После второго залпа «Градов» по Чернухинской колонии начали работать минометы. От близких разрывов вылетали стекла, осколки летели на койки, втыкались в подушки, рвали одеяла. Заключенные сидели на корточках, прячась за импровизированной баррикадой из тумбочек. Отряды перемешались. Охрана, оперы и прочие сотрудники ИК-23 разбежались, оставив подопечных на произвол судьбы. Толпы зэков метались из секции в секцию, стараясь укрыться от прилетающей смерти.
Тех, кому не повезло, оттаскивали в душевые. Там хоть кровь стекала в канализацию. Война всех уравнивает. Вместе лежали и «смотрящие», и «опущенные». И таскали мертвых тоже вместе. Понятия остались в довоенной жизни.
Осужденный Потапов с погонялом Боцман после очередного близкого разрыва, выполз из спальни в коридор. Там, хотя бы, окон не было.
– Подвинься, – пихнул острым локтем какого-то зека. Тот сидел, подтянув колени и уткнувшись лицом в них.
Зек не ответил. Осужденный Боцман ткнул его еще сильнее, тот медленно завалился, сполз по стене и глухо ударился головой о бетонный пол, накрытый желтым линолеумом. Лицо его было перепачкано запекшейся кровью.
Боцман огляделся. Кругом стонали, матерились, харкали кровью. «Шныри» рвали полосами простыни и кальсоны, неумело заматывали раны, бегали с кружками воды. Откуда-то доносились глухие удары, словно кто-то бил топором по двери.
Мелькнуло знакомое лицо.
– Хохол! – крикнул Боцман. – Хохол!
Невысокого роста зек оглянулся. Измятое лицо, серые глаза, бесстрастный взгляд. Да, это Хохол.
– Боцман? Живой? Мне сказали, тебя завалило вчера.
– Хрен им, – сплюнул Боцман и встал, придерживаясь за стену казенно-голубого цвета. Он сам ее красил в прошлом году. – Хохол, нам кранты.
– Будто я не знаю, – ухмыльнулся Хохол.
Если бы Боцман увидел эту ухмылку пару месяцев назад, он бы, наверное, обделался. Если Боцман сидел за чистые кражи и на зоне сторонился воровской кодлы, стараясь быть ближе к мужикам, чем к ворам, то Хохол… Про Хохла ходили легенды.
Говорили, что первый раз тот сел за то, менту заточку в печень всадил. Милиционер был его одноклассником. И женился на подруге Хохла, не дождавшейся того из армии. Говорили, что прямо на свадьбе и заколол бывшего друга. И сдался сам. А по зонам пошел «по отрицалову». Слов лишних не говорил, движений резких не делал. Был вежлив и чистоплотен. Но если узнавал, что в отряде «сука» или «крыса», мог зарезать так же спокойно, как играл в шахматы. Срок ему добавляли и добавляли, приближался четвертьвековой юбилей.
Познакомился Боцман с Хохлом, как ни странно, в библиотеке. Тогда его только перевели в ИК-23, попал он на карантин, потом в третий отряд, где и жил Хохол, потом уже во второй перевели. В библиотеке были отрядные дни – раз в неделю зеки одного отряда могли туда приходить, если хотели. Телевизор Боцман презирал, предпочитая читать. Вот тогда они и разговорились. На неделю можно было взять пять книг. Читать, конечно, из новинок, было нечего. Зато много классики. От Жюля Верна до Мельникова-Печерского. Вот четыре книги «На горах» и «В Лесах» Боцман уже взял и думал, что бы еще подобрать, но как-то глаз не цеплялся ни за что.
– Вот эту возьми, – Хохол неожиданно вынырнул из-за стеллажа и протянул Боцману книгу.
«Белые и черные». Александр Котов.
– Это шо? – не понял Боцман.
– Книга. В шахматы можешь?
– Да я больше в буру там…
– Бура для малолеток. Шахматы для королей.
И ушел.
Мельникова-Печерского пришлось продлить еще на пару недель, впрочем, библиотекарь по этому поводу не переживал. Гораздо большей популярностью у контингента пользовались женские романы, а не русская и мировая классика.
Боцман зачитался книгой о великом русском шахматисте. Странные, какие-то магические, волшебные слова – эндшпиль, испанская партия, сицилианская защита, ферзевый гамбит – завораживали и манили. За ними скрывалась невиданная для Боцмана свобода: тихий закат над штилевым морем, пальмы, ром, влажные глаза мулаток, треск падающего сейшельского ореха…
Через несколько дней Боцман пришел к Хохлу и попросил его научить играть в шахматы. Хохол согласился, но не успел. Сначала его перевели в другой отряд, а потом началась война.
– Хохол, нам хана, – повторил Боцман. – Тикать надо.
Что-то очень большое разорвалось на плацу колонии.
– Надо, – согласился Хохол. – Но куда? И как?
– Да пофиг как, главное выбраться, я уже третьи сутки, кроме воды, ничего не жрал!
– Слушай, Боцман, – по нам лупят со всех сторон. Украинцы, сепары, какая разница? Наверняка зона окружена, на рывок пойдем, нас сразу пехота положит в лоб – и мама, не горюй. Сечешь?
– Секу… И шо робыть?
– Рокировку.
– Не понял? Это как в шахматах?
– Типа того. Ты трупы рексов видел здесь?
– Не…
– Жаль. Я тоже. Видать сдрыснула охрана, а то можно было бы переодеться.
– Так убежали все.
– Ну мало ли… Курить есть?
Боцман полез в карман, достал мятую пачку «Беломора», в ней оставались пять папирос.
Закурили прямо в коридоре. Неделю назад за такое их бы отправили в ШИЗО.
Пробегавший мимо молодой совсем зек резко остановился, учуяв табачный дым:
– Пацаны, дайте тягу.
– Пацаны сиську на параше сосут у дядек со стажем.
Страшный, холодный, льдистый взгляд Хохла ударил по лицу пацаненка, и того просто сдуло с коридора.
– Шо ты так? – спросил Боцман, но его слова заглушил очередной разрыв.
– Га?
– Шо вот так, – стряхнул с головы пыль штукатурки Боцман. – Шо беспределить? Дали бы по тяге пацану…
– Мне та тяга нужнее, – коротко бросил Хохол. Приподнялся, встал, отряхнул колени, подошел к лежащему осужденному. Ноги того были сплющены и перемотаны красной тряпкой, когда-то бывшей белой простынью с фиолетовой печатью в углу.
– Держи, браток, – раненый, не открывая глаз, зачмокал губами, втянул мокрый мундштук в рот. Затянулся, задержал дыхание. Закашлялся. Попытался повернуться, не смог, затих, тяжело дыша.
В этот момент началась тишина. Впрочем, это все, даже Хохол, сразу и не поняли. Еще один промежуток между разрывами – подумаешь, стоит ли обращать внимание? Но еще минута за секундой, и ватная тишина глухо наваливалась на оглохшие уши. Пахло гарью и кровью.
– Говоришь, был кошмар? – медленно сказал Хохол.
– Ну…
– Вот сейчас кошмар начнется. Настоящий.
– Да ладно тебе, Хохол, шо вот ты все время…
– Боцман, ты откуда?
– Я? Из Енакиево, а шо?
– А я из Лутугино. Меня там все…
– Будешь жив, доберешься, найдешь пацанов, они меня грели, я им помогал словом, расскажешь, что тут было. Буду я жив, наведаюсь к тебе. Есть кому рассказать?
– Да ты шо, Хохол, да меня там кожна собака знает, шо це Боцман, да я…
Распахнулась входная дверь. В косых лучах света, падавших сквозь пыль и дым, появились фигуры. Как в голливудском кино. Каски, автоматы, бронежилеты. Они светили фонариками по лицам и телам заключенных. Не орали, не били, просто шли, аккуратно перешагивая через тела раненых, живых и умерших. Они заглядывали в комнаты, резко водя стволами. А когда дошли до конца коридора, наверное, старший из них, крикнул:
– Чисто!
Боцман и Хохол рефлекторно повернули головы на крик. Увидели каким-то странным, обострившимся зрением черные отверстия в дулах автоматов. Или в штурмовых винтовках? Или… Да какая разница, если из этих дыр на тебя смотрит смерть разнообразного калибра.
– Граждане заключенные!
Хохол и Боцман повернули головы обратно, к входу. Там стоял, широко расставив ноги, какой-то военный с мегафоном возле лица.
– Граждане заключенные! Путинские наемники, российские войска и донбасские террористы двое суток обстреливали вашу колонию с целью уничтожения отбросов общества, как они заявляли.
– Трое… – чей-то слабый голос перебил говорящего.
– Что?
Ему не ответили.
– С вами говорит полковник Пилипчук. Сейчас начнется эвакуация осужденных из колонии. Нуждающимся будет оказана необходимая помощь. Просьба здоровым выйти из здания и построиться по отрядам. Раненые остаются пока здесь. Миссия Красного Креста займется ранеными в течение нескольких минут. Их развезут в госпитали.
Слова разносились по коридору и отражались от обшарпанных стен.
Привыкшие к порядку зеки начали подниматься с пола. Все, кроме раненых. И тех, кто притворялся ранеными.
– Пойдем? – спросил Боцман.
– Есть другие варианты? – огрызнулся Хохол и встал.
В черных робах, испачканных кровью и штукатуркой, они медленно вставали, держась за стены и брели к выходу, поправляя мятые кепи.
Говорящий в мегафон тоже вышел, одним из первых, он встречал зеков на плацу. На плечах его зеленели три большие звезды, руки он заложил за спину, широко расставив ноги.
Они выходили цепочкой, один за другим, становились в строй. Отряды поредели на треть. Остальные лежали в душевой или стонали в коридорах.
Когда вышли все – человек с большими звездами снова взял матюгальник из рук младшего офицера.
– Граждане зеки!
Строй стоял молча.
– По вам трое суток молотили российские войска из всех видов оружия. Ваши товарищи лежат сейчас, истекая кровью. Помощь идет. Кто-то этой помощи не дождался. Это не наша вина, что мы не успели. Но Украина о вас помнит и не забывает, поэтому мы здесь. И вам предлагаем несколько вариантов. Желающие могут вступить в Национальную гвардию Украины. Добровольцам предлагается полный социальный пакет, амнистия и денежное довольствие от тысячи долларов США в месяц.
Одобрительный гул поднялся над строем зеков.
– А как амнистия? – раздался чей-то голос.
– Амнистия это само собой, это даже не обсуждается. Это по умолчанию, как говорится, – хохотнул полковник.
– Вранье, – прошептал Хохол.
– Шо так? – тоже шепотом спросил Боцман.
– Потом…
– Второе! Прописанные на территории Донецкой и Луганской областей могут вернуться домой. По своему желанию, – продолжил полкан.
И вот тут возмутились западенцы. Их держали отдельно, в первом отряде. Вот весь, выживший, первый отряд и заорал от возмущения. Мол, мы воевать тоже не хотим, чего это луганским и донецким привилегия такая?
– Третье! Жителям других областей тоже выходит амнистия, но чуть позже. Нам нужно провести сортировку, чтобы каждый из вас уехал домой, без всяких там разных беспорядков.
Западенцы одобрительно загомонили между собой.
– А кормить будут?
– Будем, – улыбнулся полковник. – Добровольцы в АТО, три шага вперед!
Где-то треть от числа всех осужденных вышла из строя. Их очень быстро – словно овчарки стадо овец – бойцы согнали в кучу и погнали в пролом стены.
Только сейчас Боцман увидел, что стены колонии разбиты снарядами. Самые большие провалы в заборах достигали метров пятнадцати, а то и двадцати. Все вышки были разрушены. Здания разбиты. Окна вылетели. Асфальт стоял горками. Война…
– Донецкие, луганские – три шага вперед!
Хохол неожиданно сделал шаг, одновременно, схватив Боцмана за рукав. Он потащил его с собой. От неожиданности Боцман споткнулся, полетел вперед, перед глазами мелькнул воткнувшийся в асфальт снаряд «Града». Хохол удержал его, затрещала черная ткань.
Потом их повели через другой разлом в стене.
Ни Хохол, ни Боцман так и не увидели, как западенцам раздали автоматы. Старые, древние АК-47, чищенные в последний раз в годах шестидесятых. Когда их раздавали – они были похожи на заливную рыбу. Кусок солидола, в котором угадывался смутный силуэт автомата. Сначала желе счищали ножами, потом протирали носками. Их заклинивало после второй-третьей очереди. Поэтому галицаи добивали своих раненых кто прикладом, а кто плоским штыком.
Главное выжить, правда ведь?
Донецко-луганских выстроили за стенами колонии.
Украинские военные что-то ходили кругами, переговаривались друг с другом, время от времени орали в рации.
– Тройка, я Юпитер, я готов, где транспорт?
В ответ рация что-то нечленораздельно бубнила, похоже, что матом.
Боцман посмотрел на небо. Небо было близко и серо. Из небесного брюха валил снежок. Маленький такой, легкий. Он вертелся, кружился, и от него слегка кружилась голова Боцмана. Если бы Боцман родился и жил в Мурманске, Салехарде или Вятке, то он бы знал, что такое «снежанка» – странная болезнь, когда человек теряет ориентацию в пурге, он не понимает: где верх, а где низ, куда вправо, а куда не надо. А потом этот человек бесконечно падает, падает, падает в мельтешение снежинок, завороженно умирая от переохлаждения…
Но Боцман родился в Лутугино.
– Граждане осужденные! – хрипло прокричал лейтенант в полицейской форме. Он держал перед собой несколько листков бумаги. Закашлялся в серую перчатку на левом кулаке и продолжил:
– Граждане осужденные! Указом президента Украины Петра Порошенко вы амнистированы…
Боцман радостно обернулся и посмотрел на Хохла:
– А ты говорил!
– Ша, молекула, – буркнул Хохол, глядя на ботинки. – Ща начнется…
– Отправить сейчас вас по домам мы не можем.
– Начинается… Чуешь, Боцман?
– Не…
– Дороги перекрыты российскими оккупантами. Однако есть договоренность с террористами. Вы сейчас колонной будете выходить от наших позиций к позициям сепаратистов. Вам необходимо намотать на головы белые повязки. Раздайте.
Рядовые побежали вдоль строя, раздавая простыни каждому пятому зеку.
– Разрезать, раздать каждому. Надеть повязки на голову, повторяю!
Зеки начали рвать руками белые полотнища и раздавать по строю.
– Напоминаю, что там, – лейтенант ткнул куда-то в сторону Луганска. – Террористы, чеченские и осетинские наемники, им ваша жизнь – заработанный доллар. Вас там будут расстреливать. Желающие остаться – шаг вперед.
Из строя вышло еще десять человек. Одного Боцман знал, молодой парень, сел за аварию. Набухался, поехал кутить дальше. Въехал в остановку. Убил одного человека, пятерых просто инвалидами сделал. Все бы и ничего, да погибшая мало была беременна, так еще и невестка харьковского депутата. Вот и дали трешечку. Легко отделался.
– Сто двадцать три осталось, – спокойно резюмировал лейтенант. – Налево!
– Отставить! – из-за спины лейтенанта появился майор. – Что, сынки, неохота Родине послужить? Понимаю, страшно. А грабить не страшно было? Убивать не страшно было? Вы же твари, поганые твари. Отбросы.
Майор шагнул к строю, медленно пошел вдоль стоящих по стойке «смирно» зеков. От него пахло застарелым перегаром.
– Шо, мрази, по домам захотелось? А когда божьи заповеди нарушали, не боялись? Не убий там, не укради, а? Вас, сук, расстреливать надо. На площадях. Как при Сталине! Чтобы не мера наказания была, а мера социальной защиты!
Последние слова он выкрикнул на фальцете.
– Сука, Родина в опасности, а вы тут… – майор заорал на Хохла.
– Ты меня на понт не бери, гражданин начальник, – ухмыльнулся зек и длинно сплюнул на ботинок майора. – Я и не такое слышал от гражданина воспитателя.
– Ты сейчас у меня услышишь, ты сейчас услышишь… – майор побледнел, резко развернулся и рявкнул на лейтенанта. – Бегом выполнять приказ!
– Налево!
Тюрьма хоть и похожа на армию, но это не армия. Поэтому и повернулись все налево, но, не щелкая каблуками. Так с ленцой.
Грязь февраля пятнадцатого…
Вроде бы и зима, даже снег местами лежит. И пар изо рта есть и небо низкое. И солнце сквозь рваные раны облаков не греет. Но вот шагаешь, ступаешь на обмерзшую землю, глина хрустит, ты проваливаешься в жижу по щиколотку, она заливается в низкие бутсы, холодом тянет до пяток, потом до пальцев, они немеют. Ноги до колен превращаются в колодки, обтянутые ошпаренной кожей. Но идти надо. Потому что вот тот пацан, который решил сесть, снять ботинки и выжать коричневым свои носки, получил пинок по спине и прикладом по затылку. От удара прикладом по затылку потерял сознание, потекла кровь из носа.
Когда зеки остановились – молча, не понимая, что происходит, – над головами раздались несколько очередей. Они сначала присели, прикрыв затылки руками, потом пошли снова, куда-то на восток.
Хрипящего парня оттащили в сторону. Чтобы не мешал. Хохол и Боцман не оглянулись, когда хрип закончился треском автоматной очереди.
Сто двадцать два преступника.
Они понимали, что сквозь этот февральский туман зеки могут дойти только до могилы. Могилы? Максимум до кювета вдоль дороги.
Боты мерно чавкали по проселочной дороге. Жирная грязь липла к штанинам. Шли, по привычке, заложив руки за спину. По краям колонны двигались автоматчики в грязных зимних камуфляжах.
Наконец, их остановили.
Слева, в низком сером тумане угадывались ветви деревьев лесопосадки. Справа, в поле, в этом же тумане прятали разбитые головы вышки линии электропередач. Казалось, что из тумана сейчас выйдут древние чудовища. Рыки их моторов, лязг траков доносились со всех сторон. Боцман сдерживал крик. Хохол тоже.
Колонну остановили перед полем. Островки снега белели на пашне. Вдоль поля с двух сторон чернели лесопосадки.
– Идти по краю поля, – устало сказал лейтенант. – В зеленку не заходить, на поле не выходить. Заминировано все. Шаг вправо-влево…
– Шаг вправо-влево, – повысил голос лейтенант. – Верная смерть. И мучительная. Эвакуировать вас никто не будет. В лучшем случае убьет сразу, в худшем будете истекать кровью пару суток. Или трое.
– Нам хана, – грустно сказал Боцман.
– То я не знаю, – дернул плечом Хохол.
– Вам надо пройти поле. Вас там встретят сепары. У нас с ними договоренность. Вас там встретят. Москали обещали, шо вам окажут необходимую помощь. Но на вашем месте я бы не обольщался. Им отбросы не нужны. Так что, еще раз обращаюсь. Кто хочет жить – вступайте в Национальную гвардию Украины.
На этот раз из строя никто не вышел.
Лейтенант скомандовал. Колонна жидкой цепочкой начала выходить на поле. Вернее, на тропинку между лесопосадкой и полем.
Боцман и Хохол, старательно перешнуровывая коры, затесались в самый конец. На тропу они вышли почти последними – за ними шел десяток-другой молодняка в черной униформе. Чавкала грязь, иногда скрипел снег под ногами. На ветру шевелили ветвями деревья. Рваные клочья тумана летели поперек поля.
Цепочка растянулась метров на триста. Словно в старом советском игровом автомате…
Хохол шел впереди Боцмана. Не поворачивая головы, он глазами проверил – нет ли охраны вокруг: нет. Сунул руку в карман, попытался достать папиросу. И в этот момент вдруг почуял звериным, своим зековским чутьем неладное. Вдруг завыло безмолвной паникой в груди, свело судорогой желудок, легкие замерли. Сам не понимая, что сейчас произойдет, он вдруг прыгнул вбок, в канаву, где все «заминировано». Чисто рефлекторно за ним прыгнул и Боцман.
Они еще летели в мерзлую ледяную кашу, Боцман еще не понимал, зачем он это сделал, когда голова впереди идущего, вдруг разлетелась кровавым облаком, словно кто-то сдул красный одуванчик.
А потом ударил настоящий огонь. Выстрел снайпера был сигналом. Из южной лесополосы открыли сосредоточенный огонь из стрелкового вооружения. Никто из зеков даже не догадывался, что на них поставили ставки.
Тир. Сафари. Кто больше положит – тому ящик коньяка из размародеренного магазина. Впрочем, не все участвовали в соревновании на количество. Пулеметчик «Утеса», например, просто тренировался на одиночные выстрелы. Большую часть он мазал. Но если удавалось попасть, например, в ногу, то ее просто отрывало. Таких не добивали, пусть орут, панику наводят. Некоторые из тех, кто выжил в первые двадцать секунд – а это много, очень много! – зачем-то побежали в поле. Мин там не было, нет. Там их просто расстреляли.
Кто поумнее, падал в распадок, в зеленку – если так можно назвать зимнюю лесопосадку.
– Бегом, бегом, мать твою! – Хохол схватил Боцмана за воротник черной робы.
Боцман сначала побежал за ним на четвереньках, потом приподнялся, но тут же пуля снайпера сбила кепи с головы, и он опять упал в февральскую жижу. Сразу прилетела оплеуха от Хохла.
– Чего разлегся, баран! Или бежишь со мной, или ляжешь тут на хрен!
– П-п-понял, – заикаясь, протянул Боцман.
На самом деле, они не бежали. Они ползли и карабкались на четвереньках.
По раненым, у которых не было рук, у которых животы были распороты и кишки цеплялись за кусты. Один стоял на коленях, харкая легкими. Боцман оттолкнул его, тот завалился на бок и, вроде умер. И это была легкая смерть, просто Боцман этого не знал. Они ползли по канаве, ныряя в ледяную грязную воду, а в это время четыре БТРа выехали на поле. Конечно, никаких мин там не было.
Боцман и Хохол укрылись за толстым тополем, накидали на себя веток кустарника – больше нечем было замаскироваться.
А над черно-белым полем повис многоголосый вой. Солдаты Украины обливали раненых бензином из канистр. Потом поджигали.
Таял снег, высыхала грязь, сгорали люди.
Если бы Хохол и Боцман смотрели кино, то они решили бы, что это пропаганда. Но они лежали в грязной ледяной луже, накрытые тополиными, вишневыми и абрикосовыми сухими ветвями, и смотрели, как горят костры из людей.
Сначала один, потом другой потеряли сознание. Может быть, поэтому и остались живы.
Зачем тратить бензин на мертвых? Лежащих в ледяной жиже, окровавленных, пусть и чужой кровью, но кто проверять будет? – вонючих зеков…
И даже непонятно, в чем повезло Хохлу и Боцману. Может быть в том, что они остались живы или в том, что они не увидели?
Пуля не всегда убивает сразу. Хорошо, если в голову или сердце. Мир просто выключается. И то не всегда. А вдруг перед попаданием пули в мозжечок включается режим «слоу мо»? И пуля медленно-медленно вворачивается в затылочную кость, сверлит ее, как бормашина? Сначала, конечно, рвется тонкая, как шелк, кожа и капли крови красиво, словно одуванчик, разлетаются на зимнем ветру.
Говорят, что мозг не чувствует боли. И вот вопрос – успеют ли нейроны затылка доставить до не болящего мозга сигналы. Синапсы кричат, локомотив боли несется по нервным путям, пуля, словно шуруп, медленно вкручивается в мозг. Со стороны кажется, что человек умирает моментально. А если нет?
А как быть, если осколок попадает в живот? Или отрезает ногу, так, что артерия остается залепленной глиной? А если человека насквозь пробила отбитая взрывом гранаты ветка абрикоса? И занозы не в коже, нет, а в бесконечных слизистых, и они не могут быть обнаружены рентгеном?
Раненые кричат. Кричат, хватая горстями комья коричневой земли. Кто-то тяжело дышит, кто-то смотрит в низкое небо, а глаза его сварились вкрутую от близкого разрыва. Кто-то пытается привязать грязной тряпкой оторванную кисть.
И сотни криков сливаются в единый вопль: «Где же ты, Господи!»
Вместо Господа и ангелов его по краю заснеженного поля шли солдаты с красно-черными нашивками на руках. Просто разливали бензин на раненых, потом поджигали их. Впрочем, не все. Некоторые просто ржали над судорогами горящих. Некоторые же плясали вокруг человеческих костров и орали…
Вот и все.
Когда-то по этому полю, как и по другим полям бескрайней России, шли солдаты в другой форме, цвета фельдграу, чаще всего они не жалели патроны. Потому что бензин был дорог, патрон дешевле. Этим, которые были одеты во «флору», бензина было не жалко. Волонтеры, за которыми прятались заокеанские партнеры, на бензин не жалели гривен. Ведь это уже не Россия, не Советский Союз. Здесь незалэжна Украина – территория свободы. Хочешь – жги людей. Хочешь – вырывай им зубы.
Боцману и Хохлу повезло. Их, все-таки, не заметили.
Первым в себя пришел Боцман. Хохол, как ни странно, похрапывал. Абрикосовая веточка над его лицом мелко дрожала.
– Эй! – Боцман ткнул Хохла локтем под ребра. Тот не пошевелился.
– Эй! Эй!
Было темно. По горизонту раздавалась стрельба, ухала артиллерия и минометы. Пахло шашлыком. Без лука. Но даже в этой темноте Боцман разглядел, как голова Хохла повернулась в одну, потом в другую сторону. Открылись глаза, и взгляд его был безумен.
– Сууукааа, – протянул он.
– Хохол, Хохол, это же я! – шепотом ответил Боцман и, неожиданно для самого себя, легко ударил его по щеке.
В течение нескольких секунд тот пришел в себя. Это было завораживающее зрелище: словно кто-то прогревал мозг, включал передачи и с каждым включением взгляд становился все осмысленнее и осмысленнее. Процесс перезагрузки закончился тем же паролем:
– Сука.
Сухой ком в горле колом встал на уровне кадыка. Хохол зачерпнул грязный снег и отправил его в рот. С трудом прожевал, проглотил, закашлялся в рукав.
– «Укропы» далеко?
– Я знаю? – по-одесски ответил Боцман.
Нацисты были недалеко, конечно. Надо было ползти. В каком направлении? Какая разница, лишь бы подальше от этого дерьма.
Они и поползли по канаве, по трупам и черно-красной жиже, перемежаемой островками белого снега, почему-то не утонувшего в грязи.
Мокрые и грязные, они ползли, время от времени падая в лужи, хлебая ледяной рассол снега, чернозема, жужелки и мергеля. И сплевывали щепки простреленных деревьев.
А когда начало светать, зеленка закончилась, они начали выползать на дорогу, которая пересекала поле. Ну как дорогу… Обычную грунтовку, ковылявшую по местным полям, к птицефабрике.
Первое, что услышали осужденные:
– Руки вгору, вы кто такие?
Руки поднять не удалось, пришлось сразу лечь «звездой», как при обысках, когда мордой в пол, а не к стене.
– Граждане начальники, – сдавленно сказал Боцман. – Мы мирные зеки, ничего плохого не сделали, а шо сделали, так за то отсидели…
Перед носом Боцмана внезапно появился носок армейского ботинка.
– Помолчи, а? – посоветовал «гражданину осужденному» голос.
Женский голос.
Между лопатками Боцман почувствовал дискомфорт. Скорее всего, это был ствол.
– Вы кто? – прозвучал голос.
– А вы? – сдавленно ответил Боцман, нюхая мокрый снег. Хохол молчал.
– На вопрос отвечай.
– Осужденный Сидельников, статья сто восемьдесят шестая, часть пятая! – как смог крикнул Боцман сквозь снег, забивавший рот.
– Это чего? – поинтересовался голос.
– Грабеж организованной группой. Тринадцать лет, – сипло вмешался Хохол.
– А ты за что?
– За решетку… – и ботинок надавил ему на шею.
– Ты свои блатные привычки брось, отвечай, как полагается. Пуля в полуметре от тебя.
– Так бы и сказал, – вздохнул Хохол. – Осужденный Хохлов. Сто пятнадцатая, часть первая. Пятнадцать. Убийство двух или более лиц.
– Более?
– Троих порезал в камере. Двое сразу на глушняк, третий в лазарете сдох.
– Прям диверс, – хохотнул тот, кто давил стволом в затылок. – За шо ты их?
– За честь…
– Девичью?
– Да пошел ты.
– Уважаю, – согласился голос. – Рюрик, и чё с ними делать?
Хлопнула мина. Ни Хохол, ни Боцман не услышали ее шелестящего звука, а вот ребята в белых маскхалатах упали на грязно-белую землю за пару секунд до разрыва. У каждого свой жизненный опыт, чего уж. Потом ударила вторая, третья: начался интенсивный обстрел.
«Укропы» шмаляли наугад – просто в сторону предполагаемого противника. Поэтому мины беспорядочно падали на краю поля, рядом с дорогой, метрах в ста от разведчиков и зеков.
– Уходим, – коротко ответил Рюрик хриплым голосом.
– А этих?
– С собой…
Подгоняемые прикладами и пинками зеки бежали в сторону полуразрушенных домов. Длинную улицу разрушили всего за несколько дней. Где-то вылетели окна, в другом снесло близким разрывом стену, дом накренился. В третьем, на вишне, висела собака, вернее, то, что от нее осталось. Запах гари низко стелился над мокрой землей, где увязала обувь зеков. Ни украинские минометчики, ни польские снайперы, ни американские инструкторы не заметили странную группу из пяти человек – двух в черной униформе, трех в грязно-белых камуфляжах. Видимо, смотрели в другую сторону, там, где рвались мины и куда через тотчас прилетел пакет «Града».
А еще через несколько секунд группа Рюрика, перемахнув через криво упавший забор из профнастила, заскочила в один из разбитых домов.
– До утра здесь будем, – сказала Рюрик и сняла каску, а потом белую, в пятнах балаклаву.
– Ты баба, что ли? – изумился Боцман, когда увидел лицо Рюрика. – Сто лет не видел…
Рюрик сплюнула – это была, все же, она и ответила простуженным голосом:
– А я зеков вообще никогда не видела! Белоснежка!
– Кухню проверь!
– Уже, товарищ сержант!
Рядовой с позывным «Белоснежка» шерстил кухню. И думал, что люди странные животные: «Вот война, вот эвакуация, вот снаряд в садочек. Телевизоры с собой в тыл тащат, мебель всякую, а вот чай с сахаром оставили. А ведь в чистом поле или разбитом городе пачка чая ценнее всякого телевизора».
– Чому Белоснежка? – осторожно спросил Хохол, немало подивившись странному для блатарей прозвищу.
– Так получилось, – улыбнулся Белоснежка. – Тебя напрягает?
– А не западло?
– Западло «укропом» быть. А мы в Харькове когда партизанили, под моим началом семь пацанов было. И все как на подбор, мне подмышку. Так и повелось. Говорят, суки сбушные до сих пор бабу с позывным «Белоснежка» ищут. И хай ищут, – он достал из рюкзака большой синий пакет.
– Ну и нехай, – согласился Хохол. Пожалуй, впервые в жизни ему стало неловко за свою кличку.
– Я ж тебя не спрашиваю, чому ты Хохол, – он ножом вспорол пакет, открыл картонную коробку: в ней лежали консервы, упаковочки всякие, повертел в руках пакетики чая, меланхолично заметил. – Хозяйский лучше.
– Хохлов я…
– Да насрать, – ответил Белоснежка, расправил ножки у горелки, поджег таблетку сухого спирта и поставил на горелку кружку с водой. – Рюрик?!
– М?
– Чай, кофе?
– Витаминчик мне завари.
Рюрик села возле разбитого окна, через которое залетали мокрые снежинки пополам с дождем, и внимательно наблюдала за местностью. Белоснежка заварил ей в алюминиевой маленькой кружке розовый порошок из бумажного пакетика. Запахло киселем из детства.
Потом она присела напротив двух заключенных на корточки и уперлась в них холодным взглядом. Между ног ее покоилась СВД.
– Ну что, граждане бандиты, рассказывайте.
– Это кто тут бандит? – возмутился было Боцман, но тут же получил тычок локтем под ребра. – Хохол, ты шо?
– Ни шо, а ша, – отрезал Хохол. И продолжил. – Зону «Градами» начали расстреливать. Я не знаю чьи…
И он продолжил. Как сбежал персонал колонии. Как они пекли хлеб из муки, которую привезла Нацгвардия. Как часть раздавали, тайком, по ночам, этот хлеб местным мирным жителям, меняя его на закрутки с помидорами и мочеными арбузами. Как рядовые украинских войск старательно этого не замечали, пока пьяные офицеры орали в палатках и «Щеню» и «Не вмерлу». Как их вывели на плац, а потом начали расстреливать на бегу.
– Да вы же это сами видели, не могли не видеть.
– Видели, отец, видели, – сказала сержант Рюрик и ударила пальцем по оптическому прицелу винтовки.
– Видели, а чего ж не стреляли, – с горечью сказал Хохол.
– Стреляли, – коротко ответила она.
Белоснежка протянул кружку – нашли в хозяйском шкафчике – с чаем Хохлу, чуть позже Боцману. Странное дело, чуть подкрашенная и подслащенная горячая вода, а к жизни возвращает. Смеркалось.
Закусывали галетами, от них пахло плесенью. Рюрик приказала остальной сухой паек не трогать до утра. Но и этот внезапный ужин нагрузил мужиков теплой тяжестью в желудке, и веки сами собой поползли вниз. Первым дежурил молчаливый Белоснежка, наблюдавший за тем, как по небу ползут медленные сигнальные ракеты, как низкие облака режут очереди трассеров, а на горизонте ярко-оранжевым вспыхивают мины и снаряды самых разных калибров.
В час ночи Белоснежка неслышно потянулся, встал, пошел вдоль стенки от окна, стараясь не бренчать осколками разбитых стекол. Потом нагнулся и осторожно потряс за плечо Хохла, спящего вдоль буфета, на кухне.
– Га? – Хохол резко подорвался и врезался головой о стол.
– Цыха! Дежуришь до трех часов, потом смену будишь.
Упал на пол и немедленно захрапел.
Хохол, толком еще не проснувшись, посмотрел на АКСУ в своих руках. Такие «Ксюхи» носила охрана…
Он захотел спросить: «Это мне?», но спрашивать было не у кого. Рюрик сопела в углу, под единственным неразбитым окном, ей постелили двуспальный разодранный матрас и накидали сверху хозяйской одежды. Кот сопел рядом, натянув армейский бушлат на ноги, а его снятые берцы служили ароматизатором помещения. Белоснежка устроился на кухне, легкий снег падал на его пуховик. Эти спали спокойно – так спят дети, солдаты и умирающие.
Один Боцман стонал и ворочался во сне. Прихожей ему было мало, он метался и, время от времени, бился кепкой о стены.
Хохол подумал, что Боцмана надо убить первым, на всякий случай, но мысль сразу отогнал, как чужую. Прошел в комнату, где только что караулил Белоснежка и сел на его место. В лицо дул мокрый февральский ветер Луганщины.
Все так же лупил пулемет, все так же били минометы, все так же полосовали небосвод разрывы снарядов и ракет. Разве чуть спокойнее.
Хохол вздохнул и прижал к груди автомат, глядя в бескрайнее черное небо.
Он уже убивал.
И мог бы убить сейчас. Для этого совершенно не требовался автомат. Человека можно убить даже шнурком от ботинка, когда он спит. А на того пацана понадобился просто один удар, тот упал и затылком о бордюр. Убийство по неосторожности, всего лишь. Только вот через два дня после карантина в колонии у Юрки Хохлова трое приблатненных попытались отнять посылку. Что было в той посылке? Да так, десяток мандаринов на Новый год, разрезанных «рексами», колбаса, опять же, нарезкой, да пара носков. И письмо. Вот за письмо он и взялся – ответил беспределом на беспредел. Сам потом так и не понял, как в его руках оказался штырь из старой советской кровати. Следователи удивлялись его силе. А он этим штырем убил двумя ударами двоих. Одного в глаз, второго в висок, третий успел отскочить. Вот дополнительно навесили еще срок. Его побаивались опера и охрана, не любили и блатные. Жил в одиночестве, что, впрочем, Хохла вполне себе устраивало. Вне закона. Вне любого закона. А письмо он так и не прочитал. Затоптали его в крови убитых им беспредельщиков.
Сейчас сидел он возле разбитого окна, слушая звуки далекого боя, наблюдая полеты трассеров, и думал, что, пожалуй, впервые в жизни он свободен. Четыре спящих человека доверили ему автомат. Он может встать и убить их. Они даже шевельнуться не смогут. Потом можно дождаться украинских солдат и рассказать им, как он геройствовал здесь. Может быть, ему скостят срок. Может быть, даже амнистируют. И чем черт не шутит, может быть даже дадут медаль. И он станет украинским героем, получит пенсию, выступит по телевизору, найдет бабенку в Киеве.
Надо только убить четырех человек. Это просто, когда у тебя в руках автомат. Просто убьют четырех человек, тех, кто тебя спас и напоил чаем. Хорошим чаем. С сахаром и бергамотом.
Хохол встал.
Подошел к Боцману. Тот застонал и перевернулся на другой бок. Хохол решил, что Боцман будет последним.
Или закончить Рюриком? Все же баба…
Но начал Хохол с нее.
Он подошел к куче тряпья, под которым мерно сопела Рюрик и осторожно потрогал ее за плечо.
Та проснулась мгновенно, мгновенно же и перевернулась, тут же схватившись за ствол «АКСУ».
– Ты че?
Хохол виновато пожал плечами:
– Командир, у тебя курить есть?
– Дурак ты, Хохол, и шутки у тебя… – она вытащила не-начатую пачку откуда-то из недр курточек, протянула ее Хохлу и сказала: – Оставь себе.
Боцман курил сигарету за сигаретой и, счастливый, смотрел в небо, на котором стали появляться звезды.
Ктремчасамонзабыл, когонадобудить, поэтомуразбудил Боцмана, сунул ему пол-пачки, «Ксюху» и довольный улегся спать под кухонный стол. Жизнь налаживалась.
Утро выдалось как всегда – по подъему, а, значит, противно.
Где-то длинными очередями жгли патроны пулеметы, автоматы, рявкали автоматические пушки – ни Хохол, ни Боцман так еще и не научились отличать ЗСУ от пушки БМП-2. Хохол поднялся: болели кости, затекшие на твердом полу. Рюрик уже жевала холодную кашу, флегматично глядя в окно. Белоснежка и Кот разогревали на полу кружку с кипятком.
– А де Боцман?
– По утренним делам ушел, – ответил Кот.
– А… Тоже выйду до ветра.
Легкие свои дела Хохол сделал прямо с крыльца. Потом вернулся в дом, по пути зацепив пробитое осколками ведро, и чертыхнулся. Затем он прошел прихожую, где молчал давно потухший газовый котел, вернулся в относительно теплую хату. Краем глаза вдруг увидел движение, резко повернулся.
В зале стоял Боцман и сосредоточенно доставал из серванта книгу за книгой. На обложки он не смотрел, просто поворачивал форзацем к потолку и тщательно перелистывал страницы.
– Эй, – сказал Хохол.
– А? – Боцман даже голову не повернул.
– Ты шо делаешь?
– Дело работаю. Смотри, вдруг они бабки оставили? Терпилы любят бабки в книгах оставлять.
– Чеканулся? Люди бежали отсюда. Что они, бабки бы оставили?
– Могли бы и забыть про заначку, – в этот момент с книжной полки упала крестовая отвертка. И как она там оказалась?
Хохол торопливо оглянулся:
– Мозгами поехал? Эти, – шепотом он сказал. Но таким шепотом, который громче любого снаряда. – Эти тебя прямо сейчас шлепнут.
– Ой, да ладно, – легкомысленно ответил Боцман и тут же получил удар в печень. Согнулся, захрипел, упал на колени, застонал:
– И… Ты чего???
В комнату зашел Белоснежка, сплюнул на пол:
– Вы че, сидельцы?
– Ни че, ни че… Нормально, че… Да так, поспорили о Божьих заповедях, – добавил Хохол, ухмыляясь.
В оркестр туманного военного утра вплелась новая мелодия. Но услышали ее только ополченцы.
– Лежать, всем лежать! – крикнула Рюрик. Белоснежка мгновенно упал на пол, прямо перед стоящим на коленях тяжело дышащим Боцманом.
Через пару минут рев мотора усилился, приблизился к дому. Грязно-зеленая туша БТР остановилась возле синих ворот дома. Белоснежка, Боцман и Хохол замерли на полу в зале. Боцман сначала перестал подрыгивать, а потом и дышать, на всякий случай. Кот с Рюриком встали за окном на кухне, каждый на свою сторону. Окно выходило на улицу, как раз на БТР, сломавшим палисадник и смявшим разноцветные старые покрышки, вкопанные на половину в землю. Открылись десантные люки. Пехота попрыгала на землю.
В сторону дома, где засели «ополчи» и зеки, пошли двое. Пнули металлическую дверь, пробитую осколками и пулями, вошли во двор.
На кухню же скользнул Хохол, а за ним вошел уже отдышавшийся Боцман. На четвереньках вошел.
Жестами Хохол показал, мол, валите отсюда в заднюю комнату. В руках он держал неизвестно откуда взявшуюся отвертку. Боцман стащил со стола большой кухонный нож.
Скрипнула входная дверь. Кто-то из украинцев тут же споткнулся о то самое ведро. Хохол завел руку с отверткой до затылка, Боцман поднял нож на уровень пояса.
И в этот момент БТР заорал голосом Вакарчука:
Хто ти є, ти взяла моє життя
І не віддала.
Хто ти є, ти випила мою кров,
П’яною впала.
Твої очі кличуть і хочуть мене,
Ведуть за собою.
Хто ти є? Ким би не була ти,
Я не здамся без бою!
Первому Хохол засадил отвертку в глаз так, что она чудом не выглянула с обратной стороны черепа, второй на весь клин поймал нож в печень. Каски, звеня, поскакали по линолеуму. Совсем мелкий солдатик хрипел, когда Боцман зажимал ему рот ладонью, из-под ребра текла до черноты темная кровь. Глаза «вояка» вертелись, словно пытались запомнить напоследок остатки жизни, потом затуманились, тело задергалось. «Твои очи хочут и кличут мене…» – продолжал орать БТР. Мехвод машины высунулся из своего люка и неспешно курил, разглядывая разбитую снарядами улицу, над которой завывал Вакарчук.
Из дальней комнаты вышла Рюрик, приставив СВД к плечу. Белоснежка и Кот жестами подняли тяжело дышащих Боцмана и Хохла, показали направление движения. Те двинулись было к выходу, но тут на плечо Хохла опустилась тяжелая лапа Белоснежки в тактической перчатке. Кот ткнул пальцем в оружие украинцев. Плюс два АКМ. К сожалению, гранат у всушников не было, как и брони-ков. Но четыре магазина к каждому стволу плюс разгрузки. Больше ничего полезного у них не оказалось. Кроме четырех пачек сигарет, конечно. Боцман, было, раскрыл одну и потянул за фильтр, но тут же возле его носа оказался кулак Белоснежки.
Когда они вышли из дома, грохнула СВД Рюрика. С головы мех-вода бронетранспортера слетел танкошлём с половиной черепа, он покосился, наклонился, уронил тело на бок, сигарета, смытая по лицу потоком крови, упала куда-то, а после он сам сполз внутрь машины. Словно плетка, винтовка перекрыла звуком выстрела урчание двигателя и вой Вакарчука. Но никто, никто не заметил потому, что он слился с хлопками и взрывами, грохотавшими над Чернухино вот уже который день.
Может быть, из-за боевого фора, а скорее потому, что украинская пехота ползала и мародёрила по брошенным «мирняком» домам, пятерку никто не заметил. Кот быстро выдернул чеку из РГД-5, сунул её чекой под труп и они выскочили во двор, потом быстро перелезли забор – а что там было перелезать, когда гаубичным снарядом снесло половину профнастила?
Трое в белом, двое в черном пробежали пару сотен метров – Белоснежка спиной вперед, постоянно глядя, не заметили ли их? – и рухнули под пирамидальным тополем.
– Дорогу…
– А? – спросил Боцман, схватил горсть грязного снега и начал жевать.
– Дорогу надо пересечь. Отсюда полкилометра до неё, – повторила Рюрик. Она тоже тяжело дышала. – Потом вдоль дороги, еще полкилометра. Там уже наши. Пароль: «Одесса».
– А че, у вас раций нет? – удивился Боцман. Он любил военные фильмы и знал, что у каждого военного есть рация.
– Нет, – засмеялся Кот. – Откуда они возьмутся? Вот, может, в бэтэретом были.
– Кстати, а чего вы его не подорвали? – спросил Хохол.
– Чем?
– Я знаю?! То вы – военные…
– Та можно было, – сказал Кот. – Пару гранат в люк мехвода и все. Выведен из строя на пару недель.
– А шо тогда?
– Чё, чё… Там бы так бахнуть могло, вся чернухинская группировка сбежалась бы на нас, красивых, посмотреть. Кому это надо?
– Мне – нет, – признался Хохол.
– Вот и нам тоже.
– Всё, идем, – скомандовала Рюрик.
Они пошли, пригибаясь, вдоль заборов. Перед дорогой под ногами заскрипела жужелка. На самой же дороге завалилась в кювет «мотолыга», а за ним на дороге стояла пушка.
– «Рапира», – уверенно определил Белоснежка.
Красивое длинноствольное орудие, внучка «сорокопятки» смотрело в сторону «укропов». Рядом валялись разбитые ящики и снаряды, которым повезло не взорваться. «МТ-ЛБ»» вонял резиной и уже сгоревшей соляркой. Чуть поодаль догорал перевернувшийся «Урал». Возле него лежал разорванный на двое труп, видимо, водителя. Обычно так не бывает, но на войне случается и не такое.
Клочья февральского тумана ползли над шоссе, черный дым стелился по разбитому асфальту. Перескочили дорогу за несколько секунд. Залегли в кювет. Боцман немедленно начал жрать шоколадку из вчерашнего сухпайка.
– Сейчас еще одно поле перескочим и все? – довольно спросил он.
– Нет, сейчас по дороге, поле заминировано, тебе ж говорили, – ответил Кот.
– Тихо! – рявкнул вдруг Белоснежка. – Тихо!
Сквозь грохот разрывов и беспрестанную работу стрел-ковки он вдруг услышал далекий, едва различимый рев дизеля. Что-то ехало к ним. Наверняка за этим что-то шла и пехота. Может быть, та самая, которую Боцман с Хохлом недорезали.
– Бегом!
Белоснежка выпрыгнул из канавы, за ним бросилось всё отделение, включая граждан осужденных. Не зря, ой не зря Белоснежка читал все возможно найденные в этих ваших интернетах инструкции по артиллерийским системам современности, пусть они были даже из шестидесятых. Уставное время развертывания «Рапиры» – одна минута. Через сорок секунд станины орудия были призывно развернуты, красавица была готова, как невеста перед первой брачной ночью.
– Бегом отсюда! – рявкнул Белоснежка, крутя колесо.
– Кто? – не поняла сержант Рюрик.
– Все, и ты тоже, – ответил Белоснежка.
– Охренел?
– Я артиллерист в прошлой жизни, – Белоснежка снял грязно-белую каску и посмотрел на девушку. – Был. Одесское артиллерийское.
– Разве в Одессе пушкарей готовят? – усомнился Кот.
– Готовили.
– А че ты тогда…
– Второе мая. Бегом отсюда! – зарычал Белоснежка, оскалившись, словно волк.
– Приняла, – холодно ответила Рюрик. – За мной.
Рык мотора приближался. В тумане стал очерчиваться черный силуэт машины.
– Я останусь, – вдруг сказал Боцман.
– Ты чего? – сдавленно сказал Хохол. Каркнул то ли ворон, то ли ворона.
– Снаряды-то кто будет подавать? – отстраненно ответил Боцман. В глазах его появилось что-то такое, что невозможно описать словами. И усталость от жизни, и понимание того, что пробил твой час, и готовность уйти. Ну и что, что разбойник? Вторым в рай, после Христа тоже разбойник вошел. А ноги Иисусу вообще проститутка обмывала.
– Снаряды это да, снаряды это можно, – согласился Белоснежка. – Валите уже.
И трое ушли в туманную даль. Двое в белом, один в черном. Никто из них ни разу не оглянулся.
– Осколочно-фугасный давай, – сказал Белоснежка, когда опустил ствол на прямую наводку и увидел в прицеле низкую тушку БМП-2.
– Это какой?
– Дал партком заряжающего, – пробормотал Белоснежка и уже в полный голос добавил, – «ОФ» написано!
Он открыл затворную ручку, камора распахнулась. Боцман осторожно сунул снаряд в ствол.
– Ну, держись, гражданин осужденный, не попадем – у нас сроку жизни на два выстрела. Гильза сама выскочит, ищи второй снаряд.
– «ОФ»?
– Ага…
В принципе, «бехе» бронебойного много, осколочно-фугасный может ее и пошинковать, и даже опрокинуть, если близко влепить. Белоснежка держал, держал, держал её в прицеле… Встал за станину… Короткий рывок…
«Рапира» подпрыгнула на своих раздвинутых ножках, из «сотейника» – дульного тормоза необычной формы – вырвался клуб пламени. Боцман на миг даже ослеп.
– Снаряд! – заорал Белоснежка, опять перепрыгивая через станину и прикладываясь к прицелу.
– Бегу, бегу, – бормотал себе под нос Боцман, жалея, что остался на позиции.
– Выстрел! Снаряд!
Скорострельность «Рапиры» – двенадцать выстрелов в минуту, это если расчет полный и обученный. А если двое и оба работают в первый раз? Ну, хорошо, один в теории изучал артиллерию, и может даже стрелял из полевых гаубиц образца двадцать третьего года. И что?
Но они успели выпустить пять снарядов, перевернули «Беху», и положили пехоту, ту, которая не успела свалить.
И в этот самый момент, когда атака была отбита, загорелась БМП-2 и были выбиты последние стекла в ближайших домах, с левой стороны этого слоеного пирога выползли из тумана напуганные юные украинские армейцы. Тоже пять человек, только у них ефрейтор командовал. Они ползли по перемешанному с глиной снегу, а когда увидели двоих, стрелявших из орудия, – с перепугу открыли огонь.
Российский пиксель Белоснежки и черная униформа Боцмана потом дала повод в очередной раз украинским СМИ заявить, что на Донбассе воюют только зеки и российские войска. Хорошо, что Белоснежка оставил в штабе свой украинский паспорт…
А разведданные Рюрика, как это часто бывает на войне, слегка запоздали.
Я описал происходящее, исходя из своего виденья. Возможно, оно несколько отличается от восприятия других участников тех же событий. Что ж, простите, если что не так, тем более что с тех пор, на момент написания сего текста, прошло почти два года. Но думаю, что если эти различия и есть, то они незначительны, ибо увиденное мной и моими товарищами по «Скорой» забыть невозможно.
До того, как все это началось, я без малого пятнадцать лет работал водителем на Луганской станции скорой медицинской помощи. Меня, как и тысячи жителей довоенной Украины, мало интересовали какие-либо политические вопросы, ибо свои домашние проблемы казались мне куда более существенными.
Однако постепенное ухудшение жизни простого человека становилось все более заметным. Все больше становилась разница между бедными и богатыми. Украина становилась каким-то рабовладельческим государством. Те, кто всю жизнь пахали на заводах и в шахтах, кроме профессиональных заболеваний к концу жизни не имели ничего. В то же время все свободные и не очень свободные земельные участки в городе отдавались под застройки дорогих коттеджей, по разбитым городским улицам часто ездили дорогие автомобили с хамовитыми водителями.
«Скорая помощь» – служба, в которую часто обращались и те, кто жил в дремучих Луганских трущобах, и те, кто считал себя хозяином жизни. Одним словом, бывать приходилось и у тех, и у этих, так что у меня была возможность оценить всю глубину пропасти между бедными и не бедными. И среди бедноты, и среди «избранных» люди встречались разные. Но всегда бригада предпочла бы вызов к бедноте, нежели к богатым. Скорее всего, так было потому, что те, кто работал на «скорой», сами относились к бедноте.
Однажды приехали мы на вызов к милицейскому пенсионеру, я остался в машине, бригада вошла в девятиэтажку, которая до недавнего времени была общежитием. Ныне это здание было перестроено под элитные квартиры с большими жилыми площадями, охраной и обслуживающим персоналом. Хозяин квартиры предложил надеть бахилы, и был сильно удивлен, что бахилы выездному персоналу «скорой помощи» эта самая «скорая помощь» не выдает, ровно так же, как и не обязывает снимать при входе обувь.
По большому секрету скажу, что если бригаде на вызове предлагают надеть бахилы, то это не вызов «скорой помощи», то есть в тех случаях, когда мы действительно нужны людям, как правило, не до бахил. Но это, в общем, мало интересно, интересно то, что в процессе работы бригады этот самый хозяин квартиры сетовал на ухудшение своего благосостояния после того, как вышел на пенсию. Пенсия его на тот момент составляла 8000 гривен, или 1000 долларов. На что моя врач ответила, что вся наша бригада, включая машину, обходится бюджету дешевле, чем один такой пенсионер. Но ведь было время, когда он не был пенсионером и получал значительно больше средств, и был вполне в состоянии прикупить квартирку в этом пентхаузе. Для тех, кто безвылазно «пахал» на «скорой», купить любое жилье было делом недосягаемым, примерно таким же, как полет в космос. Между тем, я не думаю, что работа на «скорой помощи» менее опасна или менее трудна, чем она была у этого отставного майора. Кроме того, она исключает возможность раннего выхода на пенсию как, скажем, в милиции. Да и вообще, понятие пенсии для «скорой» было весьма размытым, так как до нее, как правило, не доживали.
«Скорая помощь», конечно же, не единственная обиженная бюджетная структура. Зарплаты в стационарах так же были, скорее, чисто символические. Да и вообще, касалось это не только медицины. Проще назвать, каких сфер это не касалось. Да она, в общем-то, одна и была – это правоохранительные органы. Проще говоря, жилось хорошо милиции, если ты, конечно, не рядовой и имеешь возможность регулярно снимать с кого-нибудь мзду. Или же, если ты тот, кто имеет возможность обкрадывать бюджет, используя всевозможные теневые схемы, взятки, откаты и прочие нехорошие вещи.
Особое внимание, пожалуй, стоит уделить «державной автомобильной инспекции». Может быть, из-за того, что по роду своей деятельности мне часто приходилось иметь с этой инспекцией дело, в моих глазах – это самая лицемерная, самая коррупционная, самая мерзкая, криминально-государственная структура.
Грани различия между криминалом и государством становились все более размытыми. Простому работяге жить становилось невыносимо.
Такая расстановка сил добра и зла привела Украину к майдану. Оно, конечно, не обошлось без американского вмешательства, но, думаю, что при той, уже сложившейся при Януковиче ситуации в стране, для взрыва было достаточно чиркнуть спичкой, что американцы и сделали.
На момент начала киевского майдана я не имел каких-либо определенных политических наклонностей.
С одной стороны, все, что происходило, вызывало где-то чувство гордости что ли, что нельзя бесконечно издеваться над людьми, что народ все же может и подняться. А с другой стороны, видя все то, что происходит в Киеве, сильно пугала перспектива тех же событий у себя в городе. Я все же был за более цивилизованные способы решения проблем.
Как оказалось, в Киеве на этом самом майдане был наш луганский отряд «Беркут». Задействован он был для поддержания порядка. Думаю, что каждый видел, что тогда на майдане происходило. Стоя в оцеплении, этим людям пришлось испытать на себе всю мощь толпы, «коктейли молотова» и обстрел из огнестрельного оружия.
Среди наших луганских там были раненые «беркутовцы». Я не знаю точно, сколько их там было, но в любом случае этих парней необходимо было каким-то образом перевезти в Луганск. Это нужно было сделать исходя из разных соображений, но главное из них – это безопасность. Подобные перевозки обычно ложились на плечи «скорой помощи», и в этот раз судьба не обделила нас острыми ощущениями, моя и еще две машины должны были ехать в Киев для перевозки раненых в луганские клиники.
Мне много раз приходилось ездить в дальние командировки, в том числе и в Киев. Но сложность этой заключалась в том, что из окруженного блокпостами города нужно было вывезти тех, кто был прямым врагом тех, кто стоял на этих самых блокпостах. Как это сделать, никто из нас толком не знал, все понимали степень опасности, но вопрос: ехать или не ехать – не стоял – сели и поехали.
Уже на въезде в Полтаву мы уперлись в длинную очередь из машин. Как оказалось, это был блокпост. Очередь медленно продвигалась вперед, в конце концов, стали просматриваться в темноте силуэты людей в масках с бейсбольными битами в руках, которые тщательно обыскивали стоящие впереди нас автомобили. Дошла очередь и до нас. Человек в маске открыл дверь салона, заглянул под ноги медикам и разрешил нам проехать. По пути до Киева таких блокпостов было несколько, но пустая машина, к счастью, не вызывала подозрений. Мы благополучно добрались.
Времени было около пяти утра, все три наши машины благополучно дошли до Киева, мы остановились, чтобы отдохнуть и определиться, как действовать дальше. Было решено оставить две наши машины вместе с экипажами там же – на выезде в город, а один экипаж должен был забрать всех пострадавших и вывезти из города.
Так и сделали. Еще около часа я пробирался через множество блокпостов к какому-то госпиталю, из которого нужно было забрать раненого. По ходу выяснилось, что раненых уже не четверо, а двое. То ли они как-то сами уехали, то ли умерли – не знаю. Но нам, как говорится – «баба с возу, кобыла в курсе дела».
Навигатор привел нас к цели, мы забрали первого раненого. Молодой парень, 28 лет, если не ошибаюсь. Пулевое ранение легкого. Весь утыканный дренажами, трубками и капельницами, с большим трудом встал с каталки и с нашей помощью уселся на кресло фельдшера. В силу особенностей своего ранения, лежать он не мог, мог только сидеть. Из одежды на нем был только больничный халат. К нему в придачу санитарка госпиталя отдала большой мусорный мешок с его грязными вещами. Там была его грязная от крови форма и какие-то то ли наколенники, то ли налокотники.
Второго мы забрали тем же порядком из какой-то неподалеку расположенной больницы. Он был приблизительно того же возраста, с пулевым ранением бедра. Пуля прошла через бедро, раздробив бедренную кость. Медики надели на него «аппарат Елизарова» и в таком виде отдали нам. Теперь нам предстояло выехать из Киева. Я набрал на навигаторе обратный адрес и включил первую передачу. Машина покинула территорию больницы, мы снова оказались в неприветливой обстановке серых, незнакомых улиц, кишащих множеством каких-то непонятных, судя по всему, не очень трезвых особей, вооруженных битами с медицинскими масками на лицах.
Дороги, по которым нас вел навигатор, несколько раз оказывались перекрыты баррикадами, какое-то время мы петляли по городу. В конце концов, наш озадаченный навигатор вывел нас к блокпосту. Там, между двумя кучами покрышек и какого-то мусора, был оставлен узкий проезд, где с трудом проходила одна машина. Увидев «скорую помощь», «дежурный» выбежал на середину этого проезда, поднял руку с полосатым жезлом вверх, чтобы остановить движение и дать нам возможность проехать. Благо, наш луганский «пежо боксер» ничем не отличался от своих киевских собратьев – нас приняли за своих.
Мы проехали через баррикаду и оказались на Грушевского. Перед нами возвышались некогда бывшие белыми колонны, стоял запах горелых покрышек, кругом ходило множество людей, как на экскурсии. Всем было интересно посмотреть на те места, где совсем недавно произошли такие значимые и драматические для Украины события.
Мне тоже было интересно увидеть все своими глазами. Сделав круг по площади, мы остановились возле дежуривших тут же коллег из киевской «скорой». После недолгого общения коллеги нам показали дорогу и, попрощавшись, мы поехали. Второй наш блокпост был пройден так же как и первый, в дальнейшем особых проблем не было. Максимум, что могли себе позволить на блокпостах, – это открыть двери и посмотреть в салон. Но мы на всякий случай остановились у первого попавшегося мусорного бака и избавились от одежды и экипировки наших подопечных. Заранее была придумана легенда, что везем пострадавших в ДТП. В Борисполе мы встретились с двумя другими нашими машинами, перегрузили одного раненого в одну из них и отправились домой в Луганск.
Всех нас, конечно, интересовало: что же там происходило на самом деле? Откуда у ребят огнестрельные ранения? Было ли у них оружие? На каждой остановке и по пути мы общались, и постепенно начинали понимать суть произошедшего в Киеве.
Для тех, кто решился прочесть сие писание, сразу поясню, что со слов ребят, никакого оружия при них не было. Все, чем они располагали, – это щиты и резиновые милицейские палки, а также алюминиевая защита, которая, естественно, не могла противостоять пуле. Ее же вместе с одеждой мы и выбросили в один из киевских мусорных баков.
Командировка прошла удачно. Мы без проблем добрались до Луганской областной больницы, где и оставили наших пациентов со множественными пожеланиями скорейшего выздоровления.
Видеть Киев в таком полуобморочном состоянии мне было неприятно. Я часто бывал в Киеве – это был цветущий, красивый город с большой и интересной историей. Как только предоставлялась возможность, я приходил на майдан, в музей военной техники, в лавру. Интересный город, всегда в нем было на что посмотреть. Но на этот раз он был каким-то серым и чужим, как будто оккупированным какими-то инопланетянами в масках, с битами в руках. Кругом горы мусора, запах горелых покрышек и сантиметровый слой сажи на некогда сверкающей брусчатке.
Глядя на весь этот хаос, было страшно представить, что в Луганске может произойти то же самое.
На тот момент я не имел каких-либо политических предпочтений, мне просто не хотелось, чтобы город, в котором я живу, постигла та же участь. Однако никакие предположения, как оказалось, не могли сравниться с ожидающей нас реальностью.
Случилось так, что эта командировка в Киев, после майдана, была не единственной. Второй раз мне пришлось ехать в Киев за новыми машинами для Луганской скорой помощи.
Шестнадцать водителей шумной толпой вышли из двадцатого поезда на один из многочисленных киевских перронов. На тот момент линия фронта поездов не касалась, чего нельзя сказать об автомобильных дорогах.
Мы прибыли на стоянку, где на нескольких гектарах асфальтированной поверхности стояли сотни новеньких «пежо», переделанных под «скорую помощь». Спустя несколько часов бумажной волокиты и приемки машин, колонна из пятнадцати машин двинулась в сторону Борисполя. О февральских баррикадах на трассе напоминали черные пятна на обочине в тех местах, где стояли сгоревшие автобусы, битое стекло и горы пепла сгоревших покрышек.
По мере приближения к Луганску на трассе все чаще встречались колонны военной техники. Машины шли своим ходом, а также их перевозили при помощи огромных армейских тягачей. Видеть это было непривычно, но не более того. Я смотрел на все происходящее совершенно равнодушно, как бы со стороны, не отдавая предпочтения кому-либо из сторон. Да и не верилось мне, что все это может каким-то образом коснуться именно меня.
Уже в Луганской области мы удачно прошли несколько блокпостов перед городом Сватово, но блокпост на выезде из этого самого Сватово нас не пропустил. Мы несколько часов просидели в машинах, держа руки на руле. Таков был приказ украинских военных. Мимо нас, гремя траками и кроша асфальт, носились украинские БМП с пехотой на броне. Но терпение и объем мочевого пузыря были не безграничны, и мы стали по одному выходить из машин, благо, военные на это смотрели сквозь пальцы.
В конце концов, было приказано разворачивать колонну в обратном направлении, и в сопровождении мы отправились на территорию Сватовского психиатрического диспансера для того, чтобы оставить там машины. Мы выстроили машины в ряд, отдали ключи от них и были свободны на все четыре стороны. Хорошо, что на тот момент связи со Сватовской скорой еще не были потеряны, за нами прислали УАЗик «скорой помощи» и еще какую-то легковушку, с целью доставить нас на автовокзал города Сватово, ибо расстояние там было весьма приличное, и поход пешком мог затянуться на несколько часов. Все шестнадцать человек, проклиная тот злополучный блокпост, с невероятными усилиями влезли в эти две машины и с горем пополам доехали до вокзала.
Автобусы на Луганск были переполнены, маленький вокзал был забит людьми. Люди сидели на ступеньках, некоторые с детьми на руках, с множеством каких-то пакетов и сумок. Практически всем нужно было в Луганск. Отправить нашу толпу оказалось большой проблемой. И, как оказалось, поезда на Луганск уже не ходят. Все попытки уехать не имели результата. Не надеясь, что нам кто-то чем-то поможет, я пошел в администрацию вокзала, объяснил ситуацию, – и чудо свершилось. Нам дали «Газель», сняв ее с какого-то другого маршрута.
На этих последних ста пятидесяти километрах пути было множество украинских блокпостов, наша маршрутка кланялась каждому. Досмотра как такового не было, максимум – могли посмотреть паспорта, скорее всего, досматривать было просто лень, они ограничивались осмотром лиц тех, кто ехал через линию фронта. Последний блокпост был в городе Счастье, это был блокпост ЛНР. Осмотр автобуса сепаратистами ничем не отличался от украинского, где-то минут через двадцать измотанные дорогой мы были в Луганске возле парка Первого Мая.
Работа на «Скорой помощи» была лишена рутины, она всегда была полна разных неожиданностей, а порой и опасностей. Окончив Луганский университет имени Владимира Даля и затем магистратуру в университете имени Т.Г. Шевченко, я так и не смог найти работу более интересную и более увлекательную, чем работа на «скорой помощи».
Мне всегда был интересен медицинский аспект работы. Я был не только водителем, я был полноправным членом бригады. Мне нравилось принимать участие в оказании помощи, проведении реанимационных мероприятий. Я мог снять кардиограмму и довольно точно описать ее. Мог наложить шину на поломанную конечность, наложить жгут или тугую повязку в случае сильного кровотечения. Я с удовольствием брался за все, что мне доверяли и делал это достаточно хорошо, поэтому доверяли мне многое. Медики всегда делились со мной знанием и опытом, за что я очень им благодарен. Я часто посещал медицинские конференции и всевозможные лекции, в моем распоряжении были манекены, на которых можно было отработать действия при реанимации или, скажем, можно было научиться интубировать, чем я непременно пользовался. Да и сама работа на «скорой» давала ценнейший опыт, который, как оказалось позже, было где применить.
Обстановка на Донбассе продолжала накаляться, был охвачен огнем Славянск. В Луганске становилось все жарче. Ополчение отбивало объекты один за другим, здание СБУ, военкоматы, воинские части и всевозможные иные государственные учреждения. Зачастую эти учреждения просто сливались, создав видимость бурного сопротивления, но камнем преткновения стала Луганская погранзастава. Бой за нее продолжался не одни сутки, обитатели заставы оказали серьезное сопротивление. Потери были с обеих сторон. Пули и реактивные гранаты летали прямо среди жилого сектора над головами мирных жителей. Ополченцы периодически давали коридоры для выхода мирных жителей, люди бежали из домов прямо под обстрелом, взяв с собой самое необходимое.
Наша реанимация регулярно выезжала к месту тех событий, чтоб забрать раненых, их было много. Больницы Луганска были забиты ранеными. Большинство медиков впервые столкнулись с таким количеством огнестрельных и осколочных ранений, учились, как говорится, по ходу дела, других вариантов не было. Особо тяжелым оказывали первую помощь в Луганске, потом везли в Ростов, остальных оставляли в наших стационарах.