Но заехать у Жени не получилось, она даже позвонить забыла, с головой погрузившись в борьбу за чужое счастье. Женщина, решившая отказаться от ребенка, оказалась вовсе не мерзавкой, а скорее жертвой несчастных обстоятельств. Звали ее Верой, было ей тридцать пять. Работала бедняжка на трех работах, не имела ни образования, ни жилья, зато имела двоих детей от погибшего в аварии пять лет назад мужа. Мальчику было семь, а девочке шесть. Жили они у Вериной свекрови, согласившейся приютить сирот, но не желавшей видеть саму Веру. Вера пахала как проклятая, отдавая практически все заработки свекрови и встречаясь с детьми либо на лестничной клетке, либо на улице. Сама снимала какой-то угол и была на грани отчаяния. Забеременела случайно, впервые за пять лет заведя роман и совершенно потеряв голову. Узнав о беременности, хотела сделать аборт, а герой ее короткого романа отговорил, наобещав золотые горы. И собственную квартиру, и ее детей усыновить, и свадьбу, а потом сбежал, когда Вера была на седьмом месяце и аборт делать было уже поздно.
Теперь Вера целыми днями лежала лицом к стене и выла от отчаяния. Ей кололи успокоительные и грозили выкинуть из роддома. И, наверное, выкинули бы, чтобы прочих рожениц не нервировала, все равно от ребенка отказалась, но тут, на несчастье учреждения, а может и на счастье, нарисовалась Женька, которая принялась добросовестно обличать это «бессердечное чудовище» в облике человека. А от журналистки Потаповой еще никто не уходил. Женьке хватило трех дней, чтобы разобраться, что настоящий монстр не Вера, а ее свекровь, с которой она имела удовольствие побеседовать сквозь дверную щель. А еще она имела серьезный разговор с Вериным семилетним сыном, подкарауленным возле школы, и ее шестилетней дочкой, с которой разговаривала сквозь решетку детсадовской ограды. Дети были запуганы, боялись родную бабусю до обморока, скучали по матери и имели вид несчастный и болезненный. Этот факт заставил Женю плотно взяться за престарелого тирана, и в результате глубинных изысканий и многочисленных консультаций с начальницей местных органов опеки и попечительства, давления на старуху, запугивания, уговоров и требований принять к себе Веру и не лишать детей родной матери, впрочем, совершенно безрезультатных, Женя была вынуждена вставить коротенький сюжет в программу новостей собственного канала, пообещав в дальнейшем более развернутые комментарии с места событий. Гадкая старуха обозлилась еще больше, упиралась и грозилась выкинуть детей на улицу. Женя с начальницей опеки Антониной Ильиничной пошли на опережение и детей у старухи отняли, вместе с Вериной зарплатой. Старуха, поняв, что лишилась регулярного дохода, позеленела от злобы, но в квартиру никого так и не пустила.
Веру из роддома все же выписали, и не одну, а с ребенком, и временно поселили в кризисном центре, туда же перевезли ее детей, отнятых у бабки. Вера устроилась с детьми в центре и была абсолютно счастлива, видимо, наивно надеясь остаться там навсегда. Благотворительные фонды помогли ей собрать приданое для малыша, назначили пособие, плюс социальные службы принялись оформлять на нее полагавшиеся по закону, как матери-одиночке, льготы, о которых несчастная, запуганная, замученная жизнью необразованная Вера даже не догадывалась.
А Женю вдруг посетила светлая, да нет, что там, просто гениальная мысль встретиться с нотариусом, занимавшимся наследственным делом покойного Вериного мужа. А дело-то, оказывается, имелось!
Нотариус крайне удивилась, узнав от Жени, что у покойного имелись жена и дети. Ибо, как стало известно, у Вериного мужа при жизни имелась одна вторая доля собственности в трехкомнатной, ныне принадлежащей целиком его матери, квартире, о которой Вера понятия не имела. Зато понятие имела свекровь, но нагло заявила у нотариуса при оформлении наследства, что ни о каких прочих наследниках имущества сына знать не знает. И все захапала себе, лишив, таким образом, законной доли собственности и невестку, и родных внуков.
К сожалению, срок давности по завещанию вышел, и затребовать свою долю Вера уже никак не могла. Вера не могла, а вот несовершеннолетние сироты могли! И Женя немедленно взялась за дело, она задействовала Володю, заставив его в качестве благотворительности, совершенно безвозмездно взять на себя представление Вериных интересов в суде и прокуратуре. На квартиру мигом наложили арест, органы опеки интересы сирот поддержали. А Женя, чтобы сломить сопротивление старухи и приблизить победу масштабной кампании по борьбе за интересы семьи Сапуновых, такова была Верина фамилия, почти сутки дежурила с оператором Димой возле подъезда Вериной свекрови, останавливая каждого входящего и выходящего из подъезда, рассказывая им трагическую историю матери-одиночки и троих сирот и живописуя деспотизм, подлость и жадность старухи Сапуновой. К вечеру дверь последней квартиры была оплевана особенно эмоциональными согражданами, а сама она боялась нос наружу высунуть, столь враждебно к ней были настроены соседи по подъезду, да что там, к вечеру история стала достоянием целого квартала. А Женя для пущей острастки запустила второй сюжет в новостях.
В итоге старуха капитулировала, добровольно выделила Вере и детям полагающуюся по закону долю наследства, рекомендованная Володей знакомая риелторша помогла быстренько разменять квартиру, и не успела Вера глазом моргнуть, как оказалась с детьми в отдельной, хоть и маленькой, но все же двухкомнатной квартире.
А ведь параллельно с этим Женя провела очередной эфир, готовила следующий, устраивала папу в больницу на обследование, разыскивала отказниц, чьи данные ей предоставила Светлана Игнатьевна, встречалась с Володей, пару раз ходила в театр с Платоном[4] и даже ремонтировала с ним крышу у себя на даче. Точнее, ремонтировал он, а Женя стояла внизу, задрав голову, и время от времени спрашивала, не нужна ли помощь.
С Платоном все было странно. Выбор для себя Женя вроде бы уже сделала. С Володей их связывали по-настоящему близкие отношения. Он был ее мужчиной, он сделал ей предложение, они регулярно встречались. Но вот почему-то с ее родителями он так и не познакомился, хотя она с его сестрой и мамой прекрасно общалась.
А Платон наоборот. Вот уже полгода он за ней терпеливо и галантно ухаживал, бывал у нее дома, еще чаще у ее родителей, и даже на даче. Почему-то так выходило, что за помощью она всегда обращалась к нему. Перевезти холодильник, починить крышу, сходить за компанию в гости или на скучный прием, встретить Женькиных дальних родственников на вокзале и отвезти их к ее родителям. У Володи никогда не находилось времени для подобных мероприятий, он был слишком занят работой. А вот Платон, хотя и был большим начальником, но совершенно не задавался и легко соглашался на все. Причем в начале их знакомства Женя ни о чем таком его не просила, просто так выходило, что он становился случайным свидетелем ее телефонных разговоров и сам предлагал помощь, безвозмездную, ненавязчивую, совершенно бескорыстную. И девушка очень быстро привыкла к тому, что у нее есть Платон, готовый в любую минуту подставить плечо, выручить. И все, что требовалось в ответ от Жени, и даже не требовалось, а с благодарностью принималось, это совместный поход в театр или на концерт, исключительно приличный, с хорошими местами и элегантной публикой, или на выставку, респектабельную, получившую положительные отзывы в прессе.
Жене временами казалось, что она ведет себя с Платоном недопустимо, нечестно, потребительски, бессовестно использует его. И даже несколько раз принимала решение объясниться с ним и больше не морочить человеку голову, даря несбыточные надежды. Но каждый раз происходило какое-то происшествие, отодвигавшее объяснение на неопределенное время. Надо ехать в отпуск, некуда деть кота с попугаем. Послезавтра родители переезжают на дачу, а там насос сломался и никак не найти мастера. И так далее до бесконечности. Стыд и позор, и никакого выхода.
В тот день Женя собиралась заехать к родителям на чай и заодно пригласила в гости Платона. Просто так. Без всяких просьб, чтобы сделать человеку приятное. Идти с пустыми руками было неудобно, к тому же гость был ее, и Женька решила заскочить в «Перекресток» за тортиком. Она как раз вышла из магазина и направлялась к пешеходному переходу, когда буквально столкнулась с Леной Матвеевой. Вид у бывшей одноклассницы был отнюдь не цветущий. От недавнего благостного оптимизма не осталось и следа. Лена здорово похудела, была бледная, волосы кое-как в хвост собраны, под глазами фиолетовые синяки, наверняка не высыпается, тяжело с маленьким ребенком одной справляться.
«Мама отдельно живет, а приходящий муж и отец – тот еще помощник», – сочувственно подумала Женя, но с Леной своими мыслями делиться не стала, а радостно улыбнулась ей навстречу.
– Ленка! Привет! Поздравляю тебя! – бросилась она к Матвеевой с распростертыми объятиями. – Ты извини, что я раньше не позвонила, замоталась совсем. Мне в роддоме сказали, что ты уже родила, и я все позвонить собиралась, поздравить. Ну как вы справляетесь, молоко есть?
– Нет, – сухим, неприязненным голосом проговорила Лена, выбираясь из Женькиных объятий. – И молока нет, и ничего нет.
– На смесях сидите? – сочувственно спросила Женя, пытаясь придумать что-то подходящее случаю, какое-нибудь умное замечание.
– Не сидим. Некому сидеть, – произнесла Лена, отворачиваясь и собираясь уйти.
– В каком смысле? – нахмурилась Женя, понимая, что начинает сердиться. В конце концов, недосып – не оправдание для хамства, и, по большому счету, она вообще может не интересоваться ни кормлением, ни прочими Лениными странностями, и вообще, не она первая возобновила знакомство.
– В том, что малыш умер, – бросила одноклассница ей в ответ, не оборачиваясь, и быстро зашагала прочь.
– То есть как? – ошарашенная ее словами Женя несколько секунд стояла неподвижно, а потом бросилась за Леной вдогонку. Зачем, она и сама не знала. Большинство нормальных, тактичных людей оставили бы несчастную в покое и не стали бы бередить свежую рану, но Женька, видимо, окончательно утратила это прекрасное, высоко ценимое в интеллигентном обществе качество. Потому что, догнав Матвееву, схватила ее под руку и, приноровившись к ее шагу, продолжила тяжелый разговор:
– Лена, что случилась? Как это произошло, когда? Неужели ничего нельзя было сделать?
– Он вскоре после родов умер, – обреченно проговорила одноклассница, даже не пытаясь вырваться, и было непонятно, почему она так покладиста, то ли у нее нет сил избавиться от Женьки, то ли тема уже не причиняет ей острой боли.
– А что случилось, почему? Что врачи сказали? Или роды были тяжелые? – суетливо спрашивала Женька, пытаясь вспомнить все, что знала о процессе деторождения.
– Просто внезапная младенческая смерть, – тем же неприязненным тоном сообщила Лена. – Такое бывает, и никто не знает почему.
– Это тебе в роддоме сказали? – подозрительно уточнила журналистка, готовясь завтра же мчаться в роддом и выяснять диагноз, отдавать под суд, разоблачать и наказывать. Кажется, на почве работы у нее уже начала развиваться мания мирового заговора, или синдром? В общем, что-то патологическое.
– Мне это Дима сказал, он принимал роды, – торопливо проговорила Лена и наконец-то стряхнула с себя Женину руку.
– Дима? – Женя и не думала оставить Матвееву в покое. – А он-то как это перенес? Вы не расстались?
– Нет, – коротко ответила Лена, пятясь от Женьки. – Мне идти надо, – резко бросила она и торопливо, почти бегом рванула в сторону дома.
Догонять ее во второй раз Женя не стала.
Весь вечер она думала о судьбе бывшей одноклассницы и о постигшей ее утрате, даже с родителями и Платоном поделилась. Как-то так получалось, что Женя могла поделиться с ними одними и теми же проблемами, мыслями и чувствами, а вот с Володей все было иначе. Ему она доверяла свои самые сокровенные секреты, но зато часто не рассказывала о повседневных переживаниях. Почему так?
А на следующий день Женю постигло еще одно потрясение. Проходя теперь уже по хорошо знакомому коридору роддома, она стала свидетелем весьма примечательной картины. Дверь уже знакомого Жене кабинета, в котором вел прием доктор Дмитрий Александрович Синельников, кандидат медицинских наук, распахнулась, и высокий симпатичный доктор вышел из кабинета, бережно, почти по-родственному поддерживая под локоток беременную блондинку в голубых кедах и белом просторном платье, примерно на пятом месяце беременности. Девица на вид была не старше Жени и вела себя с ним как со своей собственностью. Сунула доктору в руки сумку, порылась в ней и, тыкая в Синельникова розовеньким пальчиком, дала ему какое-то задание, тот кивал и соглашался. Потом доктор Дмитрий Александрович проводил барышню до лифта, он что-то заботливо ей втолковывал, держа в руках ее объемную сумку, а перед тем как посадить в лифт, осторожно чмокнул в висок и, улыбнувшись, подтолкнул к дверям. Двери закрылись, и доктор, стерев с лица улыбку, рабочим деловым шагом вернулся в кабинет и вежливым, но лишенным излишней теплоты голосом пригласил в кабинет следующую пациентку.
«Вот сволочь! – глядя вслед доктору, недобро улыбнулась Женя. – А у него, оказывается, жена есть, и тоже беременная, вот почему он на Ленке не женился! Сразу с двумя, негодяй, крутил и обеим умудрился ребеночка сделать, только у Ленки сын умер. Повезло поганцу, алименты платить не придется». И Женя рванула вдогонку за докторской женой, дабы открыть той глаза на собственную «неотразимую» половину – пусть знает, с кем живет! Но тут же притормозила.
– Ой!
Что это она делает? Девица-то беременная, не дай бог, еще выкидыш случится, или она с ним развестись решит, и ребенок без отца останется. Может, лучше Лене все рассказать? Женя размышляла, стоя на площадке лестницы. Нет. Той тоже бед хватает, пусть уж лучше они сами разбираются. И Женя, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направилась в архив.
А потом Лена погибла. Точнее, была убита каким-то наркоманом из-за небольшой суммы денег, прямо у себя в подъезде.
И узнала Женя об этом опять-таки случайно.