По ночам, с тех пор как она ушла, он каждый раз засыпал в другом месте: на диване, на кресле в гостиной, на циновке посреди веранды, точно какой-нибудь бомж. По утрам он обязательно шел куда-нибудь завтракать – даже заключенным раз в день полагается прогулка по тюремному дворику. В кафе ему всегда доставался столик на двоих и пустой стул напротив. Всегда. Даже когда официант заранее спрашивал, один ли он. Другие люди сидели парами-тройками, смеялись, ели друг у друга из тарелок, спорили, кто оплатит счет, а Мирон сидел один и ел свой завтрак “Здоровое утро”, состоявший из стакана апельсинового сока, миски медовых мюсли и двойного эспрессо без кофеина (обезжиренное горячее молоко отдельно). Конечно, ему было бы приятнее, если бы кто-нибудь сидел напротив и смеялся вместе с ним, если бы кто-нибудь спорил с ним про то, кто оплатит счет, и ему пришлось бы побороться, протянуть официантке купюру и сказать: “Не бери у него, ну же, перестань, Аври, сегодня плачу я”. Но, хоть ему и не с кем было проделывать это все, завтракать одному было в сто раз лучше, чем оставаться дома.
Мирон наблюдал за другими столиками. Понемногу подслушивал разговоры, читал спортивное приложение или проверял из отстраненного и не вполне понятного интереса, как израильские акции повели себя вчера на Уолл-стрит. Иногда кто-нибудь подходил к нему и спрашивал, можно ли забрать ту часть газеты, с которой он уже покончил, а он кивал и пытался улыбнуться. Однажды, когда к нему подошла молодая сексапильная мама с младенцем в коляске, он даже сказал, уступая ей передовицу с красным заголовком про групповое изнасилование:
– Смотри, в какой безумный мир мы рожаем детей.
Он был уверен, что эта фраза как бы сближает, в ней есть ощущение общей судьбы, но сексапильная мама лишь метнула на него отчужденный, почти сердитый взгляд и заодно сгребла со стола раздел “Здоровье”, даже не спросив разрешения.
Это произошло в четверг – толстый и потный мужчина вошел в кафе и улыбнулся Мирону. Мирон удивился. Последней ему улыбалась Мааян – ровно перед тем, как ушла, причем эта ее улыбка пятимесячной давности была глубоко циничной, а улыбка толстяка была мягкой, даже извиняющейся. Толстяк сделал такой жест, словно спрашивал разрешения присесть, и Мирон кивнул, почти не задумываясь. Толстяк уселся и сказал:
– Рувен? Слушай, мне очень неловко, что я опоздал. Я знаю, мы договорились на десять, но у меня сегодня утром был такой ад с дочкой…
Мирон чувствовал, что в какой-то момент должен признаться толстяку, что он не Рувен, но вместо этого понял, что посматривает на часы и произносит:
– Ничего страшного, всего-то на десять минут.
После этого они несколько секунд помолчали, и Мирон спросил, в порядке ли дочка. Толстяк сказал, что да, просто сейчас она пошла в новый садик и каждый раз, когда он отводит ее туда по утрам, расставание проходит тяжело.
– Бог с ним, – прервал себя толстяк, – у тебя и без моих проблем голова забита. Давай к делу.
Мирон глубоко вдохнул и стал ждать.
– Смотри, – сказал толстяк, – пятьсот – это слишком. Отдай мне за четыреста. Даже за четыреста десять, а я обязуюсь взять шестьсот штук.
– Четыреста восемьдесят, – сказал Мирон, – четыреста восемьдесят. И только если ты согласишься взять тысячу.
– Пойми, – сказал толстяк, – рынок сейчас хреновый, рецессия же. Только вчера я в новостях видел, как люди из мусорников едят. Если будешь упираться, мне придется задорого продавать. Если я буду задорого продавать, никто не купит.
– Не волнуйся, – сказал ему Мирон, – на каждых троих, которые едят из мусорника, приходится один, который ездит на “мерседесе”.
Толстяка это рассмешило.
– Мне говорили, что ты жесткий, – ворчливо улыбнулся он.
– Да я как ты, – Мирон тоже улыбнулся, – просто пытаюсь выживать.
Толстяк вытер потную ладонь о рубашку и протянул ее Мирону.
– Четыреста шестьдесят, – сказал он. – Четыреста шестьдесят – и я беру тысячу штук. – А увидев, что Мирон застыл, добавил: – Четыреста шестьдесят, тысяча штук, и я у тебя в долгу. А кто, как не ты, Рувен, знает, что в нашем деле долг платежом красен.
Последняя фраза заставила Мирона пожать протянутую руку. Впервые в жизни кто-то оказался у него в долгу. Этот кто-то думает, что Мирона зовут Рувен, но пусть хоть так. А в конце завтрака, когда они поспорили, кто оплатит счет, Мирон, почувствовав, как маленькая горячая волна разливается у него в животе, успел опередить толстяка на десятую долю секунды и первым сунуть официанту в руку смятую купюру.
С тех пор это стало почти привычным. Мирон усаживался, делал заказ, напряженно ждал каждого нового посетителя кафе, и если этот посетитель начинал слоняться между столиков с растерянным видом, Мирон без тени сомнения махал ему рукой и приглашал сесть.
– Я не хочу таскаться с тобой по судам, – сказал ему один мужик с лысиной и густыми бровями.
– Я сам не хочу, – согласился Мирон. – Всегда лучше решить дело добром.
– Только заранее предупреждаю, что я не могу выходить в ночную смену, – заявила одна кудрявая баба с силиконовыми губами.
– Ты что2 хочешь, – скривился Мирон, – чтобы все выходили в ночь, а ты нет?
– Габи просил передать, что ему очень жаль, – сообщил парень с серьгой в ухе и гнилыми зубами.
– Если ему действительно жаль, – строго сказал Мирон, – пусть придет и скажет об этом сам, без посредников.
– По мейлу ты казался выше, – пожаловалась худая рыженькая девушка.
– По мейлу ты казалась менее придирчивой, – вернул подколку Мирон.
В конце концов все как-то устаканилось. С лысым он сумел достичь компромисса, и обошлось без суда. Силиконовая согласилась, чтобы раз в неделю ее сестра приходила смотреть за детьми, пока она будет работать в ночь. Гнилые зубы пообещали, что Габи позвонит, рыженькая согласилась, что они не очень-то во вкусе друг друга. Кто-то платил за Мирона, за кого-то платил Мирон, с рыженькой они разделили счет пополам. И все это было таким захватывающим и живым, что если выдавалось утро, когда никто не подсаживался к Мирону за столик, он слегка грустил. Слава богу, такое происходило не слишком часто.
Прошло почти два месяца с тех пор, как перед ним уселся потный толстяк, когда в кафе вошел этот, с рябым лицом. Несмотря на изрытую кожу и на то, что выглядел он годами десятью старше Мирона, это был красивый харизматичный мужчина. Первое, что он сказал, стоило ему сесть:
– Я был уверен, что ты не придешь.
– Мы же договорились, – сказал Мирон.
– Да, – грустно улыбнулся рябой, – но после того, как я на тебя так вызверился, я испугался, что ты струсишь.
– Ну вот я здесь, – почти вызывающе ухмыльнулся Мирон.
– Извини, что я кричал по телефону, – сказал рябой. – Прости. Я потерял контроль над собой. Но я каждое слово имел в виду, слышишь? Я прошу тебя перестать с ней встречаться.
– Но я ее люблю, – сказал Мирон полузадушенно.
– Иногда надо отказаться от того, что любишь, – отчеканил рябой и добавил: – Поверь тому, кто чуть постарше тебя, – иногда надо отказаться.
– Прости, – сказал Мирон, – но я не могу.
– Ты можешь, – рассердился рябой. – Ты можешь и откажешься. Никаких вариантов тут нет. Положим, мы оба ее любим, но по случайности я ей еще и муж, и я не дам тебе разрушить мою семью, слышишь?
Мирон покачал головой.
– Ты не знаешь, как моя жизнь выглядела весь последний год, – сказал он мужу. – Ад. Даже не ад, а просто одно большое затхлое ничто. Когда так долго живешь ничем, а потом появляется нечто, не можешь от него отказаться. Ты же понимаешь, правда? Я знаю, что ты понимаешь.
Муж закусил нижнюю губу, а потом сказал:
– Если ты встретишься с ней еще раз, я тебя убью. Я не шучу, ты знаешь.
– Убей, – пожал плечами Мирон, – меня это не пугает. В конце концов мы все умрем.
Муж поднялся над столом и всадил кулак Мирону в лицо. Первый раз в жизни Мирона ударили с такой силой, и он ощутил, как острая, горячая боль разлилась от середины лица в стороны. Через секунду он понял, что лежит на полу, а муж стоит над ним.
– Я увезу ее отсюда! – закричал муж и стал пинать Мирона в ребра и в живот. – Я увезу ее отсюда в другую страну, и ты не узнаешь куда. Ты ее больше не увидишь, понял? Дерьма кусок.
Двое официантов навалились на мужа и кое-как сумели оттащить его от Мирона. Кто-то крикнул бармену, чтобы тот вызвал полицию. Все еще касаясь щекой прохладного пола, Мирон увидел, как муж выбегает из кафе. Официант склонился над ним и спросил, в порядке ли он, и Мирон попытался ответить.
– Вы хотите, чтобы я вызвал скорую? – спросил официант.
Мирон прошептал, что нет.
– Вы уверены? – настаивал официант. – У вас носом идет кровь.
Мирон медленно кивнул и закрыл глаза. Он изо всех сил пытался представить себе эту женщину, которую больше никогда не увидит. Он пытался и почти сумел. Все его тело болело. Он чувствовал себя живым.