Звук появился постепенно. Отдаленным, ненавязчивым гулом. Неразборчивая речь, невнятные выкрики, сбивчивые голоса снаружи.
Я же была внутри. Где-то глубоко в себе. Достаточно глубоко, чтобы не испытывать дискомфорта. Подъем на поверхность требовал усилий, а я и не знала, хочу ли возвращаться.
Однако, как это обычно и бывает, вначале было Слово.
Громкое, резкое, запустившее в один момент тысячу разрозненных образов. Крохотных осколков сознания, хаотично рассыпанных в непостижимой темноте Вселенной.
– Артём! Его зовут Артём.
Прямо над ухом раздался громкий девичий голос.
Артём… К горлу подступила тошнота, будто я снова плыву на теплоходе и меня укачивает. Артём… Артёма на теплоходе не было.
– Ой, мам, она открыла глаза! – снова закричала девушка. – Иди сюда!
Я медленно поднесла свободную руку к лицу и осторожно потрогала веки.
Девушка сказала, что я открыла глаза, но вокруг по-прежнему царила космическая темнота с миллиардами звездных осколков. И все же ресницы мягко щекотали подушечки пальцев, а это означало, что я моргаю.
Судя по всему, она держала мою голову у себя на коленях. Я попробовала приподняться:
– Сейчас светло?
– Еще как светло. Уже не знаешь, куда от этого солнца деться.
– А у меня перед глазами ночь.
– Черные круги, да? Это, наверное, из-за жары.
– Нет. Просто чернота.
– Ну что? Отошла? – послышался сверху немолодой, чуть запыхавшийся женский голос. – Нашатырь еще нужен?
– У нее что-то странное. Говорит, что не видит.
За подбородок ухватили горячие сухие пальцы:
– Посмотри на меня.
Я послушно подняла голову, но, куда смотреть, было не совсем понятно.
– Голова кружится?
– Уже нет.
– Нигде не болит?
– Нет.
– Когда падала, ни обо что не стукнулась?
– Я не помню.
– Саша, дай ей воды.
Придерживая за спину, девушка сунула мне в руки пластиковую бутылку.
Я сделала глоток и, прислонив ладонь к горлышку бутылки, набрала в нее немного воды. Быстро плеснула ее себе в глаза и хорошенько потерла их. Прохлада приятно освежила, густая чернота, казалось, отступила, но все по-прежнему было темным и мутным.
– Расскажи еще раз, как она упала.
– Да как-как? Обычно, – ответила Саша. – Просто пошатнулась. Но мы же на крыше стояли, и я испугалась, что она сброситься хочет, поэтому сразу ее схватила. Она просто мешком на мне повисла, ну я ее и положила. Аккуратно. Честное слово.
– Головой ни обо что не билась?
– Не билась.
– Точно?
– Почему ты мне никогда не веришь?
– У меня иногда бывают обмороки, – призналась я. – Когда переживаю сильно. Но такого не было никогда.
Я почувствовала на щеках легкое дыхание – должно быть, женщина заглядывала мне в глаза.
– Надо же было амавроз словить. Я только слышала, что такое бывает. Так, Саш, веди ее в изолятор. Там свежо. Пусть полежит. Успокоится. Приду – укол сделаю.
– Может, ты ее сама отведешь?
– Нужно неотложку дождаться. Представляю, что будет, когда достанут из-под завала этого смертника. Сплошное мясо.
– Мама! – шикнула на нее Саша, помогая мне подняться. – Его зовут Артём.
Мы немного прошли по мягкой земле и выбрались на жаркий асфальт. Странные, неестественные ощущения, как будто играем в какую-то детскую игру. Еще пара шагов – и можно будет открывать глаза.
Скрипнула калитка. Одной рукой Саша обнимала меня за плечо, другой, направляя, придерживала за локоть.
Слева от нас очень громко играла музыка.
We found love…[4]
Такая жизнерадостная, танцевальная песня из беспечных детских времен.
Мама была против МТV. Но ей нравилось, как я дурачусь перед телевизором. Она хлопала и смеялась. А я весело прыгала, размахивая руками и ногами. Во мне бурлило столько энергии, что еще немного – и выплеснется через край. Особенно по утрам.
Я была еще только в первом классе, но уже знала, что такое love, и чувствовала, что тоже очень-очень люблю всех и все вокруг.
Теперь же я понимала английский намного лучше, и в «We found love in a hopeless place»[5] обнаружился совсем другой смысл.
– Это в Пандоре, – заметив, что я прислушиваюсь, пояснила Саша. – Никто не выключил, и дверь нараспашку.
Пандорой звали машину Артёма.
– Как же так произошло? Зачем он в корпус побежал? – Саша взволнованно выдохнула.
– Мы там от грозы спрятались, – с памятью, похоже, у меня проблем не было. – Дверь от сквозняка захлопнулась, и выйти не получалось. Решили ждать, когда рассветет.
Я замолчала, вспоминая прошлую ночь. Как жутко сверкали молнии в заброшенном кирпичном корпусе старого лагеря, как лило водопадом, как гулял по этажам завывающий ветер, и как потом, оказавшись запертыми в малюсенькой каморке чемоданной, мы заночевали на деревянных полках стеллажей для багажа.
– Утром пришел мальчик Ваня, открыл меня и отвел к тебе на крышу смотреть, как он будет ломать корпус экскаватором.
– Но почему тогда Артём был не с тобой?
Я пожала плечами. Я и сама толком еще ничего не знала.
В изоляторе оказалось тихо и прохладно. Эхо от наших шагов гулко взлетело к потолку. Внутри никого не было. Пахло мокрыми полами и лекарствами.
Саша проводила меня до кровати, помогла снять туфли, уложила на большую хрустящую подушку.
– Когда-то давно, еще в началке, у меня постоянно случались приступы лунатизма, – торопливо заговорила она, стоя надо мной. – Я вставала посреди ночи и делала странные вещи. Разрисовала маминой помадой обои в коридоре, выкинула все вещи из шкафа, звонила с городского телефона на рандомные номера, искала елочные игрушки под родительской кроватью, чуть не устроила пожар. Развешивала на бельевые веревки сосиски. – Она засмеялась. – Да много чего вытворяла, пока мама не вычитала, что нужно класть рядом с кроватью мокрое полотенце, тогда лунатик, вставая на пол, чувствует его холод и просыпается. И это действительно сработало. Погоди, я сейчас загуглю. Как там мама сказала? Анавроз? Амавроз?
Саша замолчала, но буквально через минуту громко воскликнула:
– Нашла! Если человек обладает чрезмерной возбудимостью, на фоне тяжелых психических травм возникает состояние, именуемое истерической слепотой. Иногда это длится несколько минут или же может растянуться на месяцы. При возникновении истерической слепоты пациент не нуждается в срочной госпитализации, и в качестве неотложной помощи применяют седативные препараты, транквилизаторы… Вот видишь, так бывает. Сейчас мама придет, тебе укол успокоительный сделает. Она, кстати, хорошо делает. Не больно. У тебя мурашки. Ты мерзнешь? – Саша потерла мое плечо.
– Немного.
– Мне тоже ужасно жалко Артёма. Он был классный. Такой веселый и красивый. Девочки из лагеря с ума по нему сходили. Представляю, сколько слез будет, когда узнают.
Ее слова – как сторонняя информация из телевизора. Будто речь шла о ком-то другом, где-то не здесь.
– Я всегда думала, что если с ним произойдет что-то плохое, то я умру, – сказала я. – Но почему-то не умерла. И конец света не случился. Я даже не плачу. Почему так? Не понимаю.
Я снова потерла глаза.
– Ну… – задумчиво протянула Саша. – В какой-то мере он для тебя случился. Конец света. Ты же сама сказала, что кругом темнота… – Саша помахала перед моим лицом. – Слушай, ты же можешь побыть здесь одна? Я быстренько сбегаю туда, просто гляну, что происходит, и вернусь. Хорошо?
В этот момент из соседнего помещения донесся звук распахнувшейся двери и поспешные шаги.
– Девочки, вы не поверите! Это что-то невероятное! – разлетелся повсюду голос ее мамы. – Эй, Сашка, ты где?
– Здесь. Что случилось?
– Представляешь, живой, засранец! И мало того, что живой – ни одной царапины на нем. Мальчишки только что его вытащили. Говорят, плита так на стену упала, что он под ней, как под крышей, оказался. Поразительно! Вот и не верь после этого в чудеса.
– Ничего себе, – ахнула Саша. – Круто!
– Сейчас буду звонить в неотложку. Отменять. Хорошо бы, конечно, они его осмотрели. Но Боря очень боится огласки. Что его обвинят в халатности. Так что раз все живы, то и слава богу.
Женщина прошла в палату, где я лежала, и застыла в дверях. Она была высокая, статная, с широким гладким лицом. Ее белый халат был немного запачкан, а из его кармана торчал карандаш, который, как и все остальное, я прекрасно видела.
– Это правда? – Я резко поднялась и свесила ноги. – Артём жив?
– Живее всех живых, – лукаво ухмыльнулась она. – А ты что, красавица, вскочила? Прозрела, что ли?
– Кажется, да.
– Нет, Саш, а они мне еще не верят, когда говорю, что в цирке работаю, – с тяжелым вздохом женщина покачала головой. – А ну ложись! Поспишь немного. Проснешься как новенькая.
– А можно я схожу увижу его и сразу вернусь? Мне просто чтобы точно знать, что все в порядке.
– Пока нельзя. Опять в обморок шлепнешься, переживательная ты наша. Сашка, тащи димедрол! – Она подошла и встала надо мной, скрестив руки. – Я уже двадцать лет с детьми работаю. Всякого насмотрелась. С маленькими, конечно, беспокойно. Глаз да глаз нужен. Зато аспирин, зеленка, бинт и клизма решают почти все проблемы. Но как вот эта ваша вся любовь начинается, тут уже перекисью не обойдешься. Только успокоительные и помогают. Ну и ремень еще. Поворачивайся-ка на живот.
Я перевернулась, и она, задрав мне подол, легонько кольнула чуть выше бедра. Однако само лекарство оказалось болезненным и, пока она его вводила, на меня вдруг нахлынула детская беспомощная горечь, жгучее отчаяние и жалость к себе. Слезы закапали непроизвольно, я сделала вдох, чтобы их сдержать, но вместо него из груди вырвался короткий, сдавленный всхлип. Плечи затряслись, дыхание перехватило, и, уткнувшись лицом в подушку, я наконец заплакала.
– Ну вот и хорошо, – женщина погладила меня по голове. – Значит, отпускает.
Накануне мы с Артёмом серьезно поссорились. Я наделала глупостей, а он чересчур резко отреагировал и вместо запланированного Диснейленда повез меня в какую-то глушь под Псковом. Это было неожиданное и спонтанное решение, принятое им из вредности, чтобы меня наказать.
По дороге нам предстояло заехать в лагерь, где работали его друзья, и передать им какой-то пакет. Однако только мы успели добраться до лагеря, как прямо возле ворот нас настигла жуткая гроза.
Пока ехали, Артём вел себя отвратительно, изображая последнего подонка и стараясь посильнее меня обидеть. Но у него ничего не вышло.
Я полюбила его именно таким, со всей его детской вспыльчивостью и эгоцентричной противоречивостью. Колючего, импульсивного, веселого и задиристого. Умного, честного и невероятно красивого – такого красивого, что мы хоть и были знакомы уже пять месяцев, я все никак не могла наглядеться на него.
Я полюбила его таким, какой он есть. Так что, лежа в темноте чемоданной комнаты, оглохнув от грозы и ослепнув от молний, мы помирились и простили друг друга.
Утром он, по всей вероятности, вылез через окно. Чемоданная находилась на третьем этаже, но для него перебраться при свете дня на пожарную лестницу и спуститься по ней ничего не стоило. Они с Максом обожали такое.
Я все ждала, что он придет и откроет меня, но вместо него появился милый кудрявый блондинчик, похожий на рождественского эльфа, и деловым тоном объявил, что я должна «срочно покинуть объект, ибо он подлежит разрушению».
Все это так отчетливо прокручивалось у меня в голове, что я никак не могла понять, отчего укол не действует, почему я не засыпаю, а лежу, уткнувшись лицом в подушку, и отстраненно размышляю о себе, как о каком-то сериальном персонаже, пытаясь восстановить события предыдущих серий.
Я была уверена, что нахожусь в палате совершенно одна, поэтому прозвучавший совсем рядом голос Макса заставил вздрогнуть:
– Куда потом? В Юрово?
Обычно Макс говорил тихо, но в тишине палаты его голос прозвучал чересчур звучно.
– В Юрово сразу Костровы припрутся и будут мозг насчет контракта выносить.
Сердце болезненно екнуло. Но, вместо того чтобы кинуться Артёму на шею, я сильнее вжалась в подушку.
– Полина постоянно во все лезет. Вообще бы никогда туда не возвращался. Как думаешь, Котик, я могу продать дом и уехать за тридевять земель? Так, чтобы никаких Костровых на сто километров поблизости?
В отличие от Макса, Артём всегда разговаривал громко и уверенно.
Было очень странно, что они так незаметно здесь появились и, судя по всему, сидели уже какое-то время. Вероятно, я все-таки заснула.
– Теоретически можешь, – откликнулся Макс. – Но на деле – сам знаешь, что один ты всего этого не вывезешь.
– Почему один? А ты мне на что?
– Тём, мы с тобой за год просрем все, как нечего делать. Просто снимись в этом чертовом клипе, напиши пару мелодий, и на ближайшие полгода они отвалят.
– Я не могу их написать, потому что не идет.
– А знаешь, почему не идет? Потому что ты и не пытался. Ты делаешь все что угодно, только не то, что нужно.
– Я вообще не хочу для них ничего делать. Сам по себе хочу, а как подумаю про Костровых – сразу облом. Полная импотенция.
Макс сдавленно гоготнул:
– Это ты зря. Тебе еще на Полине жениться.
– Да пошла она, гадюка. Я передумал. У меня новый план.
– В смысле? – Макс удивился. – Я считал, этот вопрос решен.
– По сути Костров просто управляющий. Если брать его долю авторских, то это пятьдесят на пятьдесят. Не такие уж и большие деньги, все остальное он получает от клуба, от студий и от того, что сдает в аренду. Он попросту юзает мамашины здания, которые принадлежат мне.
– Ничего нового ты сейчас не сказал.
– Тогда что мне мешает самому это делать?
Несколько секунд они молчали, потом Макс рассмеялся:
– Тебе точно никакая балка на голову не свалилась? Разве не ты называешь все это бизнес-мурой? Не ты втирал, что не хочешь знать, откуда берутся деньги и как? Что смысл жизни в том, чтобы жить и получать от нее удовольствие, а не калькулировать доходы и расходы? Разве не ты тот самый чертов бунтарь, который, поплевывая свысока, посылает всех направо и налево, потому что может себе это позволить? Да ты был готов жениться хоть на самом Кострове, лишь бы он избавил тебя от всей этой бытовой мутотени. Лишь бы ничто бренное не мешало свободному полету твоей высокой души и твоим отвязным похождениям.
– Ладно, ладно… – прервал его Артём миролюбиво. – Возможно, я был не прав. Мне казалось, что так я буду свободен. Что смогу делать все, что захочу, и ни под кого не подстраиваться. И ты, кстати, был со мной согласен.
– Я и сейчас согласен. Потому что каждый должен заниматься тем, что умеет лучше всего. Костров – вести дела и сохранять твои деньги. Ты – тусить, пить, снимать девчонок, тратить деньги и немного играть на виолончели.
Послышалась яростная возня и топот ног.
– Я из-за тебя кофе разлил, дебил. Врачиха нас убьет, – засмеялся Артём.
– У тебя сейчас просто любовное помутнение, – переводя дыхание, сказал Макс, перебежав в другое место. – Это скоро пройдет. И потом ты будешь сильно жалеть, что испортил отношения с Костровыми. Тебе всего лишь двадцать, Тём. И больше у нас с тобой никого нет. Никто нам не поможет. Кончай дурить. Все, что они просят, – это пара каких-то дурацких мелодий. Просто набор нот. Накалякай им что-нибудь на коленке, они будут счастливы и отвяжутся. И все будут счастливы.
– Я не могу накалякать. Лучше я вообще ничего не напишу, чем потом это позорище будут связывать с моим именем.
– А клип? С ним какие проблемы?
– Не знаю. Просто все это настолько мерзко… Такое чувство, что ковыряюсь в навозной куче.
– Знаешь что, Тём? – В голосе Макса послышалось раздражение. – У тебя слишком много понтов. А по факту – импотенция.
– Творческая, дебил, – огрызнулся Артём. – И это я только про Костровых сказал.
– Ну а что тебя вдохновляет? Люди же как-то решают эти проблемы. Покури чего-нибудь, выпей, сходи в церковь, на концерт. Что-то же тебя должно цеплять?
Повисла короткая пауза.
– Ну, все ясно, – Макс приблизился к моей кровати.
– Что тебе ясно?
– Может, она тебя и вдохновляет, но отвлекает еще больше. Я сейчас кое-что скажу, только не бесись. Хорошо? – Макс отошел и через полминуты его тихий, доверительный голос снова донесся откуда-то сзади, где, вероятно, сидел Артём. – Мне она очень нравится, ты знаешь. Это самая лучшая девушка из всей твоей коллекции: добрая, умная, и с ней ты становишься нормальным, вполне вменяемым, иногда даже приятным человеком, но, реально, сейчас из-за нее ты чуть не умер. Нет, ты сам понимаешь это? Кому рассказать – не поверят. Чернецкий слился из-за какой-то токсичной бабы.
– Ты чего, Котик, ошалел? – так же тихо, но очень зло прошипел Артём. – Это же Вита!
– Вот-вот. О том и речь. Я тебя не узнаю. Совсем.
– Я понял, – Артём смягчился и рассмеялся. – Ты просто ревнуешь, что я люблю ее так же сильно, как и тебя.
– Думай, что хочешь, – фыркнул Макс. – Но я сегодня на полном серьезе стрессанул как никогда.
Они замолчали. Мне уже давно стоило «проснуться», потому что получалось, будто я подслушиваю, а я этого не хотела. Однако момент был не лучший.
– Так куда в итоге ты собираешься? – спросил Макс.
– В Капищено.
– Это еще что?
– Место одно под Псковом. Меня туда суицидник направил. Сказал – лучшее место на земле. Круче Диснейленда. Большой старинный дом, дикая природа, воздух и, кроме пары пацанов, никого в округе.
– Дом престарелых?
– Да иди ты.
– Значит, клипа не будет?
– Пока нет.
– Тём, – Макс помолчал. – Пожалуйста, хватит уже все разрушать. И раз уж у тебя не «прет», можешь просто ничего не портить?
– Не знаю. Для того чтобы что-то создавать, нужен какой-то интерес, стимул, а у меня его нет. Так что? Ты с нами?
– Не знаю. Вы там, может, за целый день из комнаты не выйдете, а мне что с незнакомыми пацанами делать?
– Может, и не выйдем, – усмехнулся Артём.
Из коридора послышались шаги, а затем голос врачихи:
– Ну, чего сидим? Сказала же – забирайте свою красавицу и уходите. Хватит. Четвертый час спит. Начальство мое узнает – неприятности будут у всех. Дурдом на выезде, честное слово. Я из-за вас два обхода пропустила.
Кто-то быстро подошел к моей кровати, и не успела я развернуться, как оказалась у Артёма на руках.
– С ума сошел? – Я тут же проснулась. – Тебе нельзя поднимать тяжелое.
Весной у Артёма была сломана ключица, и он только недавно снял бандаж.
– Ты совсем легкая стала. Придется откармливать.
– У меня там туфли.
– Макс заберет.
Несколько долгих секунд мы просто смотрели друг на друга. Слов не было.
– Все же хорошо, а ты плачешь, – левая бровь насмешливо взлетела, и он прижался губами к моей мокрой щеке.
– Извини.
– Перестань, а то я тоже расплачусь.
– Сейчас мы все тут разрыдаемся, – нетерпеливо одернула его врачиха. – Давайте-ка на выход.
Макс отставил на тумбочку бумажный стакан из-под кофе, наклонился и поднял мои туфли:
– Сейчас проверим, наша ли это Золушка.
– Не нужно, я сама.
Я задергала ногами, но Макс все равно поймал их и надел туфли, после чего Артём опустил меня на пол:
– Где твой телефон?
Его черные волосы, широкая майка-алкоголичка и джинсы были покрыты слоем белой известковой пыли.
– Я не знаю.
– Телефон у нас, – спохватилась врачиха. – Сейчас отдам. Хорошо, что вспомнили.
Она вышла, за ней направился Макс. Артём потянул меня за руку, но я остановилась:
– Удивительно. Я ведь думала, что умру без тебя. Но я не умерла. Со мной вообще ничего не произошло.
– Ну ты чего? – Он развернулся и пригладил ладонью мои растрепавшиеся волосы. – Разве из-за таких, как я, стоит умирать? Просто слов нет, Витя. Я тебя все учу-учу, как нужно защищать личное пространство, а ты ничему не учишься.
Стиснул за плечи и повел вперед.
– Зачем ты побежал, если видел, что стена падает?
– Я не видел.
– Не обманывай. Ты видел.
– Ну хорошо. Не знаю. Просто хотел к тебе, и все. Давай не будем об этом.
– Представляешь, красная нитка порвалась, – я снова остановилась и показала свое запястье.
– Не может быть! Какой кошмар, – рассмеялся он. – Это самое ужасное, что произошло с нами сегодня.
– Но она была, чтобы разлюбить тебя.
– Ах да, я и забыл. Ну и как? Разлюбила?
Я повязала на руку красную нитку и загадала разлюбить Артёма, когда узнала, что должна переехать с родителями в Америку.
Мое чувство к нему было слишком сильным. Мама упорно называла это эгоизмом и придурью. Но, как бы то ни было, выходило так, что я либо испорчу жизнь своим родителям, отказавшись переезжать, либо сойду с ума.
– Ну ничего, – Артём шутливо похлопал меня по плечу. – Разлюбила – полюбишь снова. Нашла проблему. Мы сегодня с тобой вместе умерли и воскресли. Понимаешь? Это значит, что жизнь начинается заново. И все заново. Ты же не передумала ехать со мной на край света?
– Нет.
– Видишь, а говоришь, разлюбила. Ничего у тебя с этим не выйдет. Будешь любить меня всегда. Ясно? – с наигранной строгостью погрозил он пальцем. – Ясно тебе?
Я кивнула.
С его появлением дышать стало легче, но странная внутренняя оглушенность не проходила, и где-то там вдалеке по-прежнему крутилась «We found the love». Артём же, наоборот, был в каком-то чересчур приподнятом настроении, будто попал не под обрушение дома, а прокатился на американских горках.
– Я бы вернулась вместе с тобой в Москву. Чтобы ты решил все свои проблемы с Костровым. Извини, я слышала ваш разговор с Максом.
– В Москву? – Он скривился. – Ну уж нет. Обойдутся. У тебя до школы всего пара недель осталась. Можем мы провести их вместе или нет? У нас и так столько времени из-за Костровых пропало.
– Костровы не виноваты в том, что ты уехал с ребятами в лагерь.
– Если бы не Полина, мы бы с тобой не поссорились.
– Я с тобой не ссорилась, ты просто уехал, и все.
Он задумчиво помолчал.
– Сегодня начинаем жить заново. Ты помнишь? И пока что в мою новую, девственно-чистую жизнь никакие Костровы не входят. В нее входишь только ты. Двадцать четыре на семь. Будем наверстывать упущенное. Договорились? А вернусь – там посмотрим. Зато я виолончель взял. Честно. Если повезет, может, выйдет главная тема для компьютерной игрушки.
– Главная тема к компьютерной игрушке – очень круто. Я думала, ты это специально для моей мамы выдумал, чтобы она отпустила меня с тобой в такую глушь, где даже связи нет.
– Всего лишь немного приукрасил. Про бегство от цивилизации, творческое уединение и контракт.
– Но у тебя же действительно есть контракт?
– Не забивай себе голову этой тоской, – он поцеловал меня в лоб и подозрительно отстранился: – У тебя точно нет температуры?
– Нет, конечно. Просто жарко.
– Господи, поверить не могу, что ты жива!
Мы забрали телефон, поблагодарили врачиху и отправились к машине.
Оказалось, что за то время, пока Пандора стояла открытой, из нее пропали наши рюкзаки с одеждой, какие-то инструменты и коробка с пончиками с заднего сиденья.
Но Артём совершенно не расстроился и сказал, что пропажа вещей – последнее, что может его огорчить в день, когда мы оба умерли и родились заново. Поэтому я тоже решила не переживать из-за такого пустяка, хотя джинсы и купальник было довольно жалко.
Мы сели в Пандору. Макс остановился возле открытого окошка с моей стороны. На плече у него висел рюкзак, а под глазом красовался бледнеющий синяк.
– Может, все-таки поедешь? – спросила я, когда приходившие проводить нас ребята ушли.
– Да нет. Дело тут одно наклюнулось. – Макс хлопнул по крыше: – Счастливого пути.
Но не успела Пандора тронуться с места, как металлическая калитка резко распахнулась и нам наперерез выскочила Зоя.
Лицо у нее было красное, заплаканное, длинные рыжие волосы растрепались. Она метнулась к машине, распахнула дверь и влетела на заднее сиденье.
– Поехали, – велела она, словно в такси.
– Мы не в Москву, – ответил Артём.
– Не важно.
– Мы далеко. В другой город.
– Без разницы. Просто поехали быстрее.
– Что случилось? – испугалась я.
С Зоей мы были мало знакомы, но обычно с ее лица не сходила солнечная улыбка. Видеть же теперь ее в слезах было очень непривычно.
– Просто поезжай, – Макс проворно запрыгнул следом за ней и, хлопнув дверью, пихнул Артёма в спину.
Артём оглянулся на ворота лагеря, но там никого не было.
– Я не хочу в этом участвовать, – серьезно сказал он.
– Ах так, – вспыхнула Зоя. – Тогда я пойду пешком.
В мгновение ока она выскочила из машины и энергично зашагала по дороге.
Волосы пылали, узкая джинсовая юбка поднялась выше положенного.
– Тёма, – Макс лег грудью на водительское кресло и что-то зашептал на ухо Артёму.
– Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, – недовольно отозвался тот, и Пандора медленно покатилась следом за Зоей.
Широко распахнув дверь, Макс помахал ей рукой.
Капризничать Зоя не стала и тут же вернулась в машину.
– Спасибо! – Она шмыгнула носом и улыбнулась. – Я боюсь одна по лесу ходить.
– Я могу вас с Максом до станции довезти, – сказал Артём.
– А поехали сначала поедим? – неожиданно предложил Макс.
– Кстати, да. Я же сегодня заново родился и в этой жизни еще ничего не ел, – продолжая глядеть на дорогу, Артём нашарил рукой мои пальцы и сжал их. – А тебя откармливать буду. Совсем исхудала. На этом своем теплоходе.
Ветер задувал в открытые окна, и даже если мои щеки внезапно становились влажными, они высыхали в момент. Оставалось совершенно непонятным, почему я все-таки не умерла?