– Только теперь я понимаю, как соскучилась по Бергланду, – Карианне Хултин не сводила глаз с горизонта. Легкий ветерок, непривычно теплый для этого времени года, играл ее волосами. Иногда прядки попадали ей прямо в глаза, но, казалось, она этого не замечала. Ее любовь к северной природе не ослабела. Щеки порозовели – но не цветущим здоровым румянцем, а яркой болезненной краснотой, как бывает при жаре.
– Да, понимаю, по такому месту можно соскучиться, – Никлас шутливо улыбнулся.
Они сидели на пригорке напротив дома, который сняли без особых раздумий. В этом желтом строении довоенных времен уже несколько лет никто не жил, и это было заметно, поэтому Карианне и Никлас собирались подыскать что-нибудь другое, как только появится возможность.
За все эти годы перешучивание и состязание в острословии стало для них естественной формой общения, но теперь Карианне вдруг потеряла к этому всякий интерес. За пару месяцев до переезда она внезапно заметила, что у нее опухла щиколотка. Сама она уверяла, что все в порядке, но было заметно, что она нервничает. Теперь опухла и вторая щиколотка и даже несколько пальцев на ногах. Никлас пытался говорить о давлении – высоком, низком, атмосферном, объяснять этим нарушения в обмене жидкостей в организме, но Карианне лишь улыбалась, словно благодаря его за попытку представить все не таким страшным, как на самом деле.
– Может, в нашем переезде сюда и был какой-то смысл. Неважно, что у него болит, если у него вообще что-нибудь болит. Мне кажется, я ему нужна.
Карианне говорила об отце, тот за последние месяцы совсем сдал и уже почти не вставал. Все началось с неопределенных болей в животе, а потом распространилось по всему телу как острое вирусное заболевание, однако до сих пор никакой убедительной причины обнаружить не удавалось. Никлас подозревал, что причиной болезни могла стать многолетняя тоска. Карианне соглашалась, но в то же время говорила, что на отца, который всегда встречал жизненные неприятности с высоко поднятой головой, это непохоже.
– Представляешь, вся деревня читает журнал «Очаг»! – она обняла колени и сидела, свернувшись в клубок. – И все комментируют репортаж.
– Ну, ты же единственная местная знаменитость, не забывай!
Журналисты связались с ней незадолго до Рождества. Карианне несколько недель размышляла над предложением, а потом согласилась. Журнал сделал из ее рассказа душераздирающую историю, в которой было все – и детство, полное страданий и одиночества, и новая счастливая жизнь. Не забыли в статье и Никласа, назвав его «любовью всей ее жизни». И хотя это, к счастью, действительно было так, после репортажа ему стало неловко и беспокойно. Описанная в журнале жизнь казалась практически невозможной.
– Я и раньше ей была. Только отрицательной героиней, – Карианне передернула плечами. Ветер становился холоднее.
– Папа был замечательным. Полтора года он учил меня дома, составлял вместе со школьным учителем план занятий и занимался со мной. И я не могу припомнить ни одного случая, чтобы он вышел из себя или расстроился. Папа был водопроводчиком, а вовсе не педагогом, у него образование – плохонькая сельская школа. И тем не менее он был самым терпеливым учителем в моей жизни.
– Это большая редкость. Учитывая, что вы жили одни.
Она чувствовала, что обязана отцу всем и что теперь настало время отдавать долги, даже если заболел он всего лишь от тоски.
– А письма – это его идея?
Она кивнула:
– В тринадцать-четырнадцать лет мне надоели эти обязательные визиты. В конце концов, для меня и моих одноклассников они стали неприятными и странными, ребята приходили все реже. С письмами дело пошло гораздо лучше. Папа попросил одноклассников посылать мне письма. Можно было отправлять все, что захочется: рисунки, рассказы, сказки, которые они вместе придумывали. Ну, знаешь, когда один начинает сказку, а второй сочиняет продолжение, и так далее.
Никлас уже это слышал. Неоднократно. И иногда ему казалось, что он лишь тень ее отца. Но он чувствовал, что ей нужно восстановить справедливость. Ведь, несмотря ни на что, ей удалось уговорить его переехать сюда и уволиться с любимой работы.
– И для одного из них сочувствие переросло в нечто большее, – сказал он, опередив ее.
– Да, для одного из учеников, конечно, неизвестного, ведь далеко не все мне писали… Этот парень, можно сказать, стал моей первой любовью.
– Но не самой большой?
Она поймала его взгляд, улыбнулась:
– Нет, не самой большой. Но что-то происходит с девочками в этом возрасте. Ты лежишь одна, больная, всеми забытая, и вдруг у тебя появляется тайный друг, которого очень волнует твое состояние, он пишет тебе длинные захватывающие письма.
– Ты на все письма ответила?
– Только на первые два или три. Я не успевала отвечать, новые так и сыпались в почтовый ящик. Папе это не понравилось. Он никогда ничего не говорил, но я это видела. Он считал, что это уже слишком.
– Может быть, тебе как раз и нужен был такой тайный друг в то время?
– Да, он был лучиком света, хотя иногда становилось как-то… не знаю, как объяснить…
– Жутко?
– Да, наверное. Это был перебор… Но чувство обожания было мне уже знакомо.
– Да?
Она усмехнулась:
– Была одна девочка, она ходила в седьмой или восьмой класс, когда я пошла в школу. По какой-то причине я ей очень понравилась, я помню, она говорила, что я заколдованная красавица. Однажды она сказала слова, которые я не могу забыть, может быть, потому, что позже со мной все это случилось. Она сказала, что мечтает однажды проснуться и оказаться в моем теле. Чтобы мы обменялись телами. Красиво сказано?
– Теперь я понимаю, почему ты так хотела вернуться. Здесь все тебя обожают. Меня это совсем не радует.
– Дурак! – Она погрозила ему кулаком. – Уже потом, после операции, один парень начал оказывать мне знаки внимания.
– У вас с ним что-то было?
– Никлас!
– Ну, вы встречались?
Она улыбнулась, поддразнивая его:
– Я думаю, судьба в тот момент уже решила, что мне предназначен ты. Бедняга сломал ногу и пролежал несколько недель в гипсе. А потом интерес угас. К сожалению. Я начала разбираться в парнях.
– Кстати… – Никлас подсел поближе. – Линд вчера кое-что рассказал об этом Бродяге.
– О Конраде? Ох. Мне так его жаль.
– Что его сестра сбежала.
– Он так и сказал?
– Не совсем. Он сказал, что она исчезла, но было понятно, что именно это он имел в виду. Линд рассказал об их неблагополучной семье, о том, что исчезнуть было неплохой альтернативой.
– Не знаю. Я всегда считала, что она упала со скалы, и ее унесло течением. Но, конечно, гораздо лучше думать о том, что она живет припеваючи, хотя я в этом сомневаюсь.
– В любом случае грустная история.
– Из-за Конрада она еще грустнее. Он ведь совсем не глупый. Вот так копать изо дня в день, год за годом, видимо, они были крепко привязаны друг к другу…
Воцарилось молчание, потом Карианне вновь заговорила:
– Думаешь, тебе здесь понравится?
– Все изменилось. Теперь вместо кровавых бандитских разборок я расследую дела о затонувших куклах. Но кажется, что эта перемена – к лучшему.
Она улыбнулась.
– Я очень надеюсь, Никлас.
– Я тоже, – он махнул рукой. – Но дело-то не во мне. Я волнуюсь, что тебе скучно.
Карианее всегда со всем справлялась сама, и с делами, и с личными проблемами. Никлас считал, что это последствия многолетней болезни и беспомощности. Теперь она осталась без работы, и перспективы ее найти были весьма туманными.
– Все будет хорошо, – сказала она. – Так было всегда, ты помнишь? Она иногда говорила, что у нее есть ангел-хранитель. И сильнее поверила в эту теорию, когда некий астролог рассказал ей, что она родилась в очень удачный момент.
– Твоя счастливая звезда?
– Да, возможно. Но, скорее всего, эту счастливую звезду зовут Рейнхард Сунд.
Ее отец стал вдовцом еще до того, как его единственной дочери исполнилось два года. Это отразилось на их отношениях.
– Как это?
Она пожала плечами.
– При поступлении в училище я была третьей в резервном списке на факультет торговли и делопроизводства. Времена были совсем другие, чем сейчас: и условия приема, и поступающие серьезно отличались от нынешних. Выбора практически не было, поэтому те, кто поступал в училище, действительно хотели там учиться. За три дня до начала учебного года мне сообщили, что я принята.
– Остальные передумали?
– Пошли слухи о дополнительном месте.
– Мухлеж?
– Думаю, да.
– Его можно простить. Ты заслужила это место.
– Возможно. Но я боюсь, он снова мной управляет.
– Фантомные боли фантазий?
– Я не могу поверить в то, что он симулирует, но не могу отделаться от мысли, что отцу просто захотелось, чтобы я вернулась домой. Помнишь ту брошюру, которую мы получили зимой?
Он помнил. Это была небольшая книжечка о планах по развитию коммуны, потенциальным жителям обещали счастье и благополучие.
– Они отслеживают уехавших.
– Не уверена.
– Думаешь, это он?
Она опустила голову как будто от тяжести признания:
– Да, думаю, он.
– Умно.
– Дом вдовы Габриельсен опять же…
Карианне позвонил агент по недвижимости из Бергланда и рассказал о том, что, по слухам, вдова Габриель-сен собирается переезжать, а все-таки продавать дом лучше своим. Карианне вежливо отказалась.
– Думаешь, это тоже он?
– Уверена.
Они опять помолчали. Ей тяжело давалась мысль о том, что болезнь отца была выдумкой.
Телефон Никласа в кармане куртки завибрировал. Звонил Амунд Линд:
– Я еду в Стурволлан. Хочешь со мной?
– Что случилось? – спросил Никлас. Он специально взял выходной, чтобы побыть с Карианне.
– Мне нужно на пляж.
– Новая кукла?
– А ты неплохо справляешься. Месяц назад тебе бы и в голову подобное не пришло, верно?
Никлас виновато посмотрел на Карианне, но та ответила понимающим жестом.
– Ладно. Когда ты будешь здесь?
– Через пять минут.
– Мне нужно десять-двенадцать минут. Я в горах.
– Ты на прогулке, Никлас. На прогулке. С гор ты за десять минут до дома не добрался бы. Ну, разве что пришлось бы прыгать. В общем, я тебя подожду.
– Я подумал, ты захочешь поехать… – Амунд Линд сидел, прислонившись к двери. В его машине чувствовался легкий аромат одеколона. – Важно понимать все, что происходит. Я хочу, чтобы тебе у нас понравилось.
Никлас всю дорогу бежал, поэтому запыхался и приоткрыл окно.
– Устал? – спросил Линд.
– Привык держать свое слово. Если я сказал десять – двенадцать минут, я не могу прийти через тринадцать.
Линд широко улыбнулся, обнажив нестройный ряд зубов:
– Хорошо, что ты держишь слово.
– Новая кукла, говоришь?
– На том же месте, нашли те же люди. В полицию позвонил муж, но я слышал, как жена всхлипывала на заднем плане. По всей видимости, панику поднимает именно она.
– Уже третья кукла… Никаких догадок?
Линд почесал раздраженную кожу на лице. На голове были заметны следы краски для волос.
– Вообще-то, сомневаюсь. Не знаю, что и думать. Конечно, женщина слишком впечатлительная, однако, что ни говори, находка необычная. Кто-то расправляется со старыми игрушками, причем не жалеет времени на то, чтобы сделать плот, и отдает кукол на волю волн. Мы обязаны проявить интерес к этому делу.
Вся ситуация казалась Никласу какой-то ненастоящей. Сейчас они, двое полицейских с высшим образованием, едут на место преступления, чтобы осмотреть куклу. Перемены, связанные с переездом из большого города, оказались еще более разительными, чем он мог себе представить.
– Наверное, я зря нарушил вашу идиллию. Ты говоришь, вы гуляли в горах?
– Мы просто гуляли. Я и Карианне – моя жена.
– Карианне, ну да. Та, которая вернулась домой. В гостях хорошо, а дома лучше?
– У нас особые обстоятельства. Ее отец очень болен, а ей скучно одной дома.
– Вы жили в Стрёммене?
– Да, последние четырнадцать лет.
– Чудесное место.
– Ты там бывал?
– Много раз. Приезжал в отпуск.
– Отдыхаешь в Норвегии?
– Всегда.
– По собственному желанию или… – Никлас по личноу опыту знал, когда мужчинам бывает уготована роль только второй скрипки.
– Да, по собственному желанию. Я живу один и езжу в отпуск один.
Почувствовав, что Линд не хочет об этом говорить, Никлас решил не развивать тему. Пляж находился у расщелины высокой горы, песчаная отмель становилась с годами все шире.
Пожилая пара стояла прямо у кромки воды, казалось, они не хотели трогать куклу, а может, им важно было показать полиции конкретное место находки.
Когда полицейские подошли поближе, мужчина обнял свою жену за плечи, как будто от людей в форме могла исходить какая-нибудь опасность для нее. Никлас отметил, что на песке остались лишь отпечатки ног двоих людей, и заканчивались следы у камней вдалеке.
– Новая кукла на плоту? – Линд задал вопрос шутливо, но, почувствовав, что это неуместно, попытался исправить ситуацию озабоченным выражением лица.
Старик неодобрительно взглянул на полицейского, как будто именно из-за Линда его жена разволновалась.
– Как и в прошлый раз, – ответил он, отходя в сторону.
Опять старинная фарфоровая кукла. Линд осторожно освободил куклу из плена и поднес к глазам. В этот раз красотка была одета в красное платье.
– Забавная вещица. И возможно, за этим совершенно ничего не кроется.
– В то же время это очень подозрительно, чрезвычайно подозрительно, – старик попытался придать лицу суровое выражение, хотя по нему было видно, что к стороннему вниманию он не привык. – Скажите, а разве крик о помощи не должен привлечь первостепенное внимание полиции?
– Зависит от причины, – Линд повертел куклу в руках. – Что думаешь, Никлас?
Никлас не мог понять, как воспринимает ситуацию его коллега – считает ли он ее забавной или действительно начинает что-то подозревать:
– Насколько я понимаю, это третья кукла за последнее время, все они были отправлены на морскую прогулку на деревянных плотах, достаточно тщательно изготовленных. Я верю и надеюсь, что этому есть какое-то разумное объяснение, но, возможно, нам стоит все-таки заняться этим вопросом.
Старик кивнул и строго посмотрел на Линда.
– Мы гуляем здесь уже больше тридцати лет, каждую осень и весну. Летом мы стараемся держаться отсюда подальше, потому что в это время тут бродят пьяные шумные толпы… – Еще один строгий взгляд, адресованный охраннику правопорядка, – …но еще никогда мы не находили ничего подозрительного. Это впервые. Кукол не выбросили в море, и их не смыло волной. Кто-то потратил время на то, чтобы сделать эти плоты, продумал их так, чтобы куклы выдержали волны и не упали в воду; действия очевидно осмысленные.
– Никаких сомнений, – сухо согласился Линд.
– То есть вы разделяете наши опасения?
– Непонятные явления часто вызывают страх.
Старик крепче обнял жену, показывая, что от подобных осторожных высказываний полицейского больше вреда, чем пользы.
Инстинкт защитника заставил Никласа почувствовать угрызения совести. Этот семидесятилетний старик ради своей жены без промедления бросился бы в бушующие волны. Или добровольно лег бы под нож и отдал ей любой орган, который потребуется. А Никласу становилось плохо от одной мысли о том, что ждет его самого. Они не говорили на эту тему прямо, возможно, потому что она вызывала между ними напряжение. Карианне узнала симптомы из прошлого. Опухшие щиколотки – только начало болезни, как и ощущение тесноты обуви и чужеродности собственных ног. Потом пальцы. Они стали толстыми – с кулак мальчишки. Скоро ей поставили диагноз. Начали диализ. И заговорили об операции.
– Разве вы не видите? – Женщина удивленно взглянула на полицейских.
Линд опять пригляделся к кукле.
– Руки…
Никлас не замечал ничего, что могло бы вызвать у женщины подобную реакцию.
– Они как будто обнимают кого-то.
Теперь и Никлас обратил внимание: руки были приподняты, правая чуть выше, чем левая, как будто кукла застыла за секунду до объятия.
– Их было двое. В этом объятии.
Никлас все еще не понимал, что так взволновало женщину, и, посмотрев на коллегу, увидел, что Линд так же мучается над этой мыслью.
– Разлука, – женщина говорила тонким дрожащим голосом, словно опасаясь, что ее собственный муж тоже сейчас разомкнет объятия и навсегда исчезнет.
– Да, похоже на то, – Линд никак не мог понять, что к чему.
Женщина глубоко вздохнула, набралась сил:
– Думаю, нам что-то пытаются рассказать.
– Что?
– Кто-то что-то ищет. И отправился в последний поход.