На производственных складах мы осмотрели настоящие лабиринты из стеллажей, полок и контейнеров. Облазили каждую щёлку и каждый закоулок. Джек переговорил и с грузчиками, и с рабочими, и с водителями – по-простому, по-свойски, с шуточками и прибауточками; с усатыми кладовщиками – строго и начальственно. У самого забора, когда никто не видел, пообщались даже с собаками – вот уж кому повезло больше всех! Никогда не слышала, как сюсюкают по-английски, к тому же ласковым басом.
– Oh, cutie. Yeah, my puppy… I know you like it, babyboy, yeah, yeah[6], – причмокивал и теребил Джек за ухом огромную, лохматую псину, которая моментально признала в нём хозяина.
Я осторожно остановилась в сторонке. Но собаки тут же обступили и меня, дружелюбно размахивая хвостами. Стали подставлять лобастые головы под ладонь. Я погладила, уверенная, что при Джеке не укусят.
Шеф подмигнул не то мне, не то ластящемуся кобельку. На душе как-то отлегло, я даже сама заулыбалась и, присев на корточки, почесала розовое пузико кудлатому щенку. Он облизал мне руку и полез носом к носу.
Как только сеанс милоты с дворовыми псами был окончен, Джек направился к автомобилю и сказал:
– Надо их будет вакцинировать. И стерилизовать. Уже целая стая развелась. Небезопасно.
И мы пошли с обходом дальше. Не скажу, что старшему из охранников и начальнику склада повезло. При всех своих стараниях я не смогла передать всю жёсткость вопросов Джека и изыски ненормативной лексики, заставляющие меня то и дело краснеть по самую макушку. Поражало только то, как легко Джек переключался – с угрожающего рыка до шуток – в зависимости от того, с кем и о чём мы разговаривали.
К четырём часам дня мой язык уже отваливался. Ноги тоже, машина не спасала. Желудок прилип к спине. Голова гудела. На самом деле, это только со стороны кажется, что переводить легко: болтай себе и болтай. А на деле ты превращаешься в трансформатор, машинку-приставку, которая передаёт интонации разных людей, идиомы, фразы, ругательства… Мозг то и дело перещёлкивается туда-сюда, будто тумблер, настраиваясь на разные электрические импульсы. И под конец ты становишься пустой. Не остаётся ни собственных мыслей, ни эмоций, только мерное гудение, как у бесперебойника. Или противные бип-бип-бип, когда поставка энергии прекращается. В моей голове уже начало пищать и тикать.
– А теперь мы идём есть, – сказал Джек и вырулил с территории складов к красивой сине-белой столовой, утопающей в цветах, горках и мини-фонтанчиках. Здесь уже было пусто, лишь пара немолодых мужчин сидели за столиком у окна.
Администратор, худая, высокая, в меру ухоженная женщина лет сорока слащаво нам улыбнулась и начала цветисто приветствовать Джека. Видимо, была уже наслышана об иностранном госте.
– В общем, она рада, – кратко перевела я.
Джек обворожительно улыбнулся ей в ответ и по-гусарски склонил голову. Надо же! Умеет быть джентльменом! Впрочем, какая разница? Я с тоской подумала о жалких рублях в кошельке, не предусматривающих обед, и решила заказать чаю.
Скоро вернёмся в офис, и, надеюсь, там не все печенюшки из кафе-бара растащили. Но Джек даже не стал спрашивать. Ткнул в меню на самое дорогое, показал, мол, по две порции, и снова обворожительно улыбнулся. Я в тревоге вскинула глаза, подсчитав, во что обернётся это первое, второе и третье, но шеф вальяжно раскинулся на стуле и сообщил:
– Я плачу.
Пожалуй, учитывая утро, надо было отказаться. Но администратор уже метнулась на кухню, ноги мои не слушались, а оплатить за себя я могла бы, только взяв взаймы или ограбив ту одиноко стоящую кассу. Я села, уткнулась в окно, выходящее на клумбу, и потихоньку выступила из туфель, превратившихся к сему моменту в предмет пытки. В конце концов, если столько работать и не есть, я просто сдохну. А мёртвым всё равно, в чьей постели они находятся.
Хотелось молчать и делать вид, что меня здесь нет. Но, похоже, это не входило в планы Джека. Уж кого-кого, а его везде должно было быть много.
– Говори, что заметила интересного.
– Для меня всё необычно, я никогда не была на таких складах.
– Ты понимаешь, о чём я. Что резануло глаз? Или показалось странным?
– Странно, что начальник смены на складе и охранник на восточных воротах похожи, как братья, – заметила я. – Да они, наверное, и есть братья: в турецких семьях развита семейственность. И тюбетейки у них одинаковые.
– Угу. Ещё?
– Странно, что много паллет было свалено в кучу, как поломанные, я заметила там целые. Из таких вполне неплохой стройматериал мог бы получиться.
– Так.
– На складе сырья я заглянула под смятые картонные упаковки в самом дальнем углу, за масляной лужей, а там аккуратно сложен полиэтилен.
– Угу.
– И странно, что так много грузовиков не развозят Оле-Олу, а посреди дня находятся на территории завода.
– Молодец, балерина. Глаз намётанный.
И он уткнулся в телефон. Он набирал что-то быстро-быстро, но когда нам принесли суп, я не успела взяться за ложку, как шеф навёл камеру на меня и щёлкнул.
– Зачем? – удивилась я.
– Мой друг не верит, что у меня теперь тонкий, звонкий голосок, как у птенчика, – хохотнул американец.
Я хлопнула ресницами.
– У вас нормальный голос, я бы даже сказала, бас.
– Ты не понимаешь, – ответил Джек. – Ты мой голос. В вашей стране я могу говорить через тебя. Пока не выучу русский. И вот представь. – Он опустил обе руки под скатерть и высунул свой здоровенный кулак и щепотку из трёх пальцев. Сначала кулак пробасил голосом Джека, как в кукольном театре: – What the fuck is going on? – потом пальцы в щепотке разжались, имитируя птичий клюв, и Джек презабавнейше пропищал по-русски: – Что за йерюндаа здэс тваритса?
Я не выдержала и прыснула.
– Вы уже выучили эту фразу?
– Ну, её приходится повторять чаще всего в этом бедламе, – широко улыбался Джек. – И вообще, я талантливый.
– Только не «йерюндаа», а е-рун-да. Так надо правильно говорить, – поправила я.
Он повторил. Всё равно получилось смешно.
– Давай ещё раз.
– Е-рун-да.
Он произнёс громко, на весь пустой зал столовой, затем глянул с хитринкой на продолжающих разговаривать мужчин и на администратора. Те не обратили на него никакого внимания. Шеф прищурился.
– А ведь ты неправильно меня переводишь.
Я вспыхнула.
– Почему вы так решили?
– Если бы я проорал на русском то, что реально означает fuck, они бы уставились на нас.
Я закусила губу.
– Ну, я немного сглаживаю… Это же неприлично…
– Вот уж нет, – покачал головой шеф, – если я хочу сказать «хрень», пусть они знают, что я говорю именно это! Ты поняла, балерина? А ну-ка, переведи дословно fuck.
Я покраснела, глядя на него.
– Давай! Я жду!
Кажется, гримаса у меня вышла настолько жалкой, что он с трудом сдерживал смех, но делал вид, что сердится.
– Ну!
И я шёпотом выдавила из себя дословный перевод. Мои щёки горели дико.
Довольный собой, Джек расхохотался так, словно я была его дрессированной мышкой в юбочке, которая пропищала только что гимн Соединённых Штатов. Он ударил ладонью по бедру и бухнул громко то, что я нашептала. На этот раз все оглянулись и вытаращились на нас.
– Вот теперь правильно! – угомонился, наконец, Джек и сказал: – Но ты прокололась, балерина! Теперь я буду регулярно тебя проверять. Они должны меня бояться.
– Вы думаете, боятся недостаточно? По-моему, когда вы орали на начальника охраны, у него чудом глаза не выпали…
Он снова засмеялся, благо потише, но так заразительно, что и я рассмеялась тоже. Когда мы успокоились, он сказал:
– Знаешь, балерина, у меня есть друг. Мы с ним всё время смеёмся над тем, что соревнуемся во всём друг с другом… – он сделал паузу, повёл бровями и добавил гордо: – Но я смеюсь больше.
Я снова хмыкнула. Джек вспомнил о супе. Воспользовавшись паузой, я умелá суп за минуту, как мой сосед, который служил в армии. Какой, право, может быть этикет с этим матерщинником? Джек с одобрением заметил:
– Говорят, кто хорошо ест, тот хорошо работает. Пожалуй, надо увеличить тебе рабочий день, малышка, твой КПД явно может быть значительнее.
Кусочек картошки фри застрял где-то посреди моего горла, пришлось запивать апельсиновым соком. А вдруг в его шутке была только доля шутки? На всякий случай я промолчала, только сделала загадочный вид и за второе принялась медленнее. Гораздо.
Джек подцепил вилкой кусочек солёного огурца из салатницы и сказал:
– Недавно с другом-французом был в Бельгии. Оказалось, что бельгийцы не едят солёных огурцов. Спроси почему.
– Почему?
– Голова в банку не пролезает.
Я захихикала. Нет, с ним точно поперхнёшься так, что и сок не поможет.
– Ладно, – кивнул он. – Расскажи о себе. Твоя любимая книга.
– Мастер и Маргарита. Это русский автор, Булгаков, возможно, вы не знаете.
– О слава богам, не «Гордость и предубеждение»! – Он воздел руки к потолку, улыбаясь во весь рот.
– Вы не любите Джейн Остин?
– Ты знаешь хоть одного нормального мужчину, который любит?
– Нет.
– Вывод: я нормальный. Любимый фильм.
– Их много. «Властелин колец», например.
– История о том, как целая толпа девять часов кряду пытается вернуть неудачно приобретённую ювелирку…
– Вы не романтик.
– Отчего же? – Его глаза заблестели и снова довольно опасно. – Я даже люблю сказки. Про любовь.
Его рука скользнула по тёмно-зелёной скатерти. Как бы невзначай пальцы остановились в дюйме от моих. Кхм.
Я схватилась за стакан и выглушила оставшуюся половину сока. Сделаю вид, что не замечаю. В конце концов, я не обещала быть догадливой в том, что не касается отчётов. От его уверенности в собственной неотразимости во мне проснулся дух противоречия.
– Неужели «Красавицу и чудовище»? – вырвалось у меня с сарказмом.
– О нет. Разве это сказка? Это просто доказательство, что Стокгольмский синдром работает.
Ну да, он явно не считал себя чудовищем! Конечно, внешностью его природа не обидела, но слово «чудовище» очень соответствовало характеру.
– «Золушку»?
– Вполне себе американская мечта. И прекрасная рекламная кампания для обувного бизнеса.
Интересно, у него на каждую сказку имеется присказка?
– «Красную Шапочку»?
– Почему я должен любить сказку, где главная героиня – женщина? – возмутился он. – Другое дело – «Легенда о короле Артуре».
– Уверена, вы представляете себя королём Артуром, – заметила я.
– А, может быть, Мерлином?
– Может быть. Или драконом. Главное я уже поняла: вы однозначно не представляете себя Гвиневрой.
Он расхохотался до слёз. И кто бы подумал, что мой шеф-деспот – такой хохотун?
К моменту, когда я расправилась с кусочком панчо, посыпанным шоколадной крошкой, Джек выяснил, что я не замужем, с кем живу и что закончила, что люблю есть и пить, а в обмен рассказал мне с десяток анекдотов. Даже три приличных. По-моему, ему доставляло особое удовольствие видеть, как я краснею от скабрёзностей.
Надо научиться фильтровать, – решила я, – привыкла же я пропускать мимо ушей мамины истории про инопланетян.
Когда мы вышли из столовой, он бросил мне ключи от чужой машины. Я поймала их на лету.
– Молодец, балерина! – сказал он. – Сработаемся.
И за это я готова была простить ему даже масляный блеск и грубости. Мне всё ещё нужна была эта работа – так же, как вчера и позавчера. И если всё будет ограничиваться шутками, пусть. Я его прощаю. В конце концов, у моего нового шефа есть много и положительных качеств. Я взглянула на Джека украдкой. Он поймал мой взгляд и улыбнулся. Совершенно по-человечески, нормально, и тем обезоружил. Мои губы сами расплылись в ответной улыбке.
Я зашла в маркетинг и постучала в дверь отдельного кабинета, где сидел Кирилл. Тот был мрачен, нависая тёмной тучей над ноутбуком. Красив даже в таком настроении. Элегантен, как вампир.
– Привет ещё раз, – сказала я. – Вот ключи.
– Присаживайся. Этот монстр тебя не сожрал? Честное слово, даже страшно думать, что ты проводишь с ним рядом весь день.
– Это не легко. – Я была польщена заботой. – Но, как видишь, я жива. Ты готовишь презентацию Джеку?
Кирилл вздохнул. Угрюмый, бледный и какой-то скованный. Мне стало его жалко.
– Ты просил меня подсказать, когда смогу. Сейчас как раз тот момент. Если у тебя есть какие-то недочёты, о которых ты знаешь, а ещё важнее те, о которых знаешь не только ты, не пытайся их скрыть от Джека. Он многих видит насквозь и очень умён. Проще объяснить, почему были необходимы откаты или что там у вас было… не очень прозрачного в отделе…
Кирилл побледнел сильнее.
– С хорошим обоснованием Джек поймёт, – добавила я, – особенно если это на пользу компании.
– Быстро же ты перешла на его сторону!
От осуждающего взгляда красивых зелёных глаз, подведённых густыми чёрными ресницами, мне стало некомфортно, будто под этими словами скрывалось то, о чём шушукались и красноречиво молчали в офисе. Обидно. Я направилась к дверям и бросила, поджав губы:
– Я только хотела помочь. Спасибо за машину.
Кажется, про вечер пятницы можно забыть. К горлу подступил ком. Мне никогда не везло с мужчинами! Возможно, бабушка Дуся права. Или дело тут даже не в моих больных родственниках, а во мне самой? С тяжёлым сердцем я подошла к нашему кабинету и столкнулась с Джеком. Он подхватил меня за талию, как игрушку, и отставил с дороги. Его глаза горели азартом, словно у тореадора, а ноздри раздувались, как у быка, почуявшего песок арены.
– Ну, балерина, мы копнули с тобой в верном направлении! – воскликнул он.
– Да?
– Да! Меня вызывает Абдурахман на ковёр. Турки переходят к угрозам! – сообщил он так радостно, словно выиграл приз.
– Желаю удачи! – сказала я, отчего-то за него волнуясь.
И, сжав кулаки, огромный, пышущий энергией и страстью к битве гладиатор рванул на третий этаж. Я проследила за ним взглядом и поняла: в отличие от всех и каждого в этой компании мне повезло. В том, что я не стою на его пути. В том, что мне не надо выбирать сторону – всё, что нужно, прописано в Трудовом договоре. И в том, что высший менеджмент обходится без моего перевода – столько боевой нецензурщины я просто не переварю…