Что же делал в это время Лаваред?
Проснувшись позже других с отяжелевшей головой, он некоторое время не мог ничего сообразить. Где он? Что делает тут?
Яркий, теплый, сверкающий луч солнца проник в его комнату и вернул его к действительности. Лаваред вспомнил угрозы Буврейля, опасность, грозившую мисс Оретт, и поспешил встать. Тут его ожидал сюрприз, сначала очень комичный, но потом весьма досадный. Не было ни одежды, ни оружия. Лаваред сначала удивился, потом пришел в негодование.
– Это шутка мошенника Буврейля. У нас теперь тринадцатое июня… Неужели тринадцатое число принесет мне несчастье?
Лаваред зовет людей. Прибегает девушка Конша.
– Ваша светлость остались совсем одни в доме! – говорит Конша.
– Но я слышу голоса внизу под окном.
– Это солдаты, сторожащие вашу светлость.
– Солдаты?… Какая честь… или какая предосторожность!
– Да, и Храбрый Иеронимо с ними.
– Иеронимо-погонщик!
– Он самый.
В другом полушарии так же, как и у нас, в Старом Свете, женщины болтливы – в особенности в разговоре с изящным кавалером, даже когда он в самом примитивном костюме, – и Лавареду нетрудно было заставить Коншу говорить.
– Скажите мне, красавица, не знаете ли вы, откуда у него это прозвище – Иеронимо Храбрый?
– Это было после одной из наших революций больше года тому назад… Он, – гордо сказала она, – подал первый сигнал пронунсиаменто!..
– А!
– Да… Два месяца тому назад, когда свергли президента генерала Зелайа, чтобы вернуть его предшественника, доктора Гузмана, Иеронимо сделал первый выстрел!
– Значит, его ружье с репетицией?
– Я не понимаю…
– Это ничего не значит… Ему все равно, в чью пользу действовать… вот молодец!
– Синьор, у него добрая душа. Он не обидит даже кролика… и всегда стреляет в воздух… Впрочем, известно, что мы, жители Коста-Рики, не так кровожадны, как жители соседних республик… Во время наших революций не проливается ни капли крови!
Арман не мог удержаться от улыбки, слушая урок истории из уст такого миловидного профессора. Но, высунувшись в окно, он увидел еще четвертого человека, разговаривавшего с теми, которых он шутя называл своим почетным караулом.
– Боже мой! – воскликнула Конша. – Вот сам генерал Зелайа! Бывший президент!
– Который был перед доктором Гузманом?
– Ну да!
– Он, может быть, хотел бы вернуться?
– Об этом я ничего не знаю… Но бегу его встречать, потому что мы все его очень любили.
– Но в таком случае зачем его сместили?
– Потому что он отказал в повышении всем полковникам, находя, что генералов и так достаточно.
– Сколько же их?…
– Триста человек.
– А сколько солдат в армии?
– Пятьсот.
Лаваред разразился громким смехом, усилившимся при виде изумленного выражения Конши. Она тем временем вышла к генералу за приказаниями, оставив нашего друга неодетым, но с большим запасом сведений о местной политике. Теперь он знал дела республики, как никто другой, и с большим вниманием слушал разговор, происходивший на дворе между генералом и его «караулом».
Вот что он услышал.
Экс-президент Зелайа говорил:
– Иеронимо, наша партия рассчитывает на тебя. Этот негодяй Гузман не сдержал ни одного из своих обещаний и хочет вдобавок вернуть иезуитов! Прошлый год сигнал к революции подала провинция Никойа. Пусть на этот раз он идет с залива Дульче, и подаст его, как всегда, Иеронимо Храбрый. Но что с тобой? Ты точно колеблешься?
– Ваше превосходительство, – отвечал погонщик, – я не отказываюсь совсем… но мне хотелось бы знать… есть ли опасность?