Ох уж эти английские зимы. Дождь, дождь и снова дождь. Погода, как Царевна-Несмеяна. Словно ей нечему радоваться, словно она вечно скорбит.
Эйлин стояла у двери в сад. Струйки воды бежали вниз по стеклу, прочерчивая на нём полупрозрачные, кривые дорожки. «Считается, что влажный климат полезен для кожи лица – к чёрту лицо! Как же на душе муторно… и нога опять болит…», – она покрепче обхватила кружку с чаем, согревая холодные пальцы.
Карман большой лохматой кофты завибрировал, щекоча бедро. Так мама в детстве подсовывала под одеяло свои тёплые пальцы, и они мягко пробегали по телу девочки: «Вставай, вставай, дружок…» Эйлин достала телефон. На экране имя: «Оливия Стоун». Это имя, как предвестник беды или, наоборот, как звук охотничьего рожка: зов к действию, к погоне.
‒ Что теперь случилось? – спросила Эйлин не здороваясь.
‒ Да так, ничего особенного. Подросток застрелился из отцовского ружья, ‒ тоже без приветствия ответила Оливия, ‒ тело нашли на футбольном поле школы.
‒ Какой школы?
‒ Эйлин, у нас одна школа. Та, в которой в прошлом году повесилась Камилла Файербол, а до неё ещё Виктория Фокс как-то случайно упала с обрыва в море, и Питер Грей, если помнишь, выпил все бабушкины таблетки от давления.
‒ Так… значит, четвёртый ребёнок… Эпидемия продолжается…
‒ Вот именно. Хватит хандрить. Я берусь за это дело. Знаешь, что это значит?
‒ Что?
‒ Что тут многим понадобится хороший адвокат, а ты, как мышь в своей норе засела.
‒ Приезжай, будем разбираться. Только, если хочешь кофе, купи по дороге. У меня закончился, а выходить из дома по такой погоде сил нет.
‒ Нога опять болит? ‒ спросила подруга, ‒ может парацетамола прихватить?
‒ Чего‑чего, а этого у меня навалом. Уже и не помогает.
Это было почти правдой. За год порванные связки левой ноги срослись. Эйлин уже ходила без костыля и почти не прихрамывала. Она даже пару раз надевала туфли на каблуках, но, то ли связки срослись как-то не так, то ли возраст начинал напоминать о своём приближении, но в непогоду нога болела. Ныла. Как будто не давала забыть ту зиму.
В ту зиму всё самое плохое, что только может случиться в жизни деловой, красивой и успешной женщины-адвоката, – случилось. И всё как-то одновременно: травма ноги; расставание с Мэтью; и острое ощущение вины ‒ следуя своим профессиональным амбициям, Эйлин добилась признания невиновности убийцы. Неоспоримое доказательство, правда, возникло уже после суда, когда подозреваемая была уже оправдана, но душа защитника не радовалась, а наоборот ‒ буквально, выла и вторила нытью в ноге. Как она могла, оспаривая любые улики, в тщеславной жажде победы не увидеть, не докопаться и не рассмотреть холодного убийцу троих человек?! Впрочем… Что бы это изменило? Знай она, что обвиняемая виновна, стала бы защищать ее с меньшим напором? Нет. И тем не менее, сознание того, что по улицам города теперь свободно разгуливает убийца, угнетало ее.
Эйлин решила взять тайм-аут. Думала куда-нибудь поехать, но, оказалось, без работы и желания как-то отпали сами собой. Наступила апатия. Сил хватало только на то, чтобы встать с постели, заварить кофе и с дымящейся чашкой дойти до любимой скамейки в саду. И то не всегда. Любит английская погода пролить слезу.
Тут еще и Оливия, как сорока на хвосте, принесла новость: Мэтью не только вернулся в семью, но Оливии стало доподлинно известно, что там скоро будет прибавление. Вот и хорошо. Теперь уже точно можно перенести их с Мэтью короткие, но очень бурные отношения в папку «Завершенное» и перестать комплексовать по поводу адюльтера. Перестать делить мужчину по будням и в одиночестве проводить праздники. Мэтью предстоит ощутить счастье отцовства, а Эйлин, наконец-то, радость свободы. Свобода от и для чего? На этот вопрос у неё пока не было ответа, но она твердо знала, что никогда в жизни она снова не свяжет себя с женатым мужчиной. НИКОГДА.
I
‒ Этот Хикманн ‒ редкостный хам. Он меня буквально взашей вытолкал со двора школы, ‒ Оливия как-то умела делать всё одновременно. Она протянула Эйлин подставку с двумя зажатыми в неё стаканчиками, ‒ твой капучино слева, ‒ и, повернувшись к хозяйке спиной и выставив руку из-под козырька крыльца, несколько раз встряхнула зонтик, прежде чем его закрыть, ‒ Козёл он, а не инспектор.
‒ Тут я с тобой не могу не согласиться, но «козёл» он не всегда. По большей части он хороший сыщик, а ты, как журналистка, ему только мешаешь. Нагнетаешь общественное мнение раньше времени.
‒ Это моя работа. Он и тебя не больно-то жалует.
‒ Про меня и разговора нет – я его главный оппонент, а значит, и главная головная боль. Так что случилось?
‒ Пока только тебе. В новостях ещё ничего нет. Суперинтендант просил придержать, пока они опрашивают свидетелей.
‒ Много ли свидетелей у самострела?
‒ То-то и оно. Тело нашли на краю школьного футбольного поля после вчерашнего фейерверка в ночь Гай Фокса*. Мальчик, Руперт Филипс ‒ ученик выпускного класса. Выстрел снизу в голову из охотничьего ружья. Отец ‒член стрелкового клуба в Йорке. Большой любитель фазаньей охоты. Ружьё зарегистрировано. Всё честь по чести. Естественно, за шумом фейерверков никто не слышал выстрела.
‒ Немало, однако ты накопала. Видно, Хикманн тебя не сразу выгнал.
‒ Я опоздала. Тело уже увезли. Но у меня есть информатор в морге.
‒ Где только у тебя их нет.
‒ Это комплимент? Эйлин, ты сама сказала, что суицид среди нашей молодёжи принимает масштабы эпидемии. Я решила провести своё журналистское расследование. Мне нужна твоя помощь. Дай почитать дела остальных троих.
‒ Я дома дела не держу. Они все в офисе. И, собственно, по делу суицида было только одно слушание, и то, косвенное. Как ты знаешь, мать прошлогодней самоубийцы, Камиллы Файербол, обвинялась в поджоге из мести, но прямых доказательств к моменту суда у обвинения не было. Дело, как ты помнишь, было закрыто.
‒ Эйлин, будь уверена, в этот раз будут и виновные, и доказательства. Тебя обязательно пригласят. Дружим?
‒ Попробуй с тобой не дружить. Ты машину рядом с домом оставила?
‒ Ага.
___________
* Гай Фокс (13 апреля 1570 – казнён 27 января 1606 года) -. английский дворянин-католик. Самый знаменитый участник Порохового заговора против короля Якова I в 1605 году. Именно ему было поручено зажечь фитиль, ведущий к наполненному порохом помещению под палатой лордов в Лондоне. Заговор был раскрыт, и Фокс был арестован в ночь на 5 ноября 1605 года. Этот день широко празднуется в Англии, как день победы протестантства над католицизмом.
‒ Тогда поедем на твоей, моя в гараже.
‒ В офис?
‒ Куда же ещё!
II
Криминалист уже закончил свою работу. Пара дежурных констеблей ещё прочёсывала кустарник, опоясывающий футбольное поле. Что искали? Никто не знал. Подобрали обрывки бумажных гильз фейерверков, пару окурков и обёртку от жвачки. Дождь, ливший всю ночь, размыл все следы, и даже крови вокруг головы мальчишки на земле почти не осталось. Джим приподнял оградительную ленту, пролез под ней и направился к машине.
‒ Всем спасибо. Увидимся в участке.
На душе было паршиво. Как же он не любил такие дела… Сейчас начнётся… Опять подросток, опять суицид… Придётся снова доставать старые дела. А в них… тупик. Все проверяли и перепроверяли сто раз.
В принципе, он любил свою профессию, но считал, что если бы у всех были равные стартовые возможности: состоятельные родители, престижный университет, установка на уважение государства и порядка в нём, то он – Джим Хикманн – обществу был бы не нужен. И не возился бы он со всякой человеческой мерзостью, а был бы рядовым служащим с нормальным рабочим днём и выходными в кругу семьи. Семьи у Джима уже давно не было. Родители ушли в другой мир. Жена переехала к сестре и плотно занималась поисками другого партнера. Одного из тех, которые с девяти до пяти.
Увидев на крыльце полицейского участка Оливию и Эйлин, он внутренне чертыхнулся, но сделал серьёзное лицо:
‒ Леди, рад вас видеть. Чем обязан?
‒ К чему лицемерие, ‒ с размаху начала Оливия, ‒ и вовсе ты не рад, и прекрасно знаешь зачем мы здесь.
Джим промок, замёрз и последнее, что он сейчас хотел ‒ это спорить с Оливией.
‒ Хорошо, ‒ вздохнул он обречённо, ‒ Эйлин, пошли ко мне в кабинет, а вам, мисс Стоун, вон туда, в конференц-зал. Через час суперинтендант сделает заявление для прессы.
‒ Джим, я знаю, что ты меня не любишь, ‒ начала Эйлин, но он её перебил:
‒ «Не любишь»? Да при чём здесь любовь? Я тебя терпеть не могу, но вынужден.
‒ Вот именно. Так что, давай на время поменяем установки. Нам придётся снова поднимать все дела. Думаю, что в этот раз закрыть дело «Суицид» тебе не удастся. Это уже пахнет серией. Оливия, конечно, та ещё пройдоха, но у неё нюх, как у собаки. И она взяла след. Нам с тобой не отвертеться. В этот раз я в твоей команде.
Джим толкнул дверь своего кабинета и вежливо придерживал её для Эйлин, когда у них за спиной послышался громкий, до боли знакомый им обоим женский голос:
‒ Вы что глухой? Вы не слышите? Я же вам говорю: у меня сын пропал, а вы мне «Пишите заявление».
И спокойный голос уставшего дежурного констебля:
‒ От ваших криков дело с места не сдвинется. Пишите заявление. Имя пропавшего, возраст, адрес. Ну, все как полагается.
Джим вернулся к стойке дежурного и взял женщину под локоть.
‒ Миссис Макгрой, пройдёмте с нами. Вы извините дежурного. Он у нас недавно служит, не местный, вас не знает. Вы ведь помните мисс Колд? – он обернулся к Эйлин, как бы приглашая её вступить в разговор, ‒ Видите, как всё удачно складывается, и адвокат уже здесь. Так что же случилось? Что‑то с Джеффри?
‒ Здравствуйте, Миссис Макгрой, ‒ Эйлин чуть не присела в реверансе, как это делалось в детстве при встрече с директрисой школы. Обычно та была подчёркнуто доброжелательна к девочке, но сейчас, похоже, обезумевшая от волнения мать, едва обратила на неё внимание.
‒ Джеффри пропал.
Красивые, всегда сложенные в холодную полуулыбку губы вдруг поехали в сторону. Лицо потеряло свою надменность, обнажив усталость и страх.
‒ Когда?
‒ Он вчера не вернулся домой.
‒ Вы звонили его друзьям? Он был на поле во время праздника?
‒ Не знаю. Возможно. Сказал, что после фейерверка пойдёт к отцу и останется там ночевать. Вы же знаете, мы с мужем в разводе.
‒ Нет. Это ваша личная жизнь, нам, вашим бывшим подопечным, об этом знать не обязательно. Так что же произошло потом? – Джим открыл свой блокнот.
‒ У нас компания. Мы по вторникам играем в Бридж у Анжелы.
‒ Когда вы вернулись домой?
‒ Около 10-ти. Я заглянула в комнату сына, она была пуста. А утром… Утром мне позвонил мой бывший. Он был обеспокоен вчерашним происшествием и тем, что Джеффри к нему не пришёл. Про несчастье с Рупертом я узнала от него. Как всегда, всё узнаю последней! Я очень, очень сожалею о гибели мальчика, но ещё больше беспокоюсь о своём сыне. Помогите, ‒ её губы снова сложились в скорбный залом, ‒ найдите моего мальчика, ‒ и она громко разрыдалась.