–Нет, я обязан служить брату… Я не один… Я с Ним… – Малыш на секунды прижался к Ортонсользу, потом посмотрел на Иисуса, Тот спокоен и молчалив по-прежнему, но Его глаза сияли чистотой подлинного чувства. Малыш поверил Ему, и смело шагнул в гостевую комнату, где уже с нетерпением ожидали Гумисоля.
–Где твой легендарный Малыш? – Кричали озорно и дерзко детские голоса. Им не терпелось увидеть мальчугана, которого любил Энтони младший. – Где он? Мы требуем показать нам Малыша! Где он? Эй, Малыш, покажись! Не прячься….
Дверь распахнулась…
И все затихли, как по команде. Перед изумленными взорами предстал гений высокого мастерства и просто несчастный Малыш. Он растерялся под суровыми и ошеломлёнными взглядами тех, кто сейчас так скверно рассматривал его, но бодрый голосок любимого брата вывел из оцепенения. – Это мой брат! Иди ко мне! и никого не бойся! Малыш, я познакомлю тебя со своими друзьями… И пусть только хоть один посмеет тебя не любить…
Никто не засмеялся и никто не проронил ни единого слова, смолкли моментально. Все ждали чего-то необычного, как по команде следили за Малышом, который чувствовал себя весьма неудобно среди этих прекрасных снаружи детей. Однако их распирало явное любопытство, им хотелось познать сущность такого человека, непохожего на них, ведь он совершенно иной.
Внезапно Малыш заметил красивую девочку с рыжими кудрями, её серо-зелёные глаза презрительно и насмешливо оценили его несвойственный образ, но эти восхитительные глаза пронзили мальчугана насквозь так явственно, что он сразу же потонул в них. Потонул незаметно, глубина любовного величия уже не позволила ему выплыть на берег.
Любовь зажгла великое пламя в сердце в эту трагическую минуту! Сие безответное чувство осталось в Гумисоле до последнего вздоха. Хотя он знал, что любовь принесёт ему нечеловеческие страдания, неизмеримо-тягостные. Но ей была не нужна его любовь.
Разве могла она, девочка с таким величественным телом, такая безупречная и независимая, совершенная и гордая, принять любовь такого жалкого и униженного человека, человека, который пришел в мир для них, красивых и тщеславных, чтобы пробудить итог разумного сострадания и милосердия в жестоких и высокоумных сердцах, сердцах, лишённых чувств добра и света. И чем больше она, Розалина, его ненавидела и презирала, тем сильнее и крепче он, Гумисоль, её любил и мечтал о невозможном для него. Он сник, понимая, что недостоин сидеть с ней рядом, что его убожество слишком ярко подчёркивает её совершенство, но Энтони младший сказал ему уверенно:
–Ты сядешь здесь! вместе со мной и Розалиной! Я так хочу!
Ноги подкосились, ему пришлось присесть на стул между ними. Замер. Все движения погасли на моменте, который довелось испить таким болезненным вздохом своего великого и благородного сердца, но сердца, пронзённого болью души, коя усугубляла покровительство мрака.
Розалина брезгливо фыркнула и этот пронзительный шёпот, неслышимый никому, только одному Малышу, пригнул всю его сущность так болезненно и мучительно книзу, что он едва не задохнулся от испитого унижения.
Нет, она не произнесла смердящего слóва вслух, но он услышал его чутьём опалённого сердца! Слово, обличавшее его, так сильно ранило душу, что он едва не упал от боли. Только забота и нелицемерная любовь младшего брата не позволили ему умереть от оскорбления. Хотелось убежать ото всех, от них, таких непохожих на него, но Малыш, проглотив всю накипь слёз, застыл, словно омертвелый образ, застыл обречённо, и разум его омывался духотою злобного навета, страха, принеся ему такие отвратительные страдания, которых он не заслужил.
И тут Энтони младший попросил его спеть! спеть для них! спеть для неё! Не испытывая волю судьбы, не надламывая своего самолюбия, не заставляя брата упрашивать, Малыш запел, запел, чтобы смыть позор своей горячей боли, запел так, где только он и Иисус, понимающий и возлюбленный. Он пел вдохновенно, проникновенно, не чувствуя никого возле себя. Лишь бы заглушить вопль кровавого безумия, лишь бы погасить болезненные всплески сознания. «Иисус, Ты понимаешь меня? Иисус, Ты любишь меня? Ведь я люблю Тебя! Помоги мне! Почему молчишь?» – Так думал мальчик, у которого рвалась плоть от чувственной боли. А разве он это заслужил?! Кто ответит? И кто подаст святое утешение, не измяв достоинства?!
Когда звук дивного голоса коснулся надменной Розалины, она онемела от потрясения, её милое личико стало печальным, Бог опечалился в ней, а из выразительных глаз посыпались алмазы слёз, Бог плакал в ней. А кому нужны такие алмазы?! Никому!!
Малыш впервые пел о себе. Он пел о том, как ему неуютно и горько обозревать долину своего странствия, где он одинок, где нет того, кто бы мог понять эту боль. Песня родилась мгновенно пережитым чувством, но Гумисоль не открыл своей любви, эта тайна осталась только в его душе, и только Иисус знал о ней.
Божественный свет вдруг покрыл уродство! Только благодать и рай парили посреди надменных и гордых умов! Все эти неровности слов в миг растаяли и смылись моментальным чувством святого Иисуса Христа! Молчание одухотворено песней! Ни у кого не хватило духу воспротивиться упоению!
Малыш не видел глаз восхитительной Розалины, он углубил всю скорбь туда, где на него с подлинной любовью глядели Глаза Иисуса, Которого он любил. Малыш пел для Него, пытаясь раствориться в тихой любви своего Гения, что облёк дух таким телом, телом, отворившим предел страдания и унижения. Не ведают они, красивые и великие, как тяжело носить плоть убожества и не только не ведают, но ещё и смеются, унижая и оскорбляя человеческое достоинство.