Смотрю в его глаза, своими затуманенными от слез и понимаю… что ДО – это еще не было рабством. ДО еще была свобода. Свобода сердца, души. Больше я не свободна. Я зависима… потому что, глядя в его глаза прочла свой приговор и это не тот приговор, которые читали Нихилы в глазах своих Хозяев, я прочла приговор своей воле. Рабство начинается не с метки на одежде и чипа под кожей, рабство начинается тогда, когда понимаешь, что готова сама стать на колени и склонить голову… когда твоя душа уже на коленях.
(с) Ульяна Соболева. Позови меня
Я провела там больше двух недель. Они были похожи одна на другую. Подъем в пять утра, умывание, одевание, легкий завтрак и уроки до полудня. Первые дни мы изучали этикет в доме Архов. Теперь я запомнила, что император и его мать называются Арх и Архбаа. На каком это языке? Не знает никто, и ответа на этот вопрос просто нет. Возможно, он имеется в тех книгах в огромной библиотеке. Книгах, написанных на неизвестном мне языке. В черном переплете с золотым тиснением. Мы учили наизусть что можно, а что нельзя делать таким, как мы. Они называли нас – Эскамы. Потом, спустя время, я узнаю, что это значит – мясо. Слово на латыни. Мясо – рабы. Даже хуже – предметы обихода. Нас пятеро, и мы все принадлежим Арху Вахиду. Есть эскамы Роксаны, а также Архан – Азизы, Мелиссы, Дианы и Айше. Это младшие сестры императора. А также эскамы наложниц…Наложницы. Они мне казались неземными существами, которые обитают чуть ли не в самом поднебесье. А еще…еще меня сжигала адская зависть. Эти женщины имели право касаться ЕГО, видеть вблизи, целовать его руки и ноги…принадлежать ему. Он занимался с ними сексом…
Я бы, наверное, умерла от одного касания его пальцев к моей коже. Умерла от счастья. Но мне никогда не оказаться на их месте. Я жалкая эскама. Все, на что я могу рассчитывать, это видеть его издалека…Иногда эскамы ложатся в постель государя, и это считается высшим благом, самым высшим счастьем для раба. Но ночь любви с господином становится последней для эскамы. После этого она умирает. Никто не рассказал мне, почему и что именно убивает несчастную.
Но говорят, что уже много лет Арх не берет девушек–эскам для утех в свою спальню.
Больше всех я сдружилась с блондинкой, с номером Двадцать Один. В прошлой жизни ее звали Ари. Я знаю, мы больше не имели права называть друг друга по именам, но все равно делали это, когда никто не видел и не слышал. Никто не может запретить нам оставаться людьми. И произносить вслух свое имя – это непередаваемое удовольствие. Как будто осталось хоть что-то, что принадлежит только тебе.
– Ты такая лучезарная, такая светлая. Как будто вся эта тьма, что происходит с нами здесь, не коснулась тебя.
Ее пальцы расплетали мои волосы. Отбой еще не начался, и нам еще можно говорить. И мы с Ари расчесывали друг другу волосы и снова заплетали их, чтобы сделать то же самое утром. Иллюзия заботы и привязанности. Без них здесь не выжить.
– Твои волосы, как нежный шелк, они цвета золотистого липового меда, который настоялся и засахарился. Он кажется шелковым или бархатным и блестит на солнце. Я сама с Севера. У родителей были свои ульи. И глаза у тебя…как небо северное. Днем. В самый морозный и солнечный день оно становится ярко-голубым и очень светлым. Я никогда не видела такого цвета у человека. Мне кажется, тогда…там Арх заметил тебя. Он назвал тебя Мотыльком. Мы все это слышали.
– Кому, на хрен, нужны ее глаза? Кто тут на них смотрит? Назвал Мотыльком. Тоже мне достижение. Всех мужчин интересует, сколько ты вынесешь, и какова величина твоей дырки, и как умело ты можешь сжимать мышцы влагалища, когда твою целку порвет хозяин.
Миранда расчесывала роскошные черные кудри и любовалась своим отражением в небольшом зеркале.
– А еще, насколько хозяину понравится твоя задница. Кстати, ею ты тоже должна уметь пользоваться, как, впрочем, и руками, и ртом.
Она мерзко и пошло пошевелила высунутым языком.
– Кому она нужна, замухрышка бесноватая! Огрызается Архбаа. Роксана никогда и ничего не забывает. Рано или поздно она ей это припомнит…как номеру тридцать три «А». Помнишь ее? Кажется, ей вначале отрезали кусок языка…а потом по одному пальцу за каждую букву в слове, которое ей не разрешали произносить.
Снова провела расческой по волосам и тряхнула роскошной шевелюрой.
– Можно подумать, твоя задница чем-то лучше остальных! – огрызнулась Ари.
– Говорят, что когда-то в древности Арх дал свободу рабыне, а потом сделал ее своей женой.
Ари расхохоталась.
– И ты рассчитываешь, что господин заметит тебя?
– Почему бы и нет?
Вздернула острый подбородок и провела руками по тонкой талии и высокой упругой груди.
– Я ублажу его так, как ни одна из его сраных наложниц. Так что не обольщайся, ты! Долбаный и ободранный мотылек.
Она зыркнула на меня миндалевидными черными глазами.
– Тебе не светит!
Ари запустила в нее расческу, и в этот момент включился лазерный луч. А это означало – нам нужно замолчать. Потом, утром, когда мы вместе сядем за стол в столовой, Ари прошепчет мне на ухо:
– Берегись ее. Она подлая сука. Когда-то из-за нее пострадала девушка. При ней ничего не рассказывай. Донесет Сунаг, и мало не покажется. Отправят в Столовую…
– Что такое столовая? На кухню, что ли, отправят? Там работа тяжелее?
– Нам запрещено об этом говорить. Но оттуда никто уже не возвращается. А еще…она права. Будь учтивой с архбаа и моли Бога, чтоб она забыла о твоей дерзости.
В этом доме много господ, и мы обязаны слушаться их и поклоняться им, но нашу судьбу никто не может решить без приказа самого Вахида.
За все это время я ни разу его не видела. Но я прикасалась к вещам, которые ему принадлежат, убирала в его комнатах, кабинете. Мыла окна в его спальне.
Здесь не было такого понятия, как генеральная уборка – здесь она каждый день. Мы начищаем до блеска каждую ручку на шкафчике, убираем каждую ворсинку с ковра.
И я внутренне инстинктивно знаю, когда именно нахожусь в его покоях, когда складываю именно его вещи. По запаху, по дрожи, которая проходит электричеством сквозь все тело. Присутствие Вахида что-то меняет в окружающей меня ауре. Как будто те предметы, которых он касался, носят на себе печать его пальцев, и я завидую им – они так просто могут ощутить его касания, не принеся в жертву абсолютно ничего. А я… я готова принести в жертву свою свободу и даже не мечтать вырваться из этого проклятого места. Еще я всегда точно знала, что ОН вернулся домой. Каким-то звериным чутьем. Даже не выглядывая в окно. И пусть нам запрещено приближаться к арху, пока он сам не позвал жалкую эскаму к себе, я жаждала увидеть его силуэт хотя бы издалека. Но обычно Вахид приезжал домой лишь под вечер, и моя смена еще ни разу не прислуживала ему за столом. Новичков близко к хозяевам не подпускали, пока не будет пройден полностью первый курс обучения. В том числе и сексуальное просвещение. У нас еще не было ни одного урока. В отличие от тех, кто находился в доме больше полугода.
В тот день я убирала в комнате Арха. Это был обычный ритуал. Ежедневный и совершенно привычный. Я знала, что не имею права прикасаться к вещам господина, но никогда не могла удержаться и трогала его вещи своими пальцами…без перчатки. Чтобы коснуться их там, где касался он. Кто-то назовет это безумием. Я же видела его вблизи только раз. Но вы когда-нибудь заболевали вирусом только с третьего раза? Разве он набрасывался на вас не от одного контакта? Самого первого и единственного? И я ощущала себя больной, заразившейся смертельной болезнью. Каждая молекула моего тела пропиталась одержимостью. Или мне просто было не суждено любить самой обычной любовью смертных. Моим самым любимым развлечением было убирать в его кабинете. Там, где каждая мелочь пропиталась присутствием Хозяина. Но больше всего я любила рассматривать одну вещицу…можно сказать, ради нее я всегда стремилась попасть в кабинет.
В тот вечер я опять открыла золотую шкатулку с выбитыми на ней инициалами Арха. В ней хранился амулет с его портретом. Он был сделан под старину в винтажном стиле, как будто его изготовили лет пятьсот назад, если не больше, и внутри скрыто изображение хозяина. Как же дьявольски он красив здесь. На нем старинная одежда, у него длинные волосы, собранные в хвост на затылке. Портрет инкрустирован изумрудами, и глаза хозяина украшены мелкими, как крупинки, камнями, отчего кажется, что они светятся в темноте. Сама крышка амулета сделана в виде головы волка. И я могла долго рассматривать черты лица Арха. Трогать кончиками пальцев словно вырезанные из мрамора скулы, проводить по ровной линии идеального носа.
Сунаг тогда появилась из ниоткуда. Она всегда появлялась как черт из табакерки. Я сунула медальон в карман, но не успела поставить шкатулку, а уронила ее на пол. Манхар замахнулась указкой и ударила изо всех сил по рукам.
– Никогда не смей прикасаться к вещам Хозяина!
– Я вытирала пыль.., – опустив взгляд и сжимая руки в кулаки, стараясь не сосредотачиваться на боли от удара. К ним надо привыкнуть иначе здесь не выжить.
– Язык! Кто разрешал отвечать?
Стиснув кулаки, позволила ей уколоть язык иголкой, вздрогнув всем телом.
– Запомни – ты не имеешь право трогать то, что принадлежит хозяину! Особенно пока не окончила первый курс!
Она поставила шкатулку на место, как вдруг раздался голос Миранды.
– Она украла медальон. Он у нее в кармане.
Я судорожно сглотнула, а Сунаг уже выдергивала из моих карманов все, что там было. Пальцы впились в золотую цепочку, и сердце зашлось от ужаса, когда я встретилась с округлившимися глазами Сунаг.
– СТРАЖА!
– Я не воровала. Я…просто взяла посмотреть. Я…
Меня тащили по коридору, но я упиралась, хваталась за стены, за перила лестницы. От ужаса у меня зашлось сердце и скрутило пальцы. Я помнила, что сделают со мной за воровство. Голос Наставницы Манаг явно звучал в голове. В тот самый первый день, когда она озвучивала нам правила…Но я ни разу не видела тех, кого наказали таким образом. Не видела людей с отрезанными руками, ногами. Пока не видела. Сколько всего у меня все еще пока не случилось. Я только в самом начале пути, а может быть, уже и в самом конце. Кто знает, что со мной сделают за то, что я взяла этот медальон. Но…я бы взяла его еще раз. Это была единственная возможность ЕГО видеть вблизи. Но мне и в голову не приходило украсть. Да и зачем? Что делать с ворованным здесь в стенах этого дома?
– Пожалуйстааа! Я не крала!
– Заткнись! За эти вопли тебе отрежут язык! Кто давал тебе право орать в этом доме?!
Сунаг вышагивала впереди всех. Она подпрыгивала от явного задора, от возбуждения и от предвкушения. Ни для кого был не секрет – она любила смотреть на казни, любила лично придумывать наказания и смотреть, как их исполняют. Она впитывала в себя крики боли и страданий, а ее лицо покрывалось румянцем и глаза сверкали от наслаждения. Самые изощренные пытки придумывала именно эта женщина. Ее боялись все эскамы и даже охрана. Сунаг была эскамой Роксаны, и все об этом знали. За глаза называли любимым ядовитым питомцем архбаа.
– В карцер ее, в подвал! До решения! Без еды и воды! В кандалы и на цепь! Как псину!
– Не надоооо! Господи… я ни в чем не виновата, я только трогала без перчатки…не надооо. Это же проступок, а не преступление.
– Что здесь происходит?
ОН появился из ниоткуда. Словно материализовался из самой темноты длинных коридоров, а позади него молча стоит свита, расставив широко ноги и зажав руки за спиной. Это были доли секунд, когда я посмотрела ему в лицо. Вы когда-нибудь смотрели на солнце? Эта попытка стоила того, что вы видели? Боль и жжение в глазах, желание заплакать от невиданной красоты и от обжигающего света, и темные пятна, прыгающие и застилающие зрение еще какое-то время. Я словно прикоснулась к солнцу и чуть не застонала, когда светло-зеленая бездна вспыхнула изумрудными сверхновыми, заставив меня вздрогнуть всем телом. За мою дерзость. За то, что посмела взглянуть на него…Но если я и так умру, то почему не могу увидеть ЕГО перед смертью?
– Господин!
Все склонили головы, а меня швырнули на колени. Я проехалась вперед и замерла у самых носков сапог. Наклонилась и прижалась к ним губами. Как было положено. Тяжело дыша и слыша биение собственного сердца. Глаза все еще болят и невыносимо хочется смотреть еще, чтобы их так же жгло, чтобы так же сходить с ума от этой красоты. Нет…человек не может быть настолько прекрасен. И тут же ослепляет сожаление – почему тогда я всего лишь ничтожный человек.
– Эта эскама – воровка. Ее ведут в темницу до первого суда и вынесения приговора.
– Я не воровала!
Меня ударили ногой по ребрам, и я упала ниц перед Повелителем. Вслед за мной рухнул кто-то еще. Вначале просто на колени, а потом на пол животом, и я увидела широко раскрытые глаза. Мертвые глаза одного из стражников. Судорожно глотнула раскалившийся воздух. За что и почему он умер? Что произошло за эти доли секунд, в которые я ловила ртом воздух от боли после удара.
– Говори! – голос, от которого начинает дрожать все тело и заходиться душа.
Точно знала, что эти слова обращены ко мне. Глядя на начищенные до блеска носки сапог, глубоко вдохнула.
– Я…ничего не воровала. Просто испугалась, когда вошли, и спрятала в карман…Я знаю, что нельзя рассматривать и трогать, я готова понести за это наказание, но я не воровала.
– Что ты рассматривала, эскама?
Протянула вверх дрожащую руку со свисающей цепочкой и медальоном, не смея поднять голову, продолжая смотреть на собственное отражение в зеркальной чистоте сапог. У меня из рук забрали медальон, и какое-то время было очень тихо.
– И что ты там увидела интересного?
– Вас… – голос дрогнул, и я вдруг ощутила, как меня взяли за локоть и поднимают с пола. Все тело не просто дрожит, а мне кажется, я дергаюсь в приступе лихорадки и боюсь даже представить себе, на какое чучело сейчас похожа. С растрепанными волосами, без кокошника, с порванными чулками и залитым слезами лицом. Уродка.
– Посмотри на меня!
Отрицательно качнула головой, кусая губы.
– Тебе хватило наглости трогать мои вещи и рассматривать мое изображение, а смелости посмотреть мне в глаза не хватает? Я сказал, смотри мне в глаза! Ты же не хочешь остаться без своих?
Медленно подняла взгляд и ощутила, как в ту же секунду на нереальной скорости меня столкнули вниз с пропасти в самое пекло. Слишком близко. Настолько близко, что у меня кружится голова, и, кажется, я сейчас потеряю сознание. Его лицо словно высеченное из камня не отражает ни одной эмоции, но оно настолько красивое, что мне кажется, я вижу перед собой нечто божественное или дьявольское. И этот аромат…запах свежего ветра, снега, свободы и безграничной власти.
Вблизи эти глаза не просто изумрудные, они прозрачно-светлые с темной каймой по краю радужки и широкими черными зрачками. Кажется, что они светятся изнутри, настолько этот цвет яркий и редкий.
– Зачем ты взяла медальон? Говори правду!
– Я…всегда его беру, когда убираю в кабинете. Мне…мне нравится на него смотреть. Вы…вы можете увидеть в камеры. Они же там есть…
Пальцы, сжимающие мой локоть, сжались еще сильнее, так, что стало невыносимо больно, но я бы не посмела и пикнуть.
– Почему? Зачем тебе смотреть на медальон и не хотеть его украсть? В чем смысл?
– Мне не нужно смотреть на медальон…и сам медальон мне не нужен.
– Тогда зачем?
– Я смотрела на вас.
И снова в глаза так, что дух захватило и заломило кости от отчаянной смелости и понимания, что меня ждет за это признание. Сильные пальцы разжались.
– Пусть номер одиннадцать продолжит работу в доме!
Переступил через труп стражника и пошел вперед по коридору вместе со своей охраной. Только сейчас я увидела в шее стражника рукоять ножа с головой волка на конце и сверкающими изумрудами глаз. Посмотрела вслед Арху и увидела, как он кладет медальон в карман своего пальто и быстро спускается по лестнице вниз.