Иная девка и неделю с небольшим даже бывает невестой, так до того надорвется, что голосу уже нет; из сил выбьется.
А иначе нельзя – «дурой необразованной» назовут…
И вот однажды в этой школе стали пропадать дети…
На развитие отечественной методики преподавания фольклора в начальной школе оказывали влияние различные факты истории российской культуры:
• изменения, происходившие в отечественном образовании, связанные с обновлением его задач, содержания и структуры;
• развитие фольклористики, достижения которой прямо или косвенно отражались в практике преподавания;
• внимание художественной литературы, особенно детской, к устно-поэтическому творчеству;
• общественный интерес к традиционному фольклору и его популяризация среди городского населения.
В этом ряду особенно важно отметить факт бытования фольклора в повседневной и праздничной жизни людей. Естественное функционирование устно-поэтического творчества в окружении ребенка, в мире взрослых, среди других детей, в его повседневном опыте накладывает заметный отпечаток на развитие детского языка, мышления, творческой деятельности, на восприятие ребенком художественной литературы, на интерес к овладению грамотой и чтением.
Народное устно-поэтическое творчество имеет мифопоэтическую природу. Истоки русского фольклора – в языческой культуре древних славян. «В глубокой древности воспитание у славян, как и у многих других народов, осуществлялось почти бессознательно»[9], первой и естественной воспитательницей была мать, от которой ребенок получал знание языка, усваивал обычаи, обряды и сопровождающие их тексты: «бытовое искусство, фольклор опекает ребенка с рождения, сопровождает в детстве, отрочестве, вплоть до перехода в юность»[10]. Подрастающее поколение готовилось к социальной деятельности, которая связывалась с выполнением различного рода ритуалов, обрядов, участием в праздничных действах. Детализировать педагогические механизмы передачи и усвоения культуры людьми того времени чрезвычайно сложно, поскольку чем дальше отстоит от нас тот или иной исторический период, тем меньше доходит до нас прямых и бесспорных свидетельств о педагогической практике того времени. Тем не менее специалисты утверждают, что к «дохристианскому периоду относится становление народной педагогики и ее методов… был накоплен опыт воспитания подрастающих поколений, находивший отражение в самых разнообразных произведениях фольклора»[11].
Историей и теорией народного, то есть естественного, обыденного, неформального, нешкольного, традиционного воспитания занимается этнопедагогика[12], ведущая свои исследования на стыке этнологии, фольклористики, педагогики и ряда других гуманитарных дисциплин. Этнопедагогика нередко включается в систему профессиональной подготовки педагогических кадров по профилю «Начальное образование».
Как одна из областей педагогической науки, этнопедагогика «объясняет народную педагогику» и вместе с тем «предлагает пути ее использования в современных условиях, собирает и исследует опыт этнических групп, основанный на многовековом, естественно развивающемся соединении народных традиций»[13]. Все это позволяет трактовать термин «народная педагогика» достаточно широко, что нередко выливается в те или иные попытки актуализации народной педагогики в российском образовании последних десятилетий, в том числе и в системе обучения младших школьников чтению, в факультативной, внеклассной учебной и досуговой деятельности учащихся начальных классов. В качестве примера можно привести курс литературного чтения Г. М. Грехневой и К. Е. Кореповой, в котором роль «целевой установки» играет «приобщение детей к истокам и основам народной культуры, а потому в нем (в курсе литературного чтения. – А. Н.) значительное место занимают фольклорные тексты разных жанров»[14]. Не менее интересен в отношении широты использования устно-поэтических жанров факультативный курс М. Ю. Новицкой «Введение в народоведение», регулярно публиковавшийся в сборниках программ для начальной школы в 90-е годы XX в. Задача курса – научить младших школьников «понимать народные мировоззрение и психологию», выраженные в фольклорно-этнографическом материале, который «должен деятельностно осваиваться детьми и педагогами, проживаться ими…»[15] – может по разным причинам оказаться весьма далекой от духовных потребностей многих современных российских семей.
Г. Н. Волков в структуре педагогической культуры народа выделяет следующие компоненты:
• основные народно-педагогические понятия (уход, воспитание, самовоспитание, перевоспитание, наставление, обучение, приучение);
• ребенка как объекта и субъекта воспитания (родное дитя, сирота, приемыш, ровесники, друзья, чужие дети, детская среда);
• функции воспитания (подготовка к труду, формирование морально-волевых черт характера, развитие ума, забота о здоровье, привитие любви к прекрасному);
• факторы воспитания (природа, игра, слово, общение, традиция, дело, быт, искусство, религия, пример-идеал (личности-символы, события-символы, идеи-символы);
• методы воспитания (убеждение, пример, приказ, разъяснение, приучение и упражнение, пожелание и благословение, заклинание, клятва, просьба, совет, намек, одобрение, упрек, укор, уговор, заповедь, завет, зарок, раскаяние, покаяние, проповедь, завещание, запрет, угроза, проклятие, брань, наказание, побои);
• средства воспитания (потешки, считалки, пословицы, поговорки, загадки, эпос, сказки, легенды, предания, мифы и т. д.)[16].
Перечисленный набор параметров народной педагогики, конечно, демонстрирует их тесную связь с фольклором. В указанной работе Г. Н. Волкова устно-поэтическим жанрам как основному средству воспитания в народной педагогической культуре посвящена солидная глава. Тем не менее для современного учителя начальных классов важно понять, как к фольклору может относиться младший школьник. В какой роли по отношению к устно-поэтическому творчеству выступит современный ученик – живого носителя, создателя, исполнителя, читателя, стороннего наблюдателя, исследователя, интерпретатора фольклорных произведений? Какие устно-поэтические жанры и приемы учебной работы с ними целесообразно использовать в процессе литературного образования и развития учащихся? На эти и другие вопросы должна помочь ответить методика. Методика – явление изменчивое, она стремится должным образом решать те образовательные задачи, которые выдвигает общество в данной культурно-исторической ситуации, учитывать индивидуальные запросы и возможности конкретных участников образовательного процесса. Изменчив и фольклор, велика его историческая память, но значительна и роль в жизни современного младшего школьника. Заострим внимание на отдельных вопросах историко-культурного характера, весьма существенных как для освоения исторического наследия методики фольклора, так и для современного его преподавания в начальной школе.
Исторический «анализ глубины народной памяти» позволяет на основе письменных, устно-поэтических, этнографических, археологических материалов сделать вывод о том, что уже к эпохе «палеолита и мезолита восходит целый ряд элементов восточнославянского фольклора»[17]. Из палеолитической глубины пришли заклинания сил природы, обожествление медведя, поклонение Волосу (Велесу). Почитание в охотничьих и земледельческих культах так называемых рожаниц, обеспечивающих плодовитость и плодородие, привело во времена мезолита и энеолита к усложнению представлений о вертикальном пространстве, выделению и предметно-персонажному заполнению его основных ярусов.
Развиваются культы Матери-Земли и грозового, оплодотворяющего небесного начала, которые прочно укоренятся в славянском фольклоре. Заметное развитие в бронзовом веке почитания солнца, умирающего и воскресающего, привело к детализации структурных компонентов похоронных ритуалов, отказу от «эмбриональной скорченности», развитию традиции погребальных и жертвенных костров. В эпоху металла происходит постепенное вытеснение женских божеств мужскими (Род, Святовит, Стрибог, Даждьбог), первое тысячелетие и. э. становится временем «расцвета праславянского патриархального язычества»[18]. Представления, которые возникали на ранних этапах развития мифологии древних славян, нередко сохранялись, на них наслаивались новые. Архаические культы выветривались, «постепенно снижались до полу осмысленной детской игры», однако их отголоски проявлялись в славянском фольклоре вплоть до XX века[19].
Вместе с тем произведения устно-поэтического творчества оставались мифологическими по своей сути. Постижение различных мифологических текстов, обслуживающих как ритуальную жизнь древних славян, так и эксплицирующих ее пережитки в позднем фольклоре, обеспечивало усвоение их слушателем, участником и исполнителем мифопоэтической модели мира – обобщенной суммы представлений о мире, свойственной определенному типу сознания[20]. Как уже было отмечено, фольклор является весьма существенным источником для реконструкции мифопоэтической модели мира современными исследователями.
Мифологическое сознание хоть и противопоставлено естественно-научному, но они не изолированы друг от друга, и в этом смысле мифология вечна. В реальном опыте обе модели – мифопоэтическая и рациональная – могут сосуществовать друг с другом. В более или менее чистом виде рациональная модель может быть реализована в текстах естественно-научного характера, мифопоэтическая – в текстах фольклорных, религиозных, в мировоззрении ребенка.
Исследователи неоднократно указывали на соответствие древнего и детского мышления[21]. Эти виды мышления, конечно, не идентичны, поскольку современный ребенок усваивает «готовые ответы на вопросы, к пониманию которых человечество шло тысячелетиями»[22]. Тем не менее мышление ребенка сближает с мышлением древних неразвитость рефлексии, отсутствие альтернативных систем объяснения, а следовательно, и необходимости выбора между ними.
Мифологическое мышление не оперирует научными понятиями. Мифопоэтическая модель мира предполагает теснейшую связь человека и окружающего его мира. Поскольку в мифологической логике отсутствует четкие разграничения мира и человека, идеального и вещественного, мысли и эмоций, знаний и художественных образов, объективного и субъективного, можно говорить о принципиальном синкретизме мифопоэтического мира. Значительно позже человеческая мысль разграничит эти понятия. Мифологический синкретизм преломился в комбинирующей фантазии, в различных приемах антропоморфного моделирования действительности. Синкретизм обусловливал и метаморфозы в мифопоэтическом мире, впоследствии нашедшие отражение почти во всех фольклорных жанрах, например:
На конях-то ли выедешь, / На травах-то ли вырастешь, / На цветках-то ли выцветешь…
И прилети хоть перелетной малой птиченькой, / И хоть с чиста поля лети да черным вороном, / И со синя моря лети да белым лебедем… (из похоронных и рекрутских причитаний[23]).
Дед против солнца стоит (загадка; отгадка – подсолнечник)[24].
Сивые кабаны все поле облегли (загадка; отгадка – туман)[25].
Мифологический синкретизм обусловливал формирование магических представлений, благодаря которым сверхъестественные силы, природа и человек рассматриваются как некоторое поле разносторонних взаимодействий и объектов сверхъестественного (магического) воздействия. Магические действия различны – от полубессознательного жеста до целых церемоний с участием многих людей. Исследователи[26] выделяют, в частности, магию побудительную (протрептическую), связанную с перенесением магической силы на объект, и предохранительную (профилактическую) – защиту от «вредоносных влияний». А по социальной направленности магию можно подразделить на вредоносную, военную, любовную, лечебную, аграрную, промысловую, метеорологическую и т. д., например: прыганье через костер; поливание водой земли, чтобы пошел дождь; введение острых предметов в след человека с целью вызвать его болезнь или смерть; нанесение рисунка на охотничье копье; сокрытие лица невесты во время брачного ритуала. Магические ритуалы сопровождали архаического человека на протяжении всей его жизни, обряд был основным способом разрешения всех возникающих противоречий[27].
Структура мифопоэтической модели мира предполагает описание основных параметров вселенной, которое осуществляется способом «остроумным своей простотой»[28] – системой бинарных оппозиций (двоичных противопоставлений). Признаки противопоставлены друг другу, то есть каждый член оппозиции маркирован положительно или отрицательно. На основе этих оппозиций и формируются знаковые комплексы, с помощью которых осуществляется освоение мира.
Наиболее общим противопоставлением является пара сакральный – профанический (космос – хаос). Эта пара четко показывает все положительно или отрицательно настроенное к архаическому коллективу и реализуется в серии более частных противопоставлений. К ней примыкают не локализованные в каком-либо плане и наиболее абстрактные характеристики: счастье – несчастье (доля – недоля) и жизнь – смерть. В русском фольклоре эти оппозиции могли воплощаться, к примеру, в ритуалах выбора между долей и недолей (жертвоприношениях, гаданиях, приметах, суевериях, снах), в конкретных образах сказок, быличек, песен, пословиц (медведь, щука, конь, домовой, живая вода, яйцо, четный, сытость, дом, Лихо, Баба-Яга, мышь, лиса, мертвец, кикимора, русалка, мертвая вода, гроб, лес, яма, избушка на курьих ножках и т. д.).
Важнейшим параметром модели мира является ее пространственно-временной компонент: предполагается теснейшая связь, неразрывное единство пространства и времени – хронотоп (от греч. hronos — время и topos — пространство). Хронотопичны многие фольклорные образы:
Если вздумаешь искать меня, то ищи за тридевять земель, в тридесятом царстве. Прежде три пары башмаков железных истопчешь, три посоха чугунных изломаешь, три просвиры каменных изгложешь, чем найдешь меня, добра молодца! (из сказки «Перышко Финиста ясна сокола»)[29].
Встану я благословись, пойду перекрестясь, из избы дверями, из двора воротами, в восточную сторону, под утреннюю зарю, под младой месяц, под часты звезды… (из заговора на удачную охоту[30]).
Два братца в воду глядятся, век не сойдутся (загадка; отгадка – берега).
Стоит дуб: одна половина сырая, другая – сухая (отгадка – год).
Стоит дуб; одна половина сырая, другая – суха, маковка, золотая (отгадка – год)[31].
Шел из Дьяконова, из гостей. «Ой, с богом!» Ну, с богом. Очутился на березе. Кто его занес, как залез. Он и не помнит. А шел он в Панино (быличка)[32].
Хронотопичны образы пути, древа, реки, года, колеса и др. Структура пространства задается следующими оппозициями: верх – низ, небо – земля, земля – преисподняя, правый – левый, юг – север, восток – запад, суша, – море, дом – не дом и др. Структура времени: весна (лето) – осень (зима); день – ночь. Оппозиции маркируют пространство и время, расслаивая его на положительное и отрицательное, а перечисленные выше знаки-образы выступают в роли медиаторов, соединяющих оппозиционные точки времени и пространства. Мифопоэтической модели мира свойственно представление о сакральном центре, который выражается в образах дома, храма, древа и др. Он положительно маркирован, заполнен предметами, определяющими его статус, максимально «обжит». Сакральному центру противопоставлен хаос. Либо это хаос до начала сотворения мира, либо неосвоенная периферия пространства (лес, море, «чужедальняя сторонушка») или остатки хаотического начала внутри самого космоса (дупло, овраг, баня).
Человек в мифологическом мире существует прежде всего как элемент родового древа, ведущего свое начало от божественных предков, наиболее близки которым шаманы, вожди. Цель существования – продление рода и сохранение коллективного сознания, прекращение же рода осмысливалось как распад вселенной. Женщина ассоциировалась с землей (рождающим началом), с нижним ярусом вертикальной структуры пространства, мужчина – с небом, началом оплодотворяющим, верхом пространственной вертикали.
Синкретическое видение мира приводило к тому, что восприятие природы накладывалось на восприятие человека, цикличность времени и цикличность человеческой жизни соответствовали схеме: рождение – смерть – возрождение. Новорожденный считался опасным, пришедшим извне, к нему нельзя прикасаться, пока над ним не совершат различные очищающие обряды. Юноша или девушка в период инициации символически умирали для коллектива, нередко их уводили за пределы поселения, где совершались посвятительные обряды. Возвращались они заново рожденными, чтобы иметь в коллективной жизни новый статус. Соответственно большое значение в мифопоэтической модели мира имеют социальные структуры, выражающиеся отношениями: свой – чужой, мужской – женский, старший – младший, главный – неглавный, предки – потомки и т. п. Не менее важны числовые параметры: чет – нечет, большой – маленький; цветовые характеристики: светлый – темный, белый – черный, красный – черный; характеристики стихий: солнце – луна, огонь – влага, земля – вода, и др.
Этические характеристики мифологической модели мира определяют сферы хорошего – плохого, должного – недолжного, дозволенного – запрещенного. Они задают правила ориентации и поведения в мире. Мифопоэтическая модель мира предполагает описание и причинных параметров Вселенной, учитывающих «установление общих схем, определяющих все, что есть в космологизированной Вселенной, и все, что в ней становится, возникает, изменяется»[33].
Структура мифопоэтической модели мира описывается универсальным набором знаковых оппозиций. Конечно, «в таком облике он извлечен из мифологии и фольклора разных традиций и сформулирован… исследователями, а не носителями», но остается достоверным именно в силу того, что получен из текстов, поэтому можно говорить также, что «это терминология традиции, терминология носителей, а не только исследователей»[34]. Мифопоэтическая модель мира нашла свое отражение в различных фольклорных жанрах, она заметна и на поверхностном уровне, проявляясь в различных деталях образного мира устно-поэтических текстов, и на «глубинном» уровне, определяя инвариантную структуру народных обрядов, произведений различных фольклорных жанров[35]. При всем многообразии традиционного фольклора, устной форме передачи поверхностная вариативность и внешняя изменчивость устно-поэтического творчества не мешали ему сохранять на протяжении длительного времени мифологические представления о мире, которые передавались из поколения в поколение и усваивались с комплексом текстов традиции, к которой приобщался ребенок. Перечисленная выше сетка формальных отношений, усваиваемая ее носителями путем освоения системы текстов, эксплицирующих мифопоэтическую модель мира, начинала, в свою очередь, влиять на интерпретацию знаков, на порождение новых текстов, что и обеспечивало устойчивость традиции.
Очень схожим способом идет усвоение детского фольклора современными детьми. Приобщение к возрастной традиции происходит за счет постепенного усвоения комплекса текстов. Коллективное многократное воспроизведение этих текстов способствует усвоению логики жанра, а вариативность исполнения не мешает сохранению инвариантной структуры, в том числе и мифопоэтических комплексов.
Таким образом, в фольклоре нашли свое отражение мифологическая память народа и мифологическое мышление. При интерпретации фольклорного произведения обнаруживаются законы мифологической логики, фрагменты мифологической модели мира, нашедшие свою реализацию в архетипических образах устно-поэтических произведений. Поэтому вопрос о связи фольклора и мифологии не является для методики чтения праздным: он определяет отбор текстов для чтения и способы их осмысления младшими школьниками:
• фольклорные и мифологические тексты преподносятся младшим школьникам как занимательное чтение, трактуются как наивный вымысел древних (нередко в этом случае педагог и сам так воспринимает мифологию);
• фольклорно-мифологические материалы преподносятся школьникам в сокращенном и адаптированном виде, используются для воспитательных бесед, идеологической пропаганды, в процессе обсуждения прочитанного часто приписываются смыслы, не свойственные этим текстам;
• мифологические тексты и архаический фольклор считаются слишком сложным для чтения и анализа материалом, поэтому исключаются из круга чтения младшего школьника;
• фольклорно-мифологические материалы считаются пригодными для литературного образования и развития младших школьников, для организации целенаправленного их анализа и интерпретации, используются для наблюдения детей над истоками словесной культуры, для выявления представлений древних об окружающем их мире; при этом нередко педагогами учитывается близость мышления древних и детского мировосприятия, которая сможет спровоцировать читательский и исследовательский интерес учащихся.
Способ интерпретации фольклорных и мифологических текстов, когда структура мифологического мира известна заранее, является дедуктивным: от фактов (структурных компонентов модели мира) – к конкретным примерам. Ему противопоставлен индуктивный подход, когда факты формулируются на основе длительных наблюдений над текстовым материалом. Одни авторы учебников для начальной школы считают первый подход репродуктивным, не стимулирующим развитие читательской деятельности младшего школьника, другие рассматривают второй подход как не соответствующий возрастным возможностям младшего школьника.
В течение IX–X вв. Древняя Русь из непрочного племенного союза превращается в единое государство. Очаги христианской культуры были в языческой Киевской Руси и до 988 г., а после официального принятия христианства в народе продолжали сохраняться архаические обычаи и верования. Приобщение неграмотных или малограмотных слоев населения к христианской культуре происходило прежде всего путем их непосредственного участия в церковной жизни. Народная педагогика не сводится только к освоению фольклора, а его жанры отнюдь не являются единственным средством воспитания и развития подрастающего поколения.
В жизни русского крестьянина вопросы веры занимали доминирующее положение, что подтверждается многочисленными этнографическими данными: «Здоровые основы разных сторон крестьянской жизни были неразрывно связаны с верой. Православие было и самой сутью мировосприятия крестьянина, и образом его жизни… Нравственные понятия и соответствующие нормы поведения прививались в семье детям с малых лет. Это была вполне осознанная задача народной педагогики»[36]. Православная культура являлась центральной составляющей жизни русского крестьянина, неминуемо отражалась в произведениях устного народного творчества в процессе исторического развития фольклорного искусства. Данное положение подтверждается исследованиями фольклористов: «Субстрат, связанный с ассимиляцией христианства… всегда занимал важное место в фольклоре как на сюжетном уровне, так и в оформлении отдельных образов и стилевых приемов… длительное время подобные взаимосвязи сознательно не замечались или отводились в разряд второстепенных»[37]. Вместе с тем участие в аграрных, семейно-бытовых и окказиональных обрядах народной внецерковной жизни, исполнение и слушание устно-поэтических произведений часто способствовали сохранению и передаче последующим поколениям суеверных представлений, имеющих языческие корни и мифопоэтическую природу. Так же как и христианская культура, мифология говорит о вечности, но в последнем случае целостная и гармоничная картина мира с верой в единое благое начало не складывается: «в основании мифа лежит трещина» как итог «отпадения от Единого Благого» и «трагического одиночества перед лицом исчезнувшего Бога, превратившегося в безличное «Оно» или непознаваемое «Они» – силы, духи, боги»[38]. Суеверные представления, передаваемые из поколения в поколение, также являлись частью народной педагогики, они сдерживали возможность более полного и многогранного освоения человеком христианской культуры. Существенную роль в этом процессе играла и неграмотность.
Действительно, распространение христианской культуры неразрывно связано с развитием письменности. Древнерусским книжникам необходимо было рассказать о том, каковы место и роль восточных славян в истории христианского мира, как с христианской точки зрения устроен человек и каково его предназначение. Поэтому отечественную словесность периода Киевской Руси можно рассматривать «как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет – мировая история, и эта тема – смысл человеческой жизни»[39]. Прежде всего в это время распространялась переводная каноническая и апокрифическая литература, центральное место отводилось библейским текстам (Евангелие, апостольские послания, Псалтирь). Как правило, переводы агиографической литературы, византийских хроник, патериков предвосхищали появление оригинальных произведений аналогичных жанров – летописных и житийных текстов (о Феодосии Печерском, страстотерпцах Борисе и Глебе и др.), творений торжественного и учительского красноречия (слова, поучения). Памятники древнерусской книжности, особенно летописные, зафиксировали некоторые дохристианские верования и названия отдельных божеств языческого пантеона. Исследователи отмечают использование в произведениях древнерусской литературы изобразительно-выразительных средств и стилистических приемов, характерных для устно-поэтического творчества (повторы, гиперболы, параллелизмы («солнце светит на небесах – Игорь князь в русской земле»), тавтологию («трубы трубят», «мосты мостить»), постоянные эпитеты («борзый конь», «черная земля», «зелена трава»)[40]. Но картина мира литературных жанров рассматриваемого периода, по существу, противопоставлена тем способам структурирования и мифологизации действительности, которые были свойственны фольклорным жанрам.
Принятие христианства имело определяющее значение не только для развития древнерусской письменной культуры, но и для образования. Православие являлось основополагающим началом развития педагогической мысли и деятельности образовательных учреждений в течение XI–XVII вв. Главными средствами христианской средневековой педагогики были книга, молитва, проповедь, исповедь, пост; воспитывались верность православным традициям, устроение жизни осуществлялось на основе религиозных принципов, а к имеющей языческие корни «народной педагогике она относилась в целом отрицательно»[41]. Жанры средневековой литературы имели прикладное значение, применялись в богослужебной практике, в системе духовно-назидательного чтения, регламентировали устроение монастырского быта, использовались в образовательном процессе.
Мощные социальные преобразования потрясали Россию в XVII в. Это были годы Смуты и стрелецких бунтов, народных мятежей, государственных реформ, церковной реформы патриарха Никона, приведшей к церковному расколу: «культура распалась на несколько течений, автономных или прямо враждебных»[42]. Особенно заметными становятся тенденции секуляризации («обмирщения») культуры, нашедшие свое отражение в литературном творчестве. В XVII в. литература особенно сближается с народным творчеством, что объясняется и общими социально-историческими факторами развития государства, и формированием «обмирщенного» читателя, требующего развлекательности. В литературе развивается светское начало, а писатель обладает большей свободой художественного творчества, правом на художественный вымысел; появляются новые темы и новые герои.
Так, например, основу «Повести о Сухане» составила былина о богатыре Сухане, хорошо известная по записям фольклористов XIX в. Стихотворная «Повесть о Горе-Злочастии» сложена тоническим безрифменным стихом, напоминающим былинный, в ней присутствуют характерные для устно-поэтического творчества приемы: постоянные эпитеты, сравнения, параллелизмы. Образы повести черпаются из русских народных песен, апокрифов. Популярная в то время новелла «Повесть о Шемякином суде» широко отразилась в народных лубочных картинках и бытовых сказках, а ее заглавие стало народной поговоркой.
Особенно сильное влияние фольклора испытали сатирические новеллы и повести – «Повесть о Ерше Ершовиче», «Повесть о Фоме и Ереме», «Сказание о попе Савве», «Калязинская челобитная», «Сказание о роскошном житии и веселии» и др. Написанные ритмизированной прозой или раешным стихом, они ярко демонстрируют традиции народной Смеховой культуры в литературе.
Таким образом, оригинальные повести и новеллы «обмирщенного» века нередко представляют собой стихийную интерпретацию фольклорных сюжетов, близки устно-поэтическим приемам изображения событий и действующих лиц. В XVII в. появляются первые целенаправленные записи фольклора, сделанные иностранцами. В 1620 г. для английского путешественника Р. Джемса были сделаны записи исторических песен о смутном времени, в 1660-х годах С. Коллинз записывает две сказки. Известен сборник заговоров, дошедший до нас в рукописи конца XVII в.[43]. Е. Н. Елеонская отмечает, что запись заговоров была в это время делом обычным и «письменная традиция хранила заговор не менее старательно, нежели устная», однако речь идет именно о рукописных сборниках, записях на клочках бумаги, приложенных к судебным делам, а не о печатной продукции.
Древнерусская литература находилась в очень сложных отношениях с фольклором. Но, преследуя главную цель, которая заключалась в трансляции религиозно-символической картины мира, она не решала задачи целенаправленного отображения народных устно-поэтических традиций. Напротив, устное народное творчество достаточно активно ассимилирует как каноническую, так и апокрифическую христианскую литературу. В фольклоре даже возникают под воздействием христианства новые жанры, например легенды, духовные стихи, обмирание. При этом «восприятие фольклором литературного влияния сопровождалось глубоким изменением идейно-образной и стилистической основы литературных произведений»[44].
Излюбленными темами духовных стихов были житийные («Об Алексее – человеке Божьем», «Георгий и Феодор», «Борис и Глеб»), на сюжеты евангельские («Об убогом Лазаре», «О Рождестве», «О Милостивой жене», «О Страшном Суде»), ветхозаветные, значительно более редкие, нежели новозаветные («Плач Адама», «Об Иосифе Прекрасном»), дидактически-назидательные («Проспали, продремали…», «Жила душа грешная…»), которые появляются сравнительно поздно и будут особенно любимы старообрядцами[45].
Сами исполнители духовных стихов – калики перехожие – служили духовно-нравственным идеалом, молодое поколение в адаптированной форме воспринимало те или иные реалии христианской культуры, а сама жизнь калик могла служить наглядным примером следования заветам Христа. Их жизнь воспринималась как подвиг, поскольку странничество по бескрайним просторам Древней Руси само по себе было очень опасным: голод, разбойники, дикие звери подстерегали путников. Но это было особое странничество – молитвенное хождение, которое символически соединяло храмы и монастыри, города и села в единое духовное пространство. Недаром каликам-стран-никам в фольклоре приписывалась чудесная сила, дарованная свыше[46]. Поэтому к песнопениям, исполняемым каликами, даже в XIX в. простолюдины относились особенно внимательно и доверительно, а «проходивший мимо священник или монах мог только дивиться какому-нибудь из стихов… да сетовать в душе на “непросвещенность простолюдина”»[47].
Действительно, духовный стих, нередко заимствуя образы и элементы сюжета в древнерусской литературе, дает их мифопоэтическую интерпретацию. Рассмотрим это на примере русского народного духовного стиха о Борисе и Глебе[48], созданного на основе одного из первых оригинальных житийных текстов.
Агиографическим источником всех известных нам вариантов духовного стиха послужил текст «Сказания» о Борисе и Глебе[49]. В «Сказании» Борис и Глеб – образы христианских мучеников, литературный памятник показывает их утверждение в вере, праведную жизнь и мученический подвиг, ведущий к святости. В стихе же они лишь жертвы злого брата – существа демонической природы, который «аки аспид плещу пущав на благовонным цветы»[50], «тьмой закрыл солночной луч, просвещение»[51]. По тексту «Сказания» Святополк нанимает убийц, а в стихе совершает злодеяние сам, поджидая, как это и подобает опасному персонажу, своих братьев «далече в чистом поле», среди «пути-дороги», «болота», «потопа», «темного леса». Стих, заимствуя из слов Глеба образы незрелых колосьев и лозы, не только увязывает вегетативную символику с обоими братьями («Не рви ты вишневым листья-коренья / Вот сырой земли…»[52], «Не губи ты люду молодого / Яко тую ягоду недозрелую…»[53]), но и делает их смерть неизбежным элементом ритуала обновления, увязывает с аграрным культом: «Борис и Глеб – поспел хлеб», «Борис и Глеб – сеют хлеб», «На Бориса и Глеба берися до хлеба»[54]. В духовном стихе встречается образ, невозможный для сказания, – вещая мать братьев, которая предсказывает их гибель, пытается отговорить от опасной поездки. Дальнейшее растворение агиографического факта в мифопоэтической стихии можно наблюдать в народных преданиях и сказках «О двух самобратах Борисе и Глебе»[55].
Все это говорит о том, что даже такой пограничный жанр, как духовный стих, берущий свои истоки в древнерусской литературе, подчас не только не доносил до слушателя ключевые духовно-нравственные ценности литературного источника, но еще и перерабатывал их с точки зрения мифологической логики.
Тем не менее русское устное народное поэтическое творчество включает фольклорные жанры, имеющие в своем арсенале тексты, в которых православная культура представлена достаточно отчетливо и многогранно. В качестве ярких примеров могут выступать некоторые народные пословицы, поговорки, загадки[56], которые адресуют слушателя к самым различным сферам духовной и материальной жизни православного человека: вера, молитва, праздники, устройство и внутреннее убранство дома, и храма, семья, жизнь, смерть и др.[57]. Остановимся лишь на отдельных примерах, иллюстрирующих богатство и красоту православного мира, как они представлены в малых фольклорных жанрах.
О Боге:
Бог не даст – нигде не возьмешь[58];
Бог не свой брат, не увернешься;
Божеское не от человека, а человек от Бога.
О православной вере:
Хлеб ест, а креститься не умеет;
Беден бес, что у него Бога нет;
Менять веру – менять и совесть.
О молитве:
С молитвой в устах, с работой в руках;
К вечерне в колокол – всю работу об угол (то есть вся работа должна быть прекращена: пословица говорит о приоритете молитвы над повседневными заботами);
Не слушай, где куры кудахчут, а слушай, где Богу молятся.
О праздниках:
В книге шесть листов простых, седьмой – золотой (будни и воскресенье)[59];
Намощен мост / на семь верст, / по конец моста. / Красная гора (Великий пост и Пасха);
Молока не хлебнет в пятницу, а молочнице и в Великую субботу не спустит (пословица, порицающая ханжество);
У Бога всегда, праздник;
И дурак знает, что в Христов день праздник.
Загадки об устройстве и внутреннем убранстве дома и храма:
Что в избе за краса? (образа; следует обратить внимание детей на то, что вопрос и ответ в этой загадке рифмуются, помогая слушателю прийти к правильной отгадке);
Краше красного солнышка / Светлее ясного месяца (икона);
У нашего господина / золотая городина (киот, который мыслится как образ небесного града);
Тень-тень, / потетень, / выше города плетень (церковь; текст загадки эквивалентен началу общеизвестной потешки, звуковая инструментовка создает ощущение колокольного звона);
На каменной горке / воют волки (колокольня; вероятно, иносказательно говорится о погребальном звоне, волк в фольклоре очень часто выступает как персонификация смерти);
За уши повесили, / за язык подергали (колокол);
Не говорит, а всех зовет (колокол);
Утица кряк, / все берега вяк: / – Собирайтесь, детушки, / к соборной матушке (колокол).
О жизни и смерти:
Ниже Бога, / выше царя (смерть);
Мертвый не без гроба, живой не без кельи.
Воспитательное воздействие имели и тексты, которые с помощью христианских мотивов и образов отображали пласт повседневности, окружающую человека природу. Представленный в них мир – это мир, освещенный светом православной культуры:
Сохнет Софья: / не пьет, не ест / все на небо глядит (труба);
На широком дворе, / на гладком поле / четыре попа / под одной шляпкой стоят (стол);
Водится – не крестится; / Вырастет – освятится / и обыменится; / люди станут кланяться (дерево и изготовление из него досок для икон);
Цветет цвет во весь вольный свет, а все к одному времени (верба).
Анализ этнографического материала в некоторых случаях также позволяет высветить значимость христианской составляющей народных обрядов и праздников.
Например, крестинное величание «У нашего Ивана виноград на дворе, / Виноград на дворе, крестины в избе. / Посадил он кумовьев да, на самом на куте, / Величает, угощает, наливает и себе» будет более глубоко понято и исследователем, и младшим школьником, если привлечь этнографический контекст, в котором это величание могло быть исполнено: «Из церкви возвращаются обычно уже вечером. Только кумы с новокрещеным входят в дверь, как их спрашивают: “Какое имя получил младенец?”. Кумы называют имя и входят в дом. Младенца отдают матери со словами: “Пусть Бог бережет и счастливую долю дает!”… За крестинным столом на почетном месте сидит священник, крёстный и крёстная. За обедом подают праздничную еду: овсяные и гороховые блины, кисель, студень, щи, ватрушки, крендели…»[60]. Далее все сидящие за столом поют приведенное выше величание. Данный контекст высвечивает духовную значимость описываемого события для повседневной жизни русского крестьянина, его праздничность, уважительное отношение к священству, неучастие родителей в выборе имени для собственного ребенка, ибо наречение именем предопределяется свыше.
Этнографические сведения о духовной жизни русского крестьянства, касающиеся аккуратного посещения церкви, соблюдения постов и православных обрядов, хождений на богомолье и прочих ее аспектов, не только необходимы для адекватного понимания произведений фольклора, в которых духовная жизнь по тем или иным причинам не всегда отражалась (по крайней мере, жизнь православного человека не являлась в большинстве случаев главным предметом изображения в устном народном творчестве), но и могут быть назидательны для подрастающего поколения.
Устно-поэтическое творчество – явление словесного искусства, трансформирующее действительность по художественным законам. Именно художественные особенности произведения, а не мировоззренческие вопросы должны быть в центре внимания на современном уроке литературного чтения. Произведения малых фольклорных жанров методически универсальны: они могут использоваться как на ранних этапах становления читательской деятельности младших школьников, поскольку невелики по объему и семантически прозрачны, так и на более поздних, когда уже приобретен определенный читательский опыт, позволяющий ученикам выявить особенности художественной формы, с помощью которой осуществляется трансформация универсалий христианской культуры. Например, в процессе чтения и анализа загадки На горе, горе / два, орла, орловали, / одно яичко катали, / из рук в руки передавали (крестины) в зависимости от литературоведческой подготовленности детьми могут быть выявлены: группа метафорических образов (гора – церковь, орлы – крестные отец и мать, яичко – новорожденный); повтор, тавтология (орлы орловали); звукопись, связь со скороговоркой, смежная глагольная рифма (орловали / катали / передавали); ритм, характерный для сказового стиха; трансформация обряда, приуроченного к празднику Пасхи (катание яиц).
В качестве еще одного примера остановимся на русской народной сказке «Курочка»[61]. Наивно-реалистическое отношение младшего школьника к этой сказке, в которой из-за разбитого яйца «девочка-внучка с горя удавилась», «просвирня… все просвиры изломала, и побросала», «дьячок… перебил все колокола», а «поп… все книги изорвал», диктует восприятие ее как кощунства, позволяет, вслед за некоторыми советскими исследователями, отнести ее к разряду «антипоповских» сказок. И напротив, верное понимание утверждающего начала народного смеха и художественной условности, допускающих как бы зеркальное отображение реальности (мир с перевернутыми отношениями, мир наоборот[62]), даст возможность читателю увидеть в этом произведении незыблемость основ бытия: потому-то и смешно, что описываемое невозможно, художественный мир сказки никак не должен быть воплощен в реальную жизнь православного человека. Посредством обращения к законам народной празднично-смеховой культуры, доступным пониманию ребенка-читателя младшего школьного возраста (всеохватность, праздничность, жизнеутверждающее начало…), может быть организовано прочтение отдельных бытовых сказок, небылиц, ознакомление детей с некоторыми народными играми, сценками ряженых[63].
Важно заметить, что смеховой мир народной культуры соотносим с современным детским смеховым фольклором: садистские стишки, анекдоты, «переделки» классической поэзии и некоторые другие жанры. Это позволяет провести ряд интересных читательских сопоставлений, дает возможность младшему школьнику задуматься над истоками и значением смеха в его собственной жизни, а в более старших классах стать материалом для обобщений и сопоставлений нового порядка. Например, сравнения значения фольклорного антиповедения (обрядового, сказочного и проч.) и поведения юродивых, Евангельских слов «Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете»[64]