Ни Берту, ни Тому Смоллуэйсу и в голову не могло прийти, что удивительный спектакль, устроенный мистером Баттериджем в небесах, как-то повлияет на их судьбу и отделит их от миллионов соотечественников. Проследив с холма Бан-Хилл, как похожий на муху аппарат с вращающимися плоскостями, сияющий золотом на фоне заката, с жужжанием въезжает в ангар, они вернулись к лавке зеленщика, ютящейся под гигантской железной опорой монорельса линии Лондон – Брайтон, и возобновили разговор, прерванный триумфальным появлением мистера Баттериджа из лондонского смога.
Беседа протекала туго и безуспешно. Фразы приходилось выкрикивать из-за стонов и шума гироскопических автомобилей на Хай-стрит. Разговор шел по душам и на повышенных тонах. Для лавки Грабба наступили тяжелые времена, и хозяин в порыве финансового красноречия всучил половинную долю на магазин Берту, чьи отношения с работодателем уже некоторое время обходились без заработной платы и сохранялись на чисто приятельской, неформальной основе.
Берт пытался убедить Тома, что реформированное предприятие «Грабб и Смоллуэйс» открывает беспрецедентные, уникальные горизонты перед малыми инвесторами вроде него. Том проявил абсолютную невосприимчивость к бизнес-идеям, что стало для Берта некоторой неожиданностью. В конце концов, махнув рукой на финансовые перспективы, он воззвал к братской любви и сумел под честное слово одолжить у Тома соверен.
Бывшей фирме Грабба, ставшей фирмой «Грабб и Смоллуэйс», страшно не везло весь последний год, а то и дольше. Компания несколько последних лет едва сводила концы с концами, сохраняя налет романтической непредсказуемости, и занимала маленький магазин на Хай-стрит, украшенный крикливой рекламой велосипедов, выставкой звонков, брючных прищепок, масленок, насосов, сумочек для рам, футляров и прочих аксессуаров, объявлениями вроде «Прокат велосипедов», «Ремонт», «Бесплатное накачивание шин», «Бензин» и тому подобными вещами. Грабб и Берт были агентами нескольких малоизвестных велосипедных компаний, товарный запас магазина ограничивался двумя экземплярами, и время от времени им удавалось продать новый велосипед. Они также чинили проколотые шины и старались, хоть и не всегда удачно, ремонтировать все, что им принесут. Компаньоны также продавали линейку дешевых граммофонов и музыкальных шкатулок.
Однако главный стержень предприятия составлял прокат велосипедов. Это экзотическое занятие не подчинялось коммерческим или экономическим принципам, да и каким-либо принципам вообще. Для проката имелся запас женских и мужских велосипедов – неописуемый хлам, который они сдавали невзыскательным, легкомысленным клиентам, раззявам и простофилям, по номинальной ставке в один шиллинг за первый час пробега и шесть пенсов за каждый последующий час. В действительности, однако, никаких твердых цен не существовало, и мальчишки понастойчивее могли сторговать велосипед на час в комплекте с восторгом от рискованной езды за смехотворные три пенса, если только могли убедить Грабба, что это их последние деньги. Грабб кое-как регулировал седло и руль, получал от клиента, кроме тех, с кем был знаком лично, залог, капал масла и отправлял авантюриста на встречу с судьбой. Чаще всего любитель или любительница прокатиться возвращались сами, но иногда, в случае серьезной поломки, Берту или Граббу приходилось ехать и доставлять велосипед в мастерскую. Плата за прокат начислялась до возвращения инвентаря в магазин и высчитывалась из залога. Велосипеды редко покидали лавку в идеальном состоянии. Романтика подстерегала в виде болта регулятора седла со сбитой резьбой, ненадежных педалей, провисающей цепи, разболтанных креплений руля, но главным образом – тормозов и шин. Давя на педали, бесстрашный ездок извлекал из механизма постукивания, позвякивания и подозрительные ритмичные скрипы. Потом заедало звонок, или на склоне отказывали тормоза, или проваливалась стойка седла, отчего оно неожиданно для седока соскальзывало на три-четыре дюйма вниз, или разболтанную цепь заклинивало на шестерне, когда велосипед летел под гору, вызывая аварийную остановку, сопряженную с полетом водителя через руль, а иногда с громким хлопком либо с тихим шипением испускало дух колесо.
Когда клиент, превратившийся в озлобленного пешехода, возвращался в мастерскую, Грабб пропускал все жалобы мимо ушей и угрюмо осматривал велосипед.
– Кто же так ездит? – для начала говорил он, после чего мягко приводил доводы рассудка: – Вы думаете, велосипед возьмет вас на ручки и понесет сам? Надо же мозгами шевелить! Это как-никак механизм.
Подчас процесс удовлетворения жалоб требовал немалого красноречия, граничил с рукоприкладством и порядком изматывал нервы; впрочем, в те прогрессивные времена, чтобы заработать на жизнь, иногда приходилось пошуметь. Дело вообще требовало больших усилий, но все-таки прокат давал постоянный доход, пока однажды все стекла в витрине и дверях не разбили, а товар на витрине не повредили и не раскидали два чересчур критично настроенных, презревших риторику клиента. Ими оказались два дюжих, неотесанных кочегара из Грейвзенда. Одному не понравилось, что у него на ходу отвалилась левая педаль, второму – что спустила шина. И то и другое по стандартам Бан-Хилла было мелким, пустячным происшествием, вызванным исключительно грубым обращением клиентов с вверенным им деликатным имуществом. Кочегары наотрез отказывались видеть несостоятельность своих методов решения споров. Разве можно убедить хозяина проката в том, что он выдал негодный велосипед, швырянием насоса внутри мастерской или целой пригоршни звонков в ее витрину? Грабба и Берта такие методы не убедили и вызвали у них лишь раздражение и досаду. Пришла беда – отворяй ворота: неприятный инцидент привел к бурной разборке Грабба с хозяином арендованного помещения по вопросу о нравственных аспектах его поведения и юридической ответственности за восстановление выбитых стекол. В итоге Граббу и Смоллуэйсу пришлось возместить убыток и под покровом ночи предпринять стратегический отход на новые позиции.
Об этих позициях они подумывали не первый день. Запасным вариантом была маленькая, похожая на сарай мастерская с витриной из прессованного стекла и всего одним помещением, расположенная на крутом повороте дороги у подножия холма Бан-Хилл. Там друзья продолжали мужественно терпеть нужду, отбиваясь от назойливого домогательства изгнавшего их домовладельца, надеясь на удачу, которую должно было принести необычное расположение лавки. Увы, здесь их тоже подстерегало разочарование.
Шоссе из Лондона в Брайтон, пролегавшее через Бан-Хилл, подобно Британской империи или английской конституции приобрело свою важность постепенно, начиная с пустяков. В отличие от дорог в Европе, английские шоссе никогда не подвергались организованным попыткам их выровнять или выпрямить, чем объясняется их особая живописность. Старая Хай-стрит Бан-Хилла в самом конце спускалась на восемьдесят или сто футов под углом в семьдесят градусов, поворачивала под прямым углом направо, описывала дугу в тридцать ярдов до кирпичного моста, перекинутого через пересохшую канаву, некогда служившую руслом Оттерберна, затем резко поворачивала еще раз направо мимо густой рощицы и только тогда продолжалась как обычное, прямое, дружелюбное шоссе. Еще до того, как новая мастерская Берта и Грабба была оборудована, рядом с ней произошло две аварии – с конным фургоном и велосипедистом, и, если говорить честно, оба компаньона надеялись, что за ними последуют новые.
Поначалу такая вероятность обсуждалась в шутливых тонах.
– Идеальное место, где можно неплохо заработать на курах, бегающих через дорогу, – поделился мыслью Грабб.
– На курах не разбогатеешь.
– Заведем кур, пусть их давят, а водители будут платить.
Переехав на новое место, приятели вспомнили этот разговор. О курах, однако, не могло быть и речи, для них не оставалось места, если только не устраивать курятник прямо в мастерской. Вдобавок магазин с витриной из прессованного стекла выглядел современнее прежнего.
– Рано или поздно в витрину въедет какой-нибудь автомобиль, – предположил Берт.
– Точно! Компенсацию запросим. Я не против наезда, даже если меня самого как следует тряхнет.
– А тем временем, – лукаво ухмыльнулся Берт, – я заведу собаку.
И завел. По очереди притащил трех псов. Персонал собачьего магазина в Баттерси очень удивился, когда Берт отверг все кандидатуры, навострившие уши, и потребовал предоставить ему глухую ищейку.
– Мне нужна глухая и медлительная собака, – объяснил он. – Такая, чтобы не лезла из кожи вон.
Персонал реагировал с неуместным любопытством и уверял, что глухих собак не отыщешь днем с огнем.
– Вы еще не поняли? – убеждали они. – Глухих собак не бывает.
– Моя должна быть глухой, – настаивал Берт. – У меня уже были неглухие собаки, причем самые разные. Видите ли, я продаю граммофоны. Разумеется, иногда необходимо их заводить, показывать товар лицом. Собаке с нормальным слухом это не нравится – она волнуется, принюхивается, лает, рычит. Клиенты пугаются. Теперь понятно? Потом, у любой собаки с хорошим слухом есть свои причуды. Одна принимает прохожих бродяг за воров. Другая кидается на каждый проезжающий мимо автомобиль. Прекрасное развлечение, когда в доме скука, но нам скучать некогда. Такая собака мне не нужна. Дайте мне спокойную.
В конце концов он привел одну за другой трех псин. Увы, ни одна из них не оправдала надежд. Первая ушла за горизонт, не обращая внимания на команды. Вторую ночью задавил грузовик с фруктами, уехавший с места происшествия раньше, чем Грабб успел его перехватить. Третья попала под колеса велосипедиста, разбившего своим туловищем витрину. Велосипедист оказался безработным актером и безнадежным банкротом. Он потребовал компенсацию за воображаемое увечье, не желал ничего слышать о бесценной, задавленной им собаке или разбитой витрине и торчал в мастерской, пока Грабб не выправил ему погнутое колесо, а потом еще долго надоедал бедствующей компании письмами от адвоката, составленными в самых бесчеловечных выражениях. Грабб отвечал на них с едким сарказмом, чем, по мнению Берта, только вредил делу.
Под давлением этих обстоятельств дела фирмы шли все хуже и хуже. Витрину заколотили досками. Неприятная стычка с новым хозяином, торговцем мясом из Бан-Хилла, горластым и вздорным мужланом, по поводу задержек с ремонтом витрины, напомнила приятелям, что они все еще не расквитались с прежним домовладельцем. В этот критический момент Берт и решил облагодетельствовать Тома, предложив ему инвестировать свежий капитал в их компанию. Но, как я уже говорил, деловая жилка была чужда Тому. Он признавал только один вид денежных вкладов – в чулок, а соверен дал брату, лишь бы тот от него отстал.
И вот злая судьба нанесла гибнущему предприятию последний удар, окончательно отправив его в нокаут.
Не позавидуешь тем, у кого никогда не бывает праздников. Предстоящая Троица обещала принести компании «Грабб и Смоллуэйс» желанную передышку от проблем. Воодушевленные успехом переговоров Берта с братом и тем, что половина велосипедов в мастерской была выдана напрокат с субботы до понедельника, приятели решили махнуть рукой на остальных потенциальных клиентов и посвятить воскресный день заслуженному отдыху и восстановлению сил – другими словами, устроить для себя настоящий праздник, от души выпить и с новой энергией вернуться в понедельник к суровым будням и ремонту покалеченных за выходные велосипедов. Много ли наработает измученный, павший духом человек? А тут еще подвернулось знакомство с двумя молодыми барышнями из Клапема, мисс Флосси Брайт и мисс Эдной Банторн. Все четверо условились прокатиться на велосипедах и устроить пикник в самом сердце Кента, чтобы провести беззаботную вторую половину дня и вечер среди деревьев и папоротников где-нибудь между Ашфордом и Мейдстоном.
Мисс Брайт умела ездить на велосипеде, и ей выделили новый аппарат – из тех, что предлагались на продажу, а не для проката. Мисс Банторн, на которую положил глаз Берт, ездить не умела, поэтому он не без труда выпросил взаймы у компании Рэя на Клапем-роуд прицепную коляску с плетеным кузовом.
Образ двух юношей в яркой одежде с сигаретами в зубах, едущих на свидание (Грабб ловко вел в поводу еще один велосипед, а Берт размеренно тарахтел на своем мотоцикле с прицепленной коляской), олицетворял торжество отваги над неплатежеспособностью. Хозяин-мясник, когда они проезжали мимо, зарычал и громовым, свирепым голосом рявкнул им вслед: «Чтоб вас!»
Друзья и ухом не повели.
Погода стояла прекрасная, и, хотя они выехали еще до девяти утра, на дорогах было полным-полно отпускников самого разного сорта. Им встречалось множество молодых людей и девушек на велосипедах и мотоциклах, большинство гироскопических автомобилей передвигались на двух колесах на манер велосипедов, но в потоке транспорта попадались и старомодные четырехколесные машины. Выходной день в понедельник после Троицы всегда выманивал из берлог кучу допотопных тарантасов и людей со странностями, на шоссе можно было увидеть трехколесные мотоциклы, двухместные электрокары и разболтанные древние гоночные автомобили с толстенными шинами. Встретились даже лошадиная упряжка и мальчишка на гнедом коне – толпа улюлюкала им вслед. По небу плыло несколько управляемых аэростатов, не говоря уже о воздушных шарах. После угрюмой безнадежности мастерской все вокруг выглядело интересным и бодрящим. Эдна в соломенной шляпке с маками, удивительно ее красившей, королевой восседала в тележке. Мотоцикл восьмилетнего возраста бежал, словно вчера родился. Поэтому Берт Смоллуэйс не удостоил внимания плакаты с кричащими газетными заголовками: «Германия отвергает доктрину Монро», «Неоднозначная позиция Японии», «Как поступит Великобритания?», «Неужели война?».
Вещи такого рода происходили постоянно, а уж на праздники сам бог велел их игнорировать. В будние дни после сытного обеда человек еще мог озаботиться делами империи и международным положением, но только не в солнечный воскресный день, когда ты буксируешь хорошенькую девушку и тебя пытаются обогнать завистливые велосипедисты. Приметам военной активности тут и там наши молодые люди также не придавали значения. Под Мейдстоном у обочины стояла колонна из одиннадцати моторизованных орудий незнакомой конструкции; несколько офицеров инженерных войск деловито следили в бинокли за возведением у гребня холма каких-то полевых укреплений. Но и это не возбудило любопытство Берта.
– Что происходит? – спросила Эдна.
– А-а, маневры, – ответил Берт.
– Да ну! А я думала, что их уже проводили на Пасху, – удивилась Эдна и больше не возвращалась к теме.
Последняя крупная война Великобритании – Англо-бурская – давно закончилась и была позабыта, с тех пор народ растерял навыки диванных экспертов.
Пикник удался на славу, молодые люди были довольны, как спасенные Богом жители Ниневии. У всех четверых горели глаза, Грабб шутил, и шутки получались почти смешными, Берту удавались эпиграммы. В живых изгородях цвели жимолость и шиповник. Из-за леса с окутанного облаком пыли шоссе доносилось бип-бип автотранспорта, звучащее в ушах наших друзей как звуки эльфийского рожка. Они смеялись, сплетничали, срывали цветки, крутили шуры-муры, болтали, девушки курили сигареты. Дурачась, понарошку боролись. А кроме того, вели разговоры о воздухоплавании и воображали, как через десять лет все вместе полетят на пикник на личном аэроплане Берта. В этот день мир выглядел полным удивительных возможностей. Около семи вечера компания отправилась в обратный путь, не помышляя о возможности аварии, настигшей их на гребне холма между Ротемом и Кингсдауном.
Они поднялись на холм в сумерках. Берт стремился проехать как можно больше, прежде чем включить, если она еще зажжется, фару и сигнальные огни. Мотоцикл с коляской на прицепе проскочил мимо группы велосипедистов и старомодного четырехколесного автомобиля со спущенным колесом. В клаксон набилась пыль, и гудки приобрели странную, забавную хрипотцу. Чтобы развлечь друзей и привлечь к себе внимание, Берт то и дело давил на него. Эдна в тележке покатывалась со смеху. Другие участники дорожного движения воспринимали их лихую езду по-разному – в зависимости от темперамента. Эдна заметила, что из подшипников на уровне ступней Берта пополз синеватый вонючий дымок, но приняла его за естественный сопутствующий эффект работы мотора, как вдруг оттуда вырвались желтые язычки пламени.
– Берт! – закричала она.
Берт нажал на тормоза так резко, что Эдну швырнуло ему на ноги. Девушка отошла на обочину и торопливо поправила съехавшую при падении шляпку.
– Ух ты! – вырвалось у Берта.
Несколько роковых секунд молодой человек стоял и смотрел на капающий бензин и на то, как ширится и растет пламя, завонявшее жженой эмалью и горящим маслом. Первым делом он с грустью подумал, что мотоцикл следовало продать еще год назад, пока на него был спрос, – мысль, конечно, хорошая, но в сложившихся обстоятельствах бесполезная. Он резко повернулся к Эдне.
– Нужен мокрый песок!
Берт отвел мотоцикл на обочину, положил его набок и сам принялся искать мокрый песок. Огонь с благодарностью воспользовался шансом и сполна его использовал. Пламя, казалось, становилось все ярче, а сумерки вокруг все гуще. На шоссе и обочине в избытке валялись мелкие камни, однако песка нигде не было видно.
Эдна остановила велосипедиста, толстого коротышку.
– Нам нужен мокрый песок, – сообщила она. – У нас мотор загорелся.
Толстяк бестолково уставился на нее, затем, понятливо пискнув, начал сгребать мелкие камни. Подъехали и остановились другие велосипедисты, на их освещенных пламенем лицах отражались удовлетворение, заинтересованность и любопытство.
– Мокрый песок, – приговаривал толстяк, неуклюже загребая руками, – мокрый песок.
Один из велосипедистов стал ему помогать. Они швыряли с трудом собранные пригоршни сухой придорожной грязи в огонь, который охотно ее проглатывал.
Их догнал отчаянно жмущий на педали Грабб. Он что-то выкрикивал. Спрыгнув с велосипеда, Грабб сунул его в живую изгородь.
– Только не лейте воду! – потребовал он. – Не лейте воду!
Грабб с ходу взял на себя командные полномочия и начал распоряжаться. Остальные с готовностью повторяли его слова и подражали его действиям.
– Не лейте воду! – выкрикивали они, хотя воды ни у кого не было.
– Сбивайте пламя, дурачье! – орал Грабб.
Он выхватил из прицепа австрийский плед (зимой служивший Берту одеялом) и попытался погасить горящий бензин, сбивая пламя. Несколько волнительных секунд казалось, что он вот-вот одержит верх. К сожалению, Грабб лишь разбрызгал горящий бензин по дороге. Остальные, зараженные его энтузиазмом, бросились делать то же самое. Берт схватил лежавшую в коляске подушку. Там же нашлись еще одна подушка и скатерть, их тоже пустили в ход. Какой-то юный герой присоединился к борьбе с огнем, стащив с себя куртку. На несколько минут разговоры замерли, раздавались только пыхтение да частые шлепки. Флосси, подъехавшая к толпе, воскликнула: «О господи!» – и во весь голос разревелась.
– Помогите! – кричала она. – Горим!
Подоспел и в нерешительности остановился хромавший на одно колесо автомобиль. Водитель – высокий седой господин в дорожных очках – с оксфордским прононсом и четкой, выверенной интонацией поинтересовался:
– Мы могли бы вам чем-либо помочь?
Плед, скатерть, подушки и куртка явно пропитались бензином и теперь тоже горели. Подушка, которой размахивал Берт, испустила дух, и в воздухе, как снежный буран в сумерках, закружились перья.
Берт весь покрылся пылью, вспотел и дрожал от изнеможения. Ему показалось, что он почти одержал победу. Огонь извивался по земле, словно издыхающее злобное существо, подскакивая, как от боли, при каждом ударе. Грабб, однако, отошел в сторону, чтобы потушить ногами загоревшийся плед, остальные тоже выдохлись, недотянув до окончательной победы. Один из помощников бросил подушку и побежал обратно к машине.
– Эй! – крикнул Берт. – Не останавливаться!
Он отшвырнул тлеющие останки подушки в сторону, снял пиджак и с боевым кличем вновь набросился на пламя. Берт топтал обломки, пока огонь не охватил его ботинки. В глазах Эдны он выглядел озаренным пламенем пожара героем, и она пожалела, что не родилась мужчиной.
В одного из зевак вдруг попала горячая медная монета. Берт вспомнил о лежащих в кармане документах, отскочил назад, пытаясь погасить загоревшийся пиджак, остановился и уныло признал поражение.
Эдне не понравилась благостная мина пожилого господина в цилиндре и нарядном костюме.
– Эй, вы! – крикнула она ему. – Помогите этому молодому человеку! Как вы можете просто стоять и смотреть?
– Брезент! – раздался клич из толпы.
У хромой на одно колесо машины неожиданно появился мужчина серьезного вида в светло-сером костюме велосипедиста. Он обратился к владельцу автомобиля:
– У вас есть брезент?
– Да, – ответил статный господин. – Да, у нас есть брезент.
– Это то, что нужно, – сказал серьезный мужчина. – Давайте его сюда! Скорее!
Статный господин медленно, угодливо, словно загипнотизированный, достал большой, превосходный кусок брезента.
– Вот! – крикнул серьезный мужчина Граббу. – Держите!
Тут уж все поняли, что сейчас будет испробован новый способ. За края брезента, предоставленного господином с оксфордским выговором, ухватилось сразу несколько помощников. Остальные наблюдали, издавая одобрительные возгласы. Горящий мотоцикл плотно накрыли брезентом, как пологом.
– Сразу бы так, – тяжело дыша, произнес Грабб.
Наступило торжественное мгновение. Пламя исчезло. Все, кто мог дотянуться, прижали концы брезента к земле со всех сторон. Берт придавил свой угол обеими руками и одной ногой. Брезент пузырился посредине, омрачая триумфальный настрой. Затем, не в силах больше сдерживаться, расплылся по центру в яркой алой улыбке – как будто открылся рот, из которого со смехом вырвался сноп пламени. Красные блики заиграли на очках внимательно наблюдавшего за сценой владельца брезента. Все дружно отскочили в стороны.
– Прицеп спасайте! – крикнул кто-то.
Наступил последний раунд поединка. Увы, коляску не удалось отцепить, ее плетеные борта воспламенились, и она тоже пала жертвой огня. Собравшихся охватило безмолвие. Бензин почти весь выгорел, плетеный кузов трещал и рассыпал искры. Толпа разделилась на внешнее кольцо, состоящее из критиков, советчиков и второстепенных персонажей, сыгравших незначительную роль в тушении пожара или не сыгравших никакой роли, и на группу разгоряченных и поникших главных действующих лиц, стоящих в середине круга. Какой-то молодой человек с пытливым умом, большой знаток мотоциклов, пристал к Граббу, стараясь доказать, что аварии можно было легко избежать. Грабб резко его осадил, не желая слушать. Молодой человек отошел к благодушному господину в цилиндре и принялся его убеждать, что людям, ничего не смыслящим в механизмах, некого винить, когда что-либо идет не так, кроме самих себя.
Пожилой господин долго не перебивал его, прежде чем радостно сообщил:
– Я глух как тетеря… Скверные дела.
Вниманием завладел розовощекий мужчина в соломенной шляпе.
– Я спас переднее колесо, – заявил он. – Оно бы тоже сгорело, если бы я его все время не крутил.
Все удостоверились, что так оно и было. Переднее колесо с уцелевшей покрышкой все еще медленно вращалось посреди искореженных останков мотоцикла. Такое сознание собственной добродетели и безукоризненной респектабельности, как на физиономии розовощекого мужчины, можно было встретить разве что на лице сборщика арендной платы в трущобах.
– Колесо, поди, целый фунт стоит, – набивал себе цену розовощекий. – Я все время его крутил.
Зеваки начали подходить и с южной стороны, задавая извечный вопрос: «Что случилось?», испытывая терпение Грабба. Часть толпы, направлявшаяся в Лондон, однако, начала редеть. Люди возвращались к своему колесному транспорту с удовлетворенным видом зрителей, наблюдавших драму из первых рядов. Голоса и смех по поводу того или иного запомнившегося момента растаяли в сумерках.
– Боюсь, что мой брезент несколько пострадал, – сказал владелец автомобиля.
Грабб признал, что ему виднее.
– Больше я ничем не могу вам помочь? – спросил господин в автомобиле с подозрительным оттенком иронии.
Берт встрепенулся:
– Погодите! У меня здесь девушка. Если она не вернется домой к десяти, дверь будет заперта. Понимаете? Мои деньги остались в кармане пиджака, все перемешалось с обгоревшими ошметками и еще не остыло. Вам в Клапем не по пути?
– Нет ничего невозможного, – заметил господин в автомобиле и повернулся к Эдне. – Мне будет очень приятно, если вы согласитесь с нами поехать. Мы в любом случае уже опоздали на ужин, так что можно сделать крюк и через Клапем. Нам еще надо до Сербитона как-нибудь добраться. Боюсь только, что ехать мы будем не очень быстро.
– А как же Берт? – спросила Эдна.
– Я не уверен, что у нас найдется место для Берта, – сказал водитель машины. – Мы страшно сожалеем, что не можем выполнить вашу просьбу.
– А это все вы не могли бы прихватить? – Берт обвел жестом погнутые, почерневшие обломки на земле.
– Я жутко сожалею, но боюсь, что не могу, – ответил господин с оксфордским выговором. – Жутко сожалею.
– Значит, придется здесь пока посидеть, – констатировал Берт. – Я что-нибудь придумаю. А вы, Эдна, поезжайте.
– Я не хочу бросать вас одного, Берт.
– Вы мне ничем не поможете, Эдна.
Последнее, что она увидела в сгущающихся сумерках, была фигура Берта в обугленной, почерневшей рубашке. Юноша стоял в грустной задумчивости, созерцая железные обломки и пепел покойного мотоцикла. Толпа зевак сократилась до полудюжины человек. Флосси и Грабб тоже готовились покинуть место происшествия.
– Выше голову, Берт! – крикнула Эдна с напускной бодростью. – До свиданья!
– До свиданья, Эдна!
– До завтра!
– До завтра, – откликнулся Берт, не подозревая, что объедет полмира, прежде чем снова ее увидит.
Берт принялся зажигать спички из чьей-то коробки и разыскивать среди обугленных обломков потерянную монету в два с половиной шиллинга. На его лице застыла маска серьезности и меланхолии.
– Как жаль, что все так получилось, – напоследок сказала Флосси, уезжая с Граббом.
Берт наконец остался почти в полном одиночестве – почерневший образ Прометея, подарившего огонь людям и от огня же принявшего проклятие. В голове Берта бродили расплывчатые мысли о том, чтобы взять напрокат тележку, каким-то чудом сделать ремонт, что-то выручить за единственную уцелевшую ценную деталь. С наступлением ночной темноты он понял всю тщету этих намерений. К Берту подкралась неприглядная правда и своей неопровержимостью остудила его пыл. Он взялся за руль, приподнял мотоцикл и попытался толкать его вперед. Сбылись худшие опасения: заднее колесо со сгоревшей шиной безнадежно заклинило. Оцепенев от горя, Берт постоял минуту, удерживая мотоцикл в вертикальном положении, затем, пересилив себя, сбросил обугленный остов в кювет, пнул его напоследок ногой, еще немного подумал и решительно повернул в сторону Лондона.
Он ни разу не обернулся.
– Все, доигрался! – произнес вслух Берт. – На пару лет о мотиках придется забыть. Прощайте, веселые деньки! Эх! И чего я не продал чертову колымагу еще три года назад?
Следующее утро застало компанию «Грабб и Смоллуэйс» в состоянии глубокого уныния. Владельцам недосуг было смотреть на плакаты, выставленные в лавке напротив, торгующей газетами и табаком: «Америка ставит ультиматум», «Англия должна принять бой», «Наше безголовое военное ведомство по-прежнему отказывается выслушать мистера Баттериджа», «Крупная катастрофа на монорельсовой дороге в Тимбукту». Или: «Война – вопрос нескольких часов», «В Нью-Йорке все спокойно», «В Берлине волнения». И еще: «Вашингтон по-прежнему молчит», «Что предпримет Париж?», «Паника на бирже», «Туареги в масках на королевском приеме под открытым небом», «Мистер Баттеридж принимает предложение», «Последняя ставка Тегерана». А также: «Явится ли Америка на войну?», «Антигерманский бунт в Багдаде», «Муниципальные скандалы в Дамаске», «Изобретение мистера Баттериджа достается Америке».
Берт невидящим взором смотрел на все эти заголовки поверх вывешенной на застекленной двери картонки с зажимами для насосов. На нем были вчерашние почерневшая фланелевая рубашка и остатки праздничного костюма. Внутри заколоченного магазина было настолько темно и тоскливо, что не выразить словами. Несколько прокатных велосипедов выглядели как никогда более укоризненно. Берт подумал об их выданных собратьях и неизбежных перепалках с клиентами после обеда, вспомнил о новом и прежнем домохозяине, о счетах и претензиях… Жизнь впервые показалась ему безнадежной борьбой против судьбы.
– Знаешь что, Грабб? Мне до чертиков надоел этот магазин, – коротко выразил он суть своих мыслей.
– Мне тоже.
– Моему терпению пришел конец. Я не хочу даже видеть клиентов и тем более с ними разговаривать.
– И эта коляска еще, – помолчав, добавил Грабб.
– К черту коляску! В любом случае залога я не вносил. Хотя, конечно… – Берт повернулся к другу. – Сам посуди: мы топчемся на месте, терпим одни убытки… Запутались по самое не могу.
– И что ты предлагаешь?
– Подвести черту. Продать что можно за сколько дадут и свалить. Какой смысл цепляться за гиблое дело? Никакого. Это же глупо!
– Так-то оно так, – возразил Грабб, – да только прахом пойдет не твой капитал.
– Вовсе не обязательно идти прахом вместе с капиталом, – парировал Берт.
– Кстати, я не отвечаю за коляску. Не я ее брал.
– А тебя никто и не просит за нее отвечать. Решил здесь остаться? На здоровье! А я ухожу. Доработаю до конца понедельника – и фр-р-р! Понял?
– Бросаешь меня?
– Бросаю. Если ты решил остаться.
Грабб окинул взглядом магазин. Помещение явно утратило презентабельный вид. Когда-то оно сулило яркую надежду, новое начало, свежий товар и вероятность ссуды. А теперь… теперь один развал и прах. Очень скоро опять явится мясник – ругаться из-за витрины.
– И куда ты намыливаешься, Берт? – спросил Грабб.
Тот обернулся и смерил приятеля взглядом.
– Я много думал, пока шел домой пешком и потом лежал в кровати. Всю ночь глаз не сомкнул.
– Ну и? Придумал что-нибудь?
– У меня есть план.
– Какой?
– Да ведь ты решил здесь торчать.
– Если найдется что получше, то нет.
– Пока что это всего лишь идея. Ты вчера девчонок здорово насмешил своей песенкой.
– Как давно это было, – пожал плечами Грабб.
– А когда я пел, Эдна, добрая душа, чуть не прослезилась.
– Ей мошка в глаз попала, я сам видел. Но при чем тут твоя идея?
– При том.
– Да не-е…
– Дошло?
– Петь? На улице?
– Да, на улице. Не дрейфь! Как насчет турне по водным курортам Англии? Два юноши из благородных семейств – чисто хохмы ради. У тебя, кстати, неплохой голос, да и мой тоже не на дороге валялся. Я не видел еще ни одного пляжного певца, кого бы я не мог заткнуть за пояс. А уж напустить на себя лоск мы оба умеем. Ну как? Это и есть моя идея. Выберем песни получше, паузы в нужных местах. Все как вчера понарошку делали. Вот что мне пришло в голову. Программу раз плюнуть составить, раз плюнуть! Шесть песен – главная часть, одну-две на бис и речевку. Речевку я могу взять на себя.
Грабб все еще не мог оторвать взгляда от темного, унылого магазина. Он думал о бывшем и нынешнем домохозяевах, о том, как противно вести свое дело в эпоху, созвучную горькому крику, но только не детей, а среднего класса[1]. Откуда-то издалека послышались бренчание банджо и призывы выброшенной на берег сирены. Ноги сами собой ощутили нагретый солнцем песок, разум представил карапузов и щедрых по случаю отпуска родителей; дети толпятся вокруг певцов и шепчут: «На самом деле это настоящие джентльмены!» Дзынь, дзынь, дзынь – падают в шапку медяки, а иногда и серебро. Стопроцентный доход, никаких затрат, никаких счетов!
– Идет, – сказал Грабб.
– Порядок. Тогда не будем терять времени!
– Кстати, необязательно начинать совсем без капитала. Если лучшие велики отвезти на велорынок в Финсбери, выручим за них шесть-семь фунтов. Это запросто можно устроить завтра же, пока никто не прочухал.
– Только представь себе, как этот старый хряк притащится, чтобы еще раз с нами полаяться, а на магазине вывеска: «Закрыто на ремонт».
– Так и сделаем, – загорелся Грабб, – так и сделаем! А еще допишем: «За справками обращаться…» – и укажем его адрес. Сечешь? Пусть другие поймут, что нам пришлось пережить.
Вся операция была спланирована еще до окончания дня. Поначалу друзья выбрали для себя псевдоним «Два флотских офицера в синем», не совсем удачно заимствовав идею у знаменитой труппы «Пурпурные джентльмены». Берт увлекся идеей формы из ярко-голубой саржи с золотыми галунами, аксельбантами и всяческими прибамбасами – как у офицеров военного флота, только еще шикарнее. От нее пришлось отказаться из-за неосуществимости: на приготовления ушло бы слишком много времени и денег. Приятели поняли, что следует одеться во что-то попроще и попрактичнее. Грабб предложил белые маскарадные костюмы домино. Затем некоторое время обсуждалось, не взять ли два худших велосипеда, не покрасить ли их малиновой эмалевой краской, заменив звонки самыми оглушительными клаксонами, и не разъезжать ли на них перед началом и после окончания представления, однако в итоге благоразумность этой затеи вызвала серьезные сомнения.
– На свете есть люди, – сказал Берт, – которые сразу узнают и нас, и наши велики. Нам ни к чему, чтобы они поминали прошлое. Нам нужен свежий старт.
– И не говори!
– Забудем старое, избавимся от прежних гнилых забот. Нам от них никакого проку.
И все же они рискнули взять с собой велосипеды, а в качестве костюмов выбрали коричневые чулки, сандалии, дешевые неотбеленные простыни с прорезью для головы, а также парики и бороды из пакли. Все остальное – они сами, настоящие! Тандем назвали «Дервиши пустыни», а главными песнями репертуара назначили «У меня на прицепе» и «Почем нынче шпильки?».
Начать решили с небольших курортных местечек и постепенно, осмелев, перейти в наступление на крупные города. Первым местом для творческого десанта был избран Литтлстоун в Кенте – в основном за непретенциозное название.
Увлекшись планами на будущее, друзья совсем упустили из виду, что пока они болтали, правительства половины стран мира, если не больше, быстро сползали к войне. К полудню они впервые обратили внимание на плакаты вечерних газет, орущие с противоположной стороны улицы: «Тучи войны сгущаются!» И все, никаких других заголовков.
– Вечно только о войне и долдонят, – заметил Берт. – Когда-нибудь действительно накличут.
Нетрудно понять, что неожиданное появление призраков в простынях среди покоя и непринужденности пляжа в Димчерче скорее неприятно удивило публику, чем привело ее в восторг. Димчерч был одним из последних мест на побережье Англии, куда не успел проникнуть монорельс, и в то время местный просторный песчаный пляж оставался источником удовольствия и секретом лишь для горстки посвященных. Люди уединялись здесь от пошлости и нелепых причуд внешнего мира, чтобы мирно искупаться, посидеть, поговорить и поиграть с детьми. Неудивительно, что «Дервиши пустыни» не пришлись им по вкусу.
Две фигуры в белом на ярко-красных велосипедах появились на пляже словно из бесконечности, а точнее из Литтлстоуна; по мере приближения они производили все больше шума: нажимали на клаксоны, издавали дикие вопли и всячески угрожали устроить веселье самого назойливого пошиба. «О господи! – возопил Димчерч. – Это еще что такое?»
Наши молодые люди, следуя намеченному плану, перестроились из колонны в линию, спешились и встали по стойке «смирно».
– Леди и джентльмены, – объявили они, – позвольте представиться: «Дервиши пустыни». – И отвесили низкий поклон.
Большинство отдыхающих наблюдало за ними с нескрываемым ужасом, однако несколько детей и молодых людей заинтересовались и подошли ближе.
– На этом пляже нам ни черта не обломится, – вполголоса пробормотал Грабб.
«Дервиши пустыни» с клоунскими ужимками уложили велосипеды на песок, насмешив лишь одного, совсем несмышленого карапуза. Набрав в легкие воздуха, они весело запели «Почем нынче шпильки?». В конце каждого куплета оба исполнителя, подобрав полы своих хитонов, делали несколько заученных па.
– Динь-дилинь, динь-дилинь. Шпильки нынче почем?
Берт и Грабб пели и плясали на залитом солнцем пляже Димчерча, дети, окружившие двух придурковатых молодых людей, не могли взять в толк, почему эти двое ведут себя как последние идиоты, в то время как взрослые посматривали на певцов с неприветливым холодком.
На всех пляжах Европы в это утро тренькали банджо, раздавались веселые возгласы и песни, играла на солнышке ребятня, причаливали и отчаливали прогулочные лодки – радостно и беспечно текла обычная, насыщенная жизнь того времени, не подозревающая о сгущающейся на горизонте угрозе. В городах люди волновались из-за пустячных дел и занятий. Газет, слишком часто без причины кричавших «волк! волк!», никто не слушал.
Выдав припев в третий раз, Берт и Грабб заметили очень большой золотисто-коричневый воздушный шар, быстро приближавшийся к ним с северо-западного направления.
– Хосспади, – пробормотал Грабб, – только успели обратить на себя внимание, а тут конкуренты. Давай, Берт! Динь-дилинь, динь-дилинь. Шпильки нынче почем?
Шар то поднимался, то опускался и наконец пропал из виду.
– Сел, слава богу, – буркнул Грабб, но шар рывком снова взлетел в небо. – Черт! Поднажми, Берт, они его сейчас заметят!
Приятели закончили свой номер и стали откровенно глазеть на шар.
– С ним что-то не так, – заметил Берт.
Теперь уже все смотрели на воздушный шар, несомый к берегу свежим норд-вестом. Певцы-танцоры потерпели фиаско, на них никто больше не обращал внимания. Да и Берт с Граббом настолько отвлеклись, что позабыли о следующем номере программы. Шар подскакивал – похоже, пассажиры пытались приземлиться. Он медленно приближался к земле, почти касаясь ее, но тут же резко взмывал в воздух футов на пятьдесят, чтобы опять начать снижение. Корзина чиркнула по макушкам деревьев, отчего свесившаяся темная фигура, возившаяся с канатами, упала или отпрянула назад. Через минуту шар оказался довольно близко. Он был огромен, размером с дом, и быстро скользил по направлению к пляжу. За шаром по земле волочился длинный гайдроп, человек в корзине что-то громко кричал. Похоже, он снимал с себя одежду. Наконец его голова снова показалась над краем корзины.
– Ловите конец! – отчетливо расслышали люди на пляже.
– Поможем им, Берт! – воскликнул Грабб и бросился ловить канат.
Берт побежал за ним и столкнулся с рыбаком, нагнувшимся, чтобы сделать то же самое. Женщина с ребенком на руках, двое мальчишек с игрушечными лопатками и пышнотелый господин во фланели подоспели к гайдропу в одно и то же время и заплясали вокруг него. Берт подскочил к верткой, извивающейся змее, наступил на нее и, встав на четвереньки, схватился за канат руками. Не прошло и шести секунд, как вся разбросанная по пляжу публика гроздью повисла на канате, пытаясь остановить воздушный шар, повинуясь резким, подстегивающим командам мужчины в корзине.
– Тяните на себя, я вам говорю! – орал мужчина. – Тяните!
Пару секунд воздушный шар двигался по инерции, волоча за собой человеческий якорь к морю, наконец резко снизился и коснулся воды, подняв волну серебряных брызг, но тут же отпрянул, словно человек, обжегший пальцы.
– Тащите шар к берегу! – скомандовал мужчина в корзине. – У нее обморок!
Пока люди вытаскивали шар на берег, мужчина склонился над кем-то или чем-то внутри корзины. Охваченный возбуждением и любопытством Берт стоял ближе всех. Впопыхах он без конца наступал на длинный подол своего балахона. Берт и представить себе не мог, насколько воздушные шары большие, легкие и зыбкие. Не очень крупная корзина была сплетена из грубых коричневых прутьев. Канат, за который он тянул, был привязан к мощному кольцу на высоте четырех-пяти футов над ней. Усилием за усилием они выбирали метр-другой гайдропа, болтающаяся корзина быстро приближалась. Из нее послышался сердитый рев:
– Точно в обмороке! Сердце не выдержало – ей так много пришлось перенести!
Шар прекратил сопротивление и слегка поник. Берт отпустил канат и подскочил ближе. Через секунду он ухватился за край корзины.
– Крепче держи! – скомандовал мужчина в корзине. Его лицо почему-то показалось Берту знакомым – сурово сдвинутые брови, приплюснутый нос, гигантские черные усы.
Мужчина снял с себя сюртук и жилет – похоже, готовился спасать свою жизнь вплавь; черные космы в страшном беспорядке торчали во все стороны.
– Вы все держите корзину! – распоряжался он. – У меня здесь дама. То ли обморок, то ли сердечный приступ. Одному богу известно, что с ней. Моя фамилия – Баттеридж. Баттеридж моя фамилия. Встаньте все с этой стороны. Я последний раз доверяюсь этому допотопному устройству. Разрывной трос отказал, клапан не сработал. Попадись мне в руки прохвост, который должен был проверить!..
Неожиданно замолчав, он просунул голову между стропами и с оттенком горького упрека произнес:
– Принесите немного коньяку! Хорошего коньяку!
Кто-то пошел за коньяком.
В корзине на скамье-кровати самозабвенно раскинулась пышная блондинка в меховой шубе и большой цветастой шляпе. Голова покоилась на мягкой обивке в углу корзины, веки сомкнуты, рот приоткрыт.
– Дорогая! – прогудел мистер Баттеридж неаристократичным громоподобным голосом. – Мы спасены!
Дама даже не пошевелилась.
– Дорогая! – воскликнул мистер Баттеридж еще громче. – Мы спасены!
Спутница все еще не реагировала.
Тут мистер Баттеридж продемонстрировал свою горячую натуру.
– Если она умерла, – прорычал он низким раскатистым басом, медленно грозя шару кулаком, – если она умерла, я р-разорву небеса, как портянку! Нужно ее вытащить! – воскликнул он, раздувая ноздри от избытка чувств. – Не могу же я позволить, чтобы она окончила жизнь в плетеной корзине размером девять квадратных футов. Она, рожденная для царских дворцов! Держите корзину! Среди вас найдется сильный мужчина, который сможет удержать женщину на руках?
Воздухоплаватель сгреб и поднял даму одним мощным движением.
– Не позволяйте корзине приподняться. В этой даме изрядно весу, и, если ее убрать, корзина сразу станет легче.
Берт подпрыгнул и сел на край корзины. Остальные покрепче взялись за канаты и кольцо.
– Готовы? – спросил мистер Баттеридж.
Он встал на скамью и осторожно приподнял женщину. Затем сел на борт напротив Берта и свесил одну ногу наружу. Ему мешали стропы или еще что-то.
– Кто-нибудь мне поможет? – спросил он. – Вы ее удержите?
В тот момент, когда мистер Баттеридж балансировал на краю корзины с дамой на руках, она вдруг пришла в себя. У нее вырвался пронзительный, душераздирающий крик:
– Альфред! Спаси меня!
Дама пошарила вокруг себя руками и сомкнула их на шее мистера Баттериджа.
Берту показалось, что корзина на мгновение покачнулась, взбрыкнула и крепко его лягнула. Туфли дамы и правая нога мистера Баттериджа описали дугу в воздухе, чтобы исчезнуть по другую сторону борта. Берта охватили противоречивые ощущения, но главным было чувство потери равновесия и страх от столкновения головы с дном скрипучей корзины. Он беспомощно вскинул руки. Стойка на голове более-менее удалась, накладная борода отвалилась, пакля набилась в рот, щека скользнула по стенке с мягкой обивкой. Берт ткнулся носом в мешок с песком. Корзина резко дернулась и замерла.
– Черт бы тебя побрал! – выругался Берт.
Его, наверное, немного оглушило, потому что в ушах шумело, а голоса людей стали тихими и долетали откуда-то издалека – словно эльфы пищали в недрах горы.
Оказалось, что встать на ноги не так-то просто. Берт запутался в одежде, снятой воздухоплавателем, когда тот готовился к приводнению.
– Надо было предупредить, что вы собираетесь накренить корзину! – крикнул Берт наполовину в гневе, наполовину с досадой. Он наконец поднялся, судорожно хватаясь за канаты.
Под ним далеко внизу сверкали синие воды Ла-Манша. Вдалеке, быстро удаляясь, расстилался на солнце словно нарочно выгнутый кем-то пляж с разбросанными там и сям домиками Димчерча. На пляже сгрудилась кучка людей, которых Берт покинул столь неожиданным образом. Грабб в белом балахоне дервиша бегал вдоль линии прибоя. Мистер Баттеридж стоял по колено в воде и что-то надрывно орал. Непростительно покинутая всеми дама сидела с цветастой шляпой на коленях. Весь пляж на востоке и на западе был утыкан людьми-козявками, глядящими вверх. А воздушный шар, освободившись от веса мистера Баттериджа и его дамы, поднимался в небо со скоростью гоночного автомобиля.
– Ничего себе! – воскликнул Берт. – Ну и дела!
Он с вытянутым лицом уставился на удаляющийся пляж. Страха высоты почему-то не ощущалось. Затем, повинуясь смутному побуждению к действию, Берт осмотрел тросики и стропы над головой. «Лучше ничего не трогать, – решил он и опустился на матрас. – Нет, не буду трогать. Но что тогда делать?»
Вскоре Берт опять поднялся и стал смотреть на уходящий из-под ног мир: на белые утесы на востоке, болота на западе, широкие низины и пустоши, едва различимые города, гавани, реки и ленты дорог, корабли, множество кораблей, их палубы и короткие из-за вида сверху трубы на фоне безбрежного моря, гигантский монорельсовый мост, перекинутый через пролив от Фолкстона до Булони, – пока картину наконец не заслонили сначала первые небольшие обрывки, а затем сплошная пелена облаков. Берт не чувствовал головокружения и даже не очень испугался, скорее пребывал в совершенном изумлении.