Я не люблю его каждой бабочкой, порхающей в моем животе, каждым судорожным вздохом, стоном или криком дикого наслаждения. Я не люблю его сжатыми до хруста пальцами и искусанными до крови губами. Я не люблю его, как мотылек не любит смертельный огонь, на который летит вопреки всем доводам рассудка…потому что такова его участь… Я не люблю… я повернута на нём, больна им, заражена, отравлена, взята в плен, поставлена на колени…и он знает сам, КАК БЕЗУМНО я его не люблю…
Чувствует, как и я его…Словно я пришита, и каждое движение, в попытке отдалиться, разрывает кожу и мне, и ему.
(с) Ульяна Соболева. Позови меня
В тот вечер я впервые услышала звук сабара. Это была сирена. Не в привычном смысле этого слова, а музыка. Монотонная, тягучая, ударяющая по нервам и в то же время красивая, классическая, но мне незнакомая.
Все заторопились по своим комнатам. Это была не паника, но что-то очень быстрое, хаотичное, торопливое. То, как люди разбегались по углам. И мы к себе в спальню пошли, пока еще ничего не понимая и оглядываясь по сторонам, через секунды нас догнала Сунаг. Кокошник на ее голове горделиво торчал вверх, как огромный корабль, и серая накидка на плечах тряслась в такт ее шагам. Из-за худобы и низкого роста она напоминала мне старую ведьму.
– В темпе! В темпе! Ползут они! Когда стихнет сабар, все комнаты будут закрыты! Вам будет некуда сунуться! Замки закроются автоматически на дверях и на окнах! Идут они еле-еле! Как будто у них есть все время этого мира. Жить надоело?
Мы поторопились, придерживая в руках свои вещи, пакеты с одеждой. Из моего сектора я осталась одна. Номер Три изгнали, а номер Пять увели в лазарет. Что с ней там делали – неизвестно никому. Я даже боялась себе представить, что означает «ушить», и в каком месте это сделают. Оставалось радоваться, что мне ничего ушивать не надо. А свести родинки…ну это пустяк. Хотя мне все в себе нравилось, в том числе и мои родинки.
Сабар продолжал выть.
– Вот ваша комната. Пошевеливайтесь!
Мы оказались в одном помещении с девушками из секторов два и три. Но вместо девяти нас осталось шестеро, а точнее, пока четверо. Двоих из нас не было. Едва успели переступить порог комнаты, как дверь захлопнулась, опустились железные жалюзи. Щелкнули замки и слева, и справа. На дверях и на окнах.
Сабар стих. И вместе с ним стихли все звуки вообще. Воцарилась не просто тишина, а нечто невообразимо сумеречно глубокое.
На столе нас ждали свечи и подсвечники, зажигалка. Но увидели мы их, только когда привыкли к темноте.
– Что это значит? – спросила одна из девушек.
Что-то пикнуло, и на стене включился фиолетовый датчик. Значит, разговаривать по-прежнему нельзя. Что за идиотские правила! После девяти вечера не разговаривать. Можно подумать, что до девяти нельзя наговорить всякого дерьма друг на друга или о них.
«Так вас учат сдержанности. Вы должны следовать букве закона этого дома. Низшим запрещено говорить после девяти. Вам вообще запрещено болтать! Это для вашего же блага, поверьте!»
Вспомнились слова Манаг.
Высокая, темноволосая девушка подошла к столу и тихо зажгла свечи, вставила их в подсвечники. Мы молча заняли свои кровати, принялись раскладывать вещи по полкам в маленьких тумбочках.
Эта комната была приятнее и красивее той, после карантина. Здесь были окна, мебель, красивые люстры, ковры, и наши кровати не казались железными нарами в тюрьме. Я видела, как девушки переглядываются, как трогают мягкие подушки, снимают покрывала с постелей, раздеваются.
Нам выдали одежду для сна – длинные ночные сорочки белого цвета, украшенные кружевом по низу, и по горловине, и рукавам. У каждой на груди нашивка с номером. Можно подумать, ночью это так важно…Наивная. Я думала, что ночью нас никто и никогда не тронет.
Одна из девушек протянула мне маленький томик. Я непроизвольно взяла «Джейн Эйр». Она была у меня дома. Именно эта книга. Одна из самых любимых, затертая до дыр. Вместо спасибо кивнула и с улыбкой положила книгу на подушку. Девушка, которая отдала мне книгу, чуть выше меня ростом, худенькая блондинка с нежной кожей и кукольным личиком. Сама она устроилась на постели и открыла другую книгу. Интересно, откуда они у нее здесь? В библиотеки и по магазинам нас не водили. Своего ничего с собой не было. Или это у меня не было? Судя по ее номеру, она не с нами. Номер Двадцать Один «Д». И в карантине я ее не видела, как и двух других девушек с номерами девятнадцать и пятнадцать на одежде. Когда-нибудь я пойму, каким образом здесь ведется отчет. Я поставила свечку на тумбочку, устроилась на подушках и открыла книгу.
Снаружи послышались какие-то звуки. Вначале это напомнило легкое шуршание, а потом показалось, словно нечто огромное ходит по снегу во дворе.
Наверное, это собаки. Выпустили бегать по периметру. Так делали в доме, где я работала на кухне. Выпускали собак. Я снова посмотрела в книгу, перелистнула страничку, как вдруг раздался чей-то крик, и шуршание по снегу стало более явственным и отчетливым. Я приподнялась на постели. Блондинка продолжала читать. Они что, не слышали? Или предпочитают не обращать внимание?
Ужасно захотелось посмотреть в окно, и я встала с кровати, босиком прокралась к стене, придерживая в руке свечу. Но окно снаружи было наглухо закрыто железной пластиной. Я попыталась ее открыть, но меня схватили за руку. Это снова была блондинка. Она отрицательно качнула головой. Снаружи снова закричали, и я выдернула руку. Какие же они все здесь трусливые и бесчувственные! Кому-то нужна помощь! Кто-то попал в беду! Дернула шпингалет на окне и попыталась поднять пластину. Но она намертво вросла в пазы. Сбоку есть ручка. Я несколько раз ее подергала, но она не поддалась.
Блондинка развернула меня за плечо и покрутила пальцем у виска. Она начала закрывать окно, а я ей не давала это сделать. Мы тихо боролись. Пока окно не захлопнулось мне на пальцы, и шпингалет не поранил мне руку до крови. Как в замедленном кадре капля моей крови упала на ковер, и блондинка взглядом проследила за ней, а потом расширенными от ужаса глазами посмотрела на меня. Бросилась в постель и укрылась с головой. Хруст снега за окном стал явственней. Он словно приближался, а потом раздался ужасный оглушительный звук, и окно сотрясло, как от удара.
Девушки всхлипнули, а я с диким страхом смотрела на дергающуюся пластину. На ней появились вмятины, и ее словно кто-то пытался выдрать снаружи. Тяжело дыша, я смотрела на оставшиеся следы. Из-за окна доносилось утробное рычание…оно напоминало рычание огромного хищника.
Наша комната на втором этаже…собаки сюда не допрыгнут.
На какое-то время все стихло. С трудом хватая воздух, все смотрели на окно, как вдруг что-то огромное ударило в дверь. Один раз, еще один, сотрясая всю комнату. Номер Двадцать Один бросилась ко мне с каким-то бутыльком в руках, она вылила его содержимое мне на рану, потом быстро перебинтовала ее, оторвав кусок от своей простыни.
Удары в дверь прекратились. Раздались звуки как будто нечто невероятно мощное, нечто или некто принюхивается к воздуху. Но теперь всю комнату наполнил удушливый аромат роз.
Раздался оглушительный рык, скрежет когтей и отдаляющийся топот.
Блондинка выдохнула, а потом дала мне пощечину. От неожиданности я чуть не заплакала, а она отвернулась от меня, укрылась с головой, и лишь сейчас я увидела, как мелко она дрожит от ужаса, как намокла на спине от пота ее ночнушка.
Уснула я только под утро. Всю ночь, пока не погасли свечи, я смотрела на вмятины…на железном заслоне. Вмятины, похожие на следы чьих-то гигантских лап.