Глава 4
Мы с Греем вернулись в хижину. Сводный брат зашел первым, исчезнув из виду на пару минут. До меня донеслось тихое бормотание, а после на пороге вновь появился Грей. Он кивнул мне, и я последовал внутрь.
Бин, Курт, Ричи, Роланд и Гуннар сидели за грубым деревянным столом, на котором стояли бутылки с пивом. Парни проследили за мной взглядом, когда я опустился на свободный стул.
– У тебя есть яйца, раз ты пришел сюда после того, что сделал. А я думал, принцесса Витиелло крепко держит тебя за них, – сказал Бин, усмехнувшись и продемонстрировав черноту на месте отсутствующего переднего зуба.
Эрл выбил его и запретил Бину вставлять новый. Он должен был оставить щель как напоминание. Вскоре после этого, примерно два года назад, Бин стал «Кочевником», хоть и навещал нас.
– Она делает так в особых случаях, – ответил я, пожав плечами.
– Ты уверен, что она их не отрезала? – спросил Ричи.
Я указал на бутылку пива.
– Могу я взять? Бредовый разговор пробуждает желание выпить.
Гуннар подавил ухмылку и протянул мне бутылку.
– Продолжай. Но мы оба знаем, что ты здесь не ради любезностей и восстановления старых отношений, верно, Мэд?
– Хочу кое-что прояснить: я не имею ничего против вас. Я не охочусь за вашими головами, но при условии, что и вы не охотитесь за моей или Марселлы. Если вы не собираетесь причинить боль моей женщине, то я, мать вашу, вас не трону.
Ричи грохнул бутылкой об стол.
– Шестеро против одного, Мэд. У тебя стальные яйца, раз считаешь, что выживешь, если пойдешь против нас. У тебя даже нет оружия.
– С тобой я справлюсь. В последние несколько лет большинство из вас просто бездельничали. – Я замолчал: не был настолько самоуверен, чтобы думать, что сумею одолеть их всех сразу. – И кто сказал, что я один? Теперь я работаю с мафией, не забывайте.
Роланд усмехнулся.
– Похоже, кто-то из итальянцев жаждет твоей смерти, Мэд. Сомневаюсь, что ты выбрал правильную сторону.
– И кто же? По слухам, ты говорил с людьми, которые хотят моей смерти.
– Не я, Мэд. Я стараюсь избегать людей Витиелло.
Гуннар косо взглянул на свою бутылку. Я прищурился.
– Это был ты?
Он вздохнул.
– Я столкнулся с тем мальчишкой-переростком примерно спустя пару дней после побега. Я еще был не в себе и достаточно глуп, чтобы спрятаться на одном из наших старых складов. Удар по голове сбил меня с толку.
– Мальчишка-переросток? Ты имеешь в виду Амо?
Гуннар кивнул.
– Ага. Пацан догнал меня вместе с другим парнем, и я был уверен, что они тут же меня прикончат, но гаденыш… в общем, Амо рассказал мне, что ты убил Эрла и теперь охотишься за другими членами «Тартара».
– И тебе нечем было больше заняться, кроме как распространять информацию?
Гуннар впился в меня взглядом.
– Ты ведь не надеялся на мою преданность? Я был чертовски зол в первые дни, когда у меня болела башка, и я не знал, что ты позаботился о Грее, раз он выбрался оттуда живым. Я рассказал лишь одному или двум парням, а они, видимо, разболтали остальным. Но я не удивлюсь, если мальчишка Витиелло сообщил новости еще нескольким байкерам. Похоже, он точит на тебя зуб.
– Вероятно, ему не нравится мысль о том, как ты погружаешь свой уродливый член в рот и киску его сестры, – сказал Бин, ухмыляясь.
Я ударил его. Он вскрикнул и зажал рот. На меня сразу же направили несколько пистолетов.
Я поднял ладони.
– Не смейте оскорблять мою женщину.
Роланд покачал головой.
– Ты пытаешься сделать невозможное возможным, Мэд. Я дам тебе совет: беги от Витиелло, пока еще способен. Лучше жить с воспоминаниями о нескольких ночах с избалованной принцессой, чем умереть в тот момент, когда она потеряет к тебе интерес.
Все кивнули.
– Я пришел сюда не за советом по поводу отношений, особенно от вас, ребята. Мне требовалась информация, и я ее получил, спасибо. – Я встал. – Вы собираетесь восстанавливать «Тартар»?
Роланд и Гуннар переглянулись.
– Как только найдем президента.
Грей открыл было рот, но тут же закрыл, скрестив руки на груди.
– Удачи, – добавил я напоследок. – Мне пора возвращаться.
– К итальянцам? – насмешливо спросил Бин.
– К своей женщине.
Я сжал плечо Грея.
– Позвони мне, если понадобится помощь, хорошо?
Грей встретился со мной взглядом и кивнул. Я надеялся, что брат примет мою поддержку.
– И навещай маму время от времени. Она волнуется.
Гуннар встал и последовал за мной.
Мы вышли из хижины.
– Сейчас у тебя больше врагов, чем друзей, Мэд. Убедись, что знаешь, кто есть кто. Ты принадлежишь этому месту. Наверное, у тебя не займет много времени, чтобы все осознать. Благодаря такому умному лидеру, как ты, мы могли бы восстановить то, что уничтожено.
Я натянуто улыбнулся.
– Вы справитесь и без меня. – И я зашагал к байку.
Я не мог отрицать, что, возможно, буду скучать по прежней жизни. По чувству безудержной свободы и братству, которое сложилось в первые годы после моего вступления в ряды членов «Тартара». Я мало что знал о мафии, но тот уклад Семьи, о котором я уже имел представление, вроде бы кишел старомодными традициями и лицемерными правилами.
Я не понимал, смогу ли вписаться в такой мир, но ради Марселлы я попытаюсь.
А сначала, прежде чем думать о работе с кланом, не говоря о том, чтобы попытаться влиться в семью Марселлы, мне надо серьезно поговорить с Амо, мать его, Витиелло.
Чтобы отвлечь меня от случившегося, мама организовала «девичий спа-день». В последний момент она записала нас в любимый салон красоты на маникюр и массаж.
– Скоро все станет как раньше. Ты забудешь о проблемах, – сказала мама с доброй улыбкой.
Но жизнь уже никогда не будет беззаботной, и я не стану прежней. В этот раз мы не вошли в салон через парадный вход, как обычно, а прокрались через служебный – с натянутыми на голову толстовками, как преступницы, дабы избежать любопытных взглядов.
К этому времени пресса уже пронюхала о моем спасении, и поскольку адвокаты отца выпустили лишь короткое заявление без особых подробностей, сплетни стремительно множились. После просочившегося видео, на котором я была обнажена, все в стране заговорили о похищении Марселлы Витиелло.
Никто не смог хранить это в полной секретности, даже папа. И теперь все захотели знать о моем возвращении как можно больше.
Один из телохранителей прогнал папарацци, прятавшегося за мусорными баками, и разбил его несомненно дорогую камеру, а затем швырнул обломки в убегающего репортера. С этим, скорее всего, придется разбираться папиному адвокату.
Когда мы наконец сняли толстовки в спа-салоне, мама ободряюще сжала мою руку. В вестибюле пахло лимоном и мятой – знакомый аромат. Я уже потеряла счет тому, сколько раз мы с мамой проводили здесь «девчачьи дни».
– Рано или поздно пресса забудет о случившемся, Марси. Как и остальные. Они потеряют интерес. Нам просто надо залечь на дно ненадолго.
– То есть спрятаться.
Мама неуверенно посмотрела на меня.
К нам подошла Мэй – одна из сотрудниц. Она приветливо улыбалась, но я уловила любопытство в ее глазах. Она знала о произошедшем.
Забыть случившееся оказалось непросто.
Мне почти удалось расслабиться, пока парикмахер не попросила снять каффу, чтобы она могла как следует вымыть мои волосы для интенсивного увлажнения и ухода с целью придать прядям блеск.
– Она не может, – твердым голосом вмешалась мама. – Тебе следует быть осторожной.
Я сглотнула ком в горле. Расслабиться все же не получилось.
Следующий казус произошел, когда Мэй делала мне маникюр. Ногти были частично сломаны, а под некоторыми даже осталась кровь. Похоже, Мэй была не прочь задать вопросы, хотя и воздерживалась от них. Мама то и дело бросала в нашу сторону обеспокоенные взгляды, что было непривычно.
Последней каплей стал массаж.
– Снимайте одежду и устраивайтесь поудобнее, – сказала Мэй своим певучим голосом.
Я начала снимать халат, который надела в начале спа-дня, но мама предупреждающе коснулась моей руки. В ее глазах вновь появилась тревога.
– Наверное, сегодня мы пропустим массаж спины и сделаем упор на ноги, – обратилась она к Мэй.
Потребовалась пара секунд, чтобы понять почему. Из-за татуировки на спине.
Мэй застыла, как и я. Я опустила руку, оставшись в халате.
Мэй массировала только икры и ступни, как и попросила мама. Сеанс, конечно же, прошел великолепно, но я не смогла насладиться ни единым моментом.
Всю дорогу до дома я молчала и, даже когда мы оказались в особняке, не проронила ни слова.
Папа был дома, вероятно, потому, что мама ему написала.
Отец поцеловал меня в висок.
– Может, тебе стоит посидеть здесь несколько недель?
– Не хочу прятаться. Я не сделала ничего плохого, – отрезала я.
– Разумеется, так и есть, – сказала мама. – Ты ведь понимаешь, что мы защищаем тебя от общественности не по этой причине. Но тебе известно, какими могут быть люди.
– Им нужны сплетни, – прорычал папа. – Но лучше поискать их в другом месте.
– Я не собираюсь прятаться, – заявила я наконец. – Если не расскажу им свою версию, то они придумают какую-то другую историю. Чем дольше я прячусь, тем больше они уверены в том, что мне есть что скрывать, а последнее как раз указывает на чувство вины. Поэтому я не хочу скрываться!
Отец улыбнулся, его глаза зажглись восхищением и гордостью.
– Хорошо. Что ты предлагаешь?
– Через некоторое время у мэра Штайна состоится ужин, и я хочу там присутствовать. И я не намерена пробираться туда через черный ход или в толстовке, натянутой на лицо. Если папарацци хотят заполучить мое фото, то они его получат, но на моих условиях, как и раньше.
– Они попытаются поймать тебя в неожиданный момент, когда ты будешь наиболее уязвима. Возможно, даже сделают снимок твоего уха или татуировки, – мягко заметила мама, которая всегда старалась оберегать меня.
Я пожала плечами.
– Мне известны правила игры. Я сама играла с журналистами в течение многих лет, и они никогда не получали того, чего хотели. На все требовалось мое дозволение. И я не стану ничего менять. Они увидят татуировку, как только я изменю ее под себя, а насчет уха… – Я замолчала. Сложно отрицать, что очевидный изъян меня не волновал. Я всегда стремилась к идеалу, меня хвалили за безупречную красоту, а теперь было нелегко свыкнуться с несовершенствами. – Я не собираюсь прятать ухо и буду с гордостью носить этот шрам, как все мафиози, ведь у меня появился знак, а в жизни есть ситуации, за которые стоит расплачиваться.
– Я никогда не был так горд тобой, как сейчас, – проговорил папа.
Мама поцеловала меня в лоб.
Я знала – они сильно беспокоятся о том, что я стану частью Семьи и подвергнусь еще большей опасности. Однако то, что они восхищались той женщиной, которой я становлюсь, было важнее всего на свете.