Я понял, что сам испытывал это мерзкое желание, желание разрушать, давать волю разочарованию.
Кондиционеры работали на полную мощность, хотя самолет уже приземлился. Пассажиры послушно пробирались к выходу, выстроившись в переминающуюся с ноги на ногу цепочку. Некоторые еще сидели на своих креслах, и один из них в восьмой раз просматривал «Нью-Йорк Пост», которую держал на коленях. Восемь лиц, восемь разных фотографий, восемь испуганных человек, глаза которых журналист заботливо спрятал черными прямоугольниками, стараясь «сохранить» анонимность. Заголовок гласил: «Ужас в Бруклине». Пассажир перечитал несколько строк:
Тень Дэвида «Сэма» Берковица накрыла Нью-Йорк? Именно это можно подумать после мрачной находки, сделанной в пятницу вечером во время ареста преступника; после перестрелки и задержания в его квартире было найдено то, что вполне позволяет считать его новым последователем Сэма. Этот человек расчленил два женских тела, а также развесил на стене множество фотографий с испуганными, искаженными от боли лицами; обнаружение этих фотографий позволяет предположить худшее. Стали ли эти люди жертвами серийного убийцы? Хотя полиция на нынешний момент отказывается от любых комментариев, один из неофициальных источников сообщил нам, что пока не найдено ни одного нового тела. Продолжение на стр. 2–3.
Не дочитав, мужчина опустил газету. Статья была результатом утечки информации, журналиста хорошо проинформировали, но при этом текст выглядел слишком поверхностным, например, это выражение – арест преступника – использовалось, чтобы скрыть незнание точной природы преступлений; ни одно имя не было названо, а неофициальный источник был единственным, указанным автором. В обмен на деньги какой-то коп что-то сказал, передав журналисту фотографии жертв, причем копии.
Мужчина поднялся, ручеек пассажиров почти иссяк. Он вытащил из камеры сверху дорожную сумку и направился к носу «Боинга».
«Умоляю вас, пусть с моей дочерью ничего не случится!»
Он неподвижно замер, закрыв глаза и пытаясь прогнать этот образ плачущей женщины. Он должен полностью сосредоточиться на том, что собирался делать в данный момент. На тексте статьи.
Бумага была тонкой, слишком тонкой, и мужчина не переставал спрашивать себя, что именно известно полиции. Очевидно, он посетит пресс-конференцию, которая состоится чуть позже, но этого явно мало для понимания ситуации.
Возможно, под влиянием статьи в субботу, во второй половине дня сделал официальное заявление, объяснив, что следствие идет полным ходом, но невозможно утверждать, что люди на фотографиях мертвы. Ответственный за связи с общественностью офицер уточнил, что арестован и отправлен в больницу человек по имени Спенсер Линч. Состояние его стабильное, но он нуждается в постоянном медицинском уходе. Официальный представитель не вдавался в детали под предлогом, что следствие продолжается и что, как только будет возможность, последует более подробное заявление. Показав восемь фотографий, полиция надеялась идентифицировать изображенных, расследование идет своим чередом – такова последняя реплика. Иными словами, пресс-служба полиции скрывает до определенного момента свою игру, чтобы еще больше подогреть интерес прессы. Сейчас разговоры о серийном убийце пойдут полным ходом, вспомнят Харви Глэттмана из Нью-Йорка, «бруклинского мясника».
Человек с газетой покинул самолет и отыскал свой чемодан, потом направился к стойке, за которой выдавали багаж. После проверки личности ему выдали вторую сумку, поменьше, на которой блестела красная наклейка: «ВНУТРИ ОГНЕСТРЕЛЬНОЕ ОРУЖИЕ», он тут же ее сорвал. Ничего подобного с ним не случалось ни разу до 11 сентября – раньше оружие можно свободно было провозить в багаже, а теперь ему уделили максимум внимания.
«Если она умерла, я этого не выдержу! Я не смогу жить после этого!»
Нет, хрен тебя дери, отбрось подобные мысли, загони их в угол своей черепной коробки и держи под прицелом, заставь эмоции утихнуть. Забудь мать, плачущую по дочери. Давай попытайся, сделай это!
Пассажир пересек здание аэровокзала, сосредоточившись на цели путешествия.
Холод улицы не испугал его – мужчина привык к суровым зимам, он просто натянул кожаные перчатки и стал ловить такси.
Чтобы доехать от аэропорта Ла Гуардия до центра Бруклина, понадобилось сорок минут. Там он отыскал отель, в котором забронировал номер, оставил вещи и, не тратя времени на отдых, с невольной дрожью спустился в метро, где не был десять лет.
На углу Шестой авеню и Берген-стрит находилась цель его долгого пути. Четырехэтажное белое здание с большими окнами и двумя зелеными фонарями по обеим сторонам входной двери: 78 полицейский участок.
Аннабель сдвинула пустую тарелку по прилавку в сторону бармена. Ее правая щека была покрыта маленькими бордовыми пятнышками – воспоминанием о колючих гипсовых крошках в доме Спенсера Линча.
– Положи мне кусочек, Таннер.
– Для женщины ты слишком прожорлива!
Под смех полицейского в форме бармен занялся приготовлением еще одного сэндвича. Атмосфера была дружелюбной, шутки сыпались через все пространство помещения, и нужно было быть чужаком здесь, чтобы не огрести их полную порцию. Большинство посетителей работали в пресс-центре, другие были полицейскими в штатском.
Мужчина в бежевом костюме, с разноцветным галстуком и тонкими рыжими усами подошел к Аннабель. Его вытянутое лицо придавало ему сходство с лисой.
– Не приставай к этому дятлу, О’Доннел, ты сегодня вне игры! – произнес он.
– Заткнись, Ленхарт.
Забыв про свой насмешливый тон, Луис Ленхарт присел на стул возле Аннабель.
– Только не ерунди, – продолжил он. – Джек Тэйер возглавляет следствие, ты в его команде, чего тебе еще надо?
– Это я должна вести следствие, ведь я рисковала в этом деле, Вудбайну надо было подумать об этом!
– Эй, расслабься! Джек – детектив первой степени, он самый опытный из нас, и не стоит торговаться, не говоря уже о давлении, которое оказывают на нас СМИ.
– Не совсем так. Джек достоин этого, я за него только рада, но Вудбайн не должен был прицеплять к нам Бо Эттвела, ты прекрасно знаешь, как все закончится при помощи этого тупицы – он всегда тянет одеяло на себя. Вудбайн плохо составил команду, вот и все, поэтому я и ворчу.
– В любом случае, Аннабель, ты работаешь над этим делом, что еще? Расследование всей вашей жизни.
– Да, Лу, именно так. Ничего лучше мы и придумать не могли бы. Вот смотри, например, мне не нравится твой стиль работы, ты это знаешь, но ты хорошо относишься к тому, что я делаю, а капитан прохлопал ушами и не включил тебя в нашу группу.
У Ленхарта был такой вид, словно он подыскивает правильный аргумент. После небольшой паузы он откомментировал:
– Ну, ладно, скажем так: капитан играет осторожно и держит в руке все…
Гул разговоров внезапно смолк, большинство лиц повернулись к входной двери. Легкий рок теперь стал явственно слышен из динамиков. Бар Таннера обычно посещали только копы, да и держал его бывший коп, так было на протяжении четырнадцати лет, и ни у кого не возникало никаких вопросов. Как любое личное пространство, копы защищали свой бар; за долгие годы здесь сформировались свои стереотипы, взятые, казалось, из какого-то кино.
Стоявший на пороге мужчина оглядел собравшихся и остановил взгляд на Аннабель; потом он направился к ней. В руках у него была газета.
– Вы – детектив О’Доннел? – спросил он.
– Вы представляете прессу? – вопросом на вопрос ответила Аннабель, разглядев «Нью-Йорк Пост».
Вновь прибывший протянул ей удостоверение частного детектива.
– Нет, я бы хотел поговорить с вами о том деле, которое вы ведете.
Аннабель посмотрела на него оценивающим взглядом. Далеко за тридцать, среднего роста, крепко сложен, худой, шатен, длинные пряди волос спускаются на глаза; небрежно выбрит, джинсы и потертая куртка – словно парень был кинозвездой.
– Я специализируюсь на исчезновениях людей, – добавил он.
После этих слов глаза Аннабель еще сильнее впились в него.
Рвения ему не занимать. Аннабель узнала газету, которую он держал, там были те самые восемь фотографий.
– ОК, пойдемте в мой кабинет, мистер…
Частный детектив протянул ей руку.
– Бролен. Джошуа Бролен.
В маленькой, заставленной мебелью комнате, было два окна. Столы, шкафы с папками, угол для кофе и еще один огромный стол, заваленный текущими делами. Груды «корон», из которых торчали документы, лежали повсюду. Аннабель пригласила Бролена втиснуться между здешними пизанскими башнями и села сама.
– Судя по удостоверению, вы из Орегона. Что же привело вас сюда? Телефонного звонка было недостаточно? – спросила она, кинув куртку Джошуа Бролена на вешалку, также угрожающе наклонившуюся набок.
Джошуа Бролен положил газету на стол и показал пальцем на фотографии.
– Она. Рейчел Фаулет. Ее родители наняли меня, чтобы я ее нашел. Это семья из Портланда, где я работаю.
Аннабель откинулась назад в кресле и смотрела на частного детектива. Тот пояснил:
– Рейчел двадцать лет, это очень энергичная, крайне амбициозная девушка. В минувшем декабре у нее был эмоциональный срыв, она бросила университет. Рейчел узнала, что беременна от своего дружка. Для нее это была трагедия. Прямо перед новым годом она решила навестить старшую сестру, она живет здесь, в Филипсберге, Нью-Джерси. Девушке был нужен покой – иной, чем в доме родителей. Сестры очень близки, и поэтому Рейчел приехала сюда. Ей нужно было принять решение, оставить ребенка или сделать аборт, и она надеялась, что сестра поможет ей определиться. Спустя неделю 13 января Рейчел уехала верхом на лошади в лес – прогуляться: за полмесяца это вошло у нее в привычку. Несколько часов спустя лошадь вернулась одна. Местная полиция прочесала лес, но никого не нашла. Фаулеты связались со мной в прошлую пятницу. И я как раз изучал родственные связи Рейчел, когда увидел это фото в «Нью-Йорк Пост». Тем же утром я отправился сюда из Портланда.
Аннабель записала имя девушки. Она не знала, как обстоят дела с выяснением личности всех жертв Линча.
– Мне нужна ваша помощь, детектив. Я обещал ее родителям сделать все, чтобы узнать, где она сейчас, и, если случилось самое худшее, представить им доказательства.
– Вы говорите, она беременна? Беременность уже была видна или нет?
– Нет. Если она молчала, то никто ничего не мог заметить.
Задумавшись, Аннабель прикрыла рот ладонью. В течение долгой минуты оба молчали.
– Вы сказали, что специализируетесь на исчезновениях? Не самое просто ремесло для частного детектива.
Аннабель сразу же пожалела о своих словах, увидев, как во взгляде мужчины, сидевшего напротив нее, проскользнула какая-то тень. Ей захотелось нарушить молчание – внезапно она почувствовала себе очень глупо.
– Ладно… слушайте, – кашлянула Аннабель, – речь идет об очень деликатном деле, сейчас я даже не могу рассказать вам все подробности. Однако по-дружески я все-таки смогу вас немного сориентировать. Но не ждите от меня чуда, поскольку вопрос крайне конфиденциальный, – она указала подбородком на газету. – Даже если вначале были какие-то сложности, то теперь мы владеем ситуацией.
Бролен в свою очередь достал из кармана записную книжку, водрузил на нос очки, что придало ему обманчиво интеллигентный вид.
– Тип, которого вы видите там, на стене, это Спенсер Линч. Он недавно арестован за убийство, думаю, вы следили за пресс-конференцией?
– Да. Можно ли получить ксерокопию его фотографии?
– Погодите. Он пока в коме, но у него дома мы нашли некоторое количество самых разных фотографий.
Она вновь указала на газету.
– Некоторое количество? – переспросил Бролен. – Значит, их было больше восьми?
Вопрос прозвучал как утверждение в пользу ужасающего факта.
Аннабель внимательно посмотрела на него.
– Необязательно. Однако в настоящий момент вы не можете знать больше того, что я рассказываю. Что касается Рейчел, так ее зовут? Про нее нам пока ничего не известно, она одна из числа «жертв» с фотографий, и для выяснения подробностей потребуется какое-то время. Однако – или к счастью – у Линча мы нашли два тела. И полагаем… что он был не единственным убийцей.
– Дуэт или трио?
У Аннабель было ровно мгновение, чтобы решить, о чем можно сказать и что лучше оставить за рамками разговора.
– Возможно. Может быть, трое, но это всего лишь гипотеза. Мистер Бролен, давайте внесем ясность: все, о чем мы здесь говорим, должно остаться между нами, хорошо? Если я вдруг обнаружу, что вы делитесь информацией, которую получили здесь, с кем-либо еще, мы прекратим общаться. Вы меня понимаете?
– Прекрасно. Если вас это успокоит, прежде я тоже служил копом.
Аннабель увидела у него на лице волнующую правдивость, Бролену не удалось подчинить себе все эмоции, и ее это заинтриговало.
Видя, что женщина молчит, Бролен моргнул.
– Что?
Она открыла рот, не решаясь продолжать; в ней боролись любопытство и профессиональное сомнение. Затем Аннабель все же сказала:
– Не знаю, почему, но мне кажется, что я вас знала раньше.
Настала очередь Бролена помолчать. Затем он объяснил:
– Немногим более двух лет назад я участвовал в задержании того, кого национальная пресса окрестила «портлендским призраком» серийного убийцы; может быть, поэтому, – СМИ много шумели.
Аннабель вспомнила. Дело вызвало огромный резонанс, убийца играл с полицией в кошки-мышки, одновременно оставляя позади себя трупы и каббалистические послания. Точно она не смогла припомнить, но ей показалось, что тогда Бролен был инспектором, который вел расследование; потом он устранился, чувствуя свою вину перед очередной жертвой убийцы – Бролен не успел прийти ей на помощь.
В женщине стала расти симпатия к этому человеку, сидевшему напротив; ей даже почудилось, что его лицо стало более притягательным – она почувствовала странную энергию, что-то вроде харизмы, которую излучал облик Бролена, нервную, но гипнотизирующую силу, которую ни один актер не смог бы изобразить.
Он первым нарушил молчание:
– Впрочем, это старая история, и я хотел бы забыть о ней.
– Понимаю. Могу я предложить вам кофе?
– Нет, спасибо. Возвращаясь к Рейчел Фаулет, есть у вас что-нибудь еще по ее поводу?
Ты выглядишь не слишком довольным, не получив желаемого! И это тоже понравилось Аннабель в Бролене.
– К сожалению, ничего. Сейчас я могу сказать только вот что: дома у Линча были два трупа, он пытался убить третью женщину, но она сбежала от него, благодаря чему мы его и взяли. У него мы нашли также множество фотографий мужчин, женщин и детей, которых, очевидно, пытали. Мы имеем все основания полагать, что речь идет о преступной группе, своеобразной «семье Чарльза Мэнсона», но это лишь предположение.
– На чем оно основывается? – спросил Бролен.
– Сожалею, но не могу вам этого сказать. Тем не менее ничто не указывает на то, что эти люди мертвы, впрочем…
– Что?
Их взгляды встретились.
– На каждой фотографии стоит дата. Мы начали сравнивать некоторых людей на фото, и в случае с двумя изображенными даты на снимках отделяет от момента их исчезновения промежуток от трех до семи недель.
– Они так долго были у него?
– Мы пока не уверены, следствие еще только началось, у Линча дома было столько документов, которые нужно разобрать! Четыре детектива работают над ними одновременно. И, кстати, почему вы выбрали меня?
– Ваше имя было единственным, которое произнесли во время пресс-конференции. Когда я приехал сюда, ваши коллеги посоветовали мне сходить в бар напротив, и я нашел вас там.
Чувствуя, что ответ был очевиден, Аннабель щелкнула пальцами.
– Что вы можете сказать о жертвах Спенсера Линча? – спросил Бролен, поворачиваясь к фото маньяка.
– Вскрытие сделали вчера вечером. Обеих девушек утопили. Сначала их скальпировали, связали, а затем бросили в ванну, именно в такой последовательности, как мы полагаем.
– Скальпировали?
– Да, мы двигались и в этом направлении, но оказалось, что из их волос делали парики – при удобном случае Линч относил их мастеру. Парикмахера допросили, он ничего не знает.
Она быстро полистала свои записи и уточнила:
– Его зовут Уолтер Садмек, вопросы Линчу он не задавал, платил исправно. Клиенты Садмека готовы раскошелиться, лишь бы их парики выглядели как настоящие волосы.
– То есть преступления совершались с целью наживы?
– Не только. Волосы использовались на парики, ясно дело. Но у всех девушек были глубокие вагинальные травмы, этот придурок неоднократно насиловал их прежде, чем убить. Третья девушка – та, что выжила, – понемногу приходит в себя, она рассказывает нам о том, что он с ней делал, поверьте, это неприятно слышать как минимум.
– Насколько я понял, вы полагаете, что Спенсер Линч расправился с двумя, но остальные люди с фотографий попали в руки к кому-то еще, к другим маньякам? И среди них могла оказаться и Рейчел Фаулет; быть может, она еще жива?
– Не знаю, я же вам сказала. Есть множество вариантов. Скажем так: мы имеем все основания думать, что Спенсер Линч – лишь звено в общей цепочке. В случае Рейчел возможно все, повторяю вам, существует разрыв в несколько недель между моментом похищения и той, что указана на фотографии. Мы обладаем огромным объемом информации, и главное сейчас – установить личности всех этих людей. Расследование ведется пока только два дня, и боюсь, что даже вся добрая воля обитателей планеты не смогла бы нам помочь.
Бролен кивнул в знак согласия. Он указал своей ручкой на стол Аннабель.
– Полагаю, что могу рассчитывать только на копию отчета о вскрытии? – спросил он.
Аннабель взглянула на него в недоумении. Потом встала.
– Ждите меня здесь.
Через пять минут она вернулась с ксерокопиями.
– Отчет о вскрытии, фото Спенсера Линча и то, что у нас есть в настоящее время о двух убитых девушках.
Передавая документы, она добавила:
– Я доверяю вам, зная, что вы оправдаете мое доверие. Дайте мне немного времени, и я расскажу вам о девушке, которую вы ищете.
Она собрала листы и отдала Бролену вместе с визитной карточкой.
– Если случится что-то срочное, номер моего мобильного – на обороте. Держите меня в курсе. И последнее: я ничего вам не говорила, пусть все останется между нами.
Бролен, казалось, удивился.
– В противном случае что? Вы дадите знать в мой офис?
Аннабель заметила, как он улыбнулся и чуть наклонил голову. Не то чтобы она попала под обаяние частного детектива, просто предположила, что прежде никто не замечал очарования, излучаемого его меланхоличным лицом.
– Спасибо большое, я вас покидаю.
– Удачи в деле Рейчел, – выдохнула женщина, когда Бролен уже стоял на пороге кабинета.
Вагон метро качало из стороны в сторону, временами раздавался резкий лязг, синие снопы искр приковывали взгляды пассажиров, приклеившихся к окнам. Дикие призраки, пленники ежедневной рутины, чьи глаза обозревали небытие в пространстве бесконечных тоннелей, состоящих из паленого каучука и нагретой стали; эти пейзажи воспринимались ими лучше, чем нить собственных жизней. Среди этих пассажиров ехал Джошуа Бролен, и на его черные глаза падала прядь волос.
Редкие желтые лампы, освещавшие туннели, напомнили Бролену некоторые основные мгновения его жизни, они стали яркими воспоминаниями среди общего хаоса его памяти.
Он вернулся в гостиницу во второй половине дня и обнаружил, что является единственным постояльцем в холле; он уселся в баре и стал просматривать документы, данные ему детективом О’Доннел.
Положив на барный стул старую, вытертую на локтях, кожаную куртку, он помассировал лицо. Глядя на него такого – утонувшего в просторном черном свитере крупной вязки, с длинными волосами, никто не смог бы угадать в этом человеке в «джинсе» и изношенных туфлях бывшего агента ФБР.
Ему было тридцать четыре, он обладал огромным опытом.
«Не время предаваться воспоминаниям», – прошептал он, обращаясь к самому себе.
Он подумал о Рейчел Фаулет – той, изображенной на фотографии, которую показали ему ее родители. Бролен вынул фото из своего портфеля. Рейчел была запечатлена радостной, улыбающейся – простой и наивной улыбкой – левый клык был сломан, что придавало девушке особенный шарм, делало ее более уязвимой, более трогательной. Бролен вспомнил это же самое фото в «Нью-Йорк Пост», и его сердце сжалось. Где теперь эти наивный взгляд, радость и беззаботность, что с ними стало? На их место пришли страх и почти полная покорность. Девушка умоляла о пощаде, просила, чтобы все закончилось, она больше не хотела жить. Как ее родители смогли это вынести?
Бролен проворчал что-то и до хруста сжал кулаки.
Чтобы отвлечься, он взял сигарету из кармана куртки и закурил. Вокруг не было никого, кто мог бы заметить ему, что в холле курить запрещается.
Попытки думать о жертве таким образом ни к чему не вели, они давали лишь пустую слабую надежду. Бролен окинул взглядом строй бутылок на полках, мысленно выпив залпом целый стакан.
Прошло несколько минут, он открыл блокнот и стал размышлять более приземленно. Обвел кружком имя Уолтера Садмека, парикмахера, которому Спенсер Линч продавал волосы своих жертв. Возможно, этот цирюльник был простым типом без стыда и совести, ни имевшим никаких связей с совершавшимися преступлениями, но его необходимо было допросить. Затем Бролен пометил: «шериф Мердок, Филипсберг» – город, где жила сестра Рейчел, некая Меган. Именно там исчезла Рейчел, поэтому надо было навестить местного шерифа, простая формальность.
Бролен стал читать биографии двух убитых Спенсером Линчем женщин – несколько страниц полицейских отчетов, составленных в то время, когда они пропали. Он должен был добраться до самого Спенсера Линча, не зная, правда, как это сделать. Если Спенсер не был похитителем Рейчел, все равно должна была существовать связь между ним и фотографией девушки, с пустыми глазами застывшей перед объективом.
Бролен убедился, что он все еще сидит в баре, и разложил перед собой бумаги.
На него смотрели два лица. Двух жертв Спенсера.
Мередит Паунер, девятнадцать лет, пропала 17 августа 2001 года; Айлиана Тарпов, двадцать семь лет, пропала 4 января этого года. Третью девушку, которая убежала и теперь находилась в больнице, звали Хулия Клаудио; согласно ее собственным словам, ее похитили на прошлой неделе, 15 января.
Бролен просмотрел отчеты о вскрытии и начал делать пометки в блокноте. Все трое скальпированы, две утоплены в ванне. Тело Мередит превратилось в отталкивающую субстанцию, части тела Айлианы почти не разложились. Сквот Линча стоял неотапливаемым с начала зимы, в течение нескольких недель вода в ванне была ледяной, поэтому тела сохранились в своем «человеческом» облике, хотя лица изменились очень сильно. После стольких дней, проведенных в жидкости, кожа скользила по телу, словно по хвосту креветки, достаточно неосторожного движения, и оно могло выскользнуть из своей оболочки, особенно нельзя было тянуть за руки, чтобы не сдернуть кожу с запястий.
Обе девушки были опознаны по своим документам. Спенсер Линч оставлял у себя все: бумаги, дамские сумочки, даже одежду. Трофеи. Первичный отчет из лаборатории указывал на то, что нижние части женских тел, найденные в постели Линча, были покрыты желтоватыми пятнами, очень похожими на засохшие пятна спермы. Невозможно сказать, был ли он некрофилом, но когда тела уже достаточно сильно разложились, Линч наслаждался трусиками, оживляя в памяти свои извращенные фантазии, бушевавшие в нем тогда, когда он убивал. Сознательная мастурбация, – сделал вывод Бролен, – похоже на других серийных убийц.
Сейчас его интересовали жертвы; только они могли бы рассказать о своем убийце. Первая девушка, Мередит, была негритянкой, жизнелюбивым подростком, увлеченным делами церкви, прихожанкой которой являлась, она пела в хоре, вместе с подругами посещала детские больницы, в школе у нее были хорошие оценки. Короче говоря, вполне нормальная девушка. Другая была русского происхождения, после Перестройки ее семья переехала в Штаты. Айлиана жила одна, без бойфренда, в Маленькой Одессе на Кони-Айленде. Работала маникюрщицей. Чтобы напасть на нее, требовалось больше смелости – она была старше, независимее и более готова к отпору, чем Мередит.
Что, Спенс, ты совершил серьезный рывок? Мередит была уязвимой, тебе это не понравилось, так? Она не защищалась должным образом, и потому напасть на нее оказалось слишком простым делом? Что происходит внутри тебя, Спенс, когда они начинают сопротивляться? Что? Когда они борются? Тебе нравится читать панический страх в их глазах, страх, который ты внушаешь, твоя маленькая победа доставляет тебе наслаждение?
Бролен взял фотографию Спенсера Линча, прочитал несколько заметок к его личности. Он фигурировал в досье УБОН[8] – базе данных, куда попадали все, кто был замешан в торговле наркотой; сидел в тюрьме за распространение героина и других препаратов, а также за попытку изнасилования, хотя и значился в другой базе данных – ДНК. К двадцати восьми годам Спенсер имел девять лет, проведенных за решеткой. Но до июня 2001 года он никого не убивал. Фантазии рождались у него внутри, еще когда он сидел в тюрьме за попытку изнасилования, значит, в свободное время он размышлял о своем будущем преступлении. Когда настало время выйти, его желание выросло до огромных размеров, он даже смерти мог заявить, что удовлетворит ее. Тем не менее перейти к делу оказалось не так просто, как кажется.
Бролен покачал головой, теряясь в догадках, никакой уверенности ни в чем, даже в выстраивающейся схеме. Он немного знал о прошлом Спенсера, и это была почти вся информация.
Первую жертву – Мередит – он выбрал по расовому признаку: тоже негритянка; юная, доверчивая, открытая людям, следовательно, более уязвимая и подходящая для манипуляций. Многие серийные убийцы выбирают жертв «под себя». Этот мир своей осторожностью будит в нас паранойю… – цинично усмехнулся Бролен.
Однако перерыв между ростом желания и его воплощением с каждой новой жертвой становился короче. В третьем случае он действовал намного быстрее – вошел во вкус и обрел уверенность, что способен понравиться людям.
Бролена смущало происхождение жертв. Афроамериканка, русская, испанка. Ты же сам не знаешь, чего хочешь, Спенс? Кого ты ищешь? Начал с кого-то, похожего на себя. Бролен буквально почувствовал: для первого раза Спенсер выбрал человека, близкого ему по цвету кожи, это позволяло в большей степени чувствовать себя в безопасности; хотя даже в этом случае ему потребовалось длительное время, чтобы решиться на это, превратить фантазии в реальность.
Согласно полицейскому отчету, Мередит исчезла вскоре после полудня, когда должна была находиться в церкви недалеко от Нави-Ярда в Бруклине. Айлиана жила на Кони-Айленде, Хулия – в Короне в Квинсе, очень далеко от дома насильника. Каждый раз Спенсер все больше удалялся от своего логова, это доказывало, что первое преступление он совершил в удобном месте, а потом осмелел.
Итак, нужно начинать с первой жертвы, факты могут сказать больше, чем сам Линч.
Обнаружить связь между ним и Рейчел Фаулет. Почему у него оказалось ее фото?
«Умоляю Вас, сделайте так, чтобы с моей дочерью ничего не случилось! Ничего плохого, найдите ее…»
Бролен закрыл глаза.
Мистер Фаулет позвонил ему и назначил встречу. Его супруга старалась справиться с эмоциями, и только под конец, когда он уже стоял на пороге, собираясь уходить, она зарыдала, эти звуки, шедшие из самой глубины души, были слишком хорошо знакомы Бролену. Она умоляла вернуть их дочь живой и здоровой. Тогда никто еще не знал, что она похищена – до публикации фото Рейчел в «Пост» они надеялись, что она попросту заблудилась в лесу, потеряла память в результате какого-нибудь несчастного случая или тайком уехала. Любая версия, только чтобы не думать о худшем.
Спустя полтора года после этого звонка Бролен так и не смог думать о страданиях семьи Фаулет отвлеченно, он почти сроднился с ними – его собственный горький опыт только помог сделать это.
Он раздавил окурок в блюдце, взятом в баре.
Необходимо изучить список сокамерников Спенсера: тюрьма – лучший клуб для встреч преступников. От этой мысли лицо Бролена исказила горечь.
– Все в порядке, мистер?
Бролен поднял голову: над ним стоял бармен, с беспокойством глядя на своего клиента.
– Да, спасибо, все отлично.
Детектив разложил бумаги на стойке в нужном порядке. Сначала парикмахер, затем – родители Мередит Паунер; Бролен знал, за этот шаг Аннабель спустит на него всех собак, но именно там мог находиться ключ к разгадке преступления. Ключ, открывающий дверь тюрьмы, где томились Мередит и Рейчел.
Все равно, сделать что-либо еще было невозможно.
Бролен подошел к окну и посмотрел на серое небо, скрывавшее верхушки зданий.
Нельзя терять время. Возможно, именно в этот момент Рейчел Фаулет вопит от ужаса…
В лучшем случае.
В конце XI века, во время Первого крестового похода Антиохию осаждали восемь месяцев. Мусульмане защищали свои ценности так долго, как могли. Беря их в плен, крестоносцы отрубали им головы и бросали через стену, чтобы напугать осажденных и распространить среди них болезни. Давайте на краткий миг закроем глаза и представим себя внутри городских стен, вздрагивающих от ударов вражеских камней. Этих мужчин, женщин и детей, наблюдающих, как под покровом ночи приближается армия рыцарей с запада. Дрожащие факелы, забрала, скрывающие лица, боевые машины и наполненные головами корзины. Укрепления Антиохии готовы пасть, ничто не может остановить христиан. Они хлынут на улицы, неся под своими плащами и в блеске своих неправедных клинков смерть. Сердца осажденных сжимаются в груди от предчувствия резни, кровь бурлит в чреве у женщин, беззвучно плачут дети. Они знают, что умрут, и плачут от страха сильнее, чем от ненависти. Тысячи взглядов блуждают по сторонам, пока стенобитные машины ломают большие ворота. Все кончено. Смерть уже внутри.
Тысячу лет спустя, сквозь густой дым, заволакивающий Бруклин, те же напряженные взгляды, то же глухое смирение, рождаемое ужасом, навсегда отпечатываются на замерзшей бумаге.
Свидетели страдания – фотографии – только что приколоты кнопками к стене, освещаемой полосатыми неоновыми узорами. Над фотографиями видны неровности, из-за этих бугорков на стене белые бумажные прямоугольники частенько оказываются на полу, иногда падают к ней в кофе, особенно когда дверь захлопывается от сквозняка.
Между этой стеной взглядов и четырьмя окнами стоят несколько столов, стулья и даже софа, прожженная сигаретами и усеянная всевозможными пятнами.
В окно видна улица Берген – на ней расположились полицейские машины. В 78 участке Нью-Йорка эту комнату называют «стакан» – когда все в ней начинают разом курить, воздуха не остается в принципе; именно здесь происходят собрания или же временами образуются группы быстрого реагирования, если случается что-то серьезное; впрочем, таких случаев за четверть века было не больше десяти.
Сегодня в своем логове-«стакане» расположилась следственная группа, состоявшая из Бо Эттвела, Аннабель О’Доннел и Фабрицио Коллинза, а также Джека Тэйера, координировавшего всю работу.
Кабинет завален принесенными делами, куртками и пропах дешевыми дезодорантами.
Карикатурист оттянулся бы всласть, если бы решил изобразить эту сцену. Вначале он нарисовал бы мужчину, чье лицо избороздили морщины, отчего оно стало похоже на старый сухофрукт, – Тэйера. Рисуя Аннабель, он подчеркнул бы ее мускулы – фигуру бодибилдера, сидящего на амфетаминах. Фабрицио получился бы типичным итальянцем: тщательно подобранный костюм, напомаженные волосы, черные очки и неизбежная шляпа-«борсалино», – все противоречило тому, кем он являлся на самом деле. Наконец, лейтенант Бо Эттвел, самый трудноизобразимый. Если бы пришлось все же рисовать его, лишь «Сын Человеческий» Магритта с его «котелком» и яблоком вместо лица соответствовал бы образу Бо, придавая этому необычному персонажу определенную уникальность.
Эттвел поблагодарил собеседника и повесил трубку. Взял клочок бумаги, на котором только что записал имя, и приколол его под одной из фотографий.
– Тридцать четвертая опознан, – прокомментировал он тоном, в котором странным образом соединились гордость и грусть.
Лейтенант Эттвел перевалил за пятый десяток, его внешность соответствовала типу «обычный американец»: небольшой живот, черты лица, отмеченные стрессом; купленные на распродаже костюмы завершали портрет типичного жителя Нью-Йорка. Его губы никогда не отдыхали; прямой рот плюс глубоко посаженные глаза создавали выражение, которое позволяло Бо экономить другие выразительные средства. Если бы не выступающая вперед челюсть и черные брови, контрастировавшие с волосами серого цвета, невозможно было бы отличить его от среднестатистического горожанина. По его плохому настроению было ясно, что в команде он хотел бы быть «номером один».
Он отступил на шаг и скрестил руки на груди.
Неслабое зрелище. Когда члены группы смотрели на стену, вдоль позвоночника у всех пробегала дрожь.
Шестьдесят семь фотографий, и столько же человек, выстроившихся в длинные ряды смертников. Аннабель невольно сравнила эти взгляды и запечатленный в них ужас с воспоминаниями о жертвах Холокоста; на мгновение ей показалось, что она смотрит на бесконечные ряды людей, ждущих перед воротами Аушвица-Биркенау. Столько же невинных лиц, столько же выброшенных на ветер иллюзий.
Дверь отворилась, внутрь кабинета ворвался шум из коридора, и к команде присоединился капитан Вудбайн. Вид у чернокожего гиганта был озабоченный.
Джек Тэйер хлопнул в ладоши.
– Устраиваемся и делимся всей информацией. С самого начала.
Они сели вокруг длинного стола, освещаемого маленькими неоновыми лампами. Через несколько минут брызнули слова, разгоняя удушливые пучки теней; дым сигарет стал все более широкими кругами плавать по комнате, словно эфирная митра, придавая кабинету сходство с настоящим «стаканом».
Снаружи облака поглотили дневной свет, солнце полностью исчезло.
Эттвел произнес баритоном:
– В пятницу 18 января, то есть три дня тому назад, Спенсер Линч был арестован по причинам, которые всем нам известны. В настоящий момент он все еще находится в коме, врачи думают, что он выживет, но не знают, когда он очнется и каким выйдет из комы. Ладно. Дома у этого Линча мы нашли шестьдесят семь фотографий детей, мужчин и женщин разных возрастов.
Вудбайн казался только что проснувшимся; он, как будто не понимая, смотрел на фотографии.
– Насколько удалось выяснить, похищенные люди принадлежат к вполне благополучным семьям, – продолжал Эттвел таким тоном, словно руководил группой. – Фотографии были расположены в определенном порядке. Составлены в три различных «блока». Три полароидных снимка, изображающие жертв Спенсера Линча, были отделены от остальных. Два других «блока» разделяло подобие черты, проведенной вдоль стены. В одном пятнадцать любительских фотографий, в другом, самом отвратительном, сорок девять. Все сняты цифровым фотоаппаратом, затем напечатаны на специальной бумаге хорошего качества. Каждый снимок, очевидно, тщательно продуман и сделан без риска для фотографов. Априори никаких зацепок, которые могли бы вывести нас на их след.
– Вы хотите меня уверить, что шестьдесят семь человек заставили позировать и сфотографировали просто вот так, без явной причины? – спросил капитан Вудбайн, ждавший простого подтверждения собственных слов, но все еще не решавшегося поверить.
– Боюсь, что кошмар только начался, Джек?
Эттвел повернулся к Джеку Тэйеру, подхватившему нить беседы, подойдя к доске, на которой были написаны три латинские фразы.
– Caliban Dominus noster, In nobis vita, Quia caro in tenebris lucet, – прочитал он. – «Калибан наш бог, В нас жизнь, Ибо тело светит во мраке». Три фразы. Мы пытаемся выяснить, знал ли Спенсер латынь, но это кажется маловероятным. Скажем так, это не его профиль. У него дома мы не нашли ни словаря, ни чего-то подобного, но мы постараемся прошерстить книги, которые он читал, чтобы убедиться, что фразы не взяты оттуда.
– Думаешь, их несколько, так? – спросил Вудбайн. – Секта, сатанисты или уж не знаю кто еще.
Прежде чем ответить, Тэйер оглядел собравшихся.
– В настоящий момент мы полагаем, что их трое. Все указывает на это: съемка с трех разных штативов, расположение фотографий на стене у Линча, даже цитата, разбитая на три фразы. Может, я и преувеличиваю, но Спенсер не один, это точно. Есть кто-то еще.
Настала очередь Аннабель встать и взять конверт со стола.
– В своей дыре Спенсер хранил письмо, – объяснила детектив. – То ли ему его принесли, то ли он сам его где-то нашел – один конверт без имени и адреса. Внутри открытка, точное происхождение которой мы пытаемся установить. Пока мы ждем результатов, прочту текст на обороте – он о многом говорит.
Она вытащила открытку – на черно-белом снимке была изображена деревня, пересеченная узкой речушкой, – и бесстрастным тоном начала читать:
«Ты растешь. Делаешь меньше глупостей. Теперь ты должен научиться быть как мы. Невидимым. Преодолей себя, прояви хитрость: в семействе Джона Уилкса ты найдешь JC 115. Маленькое примечание: это семейство возит на своей спине богатства земных недр. Оно обитает в верховьях Делавера… Будь достойным, и до скорого, мой маленький С. Боб».
Вудбайн увидел, что его сигарета одиноко погасла в пепельнице.
– Есть подпись: «Боб», – закончила Аннабель. – Очевидно, Спенсер сжег остальные письма и открытки, в его мусорном ведре мы нашли сгоревшую бумагу. Это он получил недавно, и ему просто не хватило времени его сжечь.
– На конверте указан индекс? – спросил Вудбайн.
Аннабель уже собиралась ответить, но Эттвел опередил ее, и это заставило женщину нервничать: Бо хотел в одиночку позировать в лучах софитов.
– Да, причем там была еще и какая-то блестящая пыль. Сейчас мы ждем результаты из лаборатории. Следы от липкой ленты на обороте конверта. Мы думаем, письма были приклеены скотчем к какому-то предмету, и Спенсер хотел перечитать их позднее. Кто? Когда? Как? Над этим мы сейчас и работаем.
Фабрицио Коллинз все это время сидел молча. Его длинные темно-русые волосы были завязаны в узел, спускавшийся к шее, а в превосходно выбритых щеках отражался свет ламп. Это был красивый мужчина, чьи чары, казалось, портили прорезывавшиеся клыки, поэтому он не мог сейчас улыбаться. Прежде чем присоединиться к разговору, Фабрицио погладил волосы.
– Наконец, мы пытаемся установить имена всех… этих людей, – смутившись, произнес он и указал на фотографии. – Требуется время, но мы уже значительно продвинулись, мы уделяем этому больше всего времени. Мы знаем тридцать четыре имени из шестидесяти семи. Большинство значатся как «пропавшие без вести».
– Господи…
Коллинз продолжал, теребя воротник дорогого «поло»:
– Изучая даты исчезновений, значащиеся в заявлениях, можно сделать вывод, что самое раннее произошло в июле 1999 года. Пока установлены личности только половины жертв, и есть вторая половина, тем не менее эти парни потихоньку занимаются своими делами как минимум уже два с половиной года! Представляете?
Аннабель вырвала лист из блокнота и, положив на стол, подтолкнула к капитану.
– И наконец, – сказал она, – у нас есть татуировка, которую Спенсер Линч сделал на коже Хулии Клаудио: 67 – (3). Сейчас, – продолжила детектив, – мы понимаем ее значение: 67 – общее число похищенных, 3 – его персональный «счет». Вроде бы все предельно просто, но так получается наиболее логично.
– Может ли кто-то объяснить мне, о чем вообще речь? – прогремел голос Вудбайна.
Над столом повисло болезненное молчание, призрак леденящей душу загадки.
– Полагаю, мы наткнулись на отвратительную тайну, которую несколько человек старались скрывать в течение длительного периода времени, – резюмировал Эттвел. – Даже будучи сверхковарным, похитить одного за другим шестьдесят семь граждан этой страны, день ото дня заметая следы… Они должны быть хорошо организованными.
– Это эвфемизм, – безрадостно засмеялся Тэйер.
– Но кто «они»? Что за ублюдок организовал подобие секты, похищавшей этих несчастных? – выругался Вудбайн.
В тишине раздался голос Аннабель:
– Они точно сумасшедшие. В этом ответ на вопрос, зачем им нужно было похищать людей. Посмотрите на эти лица, на них все написано. Никакой, на хрен, логики, там ведь даже дети есть!
…Четыре детектива провели уик-энд в этом кабинете, ведя расследование и сопоставляя первые выводы в поисках очевидного, и они все чувствовали себя загруженными. На фотографиях было изображено столько мужчин и женщин, что в объеме фактов, казалось, просто невозможно разобраться. При каждом «мозговом штурме» появлялись новые следы. Как будто стремясь подчеркнуть этот эффект, Фабрицио Коллинз привстал со стула и возразил:
– Эй! Минуту! Это ведь еще не все.
Маленькое собрание проследило за взглядом своего молодого длинноволосого коллеги, направленным на «стену страдания».
– Среди них есть женщины: от юных до зрелых, то же самое с мужчинами. Присутствуют представители всех этнических групп, правда, белых больше. Но если вы хорошенько присмотритесь, вы не увидите среди жертв стариков. Я хочу сказать, что самому пожилому из всех – около пятидесяти. Большинству же всего лишь между двадцатью и тридцатью.
– Точно, – одобрил Тэйер. – Самый молодой из всех – он, – Тэйер указал пальцем на мальчика, в глазах которого не было слез – видимо, все они к моменту, когда его сфотографировали, уже пролились. – Томми Хиккори, ему восемь; столько же, сколько Карли Марлоу, вот этой девочке.
Все кроме Вудбайна что-то пометили у себя в блокнотах. Потом Эттвел, по-прежнему бесстрастный, оглядел команду и подытожил:
– Если конкретно, то у нас есть эти шестьдесят семь фотографий, подобие молитвы на латыни и таинственная открытка. Плюс множество второстепенных зацепок, список вещей Спенсера, результат анализа пыли на конверте, лист сокамерников Спенсера…
Вудбайн покачал головой.
– Завтра сюда из Центрального управления Северного Бруклина прибудут три детектива, они помогут вам, вы сможете распоряжаться ими как захотите. – Капитан поднял указательный палец. – Распоряжение шефа полиции. СМИ не должны ничего знать о шестидесяти семи фотографиях, я не хочу дополнительного давления. Типы из Центрального управления помогут вам подобрать информацию для прессы. Вы оставите все свои предыдущие дела, они будут перераспределены, мне нужно, чтобы вы занялись вплотную только этим. ФБР отдает свою лабораторию в наше распоряжение, а полиция штата готова помогать нам при малейшей необходимости.
– Федералы не собираются вмешиваться в это дело? – забеспокоился Эттвел.
– Нет, этот кошмар теперь на слуху у мэра и даже у губернатора, они хотят, чтобы все было сделано корректно. Вы остаетесь на линии огня, но нам срочно нужны результаты.
Вудбайн вновь бросил взгляд на стену, взглянув на множество умоляющих глаз.
– Надеюсь, что сейчас не все эти люди мертвы, – прошептал он.
Джек Тэйер положил руку на плечо капитану. Обоих связывала многолетняя дружба.
– Я… Я бы не был столь оптимистичным на твоем месте. Есть моменты, которые мы пока опускаем.
Ноздри Вудбайна втянулись, его нервозность становилась все заметнее.
– Молитва на латыни, найденная нами у Спенсера, была написана кровью. Утром из лаборатории пришел факс. Это человеческая кровь.
Вудбайн закрыл глаза, он даже не удивился. Эттвел внес большую ясность, добавив:
– На самом деле это смесь из крови нескольких людей. Скольких – лаборатория не смогла установить.
Даже опытному капитану, занимавшемуся разными безумными историями на протяжении двадцати трех лет работы в полиции, показалось, что шестьдесят семь пар глаз с фотографий обращены к нему.
Это было невыносимо – и из его глаз потекли слезы.
Почему вы делаете это? Кто вы?
Но больше его удручал вопрос, как человеческие существа могли участвовать в подобной дикости, участвовать расчетливо и холодно, и с какой целью?
Под столом затрещал обогреватель. Все замолчали.
Нью-Йорк и его пригороды расположены поверх плиты, спускающейся к берегу океана. С высоты, когда ночь понемногу начинает разворачивать свои украшения, она напоминает огромное пятно, трепещущее множеством огней.
Местами видны тревожные торнадо «мигалок» полицейских машин, двумя цветами – красным и синим, отражающиеся на фасадах зданий. Они ритмизируют тамошние угрюмые улицы. Если бы потребовалась музыка, чтобы создать достойный аккомпанемент такому зрелищу, то вполне – усилиями меланхолического, медленного и мрачного хора – можно было бы исполнить гимн миллионам неведомых жителей, этих странным образом скрывающихся призраков мегаполиса.
В глубине одного из местных каньонов мы видим женскую фигурку, идущую навстречу общему людскому потоку. Еще одна баба, – могут сказать одни; скорее, миловидная; крепкие мускулы, напряженная спина, твердая походка.
Преодолевая порывы ветра и вся погруженная в свои мысли, Аннабель поднялась по Клинтон-стрит, держа в руке сумку, набитую делами. Она пересекла Джоралемон и посреди улицы на миг исчезла в густом пару, поднимавшемся из решетки водостока. Когда ее нога ступила на тротуар, мобильник завибрировал, а затем начал звонить.
Дерьмо. Дайте же мне хоть мгновение! – рассердилась она про себя.
Найдя небольшое укрытие перед зданием банка, Аннабель поставила сумку.
– О’Доннел. Слушаю, – произнесла она, переводя дыхание.
– Привет. Это Джошуа Бролен, можете говорить?
Придержав сумку ногой, Аннабель перекинула телефон из руки в руку и сказала:
– Говорите.
Частный детектив с ходу бросился в атаку:
– Я только что встретился с парикмахером, которому Спенсер Линч продавал волосы своих жертв. Парень странный, но выглядит искренним, как мне показалось. Видимо, он замешан в каких-то мелочах и боится; правда, там – ничего серьезного. Думаю, вы поняли, что он не…
– Да, его не в чем упрекнуть.
– М-м-м… – раздался выдох, как будто Бролен выпустил струю дыма. – Это неудивительно. Зато я навестил родителей малышки Паунер, той, которую Линч похитил первой, здесь тоже ничего экстраординарного. Я больше сосредоточился на этой части дела. На ней…
– Бролен? Послушайте, у вас есть время?
– Я просто стараюсь соблюдать правила игры, у меня есть свои способы. Вы кое-что рассказали мне, теперь моя очередь держать вас в курсе.
Аннабель распрямилась. Эта игра по правилам понравилась ей, она была неожиданной и приятной. Показавшийся ей сперва хитрым, частный детектив убедил ее, что готов помогать. Она не могла удержаться от того, чтобы задать самой себе вопрос: как долго он будет поступать таким образом? Аннабель глядела на проходящих мимо прохожих, старавшихся не толкнуть ее, и в свою очередь старалась не смотреть на них.
– В каком отеле вы остановились? – решилась спросить она.
– «Каджо Мэншн» на Атлантик-авеню. А зачем это вам?
– Я приеду, – выдохнула она. – Так будет проще.
Повесила трубку, подняла сумку с делами, развернулась и побрела дальше, сквозь лучи автомобильных фар и толпы торопливых пешеходов.
Бар отеля заполнялся, группа мужчин в костюмах переговаривалась голосами чуть более громкими, чем принято; несколько пар ужинали за стеклянными столиками, на которых горели свечи. Радио тихо исполняло песню Эди Брикелл, которую никто не слушал, кроме, может быть, человека с бокалом мартини. Наконец и он перестал слушать музыку, дабы не походить на старика.
Бролен поставил стакан и принялся листать свежую газету. Глядя на него, можно было предположить, что он неплохой спортсмен, пусть немного обросший жирком, но все же…
Входная дверь распахнулась, и на пороге возникла Аннабель. Джошуа Бролен поднялся, показывая, насколько он рад.
– Прошу. Я отвлек вас своим звонком, не так ли? – спросил он, показывая пальцем на сумку из крафт-бумаги, которую Аннабель держала в руках.
– Нет, вы отвлекли меня от тарелки супа и часового просмотра CNN, который является самой большой драмой современности.
– Информационный фастфуд!
Аннабель присела и заказала содовую.
– Что вы хотели мне сказать? Что-то насчет похищения Мередит Паунер, так?
Кивнув, Бролен начал, даже не сделав глубокий вдох. Он был в материале.
– Изучая ее дело, я пришел к своим маленьким выводам. В день похищения Мередит отправилась в церковь, чтобы провести там вторую половину дня. Она сказала родителям, что предложила приходскому священнику волонтерскую помощь. Согласно полицейскому отчету, священник, служивший в приходе Святого Эдварда, в тот день не видел девушку, однако он признает, что провел большую часть времени дома, а не в храме. Полиция не нашла свидетеля, никто из бывших в тот день в церкви не отметил ничего необычного. Никто не запомнил девушку, похожу на Мередит, однако в приходе тогда было много народу. Копы предположили, что она пропала по дороге туда. Если внимательно посмотреть на жертв Спенсера Линча, мы заметим, что они все – разных национальностей, что для серийных убийц является редкостью, обычно они нападают на представителей той расы, к которой принадлежат сами. Словно Спенсер искал кого-то, не зная точно, каким образом воплотить свои фантазии. Думаю, что когда он убивал первую девушку, он просто хотел набраться уверенности, поэтому и выбрал Мередит – она, как и он сам, чернокожая, молодая и охотно общалась с людьми, любила помогать другим и по природе своей была лишена подозрительности. И Спенсер Линч знал ее. С другой стороны, церковь Святого Эдварда и Хайтс находятся не так далеко от его дома, все-таки не на противоположном конце города, и это тоже его успокаивало.
Аннабель жестом прервала Бролена и отпила из стакана, который только что перед ней поставили.
– Согласна, вы рассуждаете логично, и все сходится, однако откуда взялось утверждение, что Спенсер знал Мередит? Быть может, вывод поспешный, не думаете?
– Нет, напротив. На Спенсера набралось целое уголовное досье, но по преимуществу это все мелкие правонарушения, он не был замечен в попытках изнасилования или сексуальных домогательств; там только «всего один» пример агрессивного поведения. Немного для того, кто готовится совершить три преступления на сексуальной почве в ближайшие за освобождением из тюрьмы месяцы. Нет промежуточной стартовой площадки. Или почти нет. Ладно, нельзя легко дойти до убийства, буквально просто по щелчку пальцев, как показывают по телевизору.
– Ок, знаю. Возможно, Спенсер сделал что-то еще и не был при этом схвачен за руку!
Бролен пожал плечами, было ясно, что довод Аннабель не кажется ему убедительным.
– Он не пройдоха и по собственной глупости засветился на наркотике и вовсе уж по-идиотски – проявлением агрессии, я читал отчеты. Если бы он попался на чем-то еще, его бы остановили тогда, а не теперь. Полагаю, что пульсирующее у него внутри желание убивать возникло задолго до попытки изнасилования, однако его собственный характер помешал ему действовать. Он прежде всего мечтатель, он воображает себе разные вещи, его сексуальность контролируется его мозгом, а не реальностью. Мне кажется, вы должны были найти у него дома какую-нибудь порнуху в изобилии.
– Действительно, мы нашли кипы журналов.
– Никакой неожиданности, все как я и думал. Сидя в тюрьме, он имел время поразмышлять на тему абсолютной власти, контроля, доминирования, другого в качестве сексуального объекта, и никаких мыслей о себе. Он мог мечтать, готовиться, возможно, даже не признаваясь себе, что это произойдет на самом деле. Но было слишком поздно, он почувствовал потребность убивать. Через некоторое время после освобождения он стал действовать. Слишком быстро, даже, я думаю, чересчур. Существовал некий спусковой механизм. Вы представляете себе психологию серийного убийцы, детектив О’Доннел?
– Ну, в общем, нет, это не моя компетенция, скажем так.
– У всех подобных преступников в момент первого убийства срабатывает спусковой механизм. Часто речь идет о стрессе, который обычному, «нормальному» человеку не кажется непреодолимым: денежные проблемы, увольнение, разрыв с любимым, даже весть о неизбежном отцовстве. Между тем для серийных убийц именно дополнительный стресс становится поводом к действию. В дальнейшем при совершении новых преступлений эта «направляющая» им больше не нужна, они уже отталкиваются от сделанного. Избегая конкретики, скажем просто: в случае Спенсера Линча срок между его освобождением и первым убийством очень короткий. Слишком мало времени, чтобы собраться, накопить в себе переживания… Я бы ждал от такого типа, как он, сначала минимум одного-двух нападений с целью простого изнасилования. Постепенной эволюции. У себя в кабинете вы сказали мне про группу серийных убийц, не так ли?
– Эй, минутку! Я не сказала убийцы! Напротив, у нас пока есть только жертвы Спенсера Линча! Мы полагаем, что у похищений были организаторы, но речь не идет об убийцах.
– Мы оба знаем, что есть и другие, – цинично предположил Бролен. – Я хотел бы посмотреть на этих организаторов, поскольку мне кажется, что Спенсера подтолкнул к преступлению кто-то из них. Кто-то, кто знал его, человек той же породы, что и он сам, сумевший разбудить в нем желание и заставить выполнить его. Спусковой механизм Спенсера. Который объясняет нам, почему убийство было совершено вскоре после выхода из тюрьмы. В первый раз Линч убил свою знакомую. Завтра я отправлюсь в приход Святого Эдвардса и поговорю со священником. Если вы не видите в этом неудобства для себя, я хотел бы показать ему фото Спенсера, может быть, он видел его во время служб или шатающимся внутри здания. Учитывая конфиденциальность расследования, я хотел бы получить ваше разрешение на использование этой фотографии.
Аннабель с любопытством разглядывала своего собеседника. Она снова отпила из стакана и подвинула стул, чтобы сесть прямо напротив Бролена.
– Почему вы стали частным детективом? Вы отлично справлялись со своими обязанностями на службе, поэтому я просто озадачена. Почему же частный детектив, «специализирующийся на похищениях»? – спросила она серьезно.
Лицо Бролена исказила гримаса боли.
– Это сложная… история, – произнес он, сдерживая эмоции.
Внезапно шум голосов вокруг усилился, им обоим стало неудобно друг перед другом.
– А вы? – спросил Бролен. – Какая у вас была причина? Почему вы стали полицейским?
Аннабель улыбнулась: Бролен вывернулся неловко, однако ей это понравилось. Ничего общего с сексуальным влечением, просто контакт сам по себе был приятным, а Бролен казался таким странным и многоликим, что это даже было интригующе. По правде говоря, она не испытывала желания ни разу после исчезновения Брэди. И потому не искала удовлетворения. В течение длительного времени выбирая между могилой и надеждой «в наволочку», Аннабель определилась и потому больше не сомневалась. Она надеялась, иногда не без горечи проигравшей, но все еще надеялась.
– Ничего особенного, – произнесла она дрожащим голосом, удивившим ее не менее, чем тон Бролена.
Легонько кашлянув, чтобы восстановиться, она продолжила более игриво:
– Сожалею, в моем случае все скучно, никакой оригинальности, как и у большинства жителей этой страны!
Бролен в свою очередь улыбнулся, и эта улыбка вдохновила Аннабель на продолжение фразы.
– Выросшая на кукурузе девушка из пригорода, как и вся американская молодежь в семидесятые и восьмидесятые, я боялась ядерной войны с СССР, это наша общая травма. Остается добавить, что я испытывала сильный интерес к отношениям между людьми, что мне нравилось действовать, и потому-то я и пошла на службу в полицию.
– Ни медали, ни знаменитого предка? Ни голливудского сценария?
При последних словах на лице Аннабель появилось искреннее удивление. Оба смутились, и женщина сосредоточила свое внимание на деньгах. С почти обезоруживающей мягкостью она подняла лицо к Бролену и спросила:
– Долгая прогулка?
Бролен медленно кивнул. Аннабель взяла две бутылки «БадЛайта», сунула их в карманы «бомбера» и положила деньги на стойку.
На метро они проехали Бруклин до самого Кони-Айленда. Сидя в вагоне, оба молчали, разглядывая пейзажи за окном – когда состав вылетел из-под земли и на высоте пятнадцати метров двинулся по рельсам. Иногда их взгляды пересекались, и на лицах у обоих возникала понимающая улыбка – они казались детьми, которые гордятся тем, что ходят в одну и ту же школу. Через полтора десятка километров поезд легкого метро стал замедлять ход. Бролен смотрел на возвышающиеся вокруг высокие, сменяющие друг друга коричневые башни, эти огромные бункеры с сотнями светящихся окон – уже начался вечер, – и тут он понял, что разглядывает здания с дешевыми квартирами и окнами, выходящими на море. Более чем где-либо, здесь чувствовалась ирония: людей рассадили по клеткам, но позаботились о том, чтобы сделать для них балконы с видом на ускользающую необъятную свободу.
Станция «Кони-Айленд» была пустынной, вестибюли пахли мочой. Зимой на пляж никто не ездил, разве что несколько пожилых обитателей квартала. Никаких туристов, само собой, они все свалили отсюда до весенней уборки.
Аннабель повела Бролена по пешеходной дорожке, вдоль которой стояли домики с закрытыми окнами; сверху на эти жалкие хижины с видом полного безразличия смотрели башни. Им попались полдюжины одетых в куртки «North Face» подростков, болтавших и слушавших назойливый рэп. Чересчур занятые беседой и разделом «косяка», они не обратили на пару пешеходов никакого внимания.
Прошли мимо парка аттракционов, которые, как и все вокруг, тоже впали в зимнюю спячку; парк напоминал морское животное, прячущее в темноте свой тощий скелет, образованный изгибами «русских горок».
Аннабель указала Бролену на лестницу:
– Здесь приятно гулять. Вы знаете Нью-Йорк?
– Я был тут несколько лет назад как турист. Но еще ни разу не попадал в Бруклин.
– Хотя, строго говоря, эта территория действительно относится к Бруклину, мы, можно сказать, на ничейной земле. Летом здесь рай для среднего класса, но зимой… простая оболочка, иллюзия. Но мне зимой тут нравится больше.
Они забрались по ступеням на променад Ригельмана – бесконечный деревянный настил, окаймляющий пляж. Ветер ворвался в волосы Аннабель и разметал ее косы; она зябко поежилась; Бролен стоял и смотрел, как в лунном свете блестит серый песок, и угадывал вдали – по шуму волн – темную морскую гладь.
– Большинство людей, живущих в Нью-Йорке, теряются, впервые попадая сюда, – заметила Аннабель.
– Меня это не удивляет.
Дыхание ветра, безостановочно гнавшего волны, было соленым. Аннабель сделала несколько шагов по настилу в сторону пляжа, Бролен присоединился к ней. Они шли медленно, понемногу подбираясь к кромке воды. Женщина, чуть-чуть волнуясь, стала подыскивать слова, чтобы нарушить воцарившееся молчание.
– Когда я спросила у вас, почему вы выбрали профессию частного детектива, я не хотела быть нескромной; надеюсь, вы не обиделись.
– Не оправдывайтесь. После того, что случилось в полдень, я должен вам кое-что рассказать. В общем, у меня в университете был профессор, который говорил: «Удовлетворяя любопытство незнакомых людей, мы вступаем в браки», мне, в принципе, эта мысль нравится.
– Вы хотите начать рассказ, затронув тайные струны моей души? – спросила Аннабель, развлекаясь.
– Не думаю, что в этом есть необходимость. Я это уже сделал.
Первая реакция Аннабель – возмущение – уступила место раздумьям о том, что в некотором смысле Бролен прав. Мягкость частного детектива с первых же минут общения с ним тронула ее, точно так же как и дело, которое привело его сюда. Именно поэтому Аннабель передала ему конфиденциальные документы. Но все же Бролен не был с ней до конца откровенен. Однако Аннабель пришлось признать, что и это она по достоинству оценила в Бролене.
Они сели на пляже. Женщина достала из карманов бутылки с пивом и протянула одну из них коллеге.
– В течение нескольких лет я работал инспектором полиции в Портленде, – начал Бролен. – Сначала хотел поступить на службу в ФБР и стать профайлером. Закончил университет, потом прошел отбор в Бюро. Я учился в Квантико, собирался работать федеральным агентом, но в конечном счете не стал им. Я бредил этой профессией, однако, столкнувшись с практической работой, увидел, насколько сильно она отличалась от моих туманных представлений о ней. Я начал опасаться, что проведу остаток своих дней в условиях, далеких от комфортных. Рискуя прослыть избалованным ребенком, не знающим, чего он хочет, я уехал: два года службы в ФБР, а потом тихое возращение в Орегон. Я пошел работать в полицию Портленда, занимался расследованием преступлений. Скажем так: мое образование позволило мне браться за серьезные дела.
Он сделал глоток «БадЛайта», уже сильно остывшего на январском холоде.
– Тогда-то я и столкнулся с делом Лиланда Бомонта, серийного убийцы. А затем с «Призраком Лиланда», или «орегонским призраком», как назвала его американская пресса; второй вариант не такой интимный, поэтому давайте использовать его.
– Если я правильно помню, их было несколько, да?
Бролен сосредоточенно смотрел на океанские волны, пенившиеся в тридцати метрах от них.
– Трое. «Портлендский палач» – Лиланд Бомонд, его Призрак и Ворон. Но в конечном счете только один человек дергал за веревочки. Ворон. Но когда я думаю о нем, то зову его Данте.
Любое воспоминание о тех событиях вызывало у Бролена тяжелые вздохи. Вот и сейчас в его груди разразилась буря страдания; казалось, удары внутреннего грома разрывают его душу и сердце. Мысли о работе в полиции неизбежно приводили его к этим призракам, к тому, во что благодаря Данте превратилась его собственная жизнь. Расследование принесло ему все: профессиональную славу, разочарование, стимулы, энергию и даже любовь. Он не довел дело до конца, чуть-чуть не успев помешать убийце. Затем последовала отставка.
– Почему Данте? У него что, не было настоящего имени?
Бролен вынырнул из глубины своих мыслей и поднес бутылку к губам.
– Он похож на поэта, – глотнув, ответил детектив, – он устроил другим людям настоящие круги ада. Но, может быть, я зову его так потому, что до конца не разобрался в потемках его души… – добавил он, помолчав.
Аннабель нахмурилась, но не отважилась спросить; Бролен должен был сам ей все рассказать.
– Он не достоин того, чтобы люди знали его имя, – наконец объяснил детектив. – О нем говорили везде, писали книги. Тогда как его жертвы забыты, все они – безымянные убитые. Таков мой ему ответ: стереть его имя из памяти.
Сострадание, переполнявшее Аннабель, было искренним. С самого начала их знакомства что-то в этом человеке расположило ее. Детектив Бролен казался равнодушным к мнению посторонних, он жил в обществе, но его ум не был подчинен этому обществу; Бролен был окружен ореолом настоящей свободы и страдания, и этим страданием он платил за свободу.
Аннабель положила ладонь ему на плечо, утешая; в жесте не было никакой двусмысленности; она спросила себя, как могла появиться в Бролене такая ненависть к этому Данте. Как будто к делу промешивалось что-то глубоко личное.
– Когда Данте был арестован, я уехал подальше от всего этого. Затем уволился из полиции. Несколько месяцев я путешествовал, не зная, что делать теперь.
– Почему же вы вернулись?
Тихий вопрос напоминал ласковый ветерок.
– Камни.
Глядя на океан, Бролен сделал еще один глоток.
– Уезжая, я не убегал прочь, а просто пытался ответить на вопрос «Почему?». Разобраться в смысле жизни. Старушка Европа казалась мне идеалом, я хотел найти ответы там, в колыбели нашей истории. Сначала Франция, потом Италия. Я пересек экс-Югославию, разрушенную лживой информацией больше, чем войной, затем Грецию… Но ни намека на ответ во мне не возникло. Я видел солнце, встающее над башнями Каркассона, море, наблюдавшее за подвигами Геракла, но ничего не пробудилось во мне. Египет стал следующей моей целью, я пробыл там шесть месяцев. Я мог бы рассказать вам много чудесных историй про эту страну, ее жителей, Каир и Хан-аль-Халили[9], Нил и тамошние богатства. В Египте я забылся, очистил свою память от жестоких образов, преследовавших меня, перестал быть собой. Однажды утром, проведя ночь в беседе с новым знакомым, я поехал в Гизу. Когда я смотрел на рассвет, стоя возле пирамид, неутомимый танец солнца на поверхности камней, стоящих вот так уже четыре с половиной тысячи лет, открыл мне глаза. Слабый ветер шевелил песчаное покрывало на песчаных холмах, и это было великолепно. Три царицы возвышались прямо передо мной, творение человеческих рук, бросающее вечный вызов звездам – сквозь время, сквозь историю; мне казалось, я слышу голоса людей, их создавших. Отвага ушедших сочилась через песок, и я снова подумал об Афинах и Акрополе, о Каркассоне с его башнями, строителях этих красот и их современниках; камни сами говорили со мной. Я вернулся в Каир, долго размышлял обо всем этом в тени портика мечети Ибн Тулуна и наконец понял, что пора прощаться с молитвенным пением, раздававшимся с вершин минаретов.
Его глаза дрожали от череды воспоминаний. Чуть менее уверенно Бролен добавил:
– Вот. Очень кинематографично, правда?
Он понимал, что не сможет выразить все пережитое тогда, все эти трансформации. Вращение Колеса Времени открылось ему благодаря камням. Запечатленные в камне неизвестные люди, мгновения их бытия, улыбались и плакали; казалось, горечь времени усиливает собственные горькие размышления Бролена. Он жил сегодня и не имел права спорить с этим фактом.
Орегон опять вовлек его в неудержимый вальс сменяющих друг друга времен года, и Бролен – постаревший, уязвимый в своей искренности – снова окунулся в глубины озер и холодных рек. Он не излечился от ран, просто набрал немного сил у порывов ветра пустыни и мудрости истории. Он смирился и нашел такой ответ: перестать быть никем.
– Я стал частным детективом, чтобы расследовать преступления – а это я умел лучше всего. Любопытно, что у меня открылся талант разбираться в психологии преступников. Я решил не закапывать его в землю и помогать тем, кому он мог бы быть полезен. Полагаю, нет ничего худшего, чем узнать однажды, что тот, кого любишь, вдруг исчез. Поэтому-то я и занимаюсь исключительно делами, связанными с пропажей людей. Многие из этих людей просто сбегают, иногда причиной бегства становятся преступления. Я приношу их семьям ответы, пусть даже самые тяжелые из возможных, но никогда не оставляю их в неведении.
Допив, Бролен посмотрел на Аннабель. Она смотрела на него странными глазами, чуть открыв рот. Несколько раз моргнув, она, казалось, вспомнила, где находится.
– Что сказать. Я…
Слова застыли у нее на губах. Ей хотелось рассказать о множестве вещей, доверить свою боль, насытиться его пониманием, его дружбой. Рассказать о Брэди, ее пропавшем супруге, вздрагиваниях каждый раз, когда хлопает дверь, безумной надежде на то, что это он, об одиноких ночах, жизни в ожидании, закрывавшей ей дорогу к чему-то иному. В словах Бролена и ее чувствах проскальзывало взаимопонимание; однако было отчетливо ясно, что открыться она не сможет.
Бролен смотрел на нее, не отрываясь, однако она не заметила в его взгляде ни влечения, ни желания, словно Бролен был лишен всего этого, и потому в его взгляде есть лишь снисходительность и рабочий интерес.
– Все в порядке? – поинтересовался он.
Аннабель сжала горлышко бутылки и сдержанно прошептала «да». Океан продолжал обрушивать волны к их ногам, природа была неутомима.
– Не думал, что смогу посмотреть на звезды отсюда, – заметил Бролен. – Видно плохо, но и то, что видно, кажется прекрасным.
Аннабель втянула голову в плечи, прижав к лицу мех воротника, и продолжала молчать.
Затем они еще час провели на пляже, разговаривая обо всем и ни о чем, впрочем, избегая серьезных тем, которые будоражили ее душу, заставляли вспоминать вкус слез. Нью-Йорк – город десяти миллионов одиночеств, и хотя исключения, конечно, бывали, Аннабель не стала подобным исключением.
Вдалеке замигали огни грузового судна, подходившего к новому Вавилону. Наступала ночь.
В аду нет ничего хуже звуков. Рейчел понимала это каждую минуту, каждый час, каждый день, проведенный здесь, среди проклятых. Место было просторным, крики людей раздавались приглушенно но, по правде говоря, редко.
Рейчел Фаулет, двадцати лет, съежилась, прижавшись к скале. Непрерывный поток воды больше не качал ее, как прежде, в ее первых снах; паника ушла. Сейчас она чувствовала себя безумной, ей казалось, что она ощущает струйку воды, вытекающей из-под скалы. Что видит потоки слюны, стекающей с морды чудовища, Чужого. Сложно было определить природу этого источника. Ручей вытекал из-за двери наверху или даже «из стены». Рейчел чувствовала себя погруженной в эту жидкость. Влага была со всех сторон.
Уже давно девушка утратила представление о времени.
И конечно, здесь не было ни солнца, ни луны.
Ей казалось, что рядом часами воет и лает собака. И слышать это было очень тяжело. Животное то жалобно тявкало, то пронзительно скулило. Оно умоляло, чтобы это закончилось, да, именно так, собака сама просила, чтобы ее убили! Отзвуки страдания доносились до Рейчел. Несколько раз с той стороны стены раздавался скрежет: было слышно, как собака яростно царапается, хотя давно должна была бы уже устать и затихнуть.
…Рейчел подползла к своей отвратительной постели. Узкая комната, минимальный набор для выживания: таз с водой, пыльная кровать с ужасающе скрипящей ржавой сеткой. И свечи, которые освещали помещение.
Как она оказалась здесь? Она не знала этого. Рейчел бодро уселась на лошадь своей сестры Меган, как уже делала это не раз в течение недели, проведенной в ее доме. Часовая прогулка, спокойно: ни галопа, ни рыси – она уже думала о ребенке, лишь ощущение силы и гармонии между человеком, лошадью и лесом. Когда подошло время возвращаться, она свернула с тропинки в поле, чтобы срезать путь, и в ста метрах от дороги вдруг появился он.
Это он заботился о ней здесь. Приносил ей пищу. Сначала она думала, что он хочет изнасиловать ее. Но он ничего подобного не сделал.
Тогда.
Она плакала, когда больше не смогла спать: боль в горле стала невыносимой. Сейчас она дрожала от жестокого холода. Время от времени он приходил к ней, открывал дверь и садился, глядя на нее. Молчал. Его лицо оставалось бесстрастным. Все читалось только в его глазах.
Они блестели.
Потом он вставал и уходил. Однажды, едва он успел закрыть за собой дверь, Рейчел услышала вдалеке вопль. Женский. Крик быстро оборвался. Ей показалось, что она слышит детский плач, но не была в этом уверена. Тем более вода шумела и трудно было определить точно.
Он пришел к ней с цифровым фотоаппаратом. Сделал только одну фотографию. Уходя, он обратился к ней. Рейчел не ожидала этого, не предполагала услышать его голос. Мягкий, почти дружеский.
– У тебя есть право на другую фотографию – потом, – сказал он. – Через несколько месяцев.
Рейчел закричала. Она бросилась к нему. Он оказался проворным, для него подобные жесты были обычным делом, он легко обездвижил ее. Очень сильно ударил ее по лицу, и Рейчел показалось, что он сломал ей нос. Затем снова врезал ей своим тяжелым кулаком. Дикарь. Рейчел увидела, как в воздухе разлетаются капельки ее собственной крови. Еще удар. И еще… Пока она не заскулила, как та собака, и не рухнула без сознания. Провалилась в темноту, запомнив серые зубы этого человека, обнажившиеся в улыбке.
Рейчел была измучена. Ее постоянно била дрожь.
И тогда она приняла решение.
Она должна это сделать. Это ее последний шанс. Она должна ему все рассказать. В конце концов, этот тип все-таки человек, может быть, ее слова сумеют что-то пробудить в нем.
В глубине своего вонючего карцера Рейчел ухватилась за последнюю надежду, наивно и отчаянно.
Она долго повторяла то, что готовилась рассказать ему. Она делала это так истово, что звук текущей воды и вой собаки перестали быть слышны.
Когда дверь открылась – он принес ей еду, Рейчел, чьи глаза смутно видели в темноте, сразу не заметила этого.
Она справилась и слабым, охрипшим голосом попросила: «Подождите!»
И увидела, как захлопнулась дверь, но на полу, подсвеченные ярким солнечным светом, у порога были видны две ступни.
– Подождите… – повторила она.
И заметила, что собака замолчала.
Не отвлекайся!
– Я хочу поговорить с вами, – с трудом добавила она.
Слова были тяжелыми, как камни.
Никакой реакции с той стороны двери. Но он был там, Рейчел видела тень от его ног. Он ждал.
– Послушайте, – простонала она. – Мне нужно вам кое-что сказать… Клянусь, что не пойду в полицию, я выдумаю любую историю, здесь темно, я не видела ваше лицо и не смогу опознать вас… Отпустите меня… Мистер… Мне надо уйти… Я… Я беременна… Я жду ребенка…
За дверью раздался глухой звук – человек сделал какое-то движение. Он открыл забранный толстым стеклом глазок и уставился на Рейчел. Сладострастно.
Грудь девушки болезненно сжалась, когда он насмешливым голосом ответил:
– Да? Я это прекрасно знаю. Поэтому ты здесь…
Два серых ириса – глаза Джека Тэйера – были устремлены на Аннабель.
– Не слишком ли рано? Мне надо было подождать, – поддразнил он ее.
Они были в кабинете вдвоем – в тесном помещении с двумя окнами, выходящими в будничную серость утра вторника.
– Я поручил Эттвелу и Коллинзу заниматься идентификацией людей, изображенных на фотографиях, мы же будем разгадывать шараду, – добавил Тэйер.
– Фразу, похожую на отрывок из псалма, написанную на латыни?
– Нет, открытку и ее текст. Ты не должна пить это дерьмо, – он указал на стакан с кофе, который держала Аннабель. – Портит желудок.
Женщина встала поздно; проведя вечер в компании Бролена, она ощутила безудержное желание достать из альбома несколько фотографий, на которых она была вместе с Брэди. Она долго думала о нем, пока слезы не упали на снимки и на бумагу – те письма, которые они писали друг другу в начале знакомства. Так она и заснула посреди воспоминаний, созданных «Кодаком», и рядом, увы, не оказалось заботливых рук мужа, чтобы ей было удобнее. Искренность Бролена, его слова напомнили Аннабель, как сильно ей нужен Брэди.
– А, чуть не забыл: сегодня утром приезжают парни из Центрального управления Северного Бруклина – они хотят нам помочь. Нам с тобой выделили одного.
Аннабель подняла глаза и посмотрела на кипу папок с делами. Тэйер тем временем взял со стола пластиковый пакет с необычной открыткой внутри.
– На ней только отпечатки Спенсера Линча; этот Боб, автор письма, – осторожный тип.
– Повтори мне, что там написано, – попросила женщина.
Тэйер взял мел и написал на доске, висевшей на стене:
«Ты растешь. Делаешь меньше глупостей. Теперь ты должен научиться быть как мы. Невидимым. Преодолей себя, прояви хитрость: в семействе Джона Уилкса ты найдешь JC 115. Маленькое примечание: это семейство возит на своей спине богатства земных недр. Оно обитает в верховьях Делавера… Будь достойным, и до скорого, мой маленький С. Боб».
Сбоку Тэйер приписал фразу, обнаруженную в доме Линча, – фразу, начертанную кровью нескольких жертв:
«Калибан наш бог, В нас жизнь, Ибо тело светит во мраке».
– Есть мысли, откуда взялось само имя «Калибан», Джек?
– Нет, я посмотрел в мифологическом словаре вчера вечером, ничего не нашел. Это может быть что угодно – заимствование из книги, фильма. Или простая причуда.
А имя на открытке – «Боб»?
Джек Тэйер нахмурился:
– По моему мнению, он подписался «Бобом» для анонимности, это простое, ничего не значащее имя, вероятно, даже не его.
– Ладно, давай пока оставим в покое его имя. Посмотрим на открытку – откуда она, когда был написан текст?
Тэйер поднес открытку к глазам. Сквозь пластик пакета были видны его морщины – следы усталости.
– Открытка напечатана недавно, а снимок на ней, я бы сказал, – начала XX века. На обороте есть имя производителя, можно с ним связаться. А как тебе текст?
Перечитывая загадочные фразы, Аннабель принялась покусывать авторучку.
– Очевидно, Спенсер только что присоединился к их семье. Этот Боб обращается к нему, как к «зеленому» подростку, новичку, почти мальчишке. Думаю, он приказывает ему быть осторожнее, стать невидимкой.
Она вспомнила слова Бролена, сказанные накануне. Частный детектив полагал, что Спенсер знал свою первую жертву.
И Боб просит Спенсера действовать осторожнее, словно дает ему совет. «Делаешь меньше глупостей»… Спенсер понял и не стал нападать на незнакомых людей.
Значит, Бролен был прав. Аннабель подумала о том, что сегодня утром он должен был отправиться в церковь. Да, в интуиции ему не откажешь. И если бы там выяснилось что-то любопытное, он бы дал ей знать. Бывший коп не боится контактировать с полицией, он так и сделает, если что-то обнаружит. Он был ценным союзником, по крайней мере Аннабель на него надеялась.
– М-м-м. Что-то эта «семейная» история, которую нам предстоит распутать, начинает меня беспокоить.
– Чем именно?
Джек внимательно посмотрел на Аннабель.
– Боб просит его не делать глупостей и указывает ему на семью, которую надо найти. Джон Уилкс и этот JC 115. Быть может, они – будущие жертвы этих ублюдков.
– После ареста Спенсера у нас есть немного времени. Если Боб, или как его там на самом деле зовут, отдавал своим такие лаконичные распоряжения, значит, и нам не составит труда найти этих людей…
– В этом-то и весь вопрос, – нахмурился Джек. – Может быть, речь идет об испытании, необходимом для вступления в секту. Безымянную, безликую. Знаешь, трюк, типа «Если ты хитер, найдешь и вырежешь эту семью – браво! Так ты вступишь в наш клуб для избранных!» Понимаешь?
– Подожди, давай взглянем на этот приказ: «В семействе Джона Уилкса ты найдешь JC 115». У нас есть список всех Джонов Уилксов Восточного побережья? – спросила Аннабель.
Джек потряс перед ней конвертом из плотной бумаги.
– Уже проверили, и вот результат: семнадцать Джонов Уилксов, из них двое живут в штате Нью-Йорк.
– Джек, откуда я знаю это имя? Я уверена, что слышала его, но не могу вспомнить, в связи с чем…
– Да, я тоже, кажется, слышал это имя; впрочем, может быть, потому, что Джоном Уилксом Бутом звали убийцу Линкольна. Боб, вероятно, хочет затесаться в компанию убийц президентов или просто убийц.
– А JC 115, какая в этих знаках связь с убийствами? Все, что мне приходит в голову, это аббревиатура имени Христа.
– Не знаю, мне эти буквы и цифры ни о чем не говорят. Я попытал удачу в интернете, и мне выпал в первом случае убийца Линкольна, а во втором вообще ничего, кроме адреса порносайта Jane’s Cunt 115, что само по себе очень трогательно.
Аннабель прижала к губам кончики пальцев. Она пыталась понять смысл фразы, которую перечитала снова: «Маленькое примечание: это семейство возит на своей спине богатства земных недр. Оно обитает в верховьях Делавера…». Она обдумала каждое слово, все возможные значения, подразумевающуюся символику.
Ты приписываешь этому Бобу слишком серьезные способности, старуха, может, он и хитрец, но не гений!
И все же в тексте была одна зацепка – то, что должно было помочь понять остальное.
«…в верховьях Делавера…»
Аннабель вновь перечитала эту фразу, и у нее в голове возникла идея.
«Эта семья перетаскивает на своей спине земные недра…»
Она несколько раз щелкнула пальцами, покусала внутреннюю сторону щек, потом посмотрела на Тэйера.
– В верховьях Делавера – то есть в Пенсильвании и Нью-Джерси, штатах, где есть шахты, – заметила она. – В этих штатах живут какие-нибудь Джоны Уилксы?
– Разумеется, – кивнул Тэйер и взглянул на список. – Да, один в Нью-Джерси и еще двое – в Пенсильвании. Я свяжусь с ними, узнаю, есть ли у них в семьях кто-нибудь с инициалами JC, Джереми Саймон или Джеймс Салливан, например.
Аннабель по-прежнему размышляла, приложив указательный палец к губам. Тэйер озадаченно посмотрел на нее.
– По-моему, хорошее начало. Ты что, можешь предложить что-нибудь другое?
– Мне кажется странным, Джек… Не могу объяснить, но… Не думаю, что это как-то связано с персонажем по имени «Боб». Интуиция или еще что… не знаю.
Три коротких удара в дверь прервали их. Вошел мужчина тридцати лет: причесанные волосы, аромат афтешейва, бьющий в нос, костюм от «Армани».
– Сожалею, что прервал вас, я – Бретт Кахилл из Центрального управления Северной зоны, – представился он.
– Входите, входите. Так это вас мы будем всюду таскать на спине? – усмехнулся Тэйер беззлобно. – А я ожидал старика или старушку. – С этими словами он перевел взгляд от Кахилла, казавшегося немного растерянным, к Аннабель. – Молодежь теперь в почете. Я чувствую себя Приамом среди собственных детей!
– Не обращайте на него внимания, инспектор Кахилл, устраивайтесь.
Кахилл положил кожаную сумку и повесил на «плечики» свое пальто. Это был красивый мужчина с тонкими чертами розового овального лица. «Он должен быть сердцеедом», – подумала Аннабель, забавляясь. И тут же заметила на левой руке инспектора обручальное кольцо.
– Капитан Вудбайн провел брифинг и рассказал о ситуации, он попросил нас помочь вам, – объяснил вновь прибывший. – Поэтому теперь я буду ходить за вами как приклеенный.
От него исходила величественная уверенность в себе, однако в ней не было ни намека на бахвальство, которого Тэйер не переносил. Бретт Кахилл, вероятно, имел отличный диплом, превосходные рекомендации и, возможно, талант, раз таким молодым оказался в Центральном управлении на Вильсон-авеню. Когда он подошел пожать руки, Тэйер отметил его энергичные движения, а затем обратил внимание на то, как под распахнувшимся пиджаком перекатываются мощные грудные мышцы, обтянутые тонкой рубашкой.
Он следует античной теории, предполагающей, что в здоровом теле живет здоровый дух. Разум и тело.
Молодых больше ничего не смущает, иногда они оказываются лучше, чем ожидаешь.
– Итак, с чего начнем? – спросил Кахилл с энтузиазмом.
Джек Тэйер протянул ему открытку. Он знал, что молодой инспектор сразу же попытается взять расследование под свой контроль – не из-за негативного настроя, просто это логично сочеталось с его обязанностями. А Тэйер даже не хотел ничего слышать про это.
– Вы займетесь открыткой. Установите, где и когда она была изготовлена, возможные места продаж, et cetera…
Если Кахилл и удивился его властному тону, он ничего не показал. Аннабель улыбнулась в кулак. Тэйер взял телефон и обратился к ней:
– А мы с тобой попытаемся найти этого JC 115.
Ветер откидывал назад длинные темные пряди волос, обычно наполовину скрывавшие лицо Бролена. Мягкие черты, квадратный подбородок, длинные ресницы – он мог бы оказаться крайне соблазнительным, если бы давно не расстался с мыслью, что ему это нужно. В утреннем холоде улиц он казался призраком.
Бролен свернул на Флатбуш-авеню, где еще сильнее чувствовалось ледяное дыхание океана. Главная местная артерия была широкой, как река, и прямой, как взлетная полоса. Вдалеке виднелось интенсивное движение – там начинался Манхэттенский мост.
Несколькими минутами ранее Бролен вышел из отеля, решив дойди пешком до церкви Святого Эдварда, это должно было взбодрить частного детектива. По дороге он достал свой мобильник и набрал номер Ларри Салиндро, портландского копа, с которым дружил вот уже несколько лет. Из-за разницы во времени Салиндро еще спал.
– Спасибо за пристальное внимание, – хриплым голосом произнес он. – Как дела в Большом яблоке?[10]
– Нормально. Ларри, мне нужна помощь.
– Давай, слушаю тебя.
Хотя их отношения стали чуть менее дружными и теплыми, чем раньше, Ларри Салиндро продолжал снабжать Бролена информацией по наиболее важным делам. Разрыв с прошлым иногда имеет такую особенность: слова и жесты, причинившие им обоим страдания, остались где-то внутри, в их сердцах, даже после долгого периода времени, проведенного врозь.