Борт мчался, не щадя подвески, мы периодически подпрыгивали на ящиках с БК. В голове мелькали мысли-паразиты. Бля, щас как уебет по нам что-нибудь. Не уебало, доехали. КамАЗ заезжает в ангар, мы выпрыгиваем с борта. Смотрю вокруг: ящики с БК, две «буханки», ангар бетонный, в крыше две дыры от снарядов.
– Сюда подойдите, вон видите вход в подвал? Давайте туда по одному. – Старший показывает нам на здание в 100 метрах от ангара.
Территория огромного завода, цеха, гигантские трубы. Позже узнал, нас привезли на Лисичанский нефтеперерабатывающий завод (НПЗ). Так, один пробежал, на фоне слышатся раскаты арты. Как понять, это наши стреляют или по нам? Смотрю на старшего, он спокоен, значит, все хорошо. Дошла до меня очередь, бегу, думаю: если засвистит, сразу упаду, попутно решаю, в какую сторону прыгать. На входе в подвал стоит часовой. Пароль-отзыв я помнил: Луганск – Краснодар.
– Иди по лестнице вниз.
– Темно тут, есть фонарик?
– Какой фонарик, бля, иди так, не ссы.
Проваливаюсь в темноту на ощупь, чувствую ступенька, еще ступенька, вроде понял. Подвал метров семь глубиной, бетонный. В таком не страшно. Внутри уже есть свет, куча бойцов громко галдят. Воздух спертый, накурено. Помещение примерно 20 на 20, вдоль стен поддоны, предполагается на них бросать спальник, чтобы не на сыром полу. Бросаем вещи с Максом у стены, ждем дальнейших инструкций. Решаю осмотреться. Судя по окружению, ощущение сложилось, что попал на Тортугу. Все грязные, кто-то орет не по-русски. Рядом со мной какой-то бородач-среднеазиат греет в миске еду из сухпая. Неподалеку сидит еще один, уже без бороды. Сильно гундосит из-за гайморита и что-то держит в руке. Присматриваюсь – в руке гондон.
– Хохьла паймаю, буду ибать его, – докладывает он своему товарищу.
Интересные у них тут развлечения. Здоровый тип орет:
– Кто сейчас только приехал, идите ко мне записываться.
Подходим, называем позывные и номера жетонов, получаем тюбик промедола и жгут. Один из нашей банды решает спросить:
– А тут тип сидит, он на зэка похож.
– Тут все зэки. И я зэк.
Вижу, что бойцу нашему это не особо нравится. Я не испытывал каких-то предрассудков по поводу того, зэк человек или нет. Тут все делают одно дело, и выяснять, кто есть, кто смысла нет. Позже мы узнали, что в подвале действительно были одни зэки и пятеро нас, вольнонаемных, которые еще 12 часов назад были в блаженном неведении и лишь гадали, что же их ждет. А можно мне другую войну? Не такую грязную и без азиатов с гондонами?
В подвал зашел высокий, басистый качок. Он единственный, помимо нас, был опрятный и побритый. Командир отряда. Он зэком не был, зэков не брали на должности выше взводника.
– Кто из вас кто?
– Три штурмовика, два птурщика. – Один из нас решает говорить за всех.
– Ты птурщик? – Смотрит мне в глаза.
– Да.
– На какое расстояние ракеты твои стреляют?
– От 3 до 4,5 километра, зависит от маркировки.
– Стрелял?
– Да.
– Знаешь, сколько одна твоя ракета стоит?
– Около миллиона.
– А установка?
– Еще больше.
– Правильно. Знаешь, что я с тобой сделаю, если ты проебешь установку?
– Ну, ничего хорошего.
Достает ПМ из кобуры, тыкает мне в броню:
– Правильно, я тебя убью.
Понимаю, что он ждет, что я отведу взгляд, стараюсь смотреть на него, даже улыбаюсь зачем-то. Ну смысл ему меня убивать? Ладно бы за дело, а мы только приехали, накосячить физически не успели. Понимаю, что в глазах у него нет ничего, кроме желания меня ебнуть. И еще кого-нибудь в довесок.
– Ладно, ПТУР выдам позже тебе. Пока отдыхайте, не до вас.
Позже Макса забрали. Подошел командир помладше, задал пару вопросов и увез Макса на передок. Ближайшие полтора месяца мы друг друга не увидим. Наверное, это и было самым страшным. Ни окружение, ни раскаты ствольной артиллерии не напрягали так, как неизвестность. Ты четко осознаешь, что попал в обстановку, в которой полностью лишен возможности распоряжаться своей судьбой. Мы с Максом планировали воевать вместе, бок о бок. Судьба и командиры решили иначе. И кто мы такие, чтобы спорить с ними? Ко мне тоже позже подошел познакомиться другой командир. Афганец по нации, «игровой» по масти (заключенный, который профессионально играет в азартные игры. – Ред.). Порядочный арестант в общем.
– Если будешь хуевертить, я тебя ебну. ПТУР я тебе искать иду.
– Мне с тобой?
– Нет.
– Тут ждать?
– Сиди тут, жди.
Говорил он с жестким акцентом, сначала я его почти не понимал. Но несмотря на то что, как и другой командир, афганец тоже грозился меня убить, я ему понравился. Он пришел через час довольный, сказал, что ПТУР не нашел и я могу пока отдыхать, на сегодня война отменяется. Меня назначили старшим расчета и выдали двух бойцов из тех, с кем я приехал. Ну отлично. Со своими буду. Решили поесть сухпай, что нам выдали еще по приезду. Один из моих возмущается:
– Почему тут все зэки? Я с зэками не хочу!
– Ну ты и не с зэками, ты со мной, чего ты переживаешь.
– А командир тоже зэк. Это как вообще его командиром поставили?
Зэки действительно часто были командирами взводов. «Вагнер» руководствовался принципом «каждому по заслугам», и если человек заслуживает быть командиром, то он им будет, независимо от того, зэк он или нет. Я не понимал повода для беспокойства. Боится, что зэки его шмотки стирать заставят? Или ВИЧ подхватит? А что он делать с ними собрался-то, что ВИЧ подхватить боится? ВИЧ меня не смущал, хотя и вичевые среди бойцов были. Их «помечали» красными браслетами на запястье, которые под страхом смерти запрещено было снимать. Просто решил для себя, что при ранении не буду им помощь оказывать. Пусть со своими держатся.
Афганец пришел через пару часов:
– На позицию со мной поедешь.
– А ПТУР потом дадут?
– Давай собирайся, надо БК пацанам закинуть и поесть.
Видимо, решил проверить, не испугаюсь ли я ехать с ним или типа того. Сам он не боялся. Наедине афганец рассказывал, что воевал в ИГИЛ[2] (страшном и запрещенном. – Ред.) и ему не страшно ничего, его жизнь в руках Аллаха. Я был спокоен, хохлов он не любил даже больше, чем кафиров.
– Так ты за ИГИЛ сидел?
– Нет.
Мы запрыгиваем в «буханку», к этому моменту уже совсем стемнело. Ночь в прифронтовой зоне – сплошная темень. Безлунное небо, ни одного источника света, кроме фар нашей буханки. Я совершенно не видел, куда мы едем, старался поглядывать на дорогу, зарядил автомат на случай засады. Первая остановка где-то в лесопосадке у дороги, машину тут же окружают силуэты. Лиц не видно, не видно ничего. Бойцы разобрали сухпай, заботливо выданный мной, обступили командира и начали рассказывать за жизнь свою тяжелую. Кто-то ногу сильно потянул.
– Грузись, баля, в тачку. Если скажут, что симулируешь, – пизда тебе.
Сигареты все курят «в ладошку», не источая света. Далеко на фоне галдежа бойцов слышны раскаты арты. Они так или иначе слышны были всегда, ближе-дальше, это уже детали. Потому часто не буду упоминать об этой местной особенности. Наведались еще по нескольким позициям, картина примерно та же. По возвращении на НПЗ афганец резюмировал:
– Маладэц, баля. Муж-курица, дальше будешь нормально делать все – в беде не останешься. Я тебя забираю, будешь у меня.
Я не очень понимал, что именно ему показалось нормальным. Видимо, он ожидал, что я буду совсем не готовым даже к ночным покатушкам по позициям. Но афганец был искренне рад моей выдержке, и я в принципе был не против того, что он меня забирает. Как показывает опыт, обычно, если отказываешься от пути, который предлагает судьба, получаешь вдвое больше и еще говна на лопате.
– Сегодня уже не поедешь никуда. Отдыхай пока.
– А что с моими бойцами?
– Тебе других дадут завтра.
Совсем один остался, все мои куда-то делись. Намного позже уже узнал, что они стали личной охраной отрядного командира и весь контракт стояли в штабе на «фишке» (в карауле. – Ред.). Я их потом много раз встречал и очень сильно удивлялся, как они от такого однообразия еще не ебнулись.
Как же сейчас дома, интересно? С этими мыслями я и заснул. Первый день войны выдался у меня насыщенным.