зовут?

Но Умка печально молчал. Только один раз в голове Егора тихонько прошелестело: – «Александра, Санька, Сашенька, Шурка, Сашенция…».

По поздней осени и ранней весне мыс Наварин посещали и настоящие белые медведи. Но близко к хижине они не подходили и, вообще, вели себя на удивление прилично, словно доброжелательные гости, из вежливости заглянувшие на огонёк. Медведи проходили, не останавливаясь, по береговой кромке, изредка приветственно и одобрительно порыкивая в сторону землянки.

– Очевидно, это кварцевый медвежонок оберегает меня, – каждый раз бормотал под нос Егор. – Спасибо, Умка! Спасибо…

О соблюдении личной гигиены он никогда не забывал. Умывался и чистил зубы два раза в сутки – утром и вечером. А ещё регулярно – летом раз в две недели, в остальные времена года раз в месяц-полтора – организовывал банные процедуры. То есть, натягивал на аккуратном каркасе, изготовленном из сосновых веток-стволов, кусок толстого полиэтилена, заносил в образовавшееся «банное помещение» – в специальном казанке – заранее раскалённые камни, а также – в обычных вёдрах – горячую и холодную воду. После чего раздевался, плотно «закупоривался» и поддавал на раскалённые камни крутой кипяток, благодаря чему температура в «бане» очень быстро поднималась – вплоть, по ощущениям – до семидесятиградусной отметки. Егор отчаянно парился-хлестался берёзовыми вениками – короткими, с очень мелкими листьями. А потом тщательно мылся – с помощью самого обычного мыла и таких же обыкновенных мочалок…

Всё бы и ничего, но только очень досаждало ощущение полного и окончательного безлюдья. Появленье хмурых матросов – два раза в год – было не в зачёт. Первобытная тишина, песцы, чернобурки, медведи, росомахи, наглые полярные волки, стаи перелётных уток-гусей, тучи комаров и гнуса, всполохи полярного сиянья, да далёкий морской прибой. На этом и всё…

Впрочем, иногда у Егора появлялось чёткое ощущение, что за ним кто-то старательно наблюдает.

Во-первых, это происходило – примерно ежемесячно – в периоды новолуния. Как только Луна приближалась – по своей геометрии – к форме идеального круга, так всё крепче зрела уверенность, что за тобой установлена тщательнейшая слежка….

Во-вторых, при каждом дальнем походе – по письменному требованию господина Ивана Николаева – за новыми бивнями мамонта.

До юго-западных заболоченных распадков – от хижины-землянки – надо было пройти километров тридцать-сорок. Если вдуматься, то и не расстояние вовсе – для взрослого и подготовленного человека. Семь часов хода до распадков. Два часа – на «раскопки» в болотистой жиже. Девять с половиной часов – усталому и гружённому – на обратный путь. Ерунда ерундовая. В любом раскладе – ночуешь дома. Но – ощущения….

Путь к юго-западным болотам пролегал через странное плоскогорье. Чем, собственно, странное? Своими камнями – необычными по форме, да и по содержанию. Идёшь мимо них, и, кажется, будто бы эти загадочные плиты разговаривают с тобой….

Плиты? И грубо-обработанные плиты, и высокие плоские валуны, поставленные на попа, с нанесёнными на них непонятными руническими знаками.

Руническими? Да, где-то на самых задворках подсознания Егора жило-существовало это понятие-воспоминание…

– Шаманское кладбище, – шептал Егор, – Подумаешь, мать его, не страшно. И не такое видали…

Здесь он душой не кривил. Действительно, в глубине этой самой души жила железобетонная уверенность, что её (души) хозяин способен на многое. На очень – многое. Что, собственно, и доказал – когда-то, где-то, кому-то – в жизни своей прошлой, нечаянно забытой.

Тем не менее, проходя – туда и обратно – мимо этого места, Егору казалось (чувствовалось?), будто бы за ним кто-то наблюдает. Внимательно так наблюдает, вдумчиво и пристально. Может, действительно, казалось. А, может, и нет…

Начиная с июля месяца, Егор встречал каждое утро своеобразной гимнастикой-зарядкой. То бишь, вставал ориентировочно часов в шесть утра (белые ночи, попробуй, определи точней!), и отправлялся на берег моря – собирать плавник, выброшенный на каменистую косу очередным морским приливом. Мол, запас дров на зиму – первостатейный залог успешного выживания. Это хитрым бурым медведям хорошо и просто – забрался в глубокую берлогу и дожидайся, сладко похрапывая, прихода нежной и трепетной весны. Людям же без дров не обойтись, а печка – создание крайне прожорливое и ненасытное…

Он бодро шёл по чёрной крупной гальке и складывал найденные деревяшки-ветки в отдельные кучки. Потом объединял эти кучки в единую охапку, обвязывал её кожаными ремнями, взваливал на спину и оттаскивал к землянке, складируя дрова под длинный и широкий навес, выстроенный рядом с хижиной, недалеко от коптильни. За утро Егор делал, как правило, два-три рейса.


Это июльское утро ничем не отличалось от череды многих других. Светло-жёлтое северное солнышко прогрело окружающий воздух до плюс одиннадцати градусов – на старенькой оконной раме был закреплён градусник-термометр. На небе не наблюдалось ни единого облачка, юго-восточный ветерок ласково и бережно обдувал лицо. Над мелкими серо-зелёными волнами, отчаянно галдя, кружили упитанные чёрно-белые (бело-чёрные?) чайки.

– Наверное, горбуша подошла к берегу, – предположил Егор. – Походит неделю-другую по бухте, присмотрится к ситуации. А потом и в ручей проследует, на нерест…. Надо будет закол[3] подновить-подправить. Камни коптильни – по швам – промазать цементом. Бочонки осмотреть – на предмет готовности к путине…

Дровяной «улов», на этот раз, был неожиданно-богатым. Щедрый прилив выбросил на пологий берег мыса четыре толстых берёзовых бревна, много сосновых веток и длинный щит, состоящий из шести струганных досок. На щите наличествовала доходчивая надпись: – «Не кантовать! Стекло!».

– Сегодня придётся попотеть, – довольно усмехнулся Егор. – А щит надо будет обязательно разбить на отдельные доски. Топор, пожалуй, принесу уже в следующий заход…, – замолчал, не докончив фразы, настороженно всматриваясь в морскую серо-зелёную даль.

Там, возле самого входа в бухту виднелись чёрные крохотные точки.

– Странно, – пробормотал Егор. – Для «Проныры» – не сезон. Кто бы это, интересно, мог быть?

Он, позабыв про найденные дрова, забрался на прибрежную скалу, возвышавшуюся над морскими водами метров на двадцать пять, достал из-за широкого голенища кирзового сапога мощную подзорную трубу и навёл её в нужном направлении.

По спокойным морским водам шли – бок обок – два неуклюжих моторных вельбота.

– Чукчи вышли на охоту, – сообщил окружающему его пространству Егор. – А может, на рыбалку. Кто их разберёт? Странный и беспокойный народец…. Ага, точно, на рыбалку! Вернее, на китовую охоту…

Над поверхностью моря ударила вверх мощная струя воды. Метрах в ста пятидесяти от вельботов, спокойно, никуда не спеша, плыл большущий кит. Вот, он набрал в лёгкие воздуха, и – головой вперёд – ушёл под воду, продемонстрировав чёрную гладкую спину, блестевшую на солнце – словно тщательно отполированная плита базальта. Гигантский хвост на прощание хлопнул по воде, оставив за собой радужную пелену брызг, и скрылся в морских глубинах. Примерно через двадцать секунд мощная голова животного появилась на поверхности, но уже совсем в другом месте. Вскоре в воздух снова взметнулся мощный фонтан…

Не смотря на то, что моторы вельботов тарахтели на максимальных оборотах, приблизиться к киту им никак не удавалось. Морской гигант, словно бы забавляясь и хулиганя, заложил широкий круг, оставляя расстояние между собой и лодками неизменным. Прошло пять минут, десять, пятнадцать…

Кит, неожиданно изменив направление движения, стал резко забирать к берегу, идя неровными и рваными зигзагами.

– Своих ищет, – предположил Егор.

И, точно, западнее вельботов вверх взметнулось ещё несколько фонтанов, в волнах замелькали чёрные спины – как минимум четыре кита плыли навстречу первому.

Незапланированная встреча прошла, что называется, в тёплой и дружественной обстановке. Киты тут же устроили самую настоящую карусель. Они плавали друг за другом по кругу, выпрыгивали из воды, неожиданно меняя курс, и непрерывно запускали вверх высокие, наверное, приветственные фонтанчики.

– Радуются, олухи царя небесного, – невесело усмехнулся Егор. – Не замечают смертельной опасности. Сейчас оно и начнётся, зверобойное светопреставление!

Вельботы разошлись, старательно огибая «китовую карусель», резко развернулись и бодро пошли навстречу друг другу – так, чтобы проплыть мимо ближайшего кита с разных сторон. Приблизившись к беспечному животному почти вплотную, охотники синхронно и умело метнули гарпуны. Из одного вельбота в воздух взметнулись и успешно вонзились в тело кита четыре гарпуна, из второго – три. Через некоторое время рядом с неподвижным (ошалевшим от боли и неожиданности?), китом плавало, чуть заметно подрагивая, семь тёмно-коричневых воздушных пузырей, изготовленных из моржовых и нерпичьих шкур.

Последовал сильнейший удар гигантским хвостом по воде, вельботы, сильно накренившись на поднятой этим ударом волне, испуганно метнулись в разные стороны. Кит нырнул, воздушные пузыри также скрылись под водой. Остальные морские гиганты – испуганным косяком – дружно рванули на юго-восток, трусливо бросив соплеменника в беде.

Минут через пять-шесть воздушные пузыри – один за другим – всплыли на поверхность, между ними показалась чёрная голова кита, вслед за этим дружно загремели громкие ружейные выстрелы, окровавленный кит опять нырнул в морскую пучину.

– Китяра сейчас будет ходить широкими кругами, а вельботы – без устали, не жалея горючего и не прекращая пальбы – гоняться за ним, – хмыкнул Егор. – Это надолго может затянуться. Дай Бог, если управятся к ночи…

«Знаешь, братец, а картинка-то – знакомая», – неуверенно прошелестел в голове внутренний голос. – «В том смысле, что когда-то очень давно мы уже её наблюдали…. Где и когда? Извини, но не помню…. Точно могу сказать лишь следующее. Ружей тогда у охотников не было. А решающий удар гарпуном – в спину кита – нанесла женщина. Очень смелая и красивая, с шикарной гривой платиновых волос…».


Сзади раздался едва слышный шорох, и приятный, чуть хрипловатый баритон подтвердил:

– Часов шесть-семь, однако, уйдёт. Кит-то здоровенный и молодой. Чтобы такой сдался, то есть, выбросился на берег, пуль шестьдесят надо в него выпустить. А то, и все сто пятьдесят, однако…. Зато, чукотское стойбище Наргинауттонгетт будет на три-четыре месяца обеспечено свежим мясом. А китовым салом, почитай, на целый год. Язык и внутренности закоптят, китовый ус продадут в Анадырь…

Егор обернулся. На прямоугольном базальтовом валуне, небрежно опираясь на солидный охотничий карабин, восседал пожилой чукча, одетый в светло-коричневые брезентовые штаны и новёхонькую геологическую штормовку цвета хаки.

«Блин чукотский, подгоревший слегка! А я, как раз, без ружья», – мысленно огорчился Егор. – «От здешних чукчей всего можно ожидать. Они – за бутылку водки – родную бабушку прикончат, особо не задумываясь…».

Загрузка...