Глава 4. Золотая осень

А какая после такого знойного лета будет осень? – с тревогой задавал себе вопрос дачник Платон.

Хоть лето и было знойным, но закончилось-то оно дождём! – с надеждой сам себя вопрошал писатель.

И сам себе же поэт неожиданно ответил:

Вот и лето пролетело.

Пролетело вмиг оно.

Завершилось, ясно дело,

Лужей с пеплом у метро.

Да! Подавляюще количество московских отпускников и практически все столичные студенты возвратились в Москву. В электричках и в метро стало тесновато. В иные дни на некоторых станциях в часы пик было просто яблоку негде упасть.

В то же время настоящих яблок, и не только из-за жары, но и из-за тотальной обрезки двух самых больших и плодоносящих яблонь, у Платона было очень мало.

А айвы и дички-груши в этот год не было совсем.

Однако теперь Платон, наконец, решился и купил саженец нормальной, сортовой груши, так как в его саду освободилось подходящее место для её посадки.

Кроме того, агроном Юрий Иванович обещал по весне привить на дикую, но очень крепкую, красивую и даже к месту давно растущую в саду Платона грушу, черенки хороших сортов от груши их бывшего председателя Марии Ивановны.

Так что у давнего любителя жёлтых плодов: дынь, бананов, абрикосов и тем более груш, появилась теперь надежда, когда-нибудь поесть хоть их из собственного сада. И не надо будет при этом вырубать ещё мамой посаженную дико плодоносящую грушу.

Из-за хорошей погоды Платон продолжал поливать огурцы в парнике, которые так и не останавливались в росте. В итоге и получился рекордный урожай.

Из-за затянувшегося дома ремонта он продолжал жить на даче с кошками, но вечерние сумерки уже не позволяли ему долго работать в огороде.

Время за приготовлением ужина и переработкой незначительного количества яблок помогали коротать телевизионные детективные сериалы.

А в самом начале сентября племянник Василий обрадовал своего дядю Платона, сообщив ему, что вся Москва обклеена афишами с информацией о концерте Жана Татляна 9 октября в Кремле.

Через несколько дней и сам его давний почитатель убедился в этом, обнаружив соответствующие афиши в начале и в конце даже такого короткого бульвара, как Яузский.

Вскоре это же сообщение для брата повторила и Анастасия.

А тем временем мастер Пётр вовсю старался с ремонтом в Москве.

Ему пришлось ещё и частично переделать электропроводку на кухне, сделать пороги на лоджию и у входной двери.

Кроме того, много времени у него ушло на крепление плинтусов и размещение в них электропроводов, вырезание по месту и приклеивание по углам стен пластмассовых уголков различных размеров и цветов.

Но, как известно, аппетит приходит во время еды.

Ксения предложила мужу воспользоваться случаем и заодно поменять старую, более чем тридцатилетней давности кухонную мебель.

Предусмотрительный Платон давно просчитал такой вариант и был готов к этому. Он сразу согласился и дал денег.

Согласовав с мужем, Ксения выбрала гарнитур, заказала, оплатила, и тот быстро доставили.

Пётр с удовольствием и быстро собрал новую мебель, повесил шкафы-полки и установил столы-тумбы на новый пол. Ему, правда, пришлось несколько повозиться с креплением навесной мебели, так как стена была неровной, да и слой штукатурки излишне толстым.

Но к концу сентября ремонт в основном был завершён.

Оставшиеся мелкие недоделки и недочёты супруги Кочет решили исправить позже и самостоятельно.

Уж очень Ксении надоело смотреть на работу слишком себя любящего и уважающего, уроженца Украины, Петра.

Тем временем и Платон завершил основные сезонные дела на своей даче. Теперь можно было переезжать с кошками в Москву.

По вечерам после работы все три кошки встречали Платона у калитки.

Вечером они выбегали на улицу и играли в салочки, в основном Тиша с Соней. Но почему-то всё время водил кот. Мелкая и вёрткая Сонечка умудрялась каждый раз ускользнуть из-под его носа.

Платон давно и так крепко сдружился с ними, что те понимали своего доброго и чуткого, потому предсказуемого, хозяина буквально с полуслова, одного взгляда и даже жеста.

Они теперь были для Платона словно закадычные, во всяком случае, точно верные друзья, которые с годами не уходят от него прочь.

А в общении с бывшими школьными и институтскими товарищами и коллегами по прошлой работе Платон не видел никакого смысла. Ворошить прошлое, вспоминать, «скулить о девичьих делах», просто «жевать сопли» – он не любил и не хотел.

Надо жить настоящим и идти вперёд, только вперёд! – искренне считал Платон.

И был прав, по большому счёту!


Со второй недели сентября началось бабье лето.

Оно было не жарким, с переменной облачностью и практически сухим.

Вместе с бабьим летом на Платона нахлынули воспоминания о маме.


И в годовщину её смерти он записал наставление для потомков:

У каждого есть в жизни мать.

Или была она когда-то…

Моё волненье не унять…

Ведь тяжела так их утрата.

Так берегите матерей!

Они всегда за нас страдают.

Они всегда – всё для детей.

Но часто их надежды тают.

Да! Мы надежда матерей!

Что не сбылось – должно в нас сбыться.

И сбыться точно, поскорей.

Иначе же зачем родиться?!

Не забывайте никогда

Тепло и ласковые руки.

Их вспоминайте иногда.

Хотя бы в час…, и в дни разлуки!

В пятницу, 10 сентября, провожали уволившуюся Нону Петровну Барсукову. Совершенно случайно на её проводы, кроме Надежды Сергеевны, собрались только Ноне искренне сочувствующие местные интеллигенты-интеллектуалы Галина Александровна и Платон Петрович.

Вчетвером сели в кабинете Платона. За лёгкой выпивкой и весёлым дружеским разговором время летело незаметно. Темы затронули разные.

Невольно вспомнили и про отсутствующих мужчин:

– «А где твои… двое из ларца?!» – спросила Нона Надежду.

– «Тупой и ещё тупее!» – вполголоса поправил её Платон, вызвав лёгкий смешок Галины Александровны в знак согласия с коллегами.

Не слушая объяснения Надежды, Нона продолжила свою мысль:

– «Гаврила наверно меня ненавидит? Как увидит, так презрительно отворачивается!».

– «Да он вообще надменный, как… негр! Тоже страдает комплексом неполноценности. Хотя выражением морды своего лица всё пытается поднять свою значимость!» – уточнил инженер и человеческих душ.

И в итоге, поддавшись подстроенным недругами обстоятельствам, хоть уже и пенсионерка, но всё ещё красавица, Нона ушла в… вышестоящую организацию, на прощание, пожаловавшись квази подружкам:

– «Меня так вчера продуло, что я простудилась, и у меня из всех дыр потекло! Ха-ха-ха!».

Платон привык, что Нона иногда позволяла себе лишнее, невольно компрометируя этим всех присутствующих и его лично.

Через несколько дней писатель почувствовал, что ему явно не хватает общения с озорницей Ноной. Теперь ему не с кем было перекинуться хоть парой иронично-саркастических фраз по поводу поведения их общих коллег и сослуживцев.

В раздумье об этом он шёл к метро по тротуару. И вдруг! Платон взглянул и обомлел? Впереди шла… жопа! Она даже не шла, а как-то смешно переваливалась в почему-то и для неё тесных, хотя и огромных штанах!?

Да, Нонке тоже бы не помешало сбросить лишние килограммы! Тогда она стала бы стройнее и сексуально привлекательнее! – почему-то мечтательно рассуждал сам с собою Платон.

Да! Человек иногда должен принимать судьбоносные решения в своей жизни! – вдруг вспомнил он и свои давние решения.

Ведь в своё время его отец, Пётр Петрович, часто шутил в разговорах с сыном по поводу затянувшегося увлечения того футболом, по его мнению в ущерб основной учёбе в институте:

– «У отца было три сына: двое умных, а третий… футболист!».

– «Поэтому во мне, как в единственном сыне моего отца, со временем двое умных «сынов» естественно перебороли одного футболиста!» – по этому поводу как-то объяснил он жене.

– «И жизнь твоя вошла в норму!?» – подвела тогда итог Ксения.

– «Да, вошла, но не сразу! Хотя жизнь, а может быть и сам Бог, неоднократно мне подсказывали и намекали на то, что мой путь в жизни другой!» – уточнил Платон, сразу кое-что вспомнив о начале своего основного трудового пути.

Да и неожиданная четвёрка за всеми признанный прекрасный дипломный проект, как потом оказалось, была ему сигналом от Бога, что он пытается заняться не своим делом, что его предназначение в другом, о том, что его путь, на этом, им самим выбранном поприще, будет холостым выстрелом, и чтобы он не строил на счёт этой технической работы по космической и ракетной тематике далеко идущих планов.

Так оно в итоге, спустя три десятка лет, и получилось.

В дальнейшем уже не испытывая никаких иллюзий, Платон прошёл тернистым путём развала великой страны, дорогой крушения некоторых идеалов, целей и жизненных планов, и даже пробы себя в нецивилизованном бизнесе.

А в итоге он нашёл для себя тихую заводь, навсегда порвав с наукой, техникой и бизнесом, из творца материального превратившись в творца духовного, став поэтом и писателем, и совершенно не жалея об этом.

Более того, Платон в этом, теперь весьма любимым им занятии, чувствовал себя истинно свободным, по-настоящему творческим, ни от кого морально и интеллектуально независящим. Он просто самовыражался, как, например, окружающая нас природа.

И она, наконец, выразилась. Погода конца второй декады сентября стала нормой для этого месяца. Листопад набирал силу, засыпая городской асфальт и землю дворов, бульваров, скверов и парков буро-жёлтыми листьями.

В иных местах картина этого была просто величаво-сказочной.

Целенаправленно гуляя по парку усадьбы Кусково, домашний фотохудожник Ксения не смогла пройти и мимо этого факта.



А день осеннего равноденствия, как ни странно, возбудил в сбалансированной душе поэта всплеск новых эмоций, вылившийся на бумагу новым стихотворением о природе, об её флоре и фауне:

Повеяло худым ненастьем.

День съёжился до полу дня.

Я, напоённый лета счастьем,

Жду окончанья сентября,

Когда златой придёт октябрь,

И землю соком напоит.

Ну, а пока идёт сентябрь,

И с бабьим летом, как… пиит.

А, отдышавшись после зноя,

И в предвкушении зимы,

Воспринимаем дождь не ноя,

А лишь, как благо, для души.

Вот кошки ждут, когда их с дачи

Я заберу с собой домой.

В Москву вернусь я… без отдачи,

Как на свидание с женой.

И вот, кончается сентябрь.

Удачным оказался он.

За ним опять спешит октябрь.

В природе он – хамелеон.

Раскрасит всё палитрой цвета –

Буро-зелёные леса…

Не тронет он, пожалуй, где-то,

Лишь голубые небеса.

Да! К счастью, тронуть небеса никому не под силу! – осознал философ.

После последней ночёвки на даче, утром во вторник 28 сентября, по пути на станцию Загорново, Платона неожиданно осенило:

А хорошо, что у власти у нас сейчас Медведев и Путин, а в Москве – Лужков – сильные, крепкие, деловые мужики, знающие, что и как делать!

Но уже днём он неожиданно для себя услышал об отстранении Медведевым Лужкова от власти в Москве, что просто ошарашило не только Платона, но и многих москвичей.

Ну, вот! Опять сглазил! Эти «Невские головастики» теперь уже окончательно достали трудовую московскую пчелу! – сокрушаясь, понял писатель.

Впервые и у Платона Петровича Кочета подорвалось личное доверие к Дмитрию Анатольевичу Медведеву, как и у того к Юрию Михайловичу Лужкову.

И тогда Платон предложил своим знакомым теперь считать 28 сентября Всероссийским Днём выказывания недоверия!

И лишь к концу года из интервью президента он услышал членораздельное объяснение причины этого, и согласился с ним, восстановив в своём сознании высокий президентский рейтинг.

– «Да! Деньги портят людей! Особенно большие деньги… больших и хороших людей!» – невольно вслух для Ксении согласился он с изложенными президентом фактами и приведёнными доводами.

Начался октябрь. Платон теперь жил дома, вечерами периодически сидя за компьютером. Углубляясь в своё творчество, которое просто поглощало его, он полностью отвлекался от всех иных забот и посторонних мыслей.

Но как-то раз от любимого занятия его неожиданно оторвал характерный звук пришедшей SMS-ки. И в очередной раз, устно послав подальше надоевшего оператора, Платон вновь углубился в свои занятия.

За ними он полностью становился самим собой. В эти моменты с него окончательно слетало ещё оставшееся вынужденное, наносное, искусственное, ему ненужное.

И он постепенно, строчка за строчкой, превращался в творца своих идей и мыслей, эмоций и переживаний, просто в ТВОРЦА!

И Платон действительно творил. За компьютером он распечатывал ранее написанные стихи, ещё раз редактируя их. Но текст прозы он набирал сразу, дополняя, подправляя, переделывая, переставляя и переиначивая его.

В общем, он работал серьёзно, причём много, практически все вечера, всё своё свободное, и не только, время. Он просто так привык относиться к своему любимому делу, отдаваться ему без остатка, а то и без оглядки, не тратя силы и время на пустое созерцание, и потребительское восприятие окружающей действительности, воистину, как настоящий творец и созидатель!

К сожалению, многие женщины не видят в своих мужьях проявлений Творца и Созидателя. К ним относилась также и жена Платона Ксения.

Невольно перечитывая свои старые, первые произведения, с целью их редактирования перед изданием, Платон увидел, что за прошедшие шесть лет его мастерство возросло, он стал выражать свои мысли точнее и сочнее.

И, главное, он теперь занимался делом, любимым и, как ему тогда казалось, важным делом – тем, чем он мог плодотворно заниматься с пользой для себя и для других людей.

Платон вдруг вспомнил, что ему ещё с детства было смешно смотреть на разного рода бездельников, в том числе, как ни странно, в частности, на поющих и особенно танцующих людей.

Почему-то в такие моменты он всегда смотрел на них свысока, невольно относясь к ним высокомерно. Хотя уже в молодости и ему самому приходилось часто танцевать, но только исключительно с целью познакомиться и в буквальном смысле тесно пообщаться с девушками.

Как-то одна из его знакомых откровенно созналась ему:

– «Танцы – это повод пообниматься с незнакомым мужчиной!».

Все эти золотые октябрьские дни Платон думал о целесообразности посещения концерта Жана Татляна в Кремле. Его смущало обилие других артистов, указанных в афише. Их вместе с ансамблями набиралось два десятка. Да и на даче дел, как всегда, было много.

Если каждый из них пропоёт хотя бы одну песню, то тогда, сколько же останется петь непосредственно самому Жану Арутюновичу?! – рассуждал раздосадованный поклонник.

А слушать других, да ещё за такие деньги, ему было ни к чему.

Своими сомнениями он делился и с близкими ему людьми, тоже почитателями творчества «Золотого Жана», но те, понимая коллегу, всё же дружно советовали сходить на концерт.

– «Платон Петрович! Но это же бенефис Вашего кумира! Да ещё в Государственном Кремлёвском дворце! Это же праздник! А все дела Вы всё равно не переделаете! А не пойдёте – будете потом жалеть и переживать!» – уговаривала неожиданно для неё засомневавшегося коллегу бывалая интеллигентная москвичка Галина Александровна, тоже хорошо знакомая с творчеством Татляна, любившая и уважавшая его.

Дни шли, и сомнения Платона постепенно стали рассеиваться.

Ладно! Живём ведь один раз! В конце концов, когда ещё мне доведётся его увидеть и услышать вживую? Да и я ведь никуда больше не хожу, пенсионерские деньги попусту не трачу! – начал он сомневаться.

А если я не схожу на концерт Жана Татляна, ведь потом всё время буду сожалеть об этом, ругать себя за малодушие! А дачные дела действительно никуда не денутся! Неравнозначно это! Ладно, пойду! – всё же окончательно решил он.

Седьмого октября Платон на себя и Ксению купил билеты на концерт, решив, что именно в золотую осень ему тем более и следует послушать своего «Золотого Жана», который уже давно, как птица Феникс, возродился из пепла.

И вот, отложив дачные дела, в субботу девятого октября Платон с Ксенией поехали на бенефис Жана Татляна в Государственный Кремлёвский Дворец.

Уже на выходе из метро «Площадь революции» спрашивали лишний билетик.

Давно такого не было! – порадовался Платон за своего кумира.

Народу шло много. Со всех направлений потоки зрителей стекались в Александровский сад и к Троицким воротам Кремля. Но там их ждали заграждения и даже конная милиция.

Платон с Ксенией за счёт манёвренности бывшего футболиста умудрились протиснуться вперёд, обойдя многих вальяжных зрителей, сократив время и расстояние.

Однако в рамке металлоискателя внутри Троицких ворот «железного» Платона ждало очередное разочарование.

Хоть он и переложил весь мыслимый металл из карманов в пакет, но сразу предупредил охрану, что рамка всё равно будет звенеть, даже если он разденется догола.

Так оно в очередной раз и получилось. Не поверивший ему охранник вскоре убедился в устойчивой тенденции, и, дабы не задерживать любопытно нервничающую толпу за спиной бедолаги, пропустил того через ручной металлоискатель, «обнюхав» его телом своим переносным прибором с положительным для Платона результатом.

Поскольку супруги Кочет во многом как всегда из-за женщины в этот раз немного припоздали к запланированному Платоном времени, им не достались ни программка, ни фонарики, ни какие-либо другие возможные сувениры и информационные материалы.

Места оказались в середине балкона, а зал был почти полон.

Платон, конечно, не удивился обилию своих ровесников, но его опять поразило обилие зрителей и всех других возрастов!

И вот волшебное действо началось! И Платон сразу успокоился.

Оказывается, многие песни на своём бенефисе его кумир, под аккомпанемент легендарного Ленинградского джазового коллектива Диксиленд, исполнял дуэтом с заявленными в афише артистами, не забывая и солировать.

Но начался концерт традиционным фильмом о Жане Арутюновиче Татляне, озвученным приятный закадровым голосом Артёма Карапетяна.

Затем Жан Арутюнович спел несколько песен, в том числе дуэтом с Юлией Савичевой, Татьяной Булановой, Тамарой Гвердцители, Ларисой Долиной, Вероникой Агаповой, Армине, Астой, Александром Олешко и Владимиром Маркиным.

На концерте также выступил и его персональный гость – известный итальянский певец Альбано, но спевший дуэтом с Армине.

С группой «Доктор Ватсон» Жан Арутюнович также исполнил «Лучший город Земли», а с ансамблем «Самоцветы» – «Корабли».

Платон заметил, что маэстро иногда стал забывать слова текстов песен. Это было слышно опытному почитателю его таланта.

Иногда это делалось Жаном Арутюновичем специально, заранее обдуманно.

Но иногда чувствовалось доли секундное замешательство.



И тут же маэстро придумывал довольно удачное другое слово, чем вызывал восторг благодарных слушателей. И только всего лишь один раз в соседних строках куплета он вынужден был повториться.

Но больше всего Платону понравилась, неожиданно приятно удивившая его, реакция жены Ксении на выступление его кумира.

Ксения не только фотографировала, но и дольше всех аплодировала, не забывая и кричать «браво»!

Она ещё раз согласилась с мнением мужа о красоте, силе и многообразии голоса его кумира, о его необыкновенном умении дышать во время исполнения песен.

Да и сами песни понравились Ксении.

Платон тоже не бездействовал, записывая на свой диктофон только лишь новые песни своего кумира, коих оказалось три.

Особенно на него произвела впечатление песня «Рай любви» на известную мелодию «Бесамо муче». А прекрасные новые слова к этой всемирно известной музыке были написаны самим Жаном Татляном.

Платон тогда ещё подумал, что оказывается, Жан Арутюнович всё-таки использует новые тексты на старые мелодии!?

А завершил он своё выступление конечно коронным «Русским блюзом».

После окончания концерта Платон с Ксенией встретились в условленном месте у выхода из Дворца со своими свояками: Егором с Варварой и Александром с Наталией.

Вшестером не спеша прогулялись по Александровскому саду и Красной площади до Васильевского спуска.

Лишь вначале пути пожилые мужчины, как собачонки, отметились в знаменитом бесплатном общественном туалете около Исторического музея.

Ксения в основном фотографировала, соскучившиеся по общению женщины без умолку щебетали, а шедшие позади них мужчины прикрывали их тылы неспешным обменом мнениями об увиденном и услышанном, и не только на концерте.

Они давно не были в центре столицы у Кремля. Поэтому восторженно реагировали на обновленные здания и экстерьер Красной площади.

Художник Александр обратил всеобщее внимание на красоту модернизированных и отремонтированных Манежной площади, Александровского сада, Нового здания гостиницы «Москва», Исторического музея, Кремля, Красной площади и Храма Василия Блаженного.

Уже расставаясь, все обратили внимание на необыкновенный пейзаж Красной площади со стороны Васильевского спуска, который Ксения сфотографировала всем на память.

И словно напоминанием им о только что завершившемся концерте Жана Татляна, опять для них сияли «Мои ночные друзья – фонари»!



Распрощавшись, Егор с Варварой свернули на Москворецкую набережную в сторону своей высотки, а остальные пошли по Москворецкому мосту и по большой Ордынке до станции метро «Третьяковская».

Распрощались перед входом на эскалаторы. Пожимая руку, Александр как-то виновато улыбнулся Платону. Ему ведь в этот раз так и не удалось излить душу другу по поводу новых поворотов в их взаимоотношениях с Наталией.

Платон же с Ксенией, довольные друг другом и проведённым вечером, вновь возвращались к своим домашним заботам.

На следующий день символично наступило 10.10.10.

Золотая осень, голубое небо, морозно ночью и жарковато днём, чистый воздух – красота, да и только!

Как никогда в приподнятом настроении Платон работал на даче, пытаясь за одно воскресение всё же выполнить двухдневный план своих работ. И это ему, накануне прекрасно морально отдохнувшему, во многом удавалось.

Но в понедельник, 11 октября, золотая осень вдруг закончилась. Небо заволокла сплошная облачность, стало пасмурно.

Из-за такой погоды у Платона прихватило горло. А причиной того был поход в Кремль с непокрытой головой после её дневного мытья и короткого, из-за задержки Ксенией дома с ремонтом, перерыва перед выходом на улицу.

На следующий день начался сильный листопад. Особенно усердствовал клён со своими жёлтыми, просто густо-золотыми листьями. Но другие деревья оголяться не спешили.

Ещё летом, неожиданно от жары сбросив пожухлую листву, они теперь не торопились с последними листьями, стояли под листвой до конца октября.

И вообще, октябрь в этом году выдался сухой и солнечный. Дожди были редки и мелки. Даже болота, канавы и озерки на даче у Платона так и остались пересохшими.

Ну, надо же? Такого раньше никогда не было! Прям, как мои отношения с Гаврилычем! – подумал писатель.

Ведь его отношения с Гудиным давно стабилизировались на уровне пассивного, исключительного производственного общения.

Окончательно утряслось и с работой Платона. Стабилизировались и все отношения между сотрудниками. Каждый в принципе знал свои плюсы и минусы, свои возможности и манёвры, свой предел.

На фоне этого у Платона появилось свободное время и возможность поработать, как писателю, с архивными и новыми материалами, чем он и не преминул воспользоваться на работе в рабочее время.

Его усидчивые занятия этим на работе лишь периодически прерывались редкими производственными заданиями, обеденным перерывом и лечебной физкультурой.

Во время этой почти получасовой паузы он невольно, через полуподвальное окно, с интересом наблюдал за повадками голубей. Их кормление уже давно полностью взяла на себя хозяйка корма.

Утром или ближе к обеду Надежда Сергеевна брала один или два пакета льняных или овсяных семян, подходила к окну, и через форточку рассыпала их под окном, по-деревенски причитая при этом:

– «У, ти, мои гусеньки! Ваша мамочка пришла, щас вас накормит!».

Голуби со всей округи слетались под окно Платона и своими клювами, как маленькими отбойными молотками, дружно долбили по жестяному подоконнику и бетонному отливу у стены.

Поскольку Надежда не беспокоилась и не задумывалась о последствиях высыпания ею корма как попало, то иногда зёрна оказывались рассыпанными чуть ли не одной кучей, из-за чего многие голуби не могли подойти к корму, и были вынуждены лезть по головам и телам своих сородичей. Из-за этого между ними частенько вспыхивали ссоры, а клевали они просто остервенело, не замечая ничего вокруг.

И как-то раз такое кормление закончилось для голубей трагедией.

Жившая неподалёку пара бездомных чёрных дворняжек, кормящая своё молодое потомство, удачно завершила свою охоту поимкой самого нерасторопного из глубей.

Услышав необычный шум за окном, Платон выглянул в него и увидел чёрного кобеля, лежащего напротив окна на безопасном для себя расстоянии.

Платон всё понял, и доложил об этом начальнице.

А та, в оправдание, успокоила коллегу:

– «Да я этих собак знаю! Их две. Они живут в сарае, где, помнишь, два черепа нашли? Сучка недавно ощенилась, и теперь кормит своих щенят! А я её и всех их иногда сама подкармливаю!» – услышал Платон оправдание любительницы живой природы.

– «Так вроде череп находили один?!» – нарочно перевёл он разговор на другую тему, невольно протягивая несчастно руку моральной помощи.

– «Да, нет! Потом ещё один нашли!» – с удовольствием схватилась она за спасительную соломинку.

Тогда Платон вышел на улицу осмотреть поле брани. Пёс всё также лежал напротив окна, словно выжидая корма и для себя. Его морда напомнила Платону уродливо-злой собачий персонаж одного из мультфильмов.

Пёс вскочил, и на всякий случай попятился от предполагаемой линии человеческого пути к противоположному зданию, как бы совершая «противозенитный манёвр» от возможного нападения.

А-а! Знает собака, чьё мясо съела! – невольно осенило Платона.

Но никаких следов собачей трапезы он пока не обнаружил.

Отчитав псину, он невольно пошёл дальше, и тут увидел в дальнем углу двора, лежащую на газоне, такую же гладкошёрстную чёрную сучку, общипывающую свой деликатес. Подойдя ближе, Платон обратил собачье внимание на себя. Мать-кормилица, совершенно без тени смущения, и, как показалось Платону, даже с довольной улыбочкой на морде, не боясь, посмотрела на него, продолжая разделывать свою добычу.

Ну, что ж с тобой поделаешь! Тебе ведь тоже надо! Такова жизнь! – успокоил себя человек – в конце-то концов, голуби сами виноваты в этом…, или Надька?! – вдруг осенило его.

С тех пор, при появлении малейшей опасности, голуби моментально все разом взлетали, и на карнизах и крышах выжидали ухода своих смертельных врагов. А те иногда даже специально выслеживали птиц, тайком наблюдая за ними из своего укрытия.

Но такую ситуацию очень чётко просчитали, очень часто голубями обижаемые, и с виду простые, знаменитые для Платона московские воробьи.

И однажды он стал свидетелем того, как воробьи просто развели голубей на шухер.

В очередной раз, безуспешно пытаясь пролезть к зёрнам через многочисленные, трущиеся перьями друг о друга, голубиные тушки, один из них – видимо самый бывалый – как-то уж очень быстро сориентировался, и резко влетел, будто бы из-за опасности. Его примеру сначала последовали лишь отдельные из сородичей, да пара дурных, опущенных стаей голубей, пытавшихся наклеваться на отшибе. Однако пока номер не прошёл.

Но буквально через пару минут разом резко взлетевшие, теперь уже все воробьи, моментально подняли и всю глубинную стаю. От испуга, те рванули аж на крыши ближайших домов.

Воробьи же, всей стаей красиво совершив большой вираж, опустились на освободившееся место под окном, и вдоволь наклевались долгожданных льняных зёрен.

Наблюдая за находчивыми воробьями, Платон поначалу даже подумал, что один из них, по жадности, подавился зерном. Он встал на задние лапки, выпрямился, и мелко трясся, словно задыхаясь. Другой же воробей пытался клювом не то вытащить зерно, не то его, относительно большое, получше развернуть в воробьином зеве. Рядом стоял ещё один воробей, тоже пытавшийся хоть чем-то помочь бедняге.

Не в силах помочь несчастным птахам, Платон с интересом наблюдал, чем же всё это закончится. Вскоре картина повторилась и рядом, с другим воробьём, потом с третьим.

Присмотревшись, Платон обратил внимание, что раскрывающие клювы воробьи все одинаковы по размерам и раскраске и отличаются от остальных.

А когда он увидел, как один воробей пытается засунуть зёрнышко в широко открытый клюв другого, чуть ли не с головой залезая туда, а тот, моментально проглотив пищу, снова слишком широко открывает клюв, забавно дрожа при этом, то сразу всё понял.

Это воробьиные родители так начали кормить своих вылетевших из гнезда переросших детёнышей!

Надо же! Какие воробьи оказывается умные? Недаром мой отец их любил и уважал! Наверно знал за что?! – решил не состоявшийся юннат.

Однако скоро голуби вернулись и быстро восстановили свою справедливость.

Со временем один голубь, за крутой нрав окрещённый Платоном «Паханом», выделился среди других.

Во время кормления он отгонял чужих и слишком настырных голубей, заклёвывая их, а в остальное время дежурил, сидя на открытой форточке, или на карнизах соседнего дома, первым давая знак своим сородичам на начало приёма пищи.

В ожидании своей кормилицы обычно один или два голубя дежурили у окна. И как только Надежда появлялась, эти разведчики, увидев её через стекло, превращались в попрошаек, начиная легонько долбить клювами по стеклу, выпрашивая корм.

Иногда они обнаруживали свою кормилицу ещё на улице, сразу слетаясь к окну, невольно давая Платону знак, что его начальница уже на подходе.

А в случаях задержки Надежды утром, некоторые из голубей не стеснялись запрыгивать через практически всегда открытую форточку к Платону в помещение, выпрашивая корм уже и у него самого.

Однажды, залетевший к нему большой, старый голубь поначалу вообще повёл себя слишком смело, а то и нагло. Уже после кормления, он сначала впрыгнул через форточку и ячейку металлической решётки в цех, потом прошёл пешком по кафельному полу кабинета Платона, и далее через открытые двери проследовал по коридору к кабинету Надежды.

Платону даже пришлось открыть ему дверь в кабинет кормилицы. Та от радости аж всплеснула руками, а глазастый Алексей разглядел отсутствие некоторых пальцев на одной из лапок гостя.

Поймав его и поняв, что он больной и у него ещё повреждено и крыло, совместно решили оставить птицу на ночёвку в цехе.

На следующий день, как только Платон открыл дверь из своего кабинета в цех, заждавшийся голубь впорхнул в его помещение и сел на его стол, совершенно не боясь его. Чуть поворачивая голову, он ходил по столу, искоса поглядывая на хозяина, словно что-то прося у него.

Поздно пришедшая на работу Надежда, бесцеремонно рассыпала немного семян непосредственно и на обеденный стол Платона. Голубь принялся клевать, не забыв и несколько раз опорожниться на стол и бумаги хозяина, чем вызвал очередное его возмущение неотёсанной деревенщиной.

Чуть позже ему пришлось салфеткой подтереть за настырным гостем, и выпроводить того в цех, закрыв за ним дверь.

Следующее посещение голубя бывшим ветеринаром закончилось обнаружением на лапке птицы обрывка толстой нитки. Надежда чуть ли не расплакалась, несколько раз при Платоне злостно обругав неизвестного злоумышленника, словно это был сам Платон.

Тогда тот предложил немедленно сделать операцию несчастному, сразу включив весь яркий свет в тёмном цехе:

– «А-а! Вот что он нас просил! Теперь понятно! Всё сходится!».

– «Да, точно! Давай сделаем!» – сразу согласилась биолог по образованию, проследовав к себе в кабинет за ножницами и салфетками.

Платон свободно взял бедолагу руками в хлопчатобумажных перчатках, ладонями зажав его крылья, и немного перевернув голубя кверху брюхом, стал держать того над высокой и потому удобной для операции тумбой.

Надежда очень точно нашла нужное место на лапке голубя, быстро надрезав толстую нитку на ней. Та сразу и отвалилась с остатками кожного покрова лапки.

Об этой истории Платон вечером рассказал жене, но тут же был Ксенией напуган:

– «Да Вы что? А вдруг он болен орнитозом? В этом году из-за жары много глубей заболело и поумирало! Неужто Надька об этом не знает? Они ведь человеку эту болезнь могут даже на летý передать! А когда её симптомы проявляются, то, оказывается, что лечить-то уже поздно, и летальный исход неизбежен! Ну, Надька Ваша и дура!».

– «Да! Летательный исход нам не нужен! Завтра её обрадую!» – внутренне содрогнувшись, вслух отшутился Платон.

На следующий день он довёл информацию жены до своей начальницы.

Та тоже испугалась, но больше всех не хотел умирать Гудин. Когда Надежда отъехала, он с криком ужаса чуть ли не влетел к Платону:

– «Да ну её на фиг, эту нашу Надьку с её голубями! Выбрасывай его скорее на улицу! Пусть собаки съедят! И чтобы духу его тут больше не было! Попроси уборщицу здесь всё помыть и продезинфицировать! И больше сам не корми голубей! Ещё из-за них и Надьки тут подыхать!».

– «Да я уж его выбросил! А ты сам ей об этом скажи, когда придёт!».

Платон сразу утром, после доклада начальнице получив от неё карт-бланш, посадил бедолагу через решётку на форточку, с которой тот, к счастью, сам спрыгнул на улицу.

Он тут же доложил об этом Надежде, которая с возгласом облегчения пыталась очистить и свою совесть:

– «Ну, слава Богу! Мы его и так спасли и вылечили!» – начала она было оправдывать своё предательство.

– «Как говориться, подобрали, обогрели и… обобрали!» – пытался Платон шуткой сначала не дать ей этого почувствовать.

– «Да ну, тебя! Скажешь тоже! Ведь голуби не могут жить без стаи! Ему с ними будет лучше!» – продолжала очищать свою совесть Надежда.

– «Так он же летать не может?!» – удивился такой логике Алексей.

– «Может! Ещё как может! Вон он как запрыгивал к Платону на стол!» – попыталась оправдаться начальница, будто бы уличённая подчинёнными в чёрствости.

– «Да, да! Он даже через форточку сам с радостью сиганул!» – попытался выручить Надежду Платон, заодно пытаясь оправдать и себя.

– «Да отмучится он быстрее! Собаки съедят!» – выдал сокровенное, и добавил перца во всеобщее обсуждение, Иван Гаврилович.

И уже к концу дня их опасения в принципе подтвердились. Переходя двор, голубь погиб под колёсами отъезжающей машины.

От такой новости от Алексея Надежда Сергеевна не выдержала, и убежала на второй этаж поплакать.

– «Да-а! А курицы тоже бывают кандидатами наук!?» – сокрушённо бросил вслед скрывшейся Иван Гаврилович.

– «Да, ладно!» – оборвал того Алексей.

Но жизнь шла своим чередом.

В метро периодически молодые нищие козлики перескакивали через турникеты, а состоявшиеся по жизни и успешные в жизни самодовольные пожилые, даже старые, козлы своим самолюбованием иногда тормозили толпу при входе на эскалатор.

Да! У каждого в жизни своё место, свой черёд! – сам себе мудро заметил писатель. Но Платон был оптимистом и никогда не унывал. А жизнь брала своё!

Заканчивался золотой октябрь – середина золотой осени!

Ну, как можно унывать, даже осенью, когда кругом такая красота?! – рассуждал поэт, тут же записывая:

Прохладный солнечный октябрь.

Шуршит опавшая листва.

И с голубого небосвода

Светило смотрит на меня.

От Солнца я, невольно жмурясь,

Вокруг себя бросаю взгляд.

И, красотой вокруг любуясь,

Пишу я строчки невпопад.

Прошёл Покровским вот бульваром.

Дошёл до Чистых я прудов.

Здесь хлопоты людей недаром:

Мой город и к зиме готов.

В пруду ещё ночуют утки.

Фонтаны (там, где аист) бьют.

Пройдут всего возможно сутки,

И их к зиме уже запрут.

С газонов всех листву убрали.

И на скамьях уж не сидят.

Но ходят по бульвару пары.

Прохожие на них глядят.

И вспоминают здесь былое,

Как сами были молоды.

Да! Было время! И какое?!

Вдвоём гуляли у воды.

Стихи друг другу тут читали,

И целовались до утра.

С компанией своей гуляли,

Но только редко, иногда.

Проходят дни, проходят годы,

Проходят целые века.

Но, презирая все невзгоды,

Любовь здесь будет навсегда!

И «Чистые пруды» навеки

Пребудут символом любви!

За чистоту люблю я… реки!

Люблю златые октябри!

Да! Платон любил их, впрочем, как и многое другое! Он вообще ко всем людям, их словам, делам и поступкам всегда относился с теоретическим пониманием; ко всему в жизни происходящему относился сугубо практически, с аналитически философским спокойствием; в общем, всегда был добрым и любвеобильным человеком.

Даже по отношению к своей сестре – лицемерной богомолке Анастасии он был терпим.

В телефонном разговоре она как-то удивила Платона. На вопрос своей знакомой, не скучно ли Насте жить одной в двухкомнатной квартире, та с достоинством ответила:

– «Ну, что ты?! Мне одной хорошо, причём всегда! Никто не мешает, никто с тобой не спорит, не расстраивает тебя! Да ведь и духовно богатому человеку никогда не бывает скучно с самим собой!».

– «Да уж! Вариться в собственном соку тебе лучше – всегда можно спокойно поговорить с умным человеком!» – в ответ тогда съязвил Платон.

А ведь и мне частенько тоже приходиться вариться в собственном соку! – не без самоиронии подумал Платон – Вон, когда сочиняешь и пишешь, то практически не с кем и посоветоваться-то!

И он снова сел за очередную свою «нетленку», на это раз про текущий ноябрь:

Смахнув листву с деревьев, осень,

Когда всю силу набрала,

Местами снегом сделав проседь,

С собой к зиме нас позвала.

Мы ж не торопимся к заносам.

И не торопится она.

Пока зиму оставив с носом,

Вершит осенние дела.

Средь дымку – Солнца лишь каёмка.

И в инее с утра трава.

На крышах – белая позёмка.

На лужах днём не видно льда.

Течёт ноябрьская осень.

Текут, как дни, мои года.

Уж седина сменила проседь.

Готовиться к зиме пора.

Любую я люблю погоду!

Люблю я все свои года!

На мельницу не лью я воду

Судьбы-злодейки никогда.

А подчиняюсь только зову.

Да! Зову сердца своего!

Вершу судьбы своей основу –

Основу кредо моего.

И в ноябре работать можно.

И даже в зимнем декабре.

Спокойно, только осторожно,

На радость людям и себе!

А планы…. Это грандиозно!

Успеть бы сделать все дела!?

И делать их совсем не поздно!

А, как их сделаю, тогда…

Творческой, да и не только, плодовитости Платона можно было позавидовать, его энергичности тоже.

И совсем понятно, что одно органически дополняло другое.

Энергия давала возможность для творчества и созидания нового, а это, им созданное новое, в свою очередь вселяло в него новый заряд сил и эмоций, наполняло положительной энергией, продолжая это квази круговое движение по спирали вверх.

И автору, конечно, было интересно, насколько его хватит, на какой объём рассчитан его творческий потенциал, в конце концов, сколько ему ещё суждено прожить?

И выполняя волю своего древнего прародителя – УЧИТЕЛЯ – он продолжал постоянно работать, часто творить, и иногда учить.

И это у него часто получалось.

Хотя Платон никогда не читал Надежде курс лекций по правилам культурного поведения и общения, и даже не выказывал ей своих претензий по поводу различных проявлений хамства и нарушений этикета с её стороны, а также несоблюдения ею правил русского языка, – он стал замечать, что Надежда постепенно стала в чём-то исправляться. А то даже и прогрессировать в этом.

Она, например, перестала огрызаться на сотрудников:

– «Ты, что, дурак?!».

По-видимому, произошли и другие, сразу незаметные в её поведении, изменения.

Произошли они и в поведении Ивана Гавриловича Гудина по отношению к Платону Петровичу Кочету.

Со своими шуточками он стал теперь опять частенько апеллировать непосредственно к Платону Петровичу, с удовольствием выслушивая и его комментарии.

А иной раз, услышав очередную шутку коллеги, он сразу принимался творчески, но иногда неуклюже, допуская литературные ляпы, развивать её.

В такие моменты Платон вполголоса ненавязчиво поправлял коллегу. Но иногда нарочно оставлял квази интеллигента на всеобщее посмешище.

Как всегда, во время очередной перегрузки большого количества коробок с льняным маслом с чкаловской машины на минскую, без умолку громко, как сорока, трещавший Иван Гаврилович, на этот раз споткнулся о валявшуюся в кузове картонку, и, чуть не выронив коробку, от усердия издал специфический звук.

– «В здоровом теле – здоровый… пук!» – тут же нашёлся он.

– «Во всём виноваты неровные дороги!» – предусмотрительно поддержал старика Платон.

Благодарно посмотрев на того, Гудин сразу нашёлся, тут же заметив про плохие дороги, периодически подвозившему груз на своей машине, Алексею Ляпунову:

– «Лёш! Ты теперь смотри коробки осторожней вози на своей машине! Там ведь кругом «выебоены»!».

Не поняв причину усилившегося смеха окружающих, Иван Гаврилович продолжал шутить, как ни в чём не бывало.

Со временем, перейдя на тему их начальницы, он заметил Ляпунову, что надо бы у неё взять денег на «Маршрутку». Но это предложение хапуги не нашло поддержки у правильного Алексея.

– «Не забывай! Курочка клюёт по зёрнышку!» – объяснил старый свою мудрость молодому.

– «А наш петушок клюёт по два!» – ему же уточнил почти на ухо, проходивший мимо Платон.

После обеда, частично делясь происшедшим при перегрузке с Надеждой, он вдруг услышал от неё неожиданное:

– «У Ивана Гавриловича есть ораторские способности!».

– «Возможно?! Но только если они от слова орать!» – уточнил находчивый Платон.

– «Ему бы на телевидении выступать!» – не успела среагировать на слова коллеги Надежда.

– «В сериалах в роли пахана?!» – и тут сориентировался Платон.

А по телевидению россиян по-прежнему пичкали уголовными сериалами. А принцип был прост – чем больше трупов, тем выше рейтинг!

Тем оно исподволь приучало зрителей к мысли, что убийство человека – это так просто! Оно примерно аналогично трамвайному хамству!

Такое, или подобное хамство Платон не раз наблюдал и непосредственно с телеэкранов.

Так посмотрев по телевизору передачу «Реальная политика» с Никитой Михалковым, в которой тот посадил в лужу беспардонно навязчивого журналиста Андрея Колесникова, но уважительно ответил на все вопросы ведущей Тины Канделаки, Платон придумал свой сценарий.

Свою интермедию он озвучил в кругу родственников при очередной их встрече в высотке на Котельнической, состоявшейся по случаю, в основном, повсеместного успешного завершения очередного дачного сезона.

– «Никита Сергеевич, а что Вы лично любите в искусстве, хотя бы в изобразительном, а что нет?!» – начал Андрей Колесников.

– «Я люблю картины Шишкина! Их смотришь… и как будто в настоящем лесу находишься! Я ведь человек реальной жизни, реалист! А не люблю я, например, импрессионистов! Мне абсолютно наплевать, что им поутру с бодуна почудилось, показалось, в каком они встали настроении, и встали ли вообще! Ведь в нашей жизни главное – это вовремя встать! И в этом ведь вся суть! Художник должен показать, как Вы утром мучаетесь, преодолеваете себя! Но встаёте! Проявляете волю! Понимаете, Вы всё же вста…» – тут Никита Сергеевич в чём-то засомневался, и обратился к Александру Артёмовичу Адабашьяну.

– «Саш! Адабашьян! Саша, подойди сюда! Скажи, пожалуйста, как лучше: Вы встаёте, или… у Вас встаёт, гы-гы-гы!?».

– «Хм? Так конечно оно лучше, когда у Вас встаёт, Никита Сергеевич!».

– «Вот, видите, что народ думает и говорит?! И понимаете, какая штука? Ведь если человек стоит, – Никита Сергеевич показал поднятую вверх, согнутую в локте руку – то он сильный, он всё может! И в этом как раз и заключается великий смысл жизни, в конце то концов!».

Но тут в рассказ Платона вмешалась Варвара со своим комментарием:

– «Да моя подружка училась с Никитой в одном классе! И ничего особенного он в то время собой не представлял – был обычным гонористым шалопаем – сынком известного отца! Это уж потом, когда он стал взрослым, жизнь заставила его играть по своим правилам. Он стал заботиться о том, как выглядит, что говорит, как воздействует на людей! То есть, он стал гражданином, а не сыном!».

В последнюю дачную субботу, 20 ноября, синоптики обещали днём до 8 градусов тепла, но было всего +3. Через пару часов стало уже + 2. Платон заметил, что взвесь из мелких капель превратилась в редкие, но заметные глазу, капли. Значит, скоро они превратятся в снег! И действительно, после обеда, после 15 часов, на улице Платона ждал пока не сплошной снежный покров из мокрого снега. В этот день он успел закончить уборку последних опавших листьев и завершить дачный сезон в Загорново. А в воскресенье он закончил и гаражный, отключив на зиму аккумулятор.

Вечером они с Ксенией отметили окончание удачного на выполненные планы и работы дачного сезона 2010 года. Впереди их семью ждало очередное зимовье. А Платона вдобавок ещё и с лыжами, незначительными, завершающими ремонт, работами, поэтическим и писательским творчеством!

А в понедельник 29 ноября, наконец, ударил 15-и градусный мороз, в ночь выпал снег, и началась зима. И эти зимние мотивы опять настроили поэта и писателя на лирический лад.

Загрузка...