– Как драйв?
Поэт и блюзмен Конвей О’Доэрти плюхнулся справа от Мигеля в условно-штурманское кресло и отхлебнул из кружки горячего кофе.
«Кармелита» приближалась к месту своего назначения. Позади остались сто девять миллионов и ещё пятьсот тысяч километров пустоты. В самом центре навигационного экрана во всей своей красе сияла Земля. Уже не звезда, как тридцать с лишним часов назад. Планета. Родина человечества.
– В кайф, – ответил Мигель. – Через пять часов будем пить пиво в Луна-Сити. Я там знаю один классный паб…
– Я знаю пять, – сказал Конвей. – Минимум. Но разве пиво – объект твоей страсти? Не подумай чего, просто спросил.
– Хм. Не пиво, да. Но, видишь ли, последний сеанс связи с Луной навёл меня на некоторые размышления.
– Ага. Какие именно?
– Некоторые.
– Это такие, которые о бренности бытия и женском коварстве?
– Вроде того.
– С пониманием, – прикрылся чашкой кофе блюзмен. – Но, может быть, ты пристрастен и всё не так страшно?
– Я не услышал в её голосе радости! – воскликнул Мигель.
– Бурной радости, – уточнил поэт.
– Именно!
– Чёрт возьми! Ты дрался на дуэли, рассорился с отцом, залил горе со старым товарищем, уговорил его на безответственную авантюру (хотя назовите мне ответственную авантюру!), угнал семейный космокатер, преодолел сто десять миллионов километров и – что?
– Вот и я спрашиваю. Знаешь, что она мне ответила два часа назад, когда я с ней связался?
– В четвёртый раз, – уточнил Конвей.
– Да. Наверное. Это имеет значение?
– Ни малейшего.
– Любимый, – подражая хрипловатому контральто Сандры, произнёс Мигель. – Вчера мэр Луна-Сити давал банкет в нашу честь. Можно я ещё немножко посплю?
– Ужасно, – сказал Конвей.
– Правда?
– Просто кошмар.
– Знаешь, о чём я подумал?
– Места себе не найду, пока не узнаю.
– А вдруг… вдруг она была не одна, когда говорила со мной? Знаю я эти банкеты.
– Пресвятая Дева Мария! – О’Доэрти переложил чашку в левую руку и, как положено доброму католику, мелко перекрестился слева направо.
– Издеваешься, да? – спросил Мигель.
– И не думал. Значит, через пять часов?
– Уже через четыре сорок пять.
– Пиво?
Мигель длинно вздохнул.
– Вот и я об этом. Ревность – это грех.
– С ума сойти. Придержи коней, святоша.
– От православного слышу.
В этой манере они шутливо препирались ещё минут пять – до тех пор, пока Мигель не бросил очередной взгляд на навигационный экран.
Кроме абсолютно шикарной Земли, которая умудрялась неподвижно висеть по центру и одновременно величественно плыть среди бесконечности Вселенной, по нему бежало множество цифр и буквенных обозначений, хорошо понятных человеку, кто совсем уже скоро должен получить диплом военлёта. Пусть самого низкого, четвёртого класса, но тем не менее. А права на управление космокатером были у него уже два года.
– Алиса! – позвал Мигель.
Молчание было ему ответом.
– Что за хрень, матрёшка в стакане…
Пальцы Мигеля выбили короткую дробь на виртуальной клавиатуре пульта.
– Алиса!
Молчание.
– Проблема? – поднял брови Конвей.
– Пока не знаю. Нет голосовой связи с Алисой, – ответил Мигель, пока его пальцы начали новый танец на клавиатуре. – Оп-па, и не только голосовой.
– И что это значит?
– Догадайся.
– Хреново?
– Да я, в общем, и сам справлюсь… – взгляд Мигеля не отрывался от экрана, пальцы летали по клавиатуре. – Так. А это что? Не понял.
– Георг! – позвал Конвей. – Забери чашку, пожалуйста.
Одним глотком он допил кофе и поднял чашку над головой. Робот, неслышно возникший за спиной, принял её и сказал:
– В рамках разрешённой инициативы, свободы действий и высказывания мнений должен констатировать, что, судя по всему, мы потеряли управляемость кораблём.
Мигель молча барабанил по клавиатуре. Конвей открыл рот, подумал и снова закрыл.
– Предлагаю отключить реактор и перейти на аварийную схему, – бесстрастным голосом произнёс Георг Пятый. Он продолжал стоять за креслом поэта с пустой чашкой в руках.
– Спасибо, – сквозь зубы пробормотал Мигель, – без тебя я бы точно не догадался. Внимание, сейчас будет невесомость!
Конвей пристегнулся. Георг Пятый прижал чашку к блюдцу большим пальцем левой, а правой ухватился за страховочную петлю на потолке кабины.
Щёлкнул тумблер. Электрический свет в кабине погас. Навигационный экран, виртуальная клавиатура и приборы тоже погасли. Теперь только немного голубоватого нежного света от Земли проникало через щелевидные наклонные иллюминаторы, расположенные вверху под потолком. Поплыла по воздуху чайная ложечка, выскользнувшая из чашки. Георг Пятый проводил её взглядом и не стал ловить.
– Что за… – на этот раз в голосе Мигеля послышалась нешуточная тревога.
Снова щёлкнул тумблер. Вспыхнул электрический свет, загорелся экран и приборы. Ложечка с приглушённым звоном ударилась об пол. Ещё щелчок – всё опять погасло.
– Не могу перейти на аварийку, – напряжённо произнёс Мигель. – Впечатление, что в накопителях пусто. Энергии нет. Как это может быть?
– Могу предположить фатальный сбой бортового компьютера с одновременным выходом из строя аварийной системы, – доложил Георг Пятый. – Вероятность – один к ста миллионам.
– Погоди, – до Конвея наконец дошло, что никто не шутит. – Мы что, действительно не можем управлять кораблём?
– Как бы тебе помягче… Нет, не можем. Твою мать!!! – Мигель щёлкнул тумблером (вспыхнул свет, звякнула ложечка) и с размаху врезал кулаком по тёмно-синей углеритовой панели пульта управления. – Работай, сволочь!!!
Как и следовало ожидать, ничего не произошло. Алиса молчала, по навигационному экрану продолжали бежать числа и символы. Земля явно приблизилась, теперь она занимала почти весь экран по высоте.
– Объясни, – потребовал О’Доэрти. Он наклонился вперёд, насколько позволял ремень безопасности, и, прищурившись, смотрел на экран, словно хотел просверлить его взглядом.
– Если коротко – бортач заклинило, – сказал Мигель. – Намертво.
– Бортач – это бортовой комп?
– Он. Так не бывает, но теперь мы видим, что бывает. Если это хитромудрый вирус… Теоретически возможно, но я не представляю, кто и зачем мог его создать и, главное, каким образом он проник… – Мигель умолк и повернулся к товарищу. Его лицо побледнело, на лбу блестели мелкие капли пота. В синих глазах ощущалась тревога, но страха и паники Конвей не заметил.
– Диверсия? – предположил Мигель тихим голосом. – Но – кто? Кому это нужно?
– К чёрту, – сказал блюзмен и откинулся в кресле. – Потом разберёмся. Если это «потом» будет. Как я понимаю, мы не можем сменить курс и скоро воткнёмся в атмосферу родины-мамы?
– Верно понимаешь. Я думал сменить курс на аварийном режиме, но он тоже недоступен. Такое впечатление, что накопители энергии на нуле. Хотя бортач показывает, что они полны, – он ткнул пальцем в экран. – Вон значок справа, синенький, видишь?
– Толку. Бортачу веры нет, сам говоришь. Так что, мы сгорим? Сколько нам осталось?
– Не ссать, – усмешка Мигеля вышла слегка кривоватой. – На самый крайняк отстрелим кабину и сядем на аварийных двигателях и парашютах.
– А они разве…
– Нет, – покачал головой Мигель. – Слава богу, кому-то хватило ума сделать эту систему полностью автономной. Там пороховой заряд и своя одноразовая батарея, не подключённая к реактору. Она просто меняется раз в год на новую. Последний раз меняли два месяца назад при техосмотре. И управление аналоговое, как на краулере.
Конвею показалось, что теперь, когда Мигель объяснил ему вкратце, что и как, он немного успокоился. Во всяком случае, в лицо вернулись краски и высох пот на лбу.
– Двадцать минут, – сказал Мигель.
– Что? – не понял Конвей.
– Ты спрашивал, сколько нам осталось до входа в верхние слои атмосферы. Отвечаю. Двадцать минут, – Мигель повернулся и посмотрел на робота, который так и продолжал торчать за спиной Конвея. Чашка в левой, правая вцепилась в страховочную петлю. – Георг, пожалуйста, поставь чашку на место и приготовь кабину к катапультированию. У тебя восемнадцать минут.
– Слушаюсь.
Робот повернулся и проследовал на камбуз.
Конвей почувствовал, как противно засосало под ложечкой, и с внутренней стороны кожи шевельнулись тысячи мелких острых игл.
Святой Патрик, подумал он, заступись и сохрани! Обещаю меньше пить. И сяду за новый альбом. По-взрослому! А вслух сказал, стараясь держаться как можно спокойнее:
– Поправь меня, если я ошибаюсь, но вход в атмосферу Земли и тем более посадка категорически…
– Да, – перебил его Мигель. – Запрещены под страхом немедленного уничтожения корабля. Как раз этим я намерен заняться. Прямо сейчас. Надеюсь, аварийное радио не отказало.
В его левой руке, словно из ниоткуда, появился микрофон. Слева на панели управления разгорелся зелёный огонёк.
– Внимание всем! – произнёс в микрофон Мигель. – Внимание всем! Говорит Мигель Сухов, космокатер «Кармелита», бортовой номер МР 3419 SPF. Терплю бедствие над Землей! Повторяю. Говорит Мигель Сухов, космокатер «Кармелита», бортовой номер МР 3419 SPF. Терплю бедствие над Землёй! Как слышите меня? Приём.
Тишина, шорох помех.
– Не слышат? – предположил Конвей.
– Это аварийная волна, – сказал Мигель. – Кто-нибудь должен поймать. Не на Луне, она будет закрыта для радиосвязи, – он глянул на часы, – ещё десять минут. На Земле. На Марсе тоже должны услышать…
– Но в лучшем случае через шесть минут, – закончил поэт.
– Время есть, – сказал Мигель. – Мало, но есть.
Он поднёс микрофон к губам.
– Внимание, «Кармелита», это Земля, – донёсся из динамиков женский бесстрастный голос. – ИИ Нэйтелла, ближний орбитальный контроль. Назовите ваши координаты и скорость. Приём.
Мигель продиктовал, глядя на экран.
– Что у вас случилось? – осведомился голос. – Приём.
– Следовали с Марса на Луну. Порт назначения – Луна-Сити. Глобальный компьютерный сбой. Подозреваю вирус неизвестного происхождения. Самостоятельно исправить положение не могу. Управление катером потеряно, поскольку отказала также и аварийная система. Судя по всему, нет энергии в накопителях. Причину тоже не могу определить. Приём.
– Хоть что-то вы можете? Приём.
Кажется, в голосе с Земли проскользнул сарказм.
– Я говорю правду, – сказал Мигель. – Приём.
– В этом мы ещё разберёмся, – продолжил голос. – Если будет с кем разбираться. Я спрашиваю, что вы можете? Приём.
– При входе в атмосферу отстрелить кабину и сесть на аварийных двигателях и парашютах. Это всё. По моим расчётам вход в атмосферу начнётся через двенадцать минут. Приём.
– Вижу вас. По моим тоже. Почему не сообщили о проблеме раньше? Приём.
– Сообщил, как только понял все её масштабы. Приём.
Тишина и шорох помех.
– Охренеть, – пробормотал Конвей. – А ведь буквально пару минут назад я думал о пиве в Луна-Сити. Как непредсказуема и, главное, коротка жизнь! Может быть.
– Вы ставите меня в трудное положение, «Кармелита», – ожили динамики. – Приём.
– Я и сам в чертовски трудном положении, Нэйтелла! Повторяю, я терплю бедствие. – Мигель начал заводиться. – Вам это слово понятно? Бедствие, катастрофа, неконтролируемое падение, полный отказ, мать его, управляемости кораблём! Нас тут трое на борту, если вам это интересно. Я, мой друг Конвей О’Доэрти и робот-андроид Георг Пятый. И всем нам, мать вашу или кто вас там придумал и создал, нужна помощь, а не рассуждения о вашем, опять и снова трижды мать его, трудном положении! Что это значит вообще, ваше трудное положение? Что вы этим хотите сказать?! Приём, мать его!
– Спокойно, Миг Семнадцать, – длинная рука Конвея коснулась плеча Мигеля. – Побереги нервы, они нам, чувствую, пригодятся.
– Да пошло оно… – пробормотал Мигель. – Девять минут до входа в атмосферу!
– «Кармелита», это Нэйтелла, – снова возник голос в динамиках. – Моё трудное положение означает, что, согласно Постановлению Мирового Конвента за номером одиннадцать дробь четыреста двадцать восемь от две тысячи сто тридцать четвёртого года любой корабль внеземных колонистов, который собирается совершить несанкционированную посадку на Землю, должен быть уничтожен. Вы обязаны это знать. При этом ваш статус терпящего бедствие не подтверждён. У меня только ваши слова, которые могут быть или неверной интерпретацией имеющихся фактов, или прямой дезинформацией. Люди умеют и любят лгать. С другой стороны, я не могу априори считать ваши слова ложью, пока не доказано обратное. Поэтому слушайте моё решение. – Последовала небольшая, но полная драматизма пауза. – Вам разрешена аварийная посадка на Землю. Приём.
– Ну наконец-то, – сказал Мигель. – Слава богу, и спасибо, что сразу не убьёте. Вам известен район нашего приземления? Приём.
– Пожалуйста, – ответила Нэйтелла. – Северное полушарие, Евразия, предположительно юг Восточной Сибири. Там сейчас ночь и ураган, точнее сказать трудно. Когда приземлитесь, никуда не двигайтесь, ждите на месте посадки. Мы пришлём вам помощь. Всё понятно? Приём.
– Юг Восточной Сибири. Ночь. Ураган. По приземлении ждать, – повторил Мигель. – Всё понятно. Приём.
– Счастливой посадки. Я отключаюсь.
– Спасибо ещё раз, – сказал Мигель. – Счастливая посадка нам очень нужна.
Они вошли в атмосферу Земли на ночной стороне точно в расчётное время. И в точно расчётное время Мигель отстрелил кабину от раскалённого тела космокатера. За те минуты, что промелькнули перед аварийным отстрелом и концом связи с Нэйтеллой, ни с кем больше не удалось связаться. Равно как и с ними не связался никто. Ни Луна, ни Марс, ни один из кораблей, бороздящих просторы Солнечной.
– Радиосвязь – штука хитрая, – заметил по этому поводу Мигель. После официального разрешения на посадку его явно отпустило, и это было заметно. – Триста с лишним лет, как изобрели, а вечно проблемы. То она есть, то её вдруг – раз! – и нет. Ничего, ещё свяжемся – не побоимся, как говаривали знаменитые арктические радисты двадцатого века. Главное – сесть.
Это была та ещё посадка.
Отдаленно похожие ощущения испытывал раньше только Мигель, поскольку противоперегрузочные тренировки входили традиционно в программу подготовки военлётов.
Но одно дело, когда ты на тренажёре под присмотром надёжной автоматики и не менее надёжных техников, а рядом врач со всем набором реанимационной аппаратуры.
И совсем другое – вот так, распластавшись под четырёхкратной в специально заваленном почти горизонтально кресле-ложементе, когда едва дышишь от навалившейся на каждую клеточку тела тяжести и не знаешь, насколько она вырастет ещё. Вместе с температурой в кабине, которая уже достигла сорока градусов по Цельсию и продолжает ползти вверх. Потому что предметы от трения, мать его, нагреваются, и с этим ничего нельзя поделать. Ни-че-го. Как и с четырехкратной перегрузкой, от которой отказывает к чертям собачьим боковое зрение, и всё, что ты видишь, – это горящая яростным огнём атмосфера за иллюминаторами. Кажется, вот сейчас, ещё две-три секунды, и огонь сожрёт тонкий углерит обшивки вместе с жаро- и ударостойким стеклом, усиленным кристалло-титановыми молекулярными нитями.
А потом ворвётся в кабину и в мгновение ока уничтожит всё живое и неживое, превратив в пустую, выгоревшую дотла скорлупу. Поскольку гравигенератор с климатической установкой и двигателем, дававшим всему этому хозяйству энергию и, соответственно, защиту, давно исчез где-то глубоко под ними, поглощённый тяготением Земли и ураганом внизу.
Нет, лучше об этом не думать. Не думать.
А о чём думать? Например, о Сандре. О том, какая она красивая, нежная и талантливая, и какой он идиот, что влез в эту авантюру. Гусар и дуэлянт, матрёшка в стакане. Алексей Бурцов, Денис Давыдов и Сирано де Бержерак в одном лице. Нет, что-то плохо думается. Даже о Сандре. Точнее, особенно о Сандре. Как-то не до неё сейчас.
Только ждать.
Терпеть и тупо ждать, когда, наконец, раскроются парашюты.
Господи, да когда же они, наконец, раскроются, пресвятая владычица моя Богородица святыми твоими и всесильными мольбами…
Парашютная система сработала в тот момент, когда казалось, что сил терпеть уже нет никаких.
Что-то отчётливо щёлкнуло наверху, затем последовал рывок, и наступила плавная и даже какая-то нежная тишина.
– Пресвятая Дева Мария, – прохрипел Конвей, трудно вращая глазами. – Неужто парашюты, наконец?
– Они, – попытался ответить Мигель, и у него получилось. – Но ты не расслабляйся, молись дальше, мы ещё не сели.
– Родная мать не смогла бы утешить меня лучше, сэр! – прокашлял О’Доэрти, и Мигель понял, что он смеётся.
Ураган оказался крутым, как юго-восточные склоны марсианской горы-вулкана Олимп (кто не видел, как они морщинистой красноватой стеной мощно вздымаются на несколько километров ввысь, тот мало что видел. Хотя жители Королевства Рея с их кольценосным Сатурном в половину неба могут с этим поспорить. Да и ганимедцам с лунянами есть что возразить).
Кабину, которая уже шла вниз на двух посадочных парашютах, трясло и мотало из стороны в сторону так, что трещали ремни безопасности; и временами казалось, что ещё немного и всё закончится с очередным ударом молнии. А молнии били снаружи одна за другой, не переставая, словно затеяли дьявольский сумасшедший танец и теперь не могли и не хотели остановиться. Теперь вместо горящей атмосферы в иллюминаторах сверкал их ослепительный свет, и гром, подобный залпам тысяч и тысяч неведомых грозных всесокрушающих орудий, легко проникал сквозь углеритовую обшивку, бешено давил на уши и сводил с ума.
– Я сейчас оглохну на хрен! – отчаянно выкрикнул Мигель в краткую паузу между двумя ударами, и его слова потонули в очередном грохоте.
Конвей в ответ кивнул, показывая, что услышал, и уже открыл рот, чтобы ответить, но тут взревели на полторы секунды аварийные двигатели, окончательно гася инерцию падения; кабина столкнулась с землёй, качнулась, затем, словно в раздумье, завалилась набок и замерла.
Несколько секунд товарищи продолжали лежать в креслах, прислушиваясь к самим себе и звукам снаружи.
Тускло горело освещение, питаемое от той же самой одноразовой батареи, которая обеспечила отстрел кабины, работу посадочных аварийных двигателей и парашютов.
Надо бы выключить, наверное, поберечь энергию, подумал Мигель. С другой стороны, зачем? Эта кабина своё отлетала, а они вряд ли здесь надолго задержатся. Хотя точно никто на сей счёт ничего сказать не сможет. Так что лучше всё-таки отключить, аварийная радиостанция тоже от батареи запитана. Ладно, это всё потом…
Ночь, ветер и дождь.
Ночь видно в иллюминаторах. Или это они закоптились? Да нет, если бы закоптились, мы бы не видели, как в них сверкают молнии. Ох, ну и гроза была. Так вот какие вы, земные грозы, матрёшка в стакане. Однако. А ветер и дождь слышно. Первый шумит в верхушках деревьев, второй лупит по обшивке. Интересно, как я идентифицирую эти звуки, если никогда их не слышал в реальности? И, кстати, дождь видно. Видно! Вон же струи, бегут по иллюминаторам! Сказка какая-то.
– Дождь и ветер, – сказал Конвей, выбираясь из кресла. – Никогда не думал, что услышу эти звуки вживую. С прибытием на Землю, друг!
– И тебя, друг!
– И я вас поздравляю с успешной посадкой, – торжественно произнёс откуда-то сзади Георг Пятый. – Хотя меня никто и не спрашивает.
– Спасибо, Георг, – сказал Мигель, отстегнулся и неудобно встал на наклонном полу, держась за подлокотник. – Как сам?
– Все системы в порядке, если вы об этом, – ответил робот.
– Вот и слава богу. Ну что, попробуем выйти? Ты как, Кон?
– Только за. Всю жизнь мечтал вдохнуть воздух мамы-Земли.
– Кто ж не мечтал…
Им повезло дважды. Кабина легла не на тот бок, где располагался шлюз – это раз. И двери открылись – это два. Не без усилий, но открылись. Сначала одна, а потом и вторая.
Тут же в кабину ворвались дождь и ветер.
– Не жарко, – промолвил Конвей. – И не сухо.
– Сегодня тридцатое апреля, – сказал Мигель. – Мы, судя по всему, где-то в Сибири. Как думаешь, какой должна быть погода?
– Ага, вот ты сейчас нашёл кого спросить. Коренного сибиряка, можно сказать.
– Ладно. Оглядимся.
Мигель повозился рукой под креслом, вытащил пистолет в кобуре и четыре магазина. Кобуру прицепил на ремень, три магазина сунул в карманы. Достал пистолет, вставил магазин в рукоять, не досылая патрон в ствол и не взводя курок, спрятал оружие.
– Ого, – сказал Конвей. – Это что у нас?
– «Горюн», – сказал Мигель.
– Обычный или…
– Или. Два ЭМ.
– Full breath[2], – сказал О’Доэрти и уважительно присвистнул.
«Горюн 2М» был оружием космодесанта КСПСС – сравнительно недавно разработанным (полстолетия не прошло) и чертовски эффективным. В магазине – двадцать две многоцелевые бронебойно-зажигательные ракетные пули, способные пробить насквозь тридцатисантиметровую стену из усиленного пластмонолита и уложить насмерть человека или иное живое существо, прячущееся за ней.
– Отцовский, – пояснил Мигель. – Он его тут держит. Говорит, в доме боевому оружию не место. Так, я пошёл. Ты и Георг за мной через минуту.
– Как скажешь, – сказал Конвей.
– Слушаюсь, – сказал робот.
Мигель выбрался наружу. Фонарь брать не стал, ночное зрение в абсолютном большинстве случаев лучше любого фонаря. Кабина слегка завалилась на правый бок, и ему пришлось спрыгнуть на землю, а не просто шагнуть на неё. Земля была непривычно мягкая и даже вроде как слегка пружинила под ботинками. Очень необычное ощущение. Дождь, не такой уже и проливной, как казалось вначале, падал на волосы и кожу.
Мокрые холодные капли. Он поднял голову и стоял так несколько секунд, закрыв глаза и ловя дождь всем лицом. О-бал-деть. Чистая холодная вода с неба. В безмерном количестве. Нет, точно сказка.
Мигель посмотрел вниз. Трава. Она густо пробивалась сквозь жухлую прошлогоднюю листву и была зелёной и мокрой от дождя. Цвет ночным зрением улавливался не слишком отчетливо, но он всё равно видел – зелёная.
И ещё здесь пахло. До головокружения. Той же травой, прелой мокрой полусгнившей листвой, дождём, первыми, только что родившимися из почек листьями, старыми и молодыми деревьями вокруг.
Жизнью.
Мигель понял – здесь пахло жизнью. Она была повсюду. Её не обязательно было видеть, и так было понятно, что она здесь. На Марсе, если в тёплый летний день снять респиратор, тоже можно уловить запахи. Такие же древние, как и сам Марс. Пыли; растрескавшихся скал; ледяной, едва начавшей подтаивать, линзы под тонким слоем песка. И только в редких оазисах, если повезет, твоих ноздрей мог коснуться едва слышный запах генетически модифицированной высокогорной сосны или такого же исландского мха, покрывающего красно-рыжие валуны на берегу искусственного озерца.
Рядом спрыгнули на землю Конвей и Георг. Поэт, как и Мигель несколько секунд назад, подставил под дождь лицо, растёр воду ладонями по коже.
– Дождь… – произнёс он благоговейно. – Никогда не думал, что попаду под дождь. Беру назад свои слова. Это хорошо.
– Ты разве говорил, что плохо?
– Не говорил. Но думал.
Робот стоял спокойно, молча поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, – сканировал окружающее пространство.
Хорошая мысль, кстати, надо потренироваться. Незнакомый мир, как ни крути. Да, миллионы лет эволюции никуда не делись и намертво сидят в генах, но на уровне выпестованного на Марсе разума, выработанных за двадцать один год рефлексов и привычек, – мир незнакомый. А значит, и опасный. И дело даже не в земной ИИ-нейросети, которая не сразу разрешила аварийную посадку. Мы не знаем, какими стали на Земле сами люди. И остались ли они вообще людьми в нашем понимании. С тех пор, как после Пекинского инцидента общение между колонистами и землянами намертво прекратилось, прошло ровно сто лет. Немалый срок. Может быть, здешние люди уже полностью изменили себя, слились с глобальным ИИ и навсегда утратили индивидуальность.
Мигель перешёл на форс-режим.
– Правильно, – сказал Конвей, сразу почуявший перемену в товарище. – Бережёного бог бережёт.
Время сразу привычно замедлилось, резко обострилось ночное зрение. Теперь с неба шёл равномерный свет, при котором вполне можно было читать, возникни такое желание. Там, за дождевыми низкими облаками, чуть не цепляющими верхушки рослых деревьев (господи, сколько же их здесь вокруг – тысячи, десятки тысяч настоящих больших деревьев с листьями, корой и ветками!), были мириады звёзд и Луна. Их свет просачивался сквозь тучи вместе с уже нарождающимся на востоке светом нового дня.
Плюс звуки и те же запахи.
Их стало больше, гораздо больше, и они словно сплетались и расплетались в симфонию, для описания которой не хватало слов. Да и не должно хватать. Зачем? Достаточно знать, что вот этот лёгкий треск и шорох, пробившийся сквозь шум ветра в кронах, – обломанная ветром же сухая ветка, упавшая с высоты на землю. Далеко, метрах в семидесяти-восьмидесяти. А неприятный, едва уловимый запашок – мёртвая тушка какого-нибудь мелкого зверька или птицы. Тоже далеко – сотня с лишним метров. К северо-северо-востоку. Равномерный же, на грани слышимости, спокойный шум – это, наверное, река. Там, за спиной и стеной из деревьев. Точно, река. То есть день за днём и год за годом текущий на протяжении десятков и даже сотен километров поток пресной воды. Фантастика. Впрочем, здесь куда ни кинь взгляд – везде фантастика. Дождь – фантастика, лес – фантастика, земля и трава под ногами – фантастика. Небо – тоже фантастика, потому что на Марсе почти не бывает облаков, а про Луну, Ганимед или Рею и речи нет.
Кабина лежала на краю обширной поляны. При спуске она обломала пару верхушек и с десяток ветвей, но в целом приземлилась довольно удачно. Свидетельство этому – они сами. Живые и здоровые.
– Скоро рассвет, – сказал Конвей. – Уже начинается.
– Да, – согласился Мигель.
– Интересно, когда нас найдут?
– Понятия не имею. Сказали, сидеть на месте и ждать. Да ты и сам слышал.
– А мы обязаны подчиняться?
– Ты это к чему?
– По-моему, где-то недалеко горит живой огонь, – Конвей шумно втянул ноздрями воздух. – Чую дым. Примерно в том направлении, – он показал рукой в сторону реки. – А где на Земле огонь, там должны быть люди. Читал в книжках. Не знаю, как ты, а я бы не отказался от чашки горячего чая после всех наших нервов. Да и пожрать бы неплохо. Камбуз-то – тю-тю. Или есть заначка?