Заключено в природе мастерство,
Хоть неспособен ты постичь его.
В разладе лад, не явленный земле;
Всемирное добро в частичном зле,
Так покорись, воздай творенью честь:
Поистине все хорошо, что есть.
Когда Александр Поуп написал эти строки в 1734 году, он облек в стихотворную форму доктрину предопределения, которая дала направление развитию медицины на долгие полторы тысячи лет. Для скептического разума современного ученого вера в то, что всему предначертано служить какому-то большому благу, просто немыслима. Оглядываясь назад, невозможно понять, как эта идея, вопреки здравому смыслу, могла владеть умами так долго. Тем не менее в те дни, когда английский поэт сочинял свой шедевр, острая борьба, раз и навсегда разделившая медицину и доктрину генерального плана, которая была краеугольным камнем науки еще со времен Римской империи, только начиналась. То, что врачи Средневековья и эпохи Возрождения получали образование, лишь подтверждающее догму, столь враждебную научному прогрессу, было интеллектуальным наследием одного человека: греческого целителя второго века Галена из Пергама.
Богословская биология Галена, как и его жизнь, состояла из длинного ряда противоречий. Вся его карьера была одним бесконечным упражнением в непоследовательности: его вера в сверхъестественного Творца не согласовывалась с научным вкладом непредвзятого исследователя; его зачастую одиозные манеры были насмешкой над его самопровозглашенной философской безмятежностью; он был создателем экспериментального метода медицинского исследования и одновременно тормозящей силой, которая препятствовала дальнейшему развитию медицины в течение полутора тысяч лет после его смерти; ему мы обязаны признанием современной медициной необходимости знания анатомического строения для понимания болезни, и на его же неизменное влияние следует возложить ответственность за противодействие исследованиям анатомии вплоть до шестнадцатого века; он был самым красноречивым сторонником непосредственного наблюдения и планового эксперимента, и все же позволял философским и богословским домыслам влиять на интерпретацию того, что видел. Его влияние на медицину было наилучшим и, одновременно, наихудшим из всех возможных.
Изучавшие древние науки и философию заметят, что в этом описании Галена присутствуют некоторые признаки миропонимания, присущего классическому периоду. Как и Аристотель, с рационалистическими исследовательскими методами которого сравнивают противоречивый подход Галена, последний иногда проводил блестящие эксперименты, при этом делая из них абсолютно ошибочные выводы. Но в случае Галена проблема была более серьезной. Его непоследовательность принимала такие угрожающие размеры, что он не только оказал самое значительное влияние по сравнению с другими врачами на развитие медицины в течение последующих двух тысяч лет, но и вошел в историю этой науки как величайший парадокс.
Поскольку слова «Бог», «Творец» и «Природа» довольно часто появляются в трудах Галена, необходимо понимать, что он подразумевал под этими понятиями. Дело в том, что он жил в самый ранний период развития христианства и был достаточно хорошо знаком с новой религией, чтобы знать, какими чертами христианство и иудаизм наделяют Всевышнего, которому они поклоняются; в некоторых из его сочинений он предпринял немало усилий, чтобы отделить свои убеждения от иудео-христианских воззрений. Его теистические понятия произрастали на почве другой традиции, некритическая вера в которой рассматривалась как препятствие на пути познания истины. Он придерживался традиции Сократа, Платона и Аристотеля. Их концепция позволила врачам-«гиппократикам» отринуть как мистические теории и методы лечения, практикуемые культом Асклепия, так и язычество с десятком его божеств. Такое мировоззрение исключало веру в чудеса и божественное откровение. Именно поэтому эта традиция по самой своей природе противоречила иудейской и христианской теологии.
Единственная доктрина, которой придерживались все три авторитета, провозглашала веру во Всевышнего, при этом они придерживались различных представлений о его теологических характеристиках. Иудеи и христиане второго века считали, что Бог создал вселенную со всеми растениями и животными из ничего. Покончив с этим делом, Он продолжил совершенствовать результат своего творчества, являя время от времени чудеса разного масштаба. Он говорил со своими созданиями, раздвигал воды, исцелял неизлечимые болезни, навлекал бедствия на тех, кто отверг его слово или навредил его избраннику, и Он послал мессию, чтобы исправить нравственные изъяны человечества, или, согласно религии иудеев, обещал, что когда-нибудь сделает это. Было непозволительно подвергать сомнению то, что эти события происходили на самом деле или будут происходить в будущем. Адепты всё принимали на веру, отвергая любую вероятность доказательства того, что вся эта история лишь результат простого недопонимания или сборник мифов. К тому же среди верующих бытовала вера в возможность воскресения мертвых из могильного праха и пыли.
Этот атрибут иудео-христианской веры был самым неприемлемым для греческих, а следовательно, и римских ученых. Авл Корнелий Цельс, римский автор труда по медицине, живший в первом веке до н. э., резюмирует классическую языческую точку зрения по данному вопросу:
В самом деле, какое тело, совершенно разложившись, способно вернуться в первоначальное состояние, притом к тому первому составу, из которого оно распалось? Не зная, что ответить на это, они прибегают к глупейшей уловке – для бога, мол, все возможно. Но бог не может совершить ничего безобразного и не желает ничего совершить против естества; и даже если бы ты потребовал в силу своей порочности чего-либо постыдного, то бог этого не сумеет [сделать], и надо прямо думать, что [так] будет.
Именно с утверждением, что «для Бога нет ничего невозможного» древнегреческие философы были не согласны. Они заменили многочисленных богов более ранних времен единым Всевышним, но не обладающим неограниченной силой Господом. Он не мог создавать материю из ничего и действовать вопреки неизменным законам природы. Мир Аристотеля и Галена – это мир, в котором события определяются естественными законами, которые не может нарушить даже верховное божество. С этой точки зрения, долгом благочестивых верующих становится открытие этих законов при помощи своих критических суждений, а не слепая вера догматам. Некритическое мышление, основа иудейской и христианской ортодоксии, было для Галена врагом истинного знания, а вера в божественное откровение расценивалась им как преграда между интеллектом и истиной. Образцом надлежащего поклонения Творцу, таким образом, должны были стать не молитвы и жертвоприношения, а опыты и наблюдение, которые позволят познать Его пути и распространить Его совершенство повсюду. В своей самой значительной из сохранившихся до настоящего времени работ по анатомии De Usu Partium («О назначении частей человеческого тела») Гален назвал свое сочинение «священным дискурсом, который я написал как подлинный гимн во славу нашего Создателя». И дальше:
И я считаю, что я выражаю Ему подлинное почтение не когда жертвую Ему несчетное количество быков и сжигаю благовоний на десять тысяч талантов, а когда я сначала сам познаю Его мудрость, силу и доброту, а потом передаю свои знания другим… Понять, как все должно быть устроено наилучшим образом – это высота мудрости, а следовать Его воле во всем значит доказать Его непобедимую мощь.
Врачи-«гиппократики» отвергли сверхъестественные силы, чтобы понять возможности природы; Гален изучал природу, чтобы постичь великие и совершенные рецепты своего Создателя. Ни метафизика, ни чудеса не имели никакого значения. Это принцип, достойный современного ученого.
Естественно, тезисы Галена не остались без внимания. В частности, иудейские философы пытались опровергнуть его взгляды, особенно после нападок Галена на историю сотворения и Пятикнижие Моисея, а также утверждения, что сила Бога небезгранична. Однако критику его самого красноречивого оппонента мир услышал лишь тысячу лет спустя, когда величайший из иудейских врачей-философов Маймонид оспорил богословие Галена в «Афоризмах в медицине», несмотря на то что почитал его труды как основной источник своих медицинских знаний. Заявляя, что Бог всемогущ, то есть способен действовать вопреки законам природы, Маймонид просит только о том, чтобы каждый сомневающийся, ставший свидетелем хотя бы одного чуда, осознал, что раз оно могло произойти, то из этого естественно следует, что Бог способен сотворить любое чудо. По словам этого еврейского мудреца: «Свидетельство очевидца даже одного-единственного чуда является убедительным доказательством божественного сотворения мира».
Согласно Маймониду, силу Бога ограничивает только Его неспособность творить зло. Здесь мнения обоих богословов совпадают. Древние греки использовали платоновское понятие «демиург» или «мастеровой», которое можно найти в ранних английских переводах; но в этом смысле Всевышний греков, христиан и иудеев воплощает единственную характеристику, которая представляет собой краеугольный камень монотеизма: Бог есть доброта; мы должны познать Его пути, чтобы быть как Он. Оксфордский специалист по истории средних веков Ричард Уолзер отмечал в своей краткой монографии «Гален, иудеи и христиане», что эта идея прослеживается в трудах древнегреческих ученых вплоть до «Тимея» Платона, в котором философ писал: «Демиург был благ, а тот, кто благ, никогда и ни в каком деле не испытывает зависти. Будучи чужд зависти, он пожелал, чтобы все вещи стали как можно более подобны ему самому». Таким был Бог Галена: с одной стороны, он был стимулом для исследовательской работы, которая могла бы продемонстрировать совершенство Его творения, а с другой – он вселял веру в то, что структуры и их функции были созданы безупречно, а, следовательно, как только основные факты определены, необходимость дальнейшего изучения отпадает.
Гален использовал эксперимент и наблюдение для познания природы, но полученные знания он и его преемники рассматривали как некую форму окончательного приговора, что оказало самое продолжительное и наиболее сильное влияние из всего противоречивого наследия Галена, тормозя дальнейшие исследования в течение последующих полутора тысяч лет. В те годы изучать медицину значило изучать труды Галена. Его усердное следование созданному Гиппократом методу бесстрастного наблюдения не только способствовало развитию собственной методологии, но и оказывало услугу его имиджу. Он хотел войти в историю как первый толкователь легендарных сочинений Гиппократа и преуспел в этом, гордясь тем, что стал преемником великого целителя, разъяснившим его учение таким образом, что оно стало более доступным к применению. Он сравнивал замощение Траяном проложенных античными предками военных дорог Римской империи со своей работой по улучшению проходимости сложных путей корпуса Гиппократа. Галена считали интеллектуальным наследником врачей острова Кос не только из-за тщательного следования объективному анализу в своих исследованиях, но и благодаря саморекламе, в которой он был весьма искусен. В памяти последующих поколений он остался как ученый, сделавший значительный вклад в науку и, по общему признанию, вдохнувший новую жизнь в философию Гиппократа.
После окончания золотого периода Греции стройное и последовательное учение Гиппократа разделилось на несколько различных направлений, каждое из которых опиралось на ту или иную форму спекулятивного искажения его теории. В результате постепенно образовалась группа медико-философских сект, постоянно конфликтующих между собой. Несмотря на то, что все объединения поддерживали отказ от мистики, косская рациональная традиция начала исчезать, хотя репутация Гиппократа как целителя с течением времени только укреплялась. Разные секты создали разнообразные системы взглядов, больше основанные на гипотезах, чем на реальности. Теория заменила эксперимент; с некоторыми исключениями, точные описания практик врачей-«гиппократиков» уступили место предположениям, догадкам и необоснованным выводам. Со временем осталось единственное суждение Гиппократа, которому следовали не только на словах, – отрицание сверхъестественных причин возникновения заболеваний, но даже эти древние костыли, в конце концов, утратили свое обветшалое обаяние.
Вместе с растущей Римской империей развивались теоретические доктрины различных школ. К середине второго века, каждый молодой человек, начинавший обучение врачебному искусству, сталкивался с обескураживающим множеством теорий. Возможно, разнообразие древнегреческих философских течений – стоицизм, неоплатонизм, пифагорейство, перипатетизм, эпикурианство – послужило моделью для создания разномастных медицинских школ: догматиков, методистов, эмпириков, пневматиков и эклектиков. Их междоусобные публичные дискуссии сопровождались нарастающей сложностью формулировок тезисов, приводимых в подтверждение своей позиции. Таким образом, они подготовили сцену для появления логиков, задачей которых было извлечь все истинное из каждой системы и вернуть медицину назад, на путь регулярного непосредственного наблюдения. Именно эту роль сыграл Гален.
Наилучшим образом вклад Галена в историю медицины описал мой коллега в мимолетном замечании, сделанным незадолго до того, как эта книга начала вырисовываться. «На самом деле, все началось с Галена, – сказал он, – не правда ли?» Гален представил врачам анатомическую концепцию болезней, интеллектуальную систему, в основе которой лежала доктрина о том, что представление о заболевании должно базироваться на доскональном знании структуры тела. До недавнего времени все успехи медицинской науки были результатом все более ясного понимания строения человеческого организма и способов функционирования каждого органа в здоровом состоянии и во время болезни.
Привлекательность описания заслуг римского ученого выражением «все началось с Галена» зависит только от оценки того, что именно с него началось. Речь идет об основополагающем принципе: врач может должным образом вылечить болезнь, только если он понимает, как работает организм и каким образом болезнь нарушает его функции. Чтобы оценить состояние пациента, врачу требуется подробное знание внутреннего строения тела, то есть анатомии, и функций всех органов, иными словами – физиологии. Для современных людей этот принцип настолько очевиден, что кажется непостижимым, что его не всегда понимали и принимали. То же самое можно сказать и о циркуляции крови, нагнетании крови сердцем и того факта, что мы думаем нашим мозгом. Все это настолько легко доказуемо, что мы не можем себе представить времена, когда мужчины и женщины, обладающие интеллектом, не знали об этом. Но представления о болезнях в обществе являются следствием уровня культуры, а не интеллектуальных возможностей людей. Современный западный человек предпочитает объяснять явления природы с помощью науки, что предполагает использование не только наблюдения, но и проведение эксперимента с фиксацией полученных данных; при этом он резонно отказывается признавать какие-либо аргументы, которые не поддаются проверке пятью чувствами. Совершенствование научного метода заняло две с половиной тысячи лет, и медицина стала применять его во всей полноте, только когда Гален начал создавать свои сочинения.
Предшественники Галена считали, что знание анатомии необходимо лишь в самом общем смысле. Он осознавал, насколько абсурдно оставаться в таком плачевном состоянии невежества, и посвятил свою жизнь патологоанатомическим исследованиям, экспериментам и демонстрации формы и функций, которые он считал образцом совершенной работы Бога. Веря как Аристотель, что «природа ничего не делает напрасно», он хотел доказать, что каждая структура выполняет конкретную функцию, потребность в которой и является причиной существования данной структуры. Таким образом, из всех его многочисленных сочинений самым известным является книга «О назначении частей человеческого тела» или «Использование частей тела». В ней он хотел показать, как Бог, словами вышеупомянутой книги, «показал Его благость в мудром обеспечении всем необходимым для счастья всех Его созданий». Исследования Галена в области анатомии и физиологии проложили путь к новому пониманию тела и тому, как оно заболевает. Возможно, это он, а не Гиппократ, заслуживает титула отца медицины.
В крайнем северо-западном углу Малой Азии, в пятнадцати милях от Эгейского моря вглубь страны, вдоль зеленой долины реки Каик расположен процветающий город Пергам, небольшой шумный островок греческой культуры и римского права. В ранние времена между библиотеками Пергама и Александрии была такая конкуренция, что один из Птолемеев попытался воспрепятствовать росту первой, запрещая экспорт папируса. Тогда ученые Пергама начали использовать кожу животных, которую стали называть пергаментной бумагой (charta pergamena), или пергаментом (pergamentum), от которого произошло наше слово «бумага» (parchment). Хотя бумага была менее пригодна для производства свитков, оказалось, что из нее удобно создавать рукописи и книги. Вот почему, в конечном итоге, именно эта форма получила дальнейшее развитие. Так, в городе Пергам, руины которого сегодня можно увидеть в турецком городе Бергамо, появились на свет пергамент, книга и в 130 году Гален.
Несмотря на то что Пергам сам по себе был прекрасным примером эллинистической общины, весь римский мир к тому времени настолько уподобился таким сообществам, что глубокое знание греческого языка, литературы и философии были необходимы для ученых и деятелей культуры. Все научные работы было принято писать на греческом, так как вся наука тех дней развивалась на основе работ греческих мыслителей, а Рим пронизывала атмосфера уникальной эллинской культуры, превосходство которой подтвердила вся жизнь Галена. В более поздние годы он писал с присущей ему прямотой:
Можно ли пренебречь таким приятным для слуха греческим языком, способным так ярко выразить глубочайшие чувства человека, языком, в котором так много изящества и красоты? Вы бы предпочли использовать собственные фигуры речи, которые столь же непригодны, как и уродливы? Намного лучше выучить один, самый лучший язык, чем овладеть шестью сотнями плебейских наречий… Вы не хотите, сэр, учить язык эллинов, что ж, оставайтесь варваром, если хотите!
Итак, 22 сентября 130 года родился Гален в семье интеллигентного, очень успешного архитектора и землевладельца Никона, в неповторимой греческой атмосфере. Мальчика назвали именем, происходившим от греческого слова galenos, означающего спокойствие и безмятежность – качества, которыми, по словам самого Галена, был щедро наделен его отец, и полностью отсутствовали в характере его матери: «Мне очень повезло, что мой отец был очень спокойным, справедливым, галантным и надежным человеком; моя мать, напротив, была настолько вспыльчивой, что иногда кусала своих горничных. Она болтала без умолку и постоянно ссорилась с отцом, как Ксантиппа с Сократом… и в то время как он никогда не раздражался всерьез, она задыхалась от гнева из-за любого пустяка». К сожалению, среди своих современников Гален был известен такими чертами характера, которые были самым неприятным наследием его матери.
К четырнадцати годам Никон обучил Галена литературе, грамматике, арифметике, геометрии и основам философии, а также передал ему знания, необходимые для успешного управления семейной фермой. Когда Галену исполнилось пятнадцать, отец отправил его на три года изучать философии всех ведущих систем того времени. Никон не хотел, чтобы его сын выбрал одну из сект, скорее наоборот, он надеялся, что юноша поймет, как важно сохранять независимость от всех подобных сообществ. Гален навсегда запомнил и часто цитировал совет своего отца. На протяжении всей своей жизни он избегал ситуаций, в которых его имя могло бы ассоциироваться с какой-либо философской или медицинской школой, предпочитая идти своим путем и разрабатывать собственные модели.
В это же время у него появилась другая традиция, которой он следовал всю свою жизнь, хотя ее природа была гораздо менее рациональна. Никону, который дал сыну прекрасное образование, чтобы обеспечить ему карьеру на имперской службе, приснился воодушевляющий сон, в котором Асклепий сказал ему, что ему следует отдать юношу в обучение медицине. Никон и Гален серьезно отнеслись к этому совету, в результате чего вскоре после этого события молодой человек начал свое профессиональное образование. Так зародилась хроника противоречий, которые сопровождали Галена на всем его жизненном пути. В возрасте двадцати семи лет ему приснилось, что нужно вскрыть артерию на руке, чтобы вылечить абсцесс брюшной полости; когда ему исполнилось тридцать восемь, сон запретил ему идти на войну под предводительством императора Марка Аврелия; когда ему было сорок три года, сон велел ему завершить незаконченный трактат о строении и функции глаза. На протяжении всей своей врачебной деятельности он время от времени применял методы лечения, открывавшиеся ему во сне. Человек, не верящий в чудеса, никогда не терял детской веры в могущество Асклепия.
Город Пергам был сосредоточением великолепных храмов; возможно, ни Гален, ни Никон не смогли противиться их мистическому очарованию, несмотря на то, что Гиппократ отрицал существование сверхъестественных сил. Есть свидетельства того, что на самом деле Гален считал себя и врачей с острова Кос существами, возведенными в ранг всемогущих богов, с которыми он надеялся однажды встретиться в вечной обители бессмертных. Вероятно, такое поклонение божествам никогда не казалось ему несовместимым с его неверием в чудеса. Если бы он считал свои взгляды противоречивыми, он бы, конечно, никогда не писал о них так открыто в своих сочинениях. Возможно, только на западе в эпоху постпросвещения люди беспокоились о таких несоответствиях, требуя абсолютной приверженности либо атеизму, либо вере, по крайней мере, от других. Похоже, что подобная преданность – это стандарт, который для большинства из нас абсолютно недостижим сегодня.
Гален начал изучать медицину в Пергаме в возрасте семнадцати лет. Спустя четыре года умер его отец, и он ушел из дома, возможно, чтобы не оставаться под одной крышей с матерью. Он посещал лекции и демонстрации в разных центрах обучения медицине, в основном в Смирне и Коринфе. В 152 году он отправился в великую Александрию, где провел пять особенно важных лет своей жизни.
Хотя экспериментальные работы Галена стоят особняком от изысканий других ученых, его талант открывать и описывать ранее неизвестные анатомические структуры ставит его в один ряд с греческими целителями золотого века Александрии. Герофил и Эразистрат, например, препарировали человеческие трупы в третьем веке до н. э., и, возможно, даже некоторых живых осужденных преступников. К несчастью для прогресса науки, период свободных изысканий, когда разрешалось вскрытие умерших людей, был слишком кратким. Римские законы в конце концов наложили запрет на подобную деятельность и заставили и так небольшое количество серьезных анатомов вернуться к изучению животных, со всеми вытекающими из этого ошибками. Тем не менее результаты тех ранних исследований были доступны для изучения в Александрии, и Гален, несомненно, почерпнул из них много знаний о строении человеческого тела. Кроме того, там он мог изучать первый, на сегодня утраченный, всеобъемлющий двадцатитомный трактат по анатомии, написанный в первом веке римским врачом Марином, на которого Гален позже с большим уважением ссылался в своих работах.
По окончании первого этапа обучения в Пергаме образование Галена соответствовало уровню современного аспиранта, продолжающего посещать курсы, даже если он проводит собственные исследования и пишет научные работы. Он работал с некоторыми ведущими врачами своего времени и получал самое лучшее медицинское образование, изучая не только то немногое, что в те годы было известно об анатомии и физиологии, но и овладевая глубокими знаниями теории и практики медицинского наследия Гиппократа, хотя и весьма раздробленного на тот момент.
Во втором веке при поиске причины заболевания косские врачи, как и столетия до этого, обращали внимание на климат, кухню, географическое положение, род занятий, темперамент и влияние каждого этого фактора на баланс четырех гуморов. Тело пациента тщательно обследовали, и, как учили врачи-«гиппократики», внимательно изучали всевозможные выделения организма. Терапия была несколько более агрессивной, чем пять веков назад, хотя нет никаких свидетельств того, что она была более успешной. С большим энтузиазмом начали прописывать больным огромное количество средств растительного и животного происхождения, несмотря на отсутствие доказательств их эффективности.
Что касается теоретических основ, то греки были виталистами: они считали, что живые существа отличаются от неодушевленных предметов, потому что они наделены духовной сущностью, которая и является жизненным принципом. В различных формах концепция витализма сохранялась на протяжении веков, и даже современная молекулярная биология еще не полностью размежевалась с этой доктриной. Древние греки считали, что во вселенной существует неопределенный, неописуемый дух, не имеющий ни субстанции, ни текстуры, которому они дали название «пневма». Согласно этой теории, нас окружает мировая пневма, представляющая собой не совсем воздух; при вдохе она втягивается в легкие, откуда попадает в левую часть сердца, а затем переходит в артерии, пульсация которых возникает в результате их ритмичного расширения; считалось, что артерии, заполнены не кровью, а пневмой. Таким образом жизнь проникает в плоть человека. С другой стороны, полагали, что кровь течет только по венам, чтобы питать части тела, имеющие более выраженные вещественные свойства. Согласно древнегреческим представлениям, основные элементы человеческого тела составляли четыре гумора, возникавшие в результате процесса пищеварения, «врожденное тепло», вырабатываемое в сердце, и пневма, поступающая извне.
К тому времени, когда Гален вернулся в Пергам в 158 году, он был не только профессиональным врачом, глубоко изучившим эту систему, но и известным автором трактатов по анатомии и физиологии. К тому же он, как и «гиппократики», был практикующим хирургом.
После двенадцати лет обучения он владел техникой выполнения трепанации черепа, умел лечить переломы, вывихи и травмы головы. Он зашивал и перевязывал порезы, связывал лигатурой порванные сосуды, удалял ножом или прижигал горячим железом поверхностные карциномы, кисты и полипы, выводил жидкость из груди и живота, вырезал и зашивал различные виды грыж, даже выполнял операции по удалению камней из мочевого пузыря, несмотря на клятву Гиппократа и вопли жертв.
Профессионализм Галена и хорошие отношения с местными жрецами культа Асклепия обеспечили ему хорошую репутацию, поэтому, когда первосвященнику поручили выбрать хирурга для гладиаторов городского Колизея, он назначил на эту должность Галена, который выполнял свои обязанности настолько эффективно, что договор возобновлялся каждый год в течение всего времени, пока он жил в Пергаме. Такое положение давало молодому врачу превосходную возможность для изучения анатомии на живых людях и исследование изменения функций при различных видах травм. Нетрудно представить, что ужасные открытые раны некоторых участников состязаний представляли собой некий вид частичной вивисекции человеческого организма, который был невозможен при любых других обстоятельствах. Биение сердца, мощную пульсацию крупных внутренних кровеносных сосудов, а также змеевидные волны кишечника можно наблюдать у животных, но для врача, который хочет раскрыть секреты человеческого тела, равноценной замены не существует.
К 162 году, однако, Гален решил, что в Пергаме он достиг всего, что было возможно; исполненный амбиций и сознания своих незаурядных способностей, он стремился найти более подходящую арену, где в полной мере мог бы проявить и расширить свои профессиональные возможности. Когда разразилась война между Пергамом и соседней Галатией, он собрал пожитки и отправился в Рим. В возрасте тридцати двух лет он начал свою карьеру в имперском городе.
Рим в то время был великолепным процветающим мегаполисом с миллионом жителей, чьим медицинским нуждам служили около двух тысяч целителей различных школ. В дополнение к пяти основным направлениям – догматикам, методистам, эмпирикам, пневматикам и эклектикам – там были представители менее известных течений, некоторые из которых имели громоздкие названия, такие как фессалоникийские методисты, пневматики Эразистрата и пневматики-эклектики. Кроме того, в городе было приблизительно 150 акушерок, которые принимали роды и лечили женщин, а также около сотни религиозных целителей. Известно, что была, по крайней мере, еще сотня практикующих рабов, которые лечили незначительные болезни членов семей их владельцев. Интересно, что многие из них были евреями, захваченными после неудачного восстания под предводительством Бар-Кохбы в 132 году.
Фортуна с самого начала улыбнулась Галену. По стечению обстоятельств ему быстро представился случай проявить впечатляющие диагностические способности и обрести благосклонность членов верхнего эшелона римского общества. Благодаря превосходному образованию в области литературы и философии он легко подружился с некоторыми из лидеров этих кругов, особенно с философами, которые принимали его как одного из них. В течение первых двух лет пребывания в городе он проводил публичные демонстрации по анатомии, которые оказались популярными сверх его ожиданий. Успешная профессиональная деятельность и новые связи принесли ему известность как среди пациентов, так и среди тех, кого впечатлили его исследовательские и педагогические таланты. Но вскоре появились и завистники.
Медицинское сообщество делилось не только на секты, различными были и уровни подготовки, и способности. Конкурирующие врачи безжалостно оскорбляли друг друга, публично высмеивая противников в самых унизительных выражениях. Гален был талантлив и очень гордился этим. Чем больше были его достижения, тем резче становились поношения в его адрес, и все более скандальными разоблачениями отвечал Гален своим противникам и сектам, к которым они принадлежали. Он беззастенчиво хвалился своими успехами и щедро изливал презрение (хотя часто заслуженное) на головы своих менее удачливых коллег. Это было отвратительно, и ситуацию не спасало то, что многие из его противников не годились ему в подметки.
Галена повсюду окружали враги. Хотя он вращался в литературных кругах Рима и его обожали представители денежной элиты, выплачивая ему высокие гонорары, его выпады в адрес различных сект и их отдельных членов в конечном итоге привели к тому, что ему грозила физическая расправа. Со временем оставаться в Риме ему стало небезопасно. Он поспешил тайно покинуть город и вернулся в Пергам. Некоторые обвиняли Галена в том, что он не так боялся убийства, как быстрого приближения большой эпидемии чумы, которая уже охватила восточную часть империи, и в этом была истинная причина его побега. Это утверждение трудно доказать, так как болезнь, похоже, уже широко распространилась в Александрии к моменту отъезда Галена. Определенно, однако, можно сказать лишь одно. То, что лечащий врач покидает свой пост во время разгула эпидемии, не делает ему чести. История не простила Галену этот побег, хотя его римские покровители встретили врача с радостью, когда он вернулся в город через год.
Приехал Гален назад по приглашению самого императора – Марка Аврелия. Готовилась военная кампания против полчищ маркоманов, которые угрожали с севера, и император «попросил» известного врача сопровождать его армию. Галену не оставалось ничего другого, кроме как отправился навстречу экспедиции в Аквилею зимой 168–169 годов. Однако вновь разразилась чума, и Марк был вынужден вернуться в Рим, взяв Галена с собой. Пока проводилась реорганизация кампании, во сне, который упоминался раньше, врачу явился Асклепий и посоветовал ему остаться в городе. Он смог это сделать, взяв на себя заботу о юном наследнике Коммоде, а после смерти придворного врача вскоре после этого Гален был назначен на эту почетную должность.
Находясь под защитой императора, Гален мог больше не бояться вендетты со стороны своих противников и с 169 года до смерти Марка в 180-м, он занимался важными научными исследованиями. Он мог свободно продолжать свои изыскания и собирать материал для своих манускриптов. Неизвестно, какие отношения у него были с последующими императорами, но в любом случае они, как представляется, были достаточно доверительными. Хотя считается доказанным, что он дожил до 201 года, но где он умер – неизвестно, как и место его жительства в Риме и Пергаме, в котором он провел свои последние годы.
На протяжении всей своей долгой жизни Гален играл в обществе две совершенно разные роли. Рассуждая иногда, как мудрый Сократ, о возвышенной самоотверженности медицины, он утверждал, что идеальный врач должен быть одновременно философом. Эту фразу он использовал в качестве названия для одного из своих небольших сочинений. В своих произведениях он часто обращается к диалогам Платона и наставлениям своего отца, который говорил ему, что «потребны все науки, но еще более потребны мудрость, справедливость, мужество и умеренность, добродетели, которые превозносят все, даже те, у кого их нет».
Во-первых, среди «тех, у кого их нет» был сам Гален. Он был тщеславным, раздражительным, вздорным, нетерпеливым и очень обидчивым. Подражая в мудрости Богу, лишенному зависти, сам он был завистливейшим из людей.
В жажде денег и славы он, кажется, также придерживался двойных стандартов: один выражался в его трудах, а другой в его поступках. В конце жизни он писал:
Правилам, которым меня научил мой отец, я следую по сей день. Я не принадлежу ни к одной секте, хотя изучал все направления с одинаковым жаром и усердием, и как мой отец я иду по жизни без страха перед будущим. Мой отец учил меня презирать мнение других и искать только правду… Также он настаивал на том, что основное назначение личного имущества – это утолить голод, жажду, прикрыть наготу, а все, что останется, следует преобразовать в хорошую работу.
Он описывал, как «делился одеждой с одними, давал еду и оказывал бесплатную медицинскую помощь другим, выплачивал долги третьих». В результате перед читателем представал образ человека, который не стремился к богатству и предпочитал вести жизнь ученого потрепанного аристократа.
Несомненно, что значительную часть доходов Гален тратил на переписчиков для публикаций своих трудов и на покупку книг. Меньше известно о его благотворительности, но нет оснований сомневаться в том, что́ он написал об этом. Однако следует отметить, что Гален всегда получал довольно внушительные доходы и вел при этом простую холостяцкую жизнь. Легко высокопарно декларировать, что деньги не главное в жизни, когда унаследовал от отца приличного размера ферму, приносящую пожизненный доход. Гален писал: «Невозможно одновременно вести бизнес и практиковать такое великое искусство». Он постоянно критиковал тех, кто поступал таким образом, но сам он пользовался наследством, и, кроме того, его практика была в значительной степени связана с благодарными богатыми пациентами. На протяжении многих веков циники подчеркивали, что жизнь философа становится намного приятнее благодаря уверенности в полном животе. Относительно того, что следует быть человеком, «презирающим мнение других», это требование кажется просто возмутительным. Едва ли найдется в истории науки персонаж, в чьих сочинениях столько многословной саморекламы, самодовольства, высокого самомнения, самовосхваления и самого Галена. Он не был ни скромным, ни сдержанным, когда настаивал на своем превосходстве над соперниками, несмотря на некоторые попытки продемонстрировать иногда возвышенное презрение к почестям и одобрению, а подчас философскую отрешенность от таких человеческих слабостей, как стремление к признанию.
Такая критика, хотя и имеет право на существование, ни в коей мере не должна умалять значение достижений Галена; в конце концов, никакие недостатки характера не мешают развитию превосходной ясности ума. Это справедливо и для Галена из Пергама. Склочный, высокомерный, сварливый и зачастую лицемерный, он обладал талантом и прозорливостью, которая позволяла ему, наблюдая за явлениями природы, видеть истину там, где другие лишь строили домыслы. Отвергая догматические понятия различных сект того времени, он проводил свои исследования без тени предубеждения. Именно появление его доктрины позволило преобразовать бытующий раньше философский подход к болезни в экспериментальный. Гиппократ разработал для целителей концепцию, согласно которой медицина – это искусство; а Гален доказал, что это искусство должно опираться на научную истину. Врачи, последователи системы Гиппократа, сделали беспристрастное наблюдение первым правилом клинической медицины; Гален использовал его в своих исследованиях. То, что это правило стали игнорировать после его смерти, возможно, величайший из парадоксов Галена в том смысле, что именно благодаря его неограниченному посмертному влиянию на развитие медицины свобода мысли и экспериментальные изыскания тормозились почти полторы тысячи лет. В шестнадцатом и семнадцатом веках ученые, забывшие об авторе завета, воскресили научный метод познания.
Свою систему Гален строил на основе вскрытий, экспериментов в физиологии, а также на материале клинических наблюдений пациентов. Безусловно, в чем-то он ошибался, потому что он был человек своего времени – грек, для которого философские гипотезы, логичные рассуждения и непредвзятое наблюдение имели одинаковое право на существование. Ученый, который верит, что все структуры и функции предопределены Высшим разумом, не понимает, что в таком случае предрешены и его выводы, согласно логике телеологии, то есть вследствие интерпретации его наблюдений как доказательства существования в природе грандиозного плана. Он не считает себя непоследовательным, заполняя пробелы между изученными понятиями чем-то неизвестным, при условии, что результат раскрывает рациональный план Бога. Отдавая дань уважения этому великому плану, Гален считал его своей огромной силой, хотя на самом деле он оказался его самой большой слабостью.
Гален был просто не способен понять, что, когда дело касалось описания структур и функций человеческого тела, его мыслительные способности не могли заменить ему органы чувств. Для него гипотеза была столь же обоснованной, как очевидный факт, а догадка столь же убедительна, как эксперимент. То, чего он не мог видеть, он воображал, а затем вплетал придуманный образ в тезис о превосходной работе Мастерового, каждое творение которого совершенно и чьи создания наполняются жизнью, когда пневма входит в их тела.