От автора
Рассказ «В воронке от бомбы» был написан для антологии. Антология, увы, на свет божий не явилась. Но как все было — расскажу.
Примерно в канун февраля Anno Domini[7] 1992 почтальон принес мне письмо от Рафала А. Земкевича, известного писателя и политика, а вскоре после этого я получил и второе письмо, от Яцека Ингльота, известного писателя и критика. Содержание писем было схожим. Окружающий нас мир мерзостен, продажен и болен, — писали известные, — это не мир, а один огромный дурдом. Реальность, — писали известные, — стонет, а должна была — после смены политического строя — петь сладко, будто полевая птаха, шептать, словно горный ручеек. Наша обязанность как авторов, — писали известные, — реагировать. Дал пример нам Бонапартий…[8] Прошу прощения, дал пример нам Януш А. Зайдель[9]. Зайдель протестовал, боролся, призывал, иронизировал и давил —известно кого: ancien régime[10]. Хотя режим уже будто бы и нов, — писали известные, — но до сих пор есть против чего протестовать, до сих пор есть кого призывать, до сих пор есть над чем иронизировать. А значит — за работу, литераторы, —за перо, вперед, на Соплицы[11], составляем и издаем антологию. Зайделевскую антологию.
Я подошел к делу серьезно, хотя — между нами говоря — к мерзости окружающего мира успел привыкнуть, от реальности, кроме стонов, не ожидал ничего, иллюзий же никогда не питал, оттого и не познал боли потерь. Но что ж, антология так антология, порядочный автор антологий не минует и не презирает, а я точно пребывал тогда среди отстающих, не было ни одного моего рассказа в «Черной мессе», очередной составленной в 1991 году антологии Войтека Седенько. Кстати сказать, это я придумал название «Черная месса», и я был идейным вдохновителем этой «антиклерикальной» антологии. «Ха, — подумал я, — на этот раз не сдамся». Я взялся за дело и написал рассказ в определенные Земкевичем и Ингльотом сроки. Другие тоже написали. Для оценки и верификации того, подходят ли рассказы для антологии, была собрана специальная комиссия. Нынче я бы сказал: люстрационная. После отсеивания осталось… два рассказа. Два: «В воронке от бомбы» вашего покорного и «Хорошо в долине» Рафала Земкевича. А только из двух рассказов, как вы понимаете, антологию составить невозможно.
Планируемая антология предполагала авторские предуведомления к рассказам, объясняющие то и се. И рассказ «В воронке…» тоже был снабжен таким вступлением. Прикладываю его тут in extenso[12].
Наши фантастические антологии выработали уже две традиции. Во-первых, это написание рассказов в антологию в условиях Большого Пардубицкого[13] : то есть флаг вверх — и «ур-ра!», мчатся кони из загона. Самые быстрые занимают литерные места и получают титул «главного творца польской НФ». Остальные отстают в гонке или занимают места вне первого эшелона. Этим последним остается только копить силы для убийственных рецензий.
Вторая традиция — предварение рассказов авторским комментарием: автор объясняет, откуда у него такие идеи, что он хотел сказать, делает разные признания. Порой автор добавляет к рассказу эпиграф. Эпиграф должен убедить всех, что автор не только пишет, но порой и читает, причем умные книги, откуда и черпает свои эпиграфы.
Поэтому пусть и мне будет позволено снабдить рассказ комментарием, да и еще куда как длинным.
Давным-давно, когда я был молодым и небывало красивым брюнетом, вышла и наделала шуму книга Леопольда Тырманда, носившая название «Злой»[14]. И это не был — хотя казалось бы! — рассказ о том, как святой Агнешке явился Люцифер, или о том, как баба черта обдурила. Впрочем, всем ведь известно, о чем был «Злой», несмотря на тот факт, что довольно долгое время никто и не думал переиздавать бестселлер, поскольку автор, по мнению определенных людей, оказался еще хуже.
Но речь пойдет не о книге Тырманда, но о предисловии к ней, напечатанном на суперобложке. Суперобложка моего издания «Злого», увы, подверглась жестокому влиянию времени и персон, которые эту книгу читали. Но я помню один фрагмент предисловия. Критик, чью фамилию милостиво удалил из моей памяти склероз, написал примерно так: «Варшава из “Злого” не существует и не существовала никогда, подобно тому, как не существовал Лондон из “Трехгрошовой оперы”». Toutes proportions gardées[15], нижеследующим я уведомляю, что город Сувалки и его — в широком смысле — окрестности, описанные в рассказе «В воронке от бомбы», не существовали никогда, подобно тому, как не существовал Лондон из «Трехгрошовой оперы».
Это вступление к рассказу написано исключительно потому, что не годилось тут использовать эпиграф к «Королю Убю»[16] , ведь эпиграф к «Королю Убю» настолько известен, что нет смысла похваляться его знанием.
В то же время автор заявляет, что сходство со всем и ни с чем, что может следовать из рассказа, есть не чем иным, как случайностью и проистекает из того и сего. На вопрос: «Зачем все так?» — автор отвечает: «Чтобы было веселее».
Рассказ «В воронке от бомбы» вышел в 1993 году, в апрельском номере «Феникса». В 1994 году на «Полконе» в Люблине я был за него награжден «Зайделем». Так часто называют среди фанатов статуэтку, ежегодную награду имени Януша А. Зайделя.
«В воронке от бомбы» — единственный мой рассказ, о котором со всей определенностью можно сказать, что это не фэнтези. И поэтому благодаря «Воронке» я могу с гордо поднятой головой говорить о себе: «автор научной фантастики».
Дело было так: ранним утром свалился я в воронку от бомбы. Оглядываюсь и вижу – Индюк. Сидит себе…
Нет. Начнем с самого начала. Вам не обойтись без вступления, зачина, пары слов объяснения – пусть бы и для того, чтобы вы не думали, будто падения в воронки суть нормальные, ежедневные происшествия, которые я привык переживать каждое утро. Так что знайте: это была чистейшая случайность. Я свалился в воронку в первый и, надеюсь, в последний раз.
Итак, начать следует с того, что день тот – а был это, любезные мои, четверг – сулил проблемы с самого утра. Пока я умывался холодной водой, задел макушкой полочку под зеркалом и свалил на пол все, что там стояло. Тюбикам, зубным щеткам, расческам и чашечкам из ПХВ падение, естественно, ничуть не навредило. Увы, на полке стоял еще и стакан со вставной челюстью отца. Стакан, как у стаканов повелось, разбился вдребезги, а челюсть с резвостью водопада скользнула под ванную и провалилась в сливное отверстие. К счастью, сливное отверстие было забито грязью и волосами, челюсть завязла во всем этом, будто в Саргассовом море, и мне удалось ее схватить, прежде чем она уплыла в бездны городской канализации. Ох и полегчало мне. Отец без челюсти – представьте себе, что было бы? У отца нет зубов. Вообще. Чернобыль, сами понимаете.
Я прополоскал челюсть, поглядывая в сторону спальни. Но вроде бы отец ничего не услышал. Было семь утра, а в такую рань он уже привык спать сладко и крепко. Отец аусгерехнет[17] безработный, с тех пор, как его попросили с завода пищевых концентратов им. Ксендза Скорупки[18], некогда – Марцелия Новотко[19]. Причиной увольнения было, как он утверждал, нерегламентированное отношение к вере и отсутствие уважения к символам, святым для всех поляков. Но мои приятели по школе подслушали дома, что на самом-то деле причиной увольнения был донос. Впрочем, правдивый. Еще при старом режиме отцу довелось ходить на первомайскую демонстрацию, да еще и с плакатом. Отцу, как можете догадаться, до жопы был этот завод, находившийся на грани банкротства и постоянно бастующий. Нам и так неплохо, поскольку мать работает у немцев, за рекой, в «Остпройссише Анилин унд Содафабрик»[20], фабрике, которая входит в состав «Четырех Сестер», и она там зарабатывает раза в три больше, чем некогда отец на скорупковых концентратах.
Я быстренько собрал осколки и вытер разлитую воду, а потом протер пол еще раз мокрой тряпкой, чтобы «Коррега Таб» не проел нам линолеум. Мама тоже ничего не заметила, потому что красилась в большой комнате и смотрела серию «Династии», которую я записал ей прошлым вечером на видик. В литовской версии, потому что на польскую я не успел. Мать не знает ни слова по-литовски, но утверждает, что в случае с «Династией» это не имеет значения. Кроме того, литовская версия прерывается рекламой только трижды и идет всего полтора часа[21].
Я быстро оделся, для начала клацнув дистанционкой в сторону своего личного «Сони». MTV транслировал «Вставшим не с той ноги»[22]. Одевался я, двигаясь под ритм «Завтра» – нового, серьезно рекламируемого хита Ивон Джексон из альбома «Не могу стоять под дождем».
– Ма, я пошел! – крикнул, уже побежав к двери. – Ухожу, слышишь?
Мама, совершенно на меня не глядя, интенсивно помахала рукой с крашенными в пурпур ногтями, а Джеми Ли Вергер, она же Эйриэл Кэррингтон, одна из внучек старого Блейка, сказала что-то по-литовски. Блейк закатил глаза и произнес: «Алексис». Так или иначе, произнесено это было не по-литовски.