– Я бы сказал, что перед нами гинкго, – протянул Проша. Растерянно хохотнул и прилип носом к иллюминатору.
– А по-моему, обычная пальма, – Алешка встал и проверил кобуру с пистолетом.
Лес, окружавший нас, был непривычен, полон стройных елок, похожих на кипарисы в Ялте да на Прошины гингко.
– Не-ет, – протянул наш зануда, – видите, лист у нее развернут ребром к солнцу.
– Твою же мать, – тихо выругался я, разглядывая в иллюминатор непролазную чащу.
Куда мы попали? Почему день, если летели ночью? Были на подлете к Берлину, значит, скоро нарисуются немцы. И убраться по-быстрому не удастся. Попробуй уберись, когда лес перемолочен в кашу и ты посреди этой каши. Но убираться надо, машину осмотреть и вокруг осмотреться не мешало бы, что за место такое. И добавил:
– Оружие к бою.
Вынул табельный ТТ. Открыл закрасившийся зеленым травяным мусором иллюминатор – так, чтобы и выглянуть, и ствол высунуть. Оттуда как в лицо ударило, обожгло – жара несусветная.
– А-а! – вскрикнул Алексей.
– Летучие мыши какие-то, – отмахнулся добравшийся до нашей кабины Галюченко.
В окошко забралась тварь, голая, крыластая, перепончатая, с клювом, страшная, мама не горюй. Следом лезла, цепляясь когтистыми лапами за обшивку, еще одна.
– Задраить форточки и люки! – кричу.
Задраили, сидим. Выбитый иллюминатор Алексей курткой заткнул, задумчиво сказал:
– Читал, что у фрицев в ботаническом саду, в Берлине, всякое водится. Оно и понятно, почему бы таким не водиться у фрицев, в самый раз.
– Получается, приземлились вслед за бомбой, – ответил я. – Сейчас шарахнет, Прош, или подождет твоего указания? Хотелось бы, чтобы подождало.
Мы сидели, прилипнув к окнам, в фюзеляже, нагревающемся почему-то все сильнее, а то, что удавалось разглядеть за иллюминаторами, совсем не казалось окрестностями Берлина.
– Рамфоринхи? Или птеродактили? – говорил между тем Проша, будто не слыша мой вопрос. – Насколько я помню, и те, и другие, могли быть небольшими. И все они, как ни странно это сейчас звучит, давно-давно вымерли. Но выглядят очень живыми.
Да уж, определенно живые. В иллюминатор буцкнулось существо и теперь сползало, приплюснувшись и повернув голову. Оно сглотнуло, жрать хочет. Кого? Ясное дело, меня, кого же еще. Маловата будешь, обожрешься ведь. Разве в наше время такие водятся? Кажется, я таких тварей в Большой советской энциклопедии видел. Мозг выдал паническую дробь: «Рамфо… кто?! Твою мать! Куда мы попали?!» Однако я слизал с губ пот, катящийся градом, и твердо произнес:
– Штурману определиться с местонахождением. А ты, Прохор, давай, докладывай все известное о Берлинском зоопарке.
– Есть хочется, – невпопад вставил радист.
– Да нет, не зоопарк это, – виновато протянул Проша. – Ну что вы, какой же это зоопарк? Где же аллеи, вольеры, наконец? Нет, это дикий лес. Да и не держат таких зверей в клетках, говорю же, вымерли они. Мне кажется… мы ведь хотели Гитлера в прошлое отправить… машиной времени. Мы с вами машину времени везли. А вот так интересно получилось – сами здесь оказались.
Я даже не нашелся, что сказать. Интересно получилось! Детский сад на прогулке. Сейчас экскурсия закончится, сядем в автобус и домой поедем, или попутку поймаем… эх, Проша, Проша. Вот оно откуда чувство, что немцев нет поблизости… Машина времени? Прошлое, говоришь?
– Галюченко, доложи обстановку сверху, – сказал я, прикинув, что он повыше сидит. Ну, какая-никакая высота, начинать с чего-то надо.
– Есть доложить, – Галюченко исчез в своей верхней будке. Крикнул оттуда: – Лес, товарищ капитан, кругом лес. Противника не наблюдаю. Но и не видать ничего.
Немцев не видно, это отлично… Лес… Но почему светло-то?!
Прошлое… Может, физик ошибается, и мы вообще на том свете?! Черт. Сбили ведь нас. Может, нам только кажется, что мы живые? Ржем сидим, елки разглядываем… а только что ведь темно было. Наверное, в раю, раз светло. А физики в рай не верят, поэтому Прохор и молотит про прошлое… Вот откуда точно не возвращаются. Мороз по коже. Стало не по себе от этой мысли. Я посмотрел на экипаж.
И рассмеялся – стоп! А Константин про покушать-то не забыл! Я перевел дух. Нечего тут панихиды разводить, – одернул я себя и скомандовал:
– Галюченко, прикрываешь сверху из своей будки. Остальные – выходим, осматриваемся, радист выдвигается к хвосту, штурман – к носу. Я выхожу замыкающим. Сразу докладывать обстановку. Прохоров в фюзеляже остается.
Мы осторожно выбрались из люка. Константин стал пробираться через завалы направо, Алексей – влево. Да, ни души вокруг. И жарко, будто вошли в парную. Морды у нас, в полном нашем, летном, обмундировании, красные и хмурые. Я видел, как вокруг Алешки закрутились какие-то насекомые, мохнатые и веселые – судя по их пляске.
Подозрительный лес звенел подозрительным звоном. Раздался утробный длинный рев. Порадовало, что издалека. Но ему ответил другой. Голые крыластые твари носились с криками над Ланкастером.
Как-то сразу стало понятно – не ошибся Проша. Нет здесь никаких немцев, только проблем от этого меньше не стало. Я пытался осмотреться, но сквозь зелень много разглядеть и не удавалось. Лес стеной. Я сплюнул. Черт бы побрал этот лес! Машину надо поднимать, вот удастся ли…
Но не так все плохо оказалось на первый взгляд. Ланкастер стоял на шасси – это очень хорошо. Но стоял, подгребя под себя мясистую, напоминавшую силос, массу, въехав в нее всей тушей, что уже хуже – как теперь из нее выбираться, спрашивается. Похоже, растительность здесь, пусть и высоченная, но мягкая. Когда садились, самолет смял ее фюзеляжем в кашу, не получив видимых повреждений. Ну и спружинило на последних метрах, что немаловажно, а то пробороздили бы вон до тех елок – совсем недалеко от носа Ланкастера росли частоколом высоченные деревья. Просто повезло в такую гущу сесть.
Я приказал Галюченко спускаться, раньше него из люка выбрался жизнерадостный Проша.
Взглянул на экипаж – все по местам, как приказано, похоже, только один я стоял и глазами хлопал, но пора бы уже определиться, что делать. Н-да. А что делать, это вопрос.
– Немцев, похоже, нет, – сказал я. – В охранении остается Галюченко. Мы с Морозовым осматриваем машину, Климов – назад в Ланкастер, проверяешь состояние рации. Проша…
А Проша уселся рассматривать какой-то куст особо ядовитого цвета. Пусть сидит, какая от него польза? Но физик тут же вскочил и двинулся вслед за нами.
Пробравшись через травяной заслон, держа ТТ наготове, мы обошли вокруг фюзеляжа и обнаружили за ним целую просеку. Точнее, сразу за самолетом открытое место выглядело как заваленная буреломом поляна. Сколько метров мы так по лесу пропахали? Ну да потом посчитаем, сейчас главное – машина. А вот ее крепко, все-таки, англичане построили – стоит среди кустов почти целехонькая. Если и были где повреждения, то в глаза не бросались. Дырки в плоскостях – это да, их мы сразу заметили – Юнкерс постарался. Но разворочено не в дребезги, может, набор крыла и не пострадал слишком сильно.
Подошел Климов:
– Рация проверена. Исправна. Только не ловит ничего.
– Так как же она исправна, когда не ловит? – возмутился штурман.
Но осекся, посмотрел на Галюченко, стоявшего тут же, у хвоста, с пулеметом, потом на Прошу, опять на Климова. Действительно, если все, как обрисовал Прохор, то чьи передачи слушать? Птеродактилей? Наверное, чтобы скрыть свой конфуз, Алешка разгреб руками ветки и забрался под фюзеляж. Крикнул оттуда:
– Бомболюк открыт!
Мы с физиком тоже полезли в гущу. Рядом с люком валялась помятая серая жестянка, в которой только Проша смог узнать боковину своей машины.
– Как же так? Она же сработала? Как же могла развалиться еще в самолете, если сработала? И что с заданием? – растерянно засуетился он, схватив жестянку.
– Да ладно, – попытался ободрить его Алексей. – Может, зацепилась сначала, обшивка отлетела, а остальное в целости осталось.
Проша согласился, хотя, наверное, только чтобы отвязались. А нам было не до его машины, мы подтащили подходящий обломок и полезли на крыло. Здесь разрушения выглядели посерьезнее. В одной из пробоин виднелся разорванный бензопровод – вот оно, почему левые моторы глушить пришлось. Задет фонарь кабины – иллюминаторы, какие выбиты, какие в трещинах, сколько – потом посчитаем. В общем, ремонт совсем не маленький требовался. Ну, а на что мы рассчитывали? Что в джунгли свалимся и тут же к полету готовы будем? Это вряд ли.
Н-да. Разбитые иллюминаторы, порванный бензопровод, обшивка, особенно на плоскостях, дыры по фюзеляжу, клепать, менять… По всем раскладам получалось, что вернуться домой нам будет непросто. Ботанический сад в центре Берлина «отменяется в виду всякого отсутствия правильности и упорядоченности, характерных для парковых зон и вольеров», как туманно сказал Проша. Поэтому надеяться нам не на кого, а самолету надо обеспечивать ремонт и взлетную полосу, значит, вставать на довольствие здесь все равно придется. Значит, еда и вода – задача номер один. Вот и получается, что надо заниматься ремонтом, а будешь заниматься черт знает чем. Я с тоской посмотрел в небо, в котором мельтешили и кувыркались эти странные голые твари. Их визг не прекращался ни на секунду.
– Экипаж, слушай мою команду, – сказал я в спины уставившихся на порванный бензопровод Кости и Алексея. Они повернулись, Галюченко высунулся из-под крыла. Проша обнаружился поблизости, с зажатой под мышкой жестянкой. Лица кислые, оно и понятно. – В связи с ремонтом приказываю разбить лагерь. Это задача первоочередная. Науке и штурману – определиться с местонахождением… и временем пребывания. Похоже, время пребывания – вопрос тоже актуальный. Галюченко – устройство на ночлег и кухня. НЗ раздавать буду только, если никого не поймаем. На разносолы силы не тратить, бросать в котел, что под руку подвернется. Радист и я займемся латанием дыр в буквальном и переносном смысле. Петр Иваныч, песни в неразведанной местности не распевать.
– Есть не распевать, – ответил по-деловому Галюченко.
…Но что с него взять, пехота. Их полк сильно потрепало, отправили на переформирование, а он, давай в летчики проситься. В небо, говорит, хочу. А с писарями, – настойчиво так поясняет, – контакт налажен, договорюсь, чтоб оформили, если возьмете. Наши долго тогда смеялись, но взяли. В стрелки. Стрелок – он что, лишь бы стрелял метко да не испугался, когда мессеры снизу заходят. Место в экипаже было… было место… Перед этим мы нашего Цыгана потеряли – Ваньку Цыганенко. Одна единственная пробоина в фюзеляже и как раз на уровне его кабины…
Принялись растаскивать завалы вокруг Ланкастера, но работа подвигалась медленно. Все отвлекало, было чужим и непонятным. Доносившиеся из леса вопли, трубные, будто вылетающие из огромной луженой глотки, заставляли экипаж чертыхаться и хвататься за оружие. А Петр Иваныч напряженно следил глазами за роем больших насекомых.
– То ж разве ж комары, то ж… – бортстрелок поискал слово, – колибри какие-то.
Над нами вилась целая стая перепончатых. С длинными голыми шеями, противные и почти лысые – будто змееныши с крыльями. Все небо над нами, казалось, кишело ими. Они визжали, кувыркались, снижались, с криком пикировали на нас. Особенно они раздражали штурмана, но и остальные постоянно бросали взгляды вверх.
– Я даже не припомню, кровожадные или нет эти твари? Из истории древнего мира? В тропиках? – сказал штурман, глядя на прыгающего над ним перепончатого. Обычно непроницаемая физиономия его раздраженно прищурилась.
– Они разные, наверное, бывали, – рассудительно ответил Проша, – не стоит, Алексей.
Алешка вдруг выставил указательный палец, направив его в змееныша, плясавшего у него над головой. Тот мигом сориентировался, разинул серо-зеленую глотку и ринулся на палец.
– Отставить! – рявкнул я. – Отставить совать пальцы! Ну не придурок ли, а!
– Точно кровожадная тварь, – буркнул Алексей, отходя от нас, и начал полоскать руку в какой-то луже. Появилась кровь. – Значит, кровожадная, так и запишем. Вот кого будем жарить на завтрак. Только кто же такого есть захочет, крыса с клювом и крыльями, зеленая и… ворсистая. Тьфу ты.
– Жалко, – улыбнулся Проша, – никто их не видел вживую, а мы видим. Можно сказать, исторический момент. Рану надо бы обработать, всякое может быть.
– Про исторический момент хотелось бы подробнее, – сказал я и приказал Алексею: – Возвращайся на борт, там аптечка. Еще не хватало… тут нам, – закончил я невразумительно и разозлился: – А в этом историческом моменте есть нам все равно придется! Ну, Петр Ива-аныч…
Галюченко тоже поднял указательный палец. Тварь ринулась на него. Петр Иваныч свободной рукой перехватил змееныша за шею, одно движение и зеленому конец. Мы и рты разинуть не успели, а тушка величиной с голубя, в кургузых перышках, сквозь которые просвечивала кожистая перепонка, уже не трепыхалась.
– Завтрак, – круглое лицо бортстрелка расплылось в довольной улыбке, он подмигнул Климову и строго уточнил: – На одного тебя, Костя. А вот если из пулемета моего пальнуть…
– Я это есть не буду, – буркнул Костя, разглядывая тварь в руке бортстрелка. – Надо поймать… зверя…на завтрак.
– Отставить «не буду»! Действовать придется по ситуации, а пока в наличии только этот… зверь. На поиски другого провианта времени нет, первоочередная задача выбраться отсюда, – сказал я не очень внушительно. Вид возможной еды и у меня не вызывал аппетита, прозрачные перепонки у существа обвисли, бугристая кожа да кости.
– Есть действовать по ситуации, – кисло отрапортовал радист.
Но даже думать не хотелось, что здесь придется завтракать. И ночевать?! Под ногами бегали двуногие ящерицы, попискивали, деловито что-то тащили. Растительность буйная, душная напирала со всех сторон. Парило. Пахло влажностью, болотцем, маревом травяным, но не как пахнет в хорошем лесу средней полосы, чистым духом, которым не надышаться. Здесь все было не так.
Я видел, как Проша с безумными глазами скакал по бурелому, произведенному Ланкастером. Галюченко застыл в позе Зверобоя, опершись на сук, время от времени он принимался отмахиваться от кружащих над нами визгливых тварей. Климов почему-то смотрел почти неотрывно под ноги. А Алексей пытался перевязаться. Придавил локтем отмотанный конец бинта и накручивал его на палец как на бобину. Я подошел к штурману, видя, что палец уже в профиль и анфас похож на осиный улей, оторвал бинт и завязал.
– Жаль, все запасы перевязочного материала смотать не успел, – пробормотал я, но голова была занята другим.
Думать серьезно о ремонте самолета не получалось. Мысль все время возвращалась к этому простому слову «прошлое». И становилось не по себе. Необходимо было для начала определиться, где мы.
Пока бороздили, падая, над этим местом, прошли скалы, значит, естественные высоты остались в стороне. Я поискал глазами дерево повыше и уставился на одно, которое стояло на самом краю образовавшейся посадочной полосы, и чудом оказалось не задето. Дерево походило на развесистую елку, возле него кружил сейчас физик, разглядывая то ли гигантского клопа, то ли блоху, как он оповестил всех минуту назад. Тут Проша вернулся на землю и крикнул с совершенно счастливым видом:
– Надо забраться на самое высокое дерево! Все нормальные люди так делают, оказавшись на необитаемом острове, чтобы определиться, как все обстоит вокруг.
Галюченко кивнул:
– Добре.
– Тут не поспоришь, это, наверное, единственное, что сейчас можно предпринять, – Алексей сидел на ступеньке трапа, мрачно глядел на всех, держа перевязанный палец вверх. – Может, через пару километров, например, стоит себе автобусная остановка. Или городок какой завалящий. А мы тут бивуаком встанем, как те папуасы.
Да, экипаж растерялся. Раньше бы Алешка доложил, разложил все по полочкам, а теперь: может… наверное… папуасы эти. Полная растерянность. Мы только несколько часов в этом месте. А как взлетать будем?
– Как следует из четкого рапорта штурмана, – сказал я строго, – для разрешения вопроса о местонахождении надо забраться на дерево. Разведчиком-верхолазом назначим сержанта Климова. Задача, Климов, набросать план местности. Определить, есть ли населенные пункты поблизости, реки, озера. Как сумеешь, ну, на географии все в школе рисовали. А мы уже тут сверимся по нашим картам.
Климов оторвал глаза от земли. Его вспотевшее лицо было серьезно.
– Есть в верхолазы! – ответил он.