Дамежан тоже была на суде. К счастью, в ту ночь, когда Третьяк и Князев надругались над малолетними школьницами, никто из ее дочерей телесно не пострадал. Но все ее четверо девочек воочию пережили случившееся. Для матери стало очевидным, что оставлять детей в интернате небезопасно. Надо было срочно переезжать из отделения Восток в Аккемир. Там ребятня могла бы учиться в десятилетней средней школе и при этом жить и ночевать дома, под постоянным и зорким материнским присмотром.
К тому времени в молодые сорок четыре года Дамежан уже овдовела. Мырзаш умер в расцвете лет. Сказались его фронтовые ранения.
Никогда до этого, да и после, Дамежан не обивала казенные пороги. Но тут пришлось просить совхоз о помощи при переезде. Одинокой матери-героине выделили на главной усадьбе новопостроенный трехкомнатный силикатный с шиферной крышей дом.
Более пятнадцати лет подряд Дамежан слыла победительницей соцсоревнования на стрижке совхозных овец. В этом деле ей равных не было. И не потому, что женщине нравилось стричь овец или хотелось славы и почета. Нет. Просто сезонная работа была сдельной. Платили не по дням или часам. Сколько овец обстригла – столько и получи! А одинокой матери нужны были деньги. На этот заработок ей приходилось содержать всю семью: заплатить за электричество и газ; купить дрова и уголь; одеть и обуть восьмерых детей; приобрести для них школьные книги и письменные принадлежности.
Накормить семью было отдельной нелегкой темой. Дамежан одна умудрялась обрабатывать самые большие в поселке собственные огороды и содержать больше всех домашнего скота. Поистине геркулесова задача! И все во благо многочисленных детей. Народ заслуженно величал ее Батыр-ана.
Жили-были, не тужили. Славили компартию. Громко рапортовали об успехах и о полных закромах Родины. Но в восьмидесятых вместо светлого и счастливого коммунизма страну угораздило свалиться в застой. Не помогла и горбачевская перестройка. В считаные месяцы, буквально на глазах аккемирчан, развалился совхоз «Пролетарский». Все меньше работали, а чаще простаивали трактора и комбайны. Кончились запчасти. А вскоре и здание ремонтных мастерских развалилось. Все реже по вечерам светились окна в домах поселка Аккемир. На час-другой, и то нерегулярно, подавали электричество. Опустели полки поселкового магазина. Даже хлеб завозили из района теперь не каждый день. Перестали «крутить» фильмы в Доме культуры. Слабо и с перебоями отапливались школа, тот же ДК и даже детский сад. Вырубили на дрова совхозные яблоневые сады. Остались лишь низкие пеньки от стройных и высоких когда-то тополей, некогда украшавших улицу Советская. Сожгли в печах крашеные заборы палисадников. На вес золота стал кизяк – высушенный навоз. Оголенными ребрами торчали каркасы многочисленных бывших свиных и молочно-товарных ферм. Не пощадили перемены ни общественную баню, ни двухэтажное здание конторы совхоза. Разнесли их по кирпичику.
Работать стало негде. Если раньше после окончания школы лишь часть выпускников сбегала из поселка в город, то теперь сельчане стали уезжать целыми семьями.
Земли и технику совхоза «Пролетарский» поделили между теми, кто остался, методом пресловутых ваучеров.
На все полученные ваучеры Дамежан с детьми приобрели несколько гектаров пашни вблизи отделения Восток. Знакомые и родные им земли. Посеяли там пшеницу. Все лето неустанно вносили удобрение и боролись с сорняками. Урожай обещал быть отменным.
Близилась пора зерноуборки. Из многочисленных совхозных комбайнов перестройку пережили лишь два. И то благодаря таланту и самоотверженности их новых хозяев.
Уже в предпенсионном возрасте однорукий Эрвин по крохам собрал и отремонтировал одну из последних моделей советского машиностроения – зеленую «Ниву».
У молодого Рыбака – так на селе прозвали Федора, переведя его немецкую фамилию, – на ходу был более старый, красного цвета комбайн.
Оба механизатора жили по соседству с Дамежан. Пожилая женщина решила договориться со старшим из них. Она была уверена, что Эрвин намного опытнее и сможет убрать урожай с минимальными потерями.
Выходные в сельской местности дело относительное. Летом их практически не бывает. И лишь в середине августа, на старте хлебоуборочной страды, механизаторы могут себе позволить отдохнуть пару дней. Отдых у сельских жителей тоже понятие относительное.
Была суббота. Эрвин с обнаженным торсом возился на задворках дома возле своего комбайна.
– Сәлем, амансындар ма24? – издалека и на казахском поприветствовала немца Дамежан и остановилась. В ожидании, опустив глаза, не спеша рассматривала угол своего платка.
Эрвин услышал и понял намек. Мужчина поспешил надеть рубаху и выкрикнул:
– Здравствуй, Батыр-ана.
Дамежан подошла.
– Сосед, мне нужна твоя помощь. Урожай пшеницы надо собрать.
– Нет проблем. Думаешь, ради чего я тут все лето с этим степным кораблем возился?
– Вот только наше поле далеко, на Востоке.
– И туда доедем.
– Сколько?
– Мои расценки всем известны. Тебе, по-соседски, будет скидка.
– Рахмет көрші25, – поблагодарила соседа Дамежан. – Я и без скидки соглашусь. Туда ведь добираться далеко. Тебе тоже надо что заработать.
– Прям с твоего поля, Батыр-ана, в понедельник и откроем сезон хлебоуборки, – заверил ее и протянул в знак заключения договора свою единственную левую руку пожилой Эрвин. – А как мне найти твою пшеницу? Кто-нибудь из ваших там будет?
– Не бойся, не ошибешься. Там только наше, одно-единственное поле. Кроме нас ведь на Востоке никто больше не сеял. Слишком далеко от цивилизации.
На том и порешили. Дамежан ушла восвояси, а Эрвин поспешил в дом.
– Заживем теперь, мать, – с порога радостно пробасил хозяин дома. – Сезон обещает быть прибыльным.
– Дай-то бог! – ответила ему супруга. – А то все ваучеры и сбережения в твой дирижабль вбухали. Прогорит дело – зимой лапу сосать придется.
– Не ссы, Каролин, – самоуверенно успокаивал муж, по-барски усевшись за шатким обеденным столом. – Считай, на всю округу лишь два комбайна: мой да салаги Федьки. Конкуренции нам нуль без палочки.
– Не говори гоп… – явно на середине предложения прервалась Каролина, подозрительно поглядывая в окно летней кухни. Спустя минуту чуть ли не шепотом испуганно продолжила: – Пока не перепрыгнешь. Гляди. К нам непрошеные гости пожаловали.
Эрвин приподнялся и, отодвинув край тюлевой занавески, тоже посмотрел в окошко. От удивления присвистнул.
Посреди их двора стоял мальчик. Не старше десяти лет. Что же могло в нем так напугать хозяев дома, которые буквально пулей вылетели наружу и сейчас молча переминались с ноги на ногу у порога.
Мальчик был младшим из банды братьев Исиных. Молодчикам, видимо, доставляло удовольствие не просто грабить односельчан, но при этом еще и унижать их. Именно поэтому они отправляли к избранным жертвам маленького и худенького почти что еще ребенка. Взрослые мужчины поселка должны были ему беспрекословно подчиняться. Тех сельчан, кто все же осмелился противоречить пацану, братья Исины избивали за «издевательство» над ребенком.
– Эй, ты, однорукий, – писклявым голосом обратился мальчонок к пожилому Эрвину и, стараясь подражать взрослым, сплюнул на землю. – Чтоб завтра был со своим комбайном на Востоке. Нам там пшеницу надо скосить.
В этот момент гнев и обида окрасили лицо хозяина дома в кроваво-красный цвет. Казалось, что все мускулы мужского тела сейчас вспучились, до предела натянув кожу. Вены на шее и висках вздулись. Но Эрвин промолчал. Того требовала Каролина, то и дело скрытно одергивая за руку супруга.
– Короче, ты меня понял, – уверенно и нагло произнес тот же писклявый голос, и мальчуган не преминул опять сплюнуть. – Чтоб как штык завтра там был.
Этой ночью Эрвин не мог заснуть. Хотел, пытался, но не получалось. Жуткие мысли постоянно лезли в голову. Мужчина поминутно ворочался с боку на бок.
В конце концов не выдержал, вскочил и выбежал во двор. Круторогий месяц освещал ему путь.
Эрвин, крадучись, часто озираясь, приблизился к своему любимцу. В лунном свете его зеленый комбайн блестел как громадный изумруд.
Быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что вокруг никого нет, Эрвин достал из кармана складной нож.
– Будут мне еще тут всякие сопляки указывать, – его губы мелко дрожали. – Не на того напоролись. Командуйте другими и в другом месте.
Однорукий зубами открыл единственное длинное лезвие самодельного ножа и с яростью глубоко воткнул его острие в шину переднего колеса. Резиновая камера тут же, со свистом, стала испускать воздух. Эрвин вытащил нож и метнулся к заднему колесу. Все повторилось.
Вот уже которую минуту, более и более впадая в ажиотаж, пожилой мужчина как безумец кружился вокруг комбайна, протыкая и пытаясь вспороть шины всех четырех колес.
Когда-то он остановился и сквозь слезы, с пеной на губах злорадно произнес:
– Так не доставайся же ты никому! Я тебя собрал – я тебя и зничтожу.
Затем, тем же ножом он стал резать ремни. Как же дорого они ему обошлись! За приводной ремень отдал двадцать кур. Годовалым теленком пришлось заплатить за клиновый, приводной и вариаторный ремни. Весь труд пошел насмарку. Все расходы коту под хвост.
– Накосьте выкусьте! – не выпуская из единственной руки складной нож, Эрвин умудрился скрутить фигу в направлении центра поселка.
Напоследок мужчина стал засыпать песок в заполненный до краев топливный бак. С каждой жменей песка горючее выливалось через горловину. Комбайн буквально истекал соляркой.
К утру Эрвин свершил все задуманное. Успокоился и почему-то даже повеселел. Вернувшись в спальню их дома, с порога выкрикнул:
– Мать, собирайся. Мы сваливаем в Германию.
– Тс-с! – цыкнула на него Каролина, протирая спросонья глаза. – Молчи, попридержи язык за зубами. Соседи могут услышать. Ты в своем уме? Ты же еще вчера клялся, что твоя нога не ступит на немецкую землю.
– Weib26, не смей перечить мужу. Сказал собирайся – значит, надо. И так будет. Баста! Давай, быстро! Бери документы да самое необходимое.
– А как же скотина, огород? Урожай не собран. А самое главное – хлебоуборка. Как же твой комбайн? Ведь ты больше года над ним, как дитем малым, трясся. Сколько денег на технику угробил.
– Комбайн в хлам! Металлолом. Я его собрал, я его и сгубил. Поломал и испортил все, что можно было. А хозяйство? Так уже сегодня все это у нас Исины отберут. Так что бежать нам надо. У детей в городе перекантуемся.
Каролина понимающе кивнула и стала спешно собирать чемоданы.
– Вот дети у нас молодцы. Как в воду глядели. За спиной у настырного отца нам заграничные паспорта оформили…
Утро понедельника изначально оказалось тревожным. Еще в окно своей спальни Дамежан заметила, как низкие белые тучи сплошь затянули небо.
– Как же это некстати во время жатвы, – сидя на кровати, хозяйка дома умоляюще подняла руки к потолку. – Пожалуйста, будь милостив к нам!
Подоив корову и выгнав в стадо коз и овец, Дамежан задержалась возле калитки своего двора. Высоко задрав голову, она рассматривала небо, невольно крутясь как юла вокруг своей оси. Светлые облака сейчас напоминали пенистые морские волны, которые наяву казашка никогда еще не видела. Разве что только по телевизору. Своей темной бездной они даже на экране обычно вызывали в женской душе страх и трепет. В небесных же волнах было меньше угрозы. Сквозь облака просвечивалась воздушная высь и необозримое пространство. Это успокаивает и даже воодушевляет.
В какой-то момент Дамежан опустила голову, и ее взгляд случайно наткнулся на подворье соседей. Комбайн Эрвина стоял на том же месте, что и в субботу днем.
– Да как же так! – громко вскрикнула Дамежан. Плотнее завязывая было спавший на плечи платок, она решительно направилась к смежному дому. – Обещал ведь. Свою единственную руку протянул в знак согласия. Эрвин, выходи, разбираться будем!
Во дворе соседа было пусто. Ни одной живой души. Двери сарая закрыты. Оттуда раздавалось недовольное визжание, видимо, некормленых свиней и многократное кукареканье петухов. Рядом с сараем, под навесом, мычала недоеная корова.
– Вы что там, все пьяные? Все еще дрыхнете? – возмущалась пожилая казашка, подходя к высокому крыльцу. – Үйде кiм бар?
В ответ тишина. Лишь сейчас Дамежан заметила, что на дверях висел огромный ржавый замок.
– Что-то здесь не так, – задумчиво произнесла она и поспешила на противоположную сторону улицы.
– Үйде кiм бар? – постучалась Дамежан подобранной на дороге палкой в калитку дома семьи Фишер.
– Доброе утро, Батыр-ана, – раздался в ответ заспанный голос хозяйки дома.
– Люба, позови Федьку. У меня к твоему сыну дело есть.
– Так его нет. Еще вчера на Восток уехал. Потихоньку, на комбайне, своим ходом. Кому-то там сегодня пшеницу косить надо.
От испуга Дамежан даже ойкнула. День начался с сюрпризов и явно не по ее плану…
Напротив села Ақкемер на крутом изгибе реки, вдоль обрывистого известнякового берега с одной стороны и пологого песчаного с другой, на сотни метров тянется полоса мелководья. Прибрежье здесь абсолютно голое: ни деревца, ни кустика, ни камышинки и ни одной тростинки. На этом участке Илека из года в год весеннее половодье устраивает страшные и опасные водовороты. В пучине темно-бурых вод и ледяных глыб перемалывается все и вся. Не самый подходящий уголок для многолетних растений. Бурные вихри паводков смывают и уносят с собой плодородную почву. На пологой стороне не растет даже трава. Широкий песчаный пляж.
Максимум по колено глубиной ровное дно мелководья усыпано хрустящим, желтым, похожим на зерна пшеницы песком и мелким гравием. Течение практически отсутствует, хотя неподалеку отсюда на дне реки бьют многочисленные родники. В тихой зеркальной глади воды отражается голубое небо, придавая ее поверхности бирюзовый цвет.
Летом на перекате охотно резвится сельская ребятня. Для них должно быть настоящим блаженством – среди жары нырять и плавать в освежительной своей прохладой воде. Подобно подрастающим гусятам и утятам, наверняка забывая о времени и о пространстве, малышня плескается на речке с утра и до позднего вечера. И только лишь чувство голода на закате дня в состоянии разогнать их по домам.
Вооружившись обрывками тюлевых занавесок, а то и просто используя свои платьица да рубашонки, детвора на отмели часто охотится за пескарями.
Поблескивая своей чешуей, стайки мелких рыбешек юрко снуют вокруг и внутри наполовину занесенной песком огромной ржавой трубы. Неестественный для общей природной идиллии кусок металла является свидетелем неудачной попытки соорудить тут переправу. Очередной паводок снес и размыл высокую глиняную дамбу, погнул и развернул наискось по течению проточную трубу плотины.
Насколько помнят старожилы, здесь всегда находился речной брод. Пешком, на подводах, а позже уже и на тракторах да грузовиках сельчане в этом месте переправлялись на другую сторону Илека, в направлении населенных пунктов Восток, Левоневское и Шевченко.
Утренние облака над Ақкемером оказались случайными, заблудившимися небесными овечками. Погоняемые лучами палящего августовского солнца, они очень быстро разбежались по бескрайнему казахстанскому поднебесью. День обещал быть жарким.
На достаточно высокой скорости с барабанным ревом мотора брод стремительно миновал красный мотоцикл. Утопая почти по середину колес, карданный «Восход» лихо и уверенно рассек толщу воды, поднял целый фонтан брызг и оставил за собой водяные бороздки. Игравшие на мелководье дети с визгом бросились врассыпную.
В клубах дыма, отфыркиваясь, мотоцикл с трудом одолел крутой подъем в низине между двумя высокими известняковыми кручами и двинулся по уходящей в степные холмы извилистой дороге. Столб пыли сопровождал его.
Порывом ветра с головы Дамежан снесло легкий ситцевый платок. Но она, кажется, даже не обратила на это внимания. За рулем сидел сорокашестилетний Сагын. Мать с сыном мчались на Восток.
Хотя мчались – это громко сказано. Они спешили, насколько это было возможно. Колея глубоких гусеничных следов, видимо, еще весной по глинистой влажной земле прошедшего здесь трактора под летним солнцем настолько окаменела, что дорога походила на стиральную доску. На ухабах так трясло, что Сагын с трудом удерживал руль мотоцикла.
Пришлось свернуть и ехать по непроторенной степи, в промежутке между дорогой и сжатым полем, которое вкривь и вкось располосовали линии примятого колесами машин жнивья.
Лето было на исходе. Жара последних месяцев донельзя иссушила степь. Придорожная полынь пожелтела и стала жесткой, как проволока. Лишь изредка пустынную дорогу перебегали серые суслики и маленькие зеленые ящерицы. Только однажды, практически из-под колес ехавшего мотоцикла, вспорхнула напуганная куропатка.
Когда-то уже издалека показалось расположенное в широкой низине пшеничное поле. Там сейчас работал красный комбайн. Вблизи припарковались два грузовика и полевой окраски уазик. Между ними виднелись темные фигуры пятерых мужчин.
«Восход» по бездорожью направился навстречу двигающемуся комбайну.
Не доезжая, Дамежан чуть ли не на ходу соскочила с мотоцикла. Простоволосая, маленького роста женщина выбежала на пшеничное поле. Высокие стебли хлебного злака доставали ей до груди. Раскинув в стороны руки, Батыр-ана храбро направилась наперекор огромной машине.
Не сразу, но комбайн остановился. По пояс высунувшись из кабины, молодой белокурый механизатор энергично махал женщине, требуя уйти с дороги.
– Не пущу! – насколько хватало сил и голоса, громко кричала Дамежан. – Это мой хлеб!
Из-за гула работающего мотора вряд ли кто мог услышать ее слова. Низкая ростом Батыр-ана продолжала кричать, бесстрашно приближаясь к зловеще вращающимся мотовилам пятиметровой ширины жатки.
Оставив лежать мотоцикл на краю поля, к матери на помощь спешил Сагын.
Одновременно от группы мужчин возле грузовиков и уазика бегом отделились двое с ружьями в руках.
Молодой Федор не выдержал накала ситуации и заглушил мотор комбайна.
– Феденька, да что же ты творишь? – отчаянно взывала Дамежан. – Соседей грабишь! Неужели ты забыл, как я тебя мыла и кормила, когда твою маму в больнице оперировали?
– Эй, Рыбак, немедленно заведи мотор, – подбегая, злобно крикнул один из молодчиков с ружьями.
– Батыр-ана, так я ж не по своей воле, – слезно оправдывался белокурый парень. – Я же не знал, что это ваше поле. Мне сказали, я и работаю.
– Я верю! – тоже плакала Дамежан. – Ты можешь меня вместе с пшеницей скосить, но я этим бандитам живьем свое зерно не уступлю.
– Немедленно садись за штурвал, – потребовал один из братьев Исиных и навел двустволку на Федора.
С трудом передвигая ноги, задыхаясь и тяжело дыша, к Дамежан наконец-то приблизился Сагын. Белый в лице, он держался одной рукой за левую грудь.
– Сволочи! – едва слышно повторяли его посиневшие губы.
Федор рванулся с места и, виляя, как вспугнутый охотником заяц, побежал в сторону Ақкемера.
– Сукин сын, – выругался один из Исиных и угрожающе крикнул убегающему вдогонку: – Мы с тобой еще поговорим. А про комбайн можешь забыть. Он теперь наш.
Вооруженные молодчики, не оглядываясь, ушли. Было видно, как они сели в уазик. Через минуту колонна из трех машин тронулась в неизвестном направлении.
Как будто он это только и ждал, Сагын вдруг осел и нелепо повалился, подгребая под себя охапку густых стеблей зрелой пшеницы. Подозрительно раскинув руки, мужчина лежал на золотистом ковре. Дамежан бросилась к сыну и склонилась над его уже бездыханным телом…
На следующий день в привокзальном саду станции Ақкемер, недалеко от разрушенного фонтана, обнаружили повешенным на старом карагаче тело совсем еще юного Федора Фишера.