Всё рифмуется - читать онлайн

Я в платье длинном, тёмно-синем,

рябины кисть в руке, как символ,

вхожу в осенний свет гостиной,

ступая в золото ковра,

и шлейф от талии струится,

в своих рисунках-небылицах

серебряным парчовым птицам

даря движение крыла.

Какая тайна в днях рожденья,

в их странных дато-совпаденьях,

ну, а особенно в осенних…

Со шлейфа птицы упорхнут,

усядутся почистить перья

в янтарно-изумрудных кельях,

среди возвышенных материй

найдя и пищу, и приют.

Я отпускаю их из плена

октябрь каждый неизменно.

И как же я несовременна,

но как – одновременна вам!

Я в платье длинном и немодном,

но небесам опять угодно,

чтоб я была одно-природной

рождённым осенью стихам.

В просторных залах, в этом виде

никто, я знаю, не обидит,

увидев отблески открытий

в прищуре ироничных глаз,

хранящих тайные подарки

и королевы, и товарки.

Я даже делаю ремарки

ей на полях – из этих фраз.

Вы говорите: «Где же платье?

Ну что за детское занятье?

Да и с какой, скажите, стати,

Дарить тебе такой наряд?

Мы видим джинсы и ветровку,

и ты идёшь на остановку,

и как с такой экипировки

на ветки птицы полетят?»

Я промолчу, я не отвечу,

но чудо-ткань ласкает плечи,

и я уверена, конечно,

что знаю, как носить её.

Хоть выдают порой походка

и горделивость подбородка,

но я инкогнито, и ловко

скрываю звание моё.

Дачные тени. Мы завтра уедем.

Вьётся дымок с огорода соседей.

Светом янтарным ликует терраса,

столько прождавшая этого часа.

Кресло замерзло под выцветшим пледом.

Кто там маячит? Не бабушка ль с дедом?

Ходят, согнувшись, в саду собирая

яблоки-паданку. Пахнет сараем,

жухлой листвой и подвязанной розой,

мокрыми флоксами, детской глюкозой,

старым комодом и ветхой салфеткой.

Дед нам за лето проставил отметки —

Всем по пятерке. Игрушки собрали.

Те, что остались, застыли в печали.

И, стариковски-неспешно, вслепую,

яблоки дед на крыльце сортирует.

Эти – в повидло, те – в лопнувший таз,

эти – ребятам.

Съешьте сейчас.

Я напоить не в силах вас —

иссяк родник, пропали соки,

и только яда мой запас

на каждый день и каждый час

неисчерпаемо глубокий.

Вот, испарилась доброта.

Скребу по дну десертной ложкой,

но и десертная – пуста.

А там, на стенках, – маета,

да сострадания немножко.

Я отменяю ваш приход,

скорее приглашенья рвите —

вам не войти – не та, не тот…

Лишь ей, стоящей у ворот,

я открываю по наитью.

Пустой сосуд ей протяну,

она нальёт туда с избытком

победу, проигрыш, вину

и молодость – ещё одну…

И чуть помедлит у калитки.

Грузное небо провисло

и насадилось на лес.

Разом обрушились листья,

клён потерял ирокез.

Вспоротым брюхом елозя,

серою мутью сочась,

небо лежит в коматозе

и у меня на плечах.

Ниже и ниже под небом

гнётся безвольно спина.

Мне прописали плацебо,

небу – предзимнего сна.

Мне бы поднять, а не бросить,

мне б дотащить до весны.

Скоро скукожится осень,

мир станет бело-простым,

Я предъявлю свою ношу,

мне подмахнут: проходи.

Небо, ты станешь хорошим.

спи у меня на груди.

Быт его давно несносен,

отколуплен, пылен, ржав.

Но он снова пишет осень,

охру с медью намешав.

Не скопил жене на отдых,

дочке не утёр слезу,

но он снова пишет воздух,

взявши кобальт и лазурь.

Ничего не будет после,

лишь прохожего зевок.

Но пока он пишет осень —

осень пишет про него.

Осенняя птица заходит в чужие дворы,

легко семенит по изъянам чужих тротуаров,

и есть у неё ещё пара несношенных крыл,

но птица не помнит, что смела летать и летала.

Не может представить, а как это? – город внизу,

квадратные шапки дворов застывают бетонно,

машины по кругу своих заключенных везут,

и чахло герани глядят из проёмов оконных.

Цепляясь за воздух, слепые деревья себе

карябают спины, шарахаясь к серым заборам,

и ищут проходы, и гнут сколиозный хребет,

и листья теряют, ведя бесполезные споры.

А сверху… наверно, по-разному, как повезёт:

бездонно и купольно, и восхитительно страшно,

но это полёт. Это долгий свободный полёт,

и это не каждый… Да, это сумеет не каждый!

…Осенняя птица сновала по мокрым дворам:

помойки, коты, столько сложного долгого дела…

Пока не услышала: «Хватит, подруга. Пора».

И птица очнулась. И вспомнила. И улетела.

Затянулся этот день,

затянул в слепые лужи.

Складки на земле утюжит

вечер – скучный телепень.

Мир внутри и мир снаружи

чаще сходятся теперь.

Завтра, угадаю – снег,

белым тестом всё слепляя,

ноты, провода, сараи,

щёлки между сонных век,

край вселенной с дома краем,

– снова выпадет – навек.

Все мы, знаешь, за окном,

кто внутри, а кто на ветке,

и у нас теперь не редки

снега ком и в горле ком…

От всего дают таблетки

в мире белом и простом.

Залетев в своё гнездо,

и укрывшись с головою,

слушаем, как ветер воет:

ми-ре-соль… соль-ля-си-до…

И живущая с живою

на два такта – заодно.

Я немного посижу и улечу…

В эту зиму – неподъёмная работа.

Хоть нам крылья и даются по плечу,

но сегодня тяжело плечам чего-то…

Обвисают крылья, мокнут, тянут вниз,

над обрывом мира – словно над порогом.

Первый снег… я повторю ещё на бис,

я взлечу… лишь посижу ещё немного.

Ну что нам говорить – что грязь месить,

в сугробах пробираясь еле-еле…

Ведь зимние плоды уже созрели,

их держит только тоненькая нить.

Чуть-чуть ещё, и с ветки упадут,

рассыплется сухая мякоть снега,

и мы с тобою в поисках ночлега

отыщем кем-то брошенный приют.

Свечу зажжём, растопится камин.

Устроимся в уютных тёплых креслах,

и в этом уголке, таком прелестном,

остаться до конца зимы решим.

Пусть зимних звёзд холодный яркий свет

прольётся нам на пряничную крышу,

но мы и не увидим, не услышим

метелей, снегопадов и комет…

А если слишком сильный ураган

решит, что нам пора бы и наружу,

Ну что же? Мы немножечко потужим

и новый путь проложим по снегам.

Какой сегодня нежный снег,

слегка танцуя, он кружится,

касается ресниц и век,

целует без разбора лица.

А что за лица! На углу

старуха – просит при иконе,

я, как обычно, пробегу,

а снег – останется в ладони.

А девушка? Сдала зачёт,

одета в мини и не тужит.

Снег целится в воротничок

и забирается поглубже.

А этот господин в пальто —

начальник, видно, непреклонный,

авто в ремонте, но зато

на плечи падают погоны.

Лишь не собрать сегодня мне

столь редкий, драгоценно-белый…

Мы не сошлись опять в цене,

и я его рисую мелом.

От окошка – пятно на снегу,

вот тебе и домашний очаг.

Я расстаться с тобой не могу,

и остаться снаружи – никак…

Обо мне беспокоишься ты,

прогоняешь – погреться в тепле.

Я, и правда, немного простыл

и прийти не смогу в феврале.

Как коротенькой встрече ты рад!

Не скучай, потерпи, хорошо?

Но внезапно случается март.

Я не знаю, куда ты ушёл…

Я вхожу – неуверенно, робко, смущённо.

Прикоснувшись едва, отступаю назад.

О, безжалостно мною сегодня прощённый,

вот и год миновал. Ты как будто не рад?

Принимал без меня и весёлых, и свежих,

нежных, жарких и страстных, и будешь о них

грезить в красочных снах – но всё реже и реже,

засыпая лишь в жгучих объятьях моих.

А они с каждым разом становятся крепче:

я всем телом прижмусь и губами прильну,

навалюсь на твои отдохнувшие плечи.

И ты примешь меня. И искупишь вину.

Пусть любовницы носят одежды цветные,

но невеста – простой чистоты образец.

Платье белое шьют мне прилежно портные,

не иссякнет запас драгоценных колец.

Ну, а будем женаты не день и не месяц —

отыщу свой замызганный серый халат,

то поплачу, то снова начну куролесить,

так начнётся привычный и долгий разлад.

А когда подвернётся хмельная шалава,

позабудешь опять – не мила, не нужна…

Но ты мой – если я на тебя подышала.

Помни, город, и жди. Я зима. Я жена.

А рябины моют в лужах ноги,

и густеет грязи тёмной каша.

Но земля вечерняя, о боги,

не грустна – наивна и бесстрашна.

Не набухли почки – подождите,

будет всё чудеснее, чем прежде.

И деревья тянут руки-нити

в небо, словно люди, за надеждой.

Не до звёзд… Но будто бы свеченье

где-то между туч и крышей мира.

Нет земли прекраснее вечерней,

если ты саму себя простила,

и народу в храме было мало,

и ты вышла, зонт не открывая,

и с любимой музыкой совпала

тишины мелодия живая,

и невольно попадая в ноты,

повторяя шёпот у престола,

вторила в согласии с природой:

«Господи, скажи мне только слово».

Я радость цвета первый принесу,

весёлый, яркий, свеженький, по маю.

Но жёлтый – лишь потеха, глубже суть

не сразу перед вами обнажаю.

Не наглой белой ватой тополей,

а нежностью былиночек прозрачных,

ранимых в эфемерности своей,

раскроюсь для поставленной задачи:

напоминая горестно о том,

что мир недолговечен, рай утерян —

быть странным одноразовым цветком,

развеяться от легких дуновений.

Создатель хрупкий нимб мне подарил

за то, что буду стоптан или сорван.

Среди творений дивных, знаю, мил

и я ему, простой, невзрачный, сорный…

…За то, что малым детям послужу

любимою игрушкой, и признанью

такому рад, и вовсе не стыжусь

отдаться их невинному дыханью.

…За то, что разлетаясь, раздаю

себя земле, пусть гол и неухожен

останусь. Да за то, что в честь мою

зовёте вы беспомощного «Божий…»

Сливалась с морем гладь небес —

атласом чёрным.

И лунный отражая блеск,

струились волны

к моим ногам. Прохладный шёлк

ласкал, играя.

Не знаю, послан был за что

нам отзвук рая…

Прорехами сквозь палантин

светили звезды.

Но, как всегда, благодарим

мы слишком поздно.

Да что есть грешный отпускник

пред этой бездной!

Ведь какова цена за миг

– нам неизвестно…

Сливалась с небом моря гладь,

ни дна, ни края.

И мы учились принимать,

не понимая.

А нынче – купол шерстяным

платком связали.

Мы скомканы и стеснены

его узлами.

И дырки звёздные, увы,

портной заштопал,

Дожди лишь только через швы

сочатся – чтоб им…

Укрытый плотно, мир молчит.

но там, за Млечным,

сияют жгучие лучи,

и радость – вечна!

Какие там стихи о будущей весне…

Чем стану я дышать в загаданном апреле?

Быть может, утеку, как надоевший снег,

цепляясь за стволы безмолвных чёрных елей.

А может, повезёт, и все-таки прорвусь,

как новый клейкий лист из криворукой ветки,

и солнца тихий луч меня коснётся – пусть

на краткий только миг, нечаянной пометкой.

А может, я очнусь от запаха земли —

тревожно заскрипят мои больные корни.

По жилам потечёт древнейшая, как мир,

та сила, что из тьмы на свет живое гонит.

А может, разольюсь – границы позабыв,

покинув берега, разбив зеркальный панцирь,

прогнившие мостки вскрывая, как нарыв,

чтоб вновь, оставив стыд, у ног твоих плескаться.

Прогорклым летним днём сквозь мути пелену

о будущем, ты прав, загадывать без толку.

Ах, как бы проскользнуть в ещё одну весну!

По краешку, тайком… продрогшей богомолкой…