Кононов, сгорбившись на заднем сиденье автомобиля, смотрел в окно, и ему казалось, что вокруг простирается какой-то иной мир. Была пересечена некая невидимая черта – и все волшебным образом изменилось. Там, позади, остался солнечный июньский день, а здесь с мрачного неба хлестал распоясавшийся дождь, неистово, как пьяный хулиган, колотя по листве, подоконникам и асфальту. Там, позади, осталась привычная, пусть и не всегда веселая, – а вернее, только изредка веселая жизнь, а здесь открывались невиданные ранее и потому пугающие горизонты.
Автомобиль разбрызгивал колесами воду вмиг растерявших свой макияж улиц, совершая обратный путь от центра к окраине. Вдоль тротуаров неслись мутные потоки, сплавляя к сточным решеткам окурки и обертки от жвачек и конфет. Народ толпился на троллейбусных остановках, под тентами кафе и козырьками магазинов. То и дело сверкали молнии, и катился над крышами торжествующий рокот грома.
Впереди, рядом с роботоподобным шофером, сидел молодой бугай с могучим бритым затылком и широкими, обтянутыми белой футболкой плечами – еще один сотрудник седьмого отдела, не удосужившийся представиться. Ему было поручено обеспечить целость и сохранность Кононова. Ну, и пресечь любую попытку к бегству, которую мог предпринять бывший охранник, чья должность отныне называлась «ППВ». Путешественник по времени. Герберт Уэллс мог довольно потирать руки на небесах. Кононов в последний раз ехал домой, чтобы покопаться в вещах и выбросить всякие личные бумаги, о которых совсем необязательно знать посторонним – тем, кто вселится в эту квартиру после него. А потом он вернется в подземные вместилища отдела номер семь и будет готовиться там к выполнению «маленького, но очень ответственного поручения». То бишь к погружению в прошлое. На тридцать семь лет назад, в тысяча девятьсот семьдесят первый год от Рождества Христова.
Кононов отрешенно созерцал грандиозное представление «летняя гроза в мегаполисе» и никак не мог поверить в реальность происшедших за этот день событий. То, что он услышал от Сулимова, действительно казалось сказкой Перро. Вернее, даже не сказкой, а заурядным фантастическим рассказом эпигонов Уэллса. Но Кононов знал, что это отнюдь не сказка, не выдумка фантастической братии – и он вряд ли когда-нибудь вернется в июнь две тысячи восьмого. Потому что не доживет. А если даже и доживет – это будет уже другой июнь…
Сулимов поведал ему, что есть человек, который изобрел устройство, с подачи Уэллса давным-давно получившее название «машина времени». Эта машина могла возвращать человека в прошлое. И путешественник, при соответствующей подготовке, способен был натворить всяких дел в этом прошлом, тем самым внеся коррективы в будущее. Конечно, никто не ответил бы на вопрос, насколько серьезно изменится сегодняшняя реальность, говорил Сулимов, если пришелец вмешается в события прошлого. Вряд ли можно повлиять на будущее, срубив в прошлом березку или стащив на рынке яблоко у зазевавшейся торговки. Вряд ли долетит до будущего звон разбитого стекла в окне дома номер пять по Сретенскому переулку или стук среди ночи в дверь каких-нибудь супругов Рогачевых из Вышнего Волочка, нарушивший сон хозяев…
Но путешественнику под силу учинить не только мелкое хулиганство. Зная о «судьбоносных» событиях двадцати- или тридцатилетней давности, он может повлиять на ход этих событий. Или же и вовсе предотвратить их.
В Кононове взыграло его не до конца еще забытое историческое образование, и он, не дослушав Сулимова, принялся возражать.
Разве одна-единственная личность – не царь, не президент, не министр обороны, а обыкновенный средний человек способен повлиять на ход истории, а тем более изменить ее? Да еще и не в древние времена, когда что-нибудь такое и могло проскочить, а в двадцатом веке. Разве в состоянии он предотвратить Великую Отчественную или ташкентское землетрясение, чернобыльскую катастрофу или экспансию СПИДа?
Нет, отвечал Сулимов. Путешественнику по времени, конечно же, не под силу оказать решающее воздействие на социальные, техногенные и природные катаклизмы. Но сделать он все-таки может немало. Например, подпоить и спровоцировать на дебош ставропольского комбайнера Горбачева – и прощай, комсомол, и дальнейшая политическая карьера. Отравить в Свердловске паленой водкой молодого строителя Ельцина. Утопить в Днепре двуличного хитрюгу Кравчука. Послать в ЦК КПСС анонимку о том, что на Чернобыльской атомной занимаются опасными экспериментами. Поверят не поверят, но сигнал проверять будут – глядишь, и пропадет охота баловаться с «мирным атомом».
«Так что же в этом плохого?!» – вскинулся Кононов.
Спасти жизнь сотням, уберечь от последствий Чернобыля тысячи и тысячи, не допустить развала Союза и прихода теперешней эры отчаяния и мрака, где человек человеку поистине – волк… Ворвавшись в рубку, изменить гибельный курс «Адмирала Нахимова». Напроситься в попутчики к Виктору Цою, не дать ему заснуть за рулем в тот роковой день. Отговорить идти купаться на Волгу Лешку Тарасенко из соседнего подъезда… Разве это плохо – хоть немного уменьшить груз несчастий в подлунном мире?
Сулимов не оставил камня на камне от рассуждений Кононова, представив все с совершенно иной, обратной стороны.
Возможно, говорил он, без Горбачева Союз действительно бы не рассыпался прахом. Продолжалось бы великое противостояние двух сверхдержав, и в конце концов – из-за ошибки, ложной тревоги или чьих-то подкачавших нервов – разразилась бы подобная Армагеддону война с финальной «ядерной зимой».
Возможно, чернобыльские экспериментаторы, встревоженные проверкой – или даже простым звонком из ЦК, – отказались бы от своих планов. Но кто даст гарантию, что справиться с зудом в руках сумеют на других атомных, в Центральном регионе или под Ленинградом? Может быть, именно чернобыльская трагедия предотвратила трагедию гораздо большую – превращение половины европейской части России в атомную пустыню…
Кто знает, кем бы стал пятилетний малыш, погибший в тот страшный вечер на «Адмирале Нахимове»? Что если – создателем вируса, которому суждено через сколько-то лет переполовинить человечество?
Сорвется теракт на Дубровке – и чеченцы пустят в ход запасной вариант, с захватом какой-нибудь областной филармонии, в Саратове или Новосибирске, там ведь нет особой охраны «культурно-массовых зрелищ». И погибнет в этом Саратове или Новосибирске человек, который в будущем смог бы раскрыть секрет продления жизни лет на пятьдесят – семьдесят, а то и больше…
Ни в коем случае нельзя вмешиваться в прошлое, говорил Сулимов. Все должно идти своим чередом. Иначе каждое утро мы будем просыпаться в изменившемся мире – и совершенно необязательно изменившемся в лучшую сторону. Мир будет непрерывно меняться – и понедельник принесет нам новые представления о прошлом, а вторник заменит их, а потом вновь заменят среда и четверг… Представления каждый раз будут новыми, но все – ложными по сравнению с первым вариантом…
Нельзя вторгаться в прошлое. Нельзя допустить существование машины времени.
Кононова речь Сулимова впечатлила и обескуражила. Дон Корлеоне противоречил сам себе: выступая сторонником лозунга «Руки прочь от прошлого!», он, тем не менее, был намерен отправить его, Кононова, в это прошлое, причем навсегда…
Кононов поделился своим недоумением с заведующим седьмым отделом.
– Неувязочка получается, – сказал он, чувствуя себя исполнителем роли в среднего пошиба фантастическом фильме, этакой штампованной американской поделке. – Зачем же вы меня собираетесь зафутболить в прошлое, если его трогать нельзя?
– Затем, чтобы машина времени не была изобретена, – жестким тоном ответил Сулимов, и по этой жесткости Кононов понял, какую именно роль ему уготовили.
– То есть вы намерены моими руками… ликвидировать изобретателя… еще до того, как он создаст свою машину, – это был даже не вопрос, а утверждение.
– Схватываете на лету, Андрей Николаевич, – выдал ему еще один одобрительный отзыв дон Корлеоне, а «великий немой» Иванов в очередной раз покивал.
– Но мое появление в прошлом, по вашей же версии, изменит будущее… то есть настоящее. Я ведь действительно могу попытаться что-нибудь там предотвратить.
Сулимов развел руками:
– Это неизбежные издержки, от которых никуда не денешься. И я не думаю, что кто-нибудь в начале семидесятых прислушается к вашим призывам не вводить, например, войска в Афганистан. Единственное, что может вас ждать – это «психушка». Не в ваших интересах будет привлекать к себе внимание, Андрей Николаевич.
Кононов положил ладони на прохладные подлокотники и медленно откинулся на высокую спинку кресла:
– Так вот, значит, куда вы нацелились меня упечь: в начало семидесятых… И там я и останусь…
– Именно, – кивнул Сулимов.
Семидесятые годы… Еще жив отец, и жива мама… И тишь и благодать царят в огромной, ощетинившейся мощными боевыми ракетами стране, уверенно ведомой к светлым высотам коммунизма мудрым Политбюро во главе с Генеральным секретарем, верным ленинцем, лично дорогим товарищем Леонидом Ильичом. Или Брежнев тогда еще не был «лично» и «дорогим»?
– А почему я не смогу вернуться обратно, сюда? Хронокар не имеет заднего хода?
– Как вы сказали? Хронокар? – переспросил Сулимов.
– Ну, да, как в книжках пишут. Я фантастики в школьные годы немало перечитал: деритринитация, хроносинкластическая инфандибула, сигом, оверсан…
– Полевой синтезатор «Мидас», – вдруг негромко добавил Иванов.
Кононов взглянул на него так, как, наверное, в свое время смотрел Валаам на заговорившую человеческим голосом ослицу. И подтвердил:
– Да, полевой синтезатор «Мидас». Или скорчер – у тех же Стругацких.
Иванов словно опять лишился дара речи и ограничился традиционной уже серией кивков.
– Так что, нет у хронокара заднего хода? – повторил свой вопрос Кононов, обращаясь к заведующему седьмым отделом.
– К сожалению, нет, это ведь не фантастические книжки.
В помещении воцарилась тишина. Внешний мир был далеко, там сновали под июньским солнцем автомобили, там свободно ходили по своим делам люди, там продолжалась жизнь, – а в этом подземелье вершилось какое-то совершенно нереальное действо, срежиссированное кем-то странным.
Кононову неожиданно пришла в голову мысль о том, что он стал участником очередного телевизионного шоу. Каждое слово, каждый жест участников фиксируется скрытой аппаратурой, а через несколько дней – пожалуйста, любуйся на себя в новой передаче «Билет в прошлое». Или «Время, назад!» Он с трудом отогнал это видение и задал очередной вопрос:
– С чего вы взяли, что я способен на убийство?
– А с чего вы взяли, что мы предлагаем вам именно это? – вопросом на вопрос ответил Сулимов, с нажимом произнеся слово «вы». – Неужели вам в голову не приходит какой-то иной вариант, Андрей Николаевич?
– А я вовсе не обязан напрягать свои мозги, – с внезапным раздражением огрызнулся Кононов. – Если есть у вас такой вариант – выкладывайте. Впрочем, я и сам знаю. Нужно просто позаботиться о том, чтобы этот Кулибин-Эдисон и вовсе не родился!
– Ну, вот и отлично, Андрей Николаевич, – миролюбиво улыбнулся Сулимов. – Догадались и без особого напряжения мозгов. Вы знаете, где познакомились мои родители? Отец после госпиталя возвращался в часть, на передовую, а мать ехала к своей тетке. А что случилось бы, окажись на месте отца в том поезде какой-то другой человек? Правильно, не было бы меня. То есть, возможно, когда-нибудь кто-нибудь и был бы, но этот «кто-нибудь» был бы не я. И жизнь у него была бы совсем другая.
– Я, конечно, специфики вашей работы не знаю, – после долгой паузы медленно начал Кононов, блуждая взглядом по белому потолку. – Может, у вас принято не искать легких путей или идти в обход, как «нормальные герои». Изобретатель вам известен… Почему нужно навсегда засылать кого-то в прошлое, когда, по-моему, гораздо проще прихлопнуть его здесь, а хронокар разобрать по винтикам и сдать на металлолом? Только не надо заверять меня, что ваша организация неукоснительно блюдет библейскую заповедь, и потому вы не можете прибегнуть к крайним мерам. Заратустра, мол, не позволяет или что-нибудь в этом роде. Насколько я знаю, любая структура, подобная вашей, руководствуется в таких случаях другим принципом: цель оправдывает средства…
– Таким принципом руководствуются далеко не только структуры, подобные нашей, – не сразу ответил Сулимов. – Пожалуй, трудновато будет найти в наше время достаточно серьезную организацию, которая во главу угла ставила бы иные принципы. Какой век, такие и песни. Но мы не идем в обход, Андрей Николаевич. Просто другого пути у нас нет. Дело в том, что Мерцалов исчез. Вы догадываетесь, куда можно отсюда, – он обвел рукой помещение, – исчезнуть?
– Догадываюсь, – пробормотал Кононов. – Нырнул во вчерашний день. Не усмотрели, значит, за этим Мерцаловым… Погодите! – встрепенулся он. – А как же хронокар? Он же, по идее, должен исчезнуть вместе с изобретателем…