подружка весёлого серого воробья
уличного музыканта, аскающая в метро
и одноногая девушка журавля
ждут жаворонков, грачей, куликов-сорок
на птичий собор, пламенный птичий костёл
а подо льдом реки
рыбы сложили в огромный яркий костёр
свои колкие руки, разноцветные плавники
крылья падают ниц, плавники воздымаются ввысь
лепестками, качаясь, плывут, как мальки в невода
и вода ударяет в песчаный мыс
и цветы улетают, как птенцы из гнезда
в никуда, в никогда.
я буду ходить по одной и той же дороге
от дома до станции от станции до магазина
эй, что нового на дороге? и что вечно
останется тем же самым?
вот новые люди идут по дороге а вот знакомые люди
вот алкоголик Букаха под грузовик попавший
вот продавщица постаревшая тётя Валя
я буду смотреть на одни и те же озёра
в лесу на одни и те же деревья
что нового появилось сегодня на закате и на рассвете?
что осталось как было?
знаю эту полянку эту скамейку
этот клочок болота это грибное место
эту развилку
я буду останавливаться у одних и тех же предметов
смотреть подолгу любя и запоминая
я никогда не пресыщусь одним и тем же любимым
буду проснувшись спрашивать каждое утро:
как спалось? что нового и что вечно
останется тем же самым?
пусть отвечает: люблю тебя новой любовью
наяву и во сне, но вечно
остающейся той же самой
я буду ходить по одной и той же дороге
от дома до станции от станции до магазина
эй, что нового на дороге? и что вечно
останется тем же самым?
перед смертью старики начинают всё время спать
говорят: «и что это я всё сплю?»
от смерти проснувшись говорят: «как долго я спал»
«надо делать дела»
а я всё ворочаюсь,
сквозь сон думаю:
когда уже утро?
какая тяжёлая, какая долгая ночь
с добрым утром,
бабушка, дедушка,
вот и утро пришло
как я долго спала
надо делать дела
силы мои со мной
ум мой светел
мне ничего не снилось
я вернусь в Питер снова
скоро
когда мёртвые выйдут из могил
совсем скоро
я вернусь в Питер
когда мы снова станем детьми
когда нас снова полюбят те кто нас разлюбил
и мы снова полюбим всех кого разлюбили
я уже почти в Питере, да
осталось совсем чуть-чуть
я вернусь в Питер снова
когда
вырастет новый лес
через пару поколений
когда
море вновь подойдёт к моим окнам
через пару тысячелетий
когда человечество смоет с лица земли
детка, я вернусь снова
прожить с тобой мои лучшие годы
я вернусь чтобы снова
впервые увидеть маму
всё встанет на свои места
все вещи вернутся на свои места
и я вернусь в Питер
всё родное, любимое, одноразовое не имеет души
долгим тяжким трудом
ты добыл себе душу
и уходишь всё дальше
а потом оглянёшься и видишь —
всё родное, любимое, одноразовое
стоит за твоей спиной
на тебя смотрит
в своём первозданном, телесном, дремучем Раю
осуждает или прощает
он такой же как мы да не такой
наш да не наш
с ним что-то не так
глубинно знает природа что с ним не так
понимает и не понимает
или он спасёт нас
или погубит
в глазах его стыд и жалость
в глазах его гордость и дерзость
как ты смотришь на них бессмертный
что ты сделаешь нам бессмертный
Когда-то всё цвело
Мы слушали колёсную лиру
В дубовом лесу
Меж деревьев прятался Волк
Красная Шапочка шла по лесу
Проведать бабушку
Бабушка не слушается, выплёвывает лекарства,
Вызывали психушку
Бабушка Красной Шапочки
Запертая внутри Волка
Поёт:
Сколько в Волке людей
Эти люди в крови
Сколько в Волке детей
Проникших сквозь зубы к нам
Когда-то молоко было глубоким
Каша была густой
Бабушка была молодой
Под окнами бродил Волк
Провожала в школу Красную Шапочку
Встречала из школы красную варежку
Водила красное платьице к детским врачам
Запрещала красным чулочкам гулять по ночам
Не узнаёт, собирает тюки
Топчется в коридоре
Открывает духовку, смотрит:
Кто эти дети играющие в коридоре?
Кто эти мёртвые гуляющие в коридоре?
Я не поеду в морг, – говорит, – сегодня.
Не знаю, простится ли вам.
Когда всё расцветёт
Мы услышим колёсную лиру
В дубовом лесу
Ржавыми ножницами мы распорем Волку живот
Смерти, безумию, старости мы распорем живот
Когда всё расцветёт
Когда в дубовом лесу
Мы услышим колёсную лиру
Колёсную лиру!
Выйдет бабушка невредимая
Молодая дедушкина жена
Скажет: Чем вас кормить?
Молодая красивая мамина мама
Скажет: Что будете есть?
Что будете пить? Будем есть,
Будем пить и говорить: «Спасибо!»
Наелись? – Наелись! —
На здоровье! – Спасибо!
Не знаю, простится ли нам.
музыка, голоса из глубин земли
скалы, из расселин которых выходит свет
крепости в горах, путешествия по бурному морю
чем ближе смерть, тем прекрасней становятся сны
чем глубже болезнь, тем ярче, прозрачней, красочней
новая жизнь
на другом берегу в новом доме
за стеной, за забором, за туманом
поют монголы у мёртвого тела
давай засовывать пальцы в рот львице!
у меня вместо глаз пылающие огнём щели
чтобы достичь этой жизни
тело должно погибнуть
через текущие на юг реки древние мосты
из глаз монгола на меня смотрят дикие звери
если я выздоровею сны отступят как море
мне будут сниться обрывки дневной суеты
сны живых переполнены жизнью тела
я слышу монгольское пение
я чувствую новую жизнь
в снах моих до сих пор живут
выстрелы, падающие в траву,
ров, как русло мёртвой реки,
поле – поверженные полки
грусть, которая прежде жила
на вырубках и в урочищах,
на дне радости поселилась и там спала,
как пуля в сердце ворочаясь
старик прививает вишнёвое дерево и снимает
с него златогузки зимующее гнездо
снег отряхнув распрямляется поднимает
ветви вишнёвое дерево тянучись за звездой
мается старик своей старостью дерево прививая
по ветвям вишнёвым бежит молодая кровь
звезда из гнезда вылетает и забывает
что она была златогузкой и будет ей вновь
на соседней сливе боярышница зимует
смерть на пригорке стоит улыбается старику
зацветает вишня старик узнаёт родную
и вишнёвая кровь струится по черенку
начинается лето и вылетают над садом
боярышницы и бабочки шелкопряда
и земли не касаясь старик летает по саду
и бабушка-смерть с ним неразлучно рядом
он летает по пояс в утреннем тёплом тумане
сад сквозь небо растёт и лежат на траве облака
белая бабочка с ним и она снимает
с него старость как кокон ненужный для мотылька
раскрылись цветы, пробудилась божия кровь,
дурак в реку нассал, леший в дупло дрочил,
в небе на выпас вышло стадо божьих коров,
вышли из-под земли Джед Файер и Рипп Ван Винкль,
с ними портной Пипинг Том – и три старых козла,
три нарцисса Джед, Рипп и Том, ветрены и нежны,
три зачарованных деда, три цветка зла,
обсуждали друг с другом свои зимние сны,
и сказал Рипп Ван Винкль: в луковице своей
я спал в Каатскильских горах и жизнь свою пропустил,
и проснулся я старым дедом, как тот еврей,
что семьдесят лет проспал, а после о смерти просил,
и сказал Пипинг Том: под снежным сугробом зимой
я подглядывал за Годивой, и я ослеп,
но я пробивался наружу, окутанный тьмой,
потому что мне так любопытно – а что на земле?
и Джед Файер сказал: я была никакой не дед,
а чернокожая Джада, порномодель,
я снималась в порно с двадцати двух лет
там, под землёй, но другим я родился здесь.
и сказали они: неужели лгут
эти зимние сны, где мы, не рождены,
были кем-то другим, или гномы на горном лугу
нас опоили, и то были воистину мы?
и сказали они: мы не знаем о том,
родились или нет мы на свет,
или давно погибли Джед, Рипп и Том
Том, Рипп и Джед.