Спал Линмаус долго, и, когда проснулся, был уже полдень. Так поздно он еще не вставал с постели. Облившись холодной водой из ведра, Ларри взял у повара полную чашку горячей воды и побрился. Затем спустился в ресторанчик, который к тому времени совсем опустел.
Ел Ларри, как всегда, неторопливо. За многие годы это стало его привычкой, которая позволяла ему быть всегда наготове – ведь опасность подстерегала парня на каждом шагу. С самого детства он спал словно кошка, а передвигался подобно волку. У такого человека, как Линмаус, глаза должны были быть и на затылке.
Покончив с завтраком, он прошел на веранду. Сидевшие на ней мужчины встретили его все тем же холодным молчанием. Пока Ларри курил, никто не решался заговорить вслух. Присутствующие только тихо перешептывались между собой.
Как ни старался Линмаус не обращать на них никакого внимания, все же злоба постепенно его охватила.
Покинув веранду, он прошел на конюшню, оседлал Фортуну и помчался к реке.
Еще вчера утром Ларри думал, что никогда больше не будет стрелять, что с преступным прошлым покончено навсегда, но, оказавшись на берегу реки, полтора часа занимался тем, что палил из кольтов.
Он стрелял, когда лошадь шла шагом, бежала рысью, скакала и неслась в галопе. Затем спешился и стал стрелять из всех возможных положений. Каждый раз, произведя выстрел, убирал револьвер в кобуру, весевшую под мышкой, затем быстро выхватывал его и снова палил.
Палил в цель, которая в данный момент казалась ему наиболее ненавистной. Вскинуть кольт, прицелиться, нажать на спусковой крючок и не промахнуться Линмаусу ничего не стоило. Побудительным моментом к выстрелу ему служил любой звук, который раздавался в этом безлюдном месте – шорох травы или листвы густого кустарника, росшего на противоположном берегу реки. Этим моментом могло быть и ощущение опасности, которое временами приходило к нему. Тогда Ларри с ловкостью гимнаста резко разворачивался, выгибая натренированное тело, и поражал «противника».
Он то шел, то бежал, то резко тормозил, стреляя, падал на землю и в падедении снова палил. Все это время его брови были недовольно сдвинуты. Юноше было чуждо холодное спокойствие, каким обладают стрелки по стендовым мишеням. Такого он не понимал. В каждом камне, коряге или стволе ивы, которые выбирались им в качестве мишени, он видел вооруженного человека.
Наконец, когда Линмаус окончательно запыхался, а оба его револьвера перегрелись, он остановился, почистил их, зарядил и убрал обратно в кобуры. В последние годы он так занимался почти каждый день. Нельзя сказать, что все эти упражнения доставляли ему большое удовольствие, – для Ларри они скорее напоминали горькое лекарство, которое раз пятьдесят спасало ему жизнь. В отличие от него те, кто снискал себе славу на соревнованиях по стрельбе, упражнялись лишь по утрам, да и то лишь в воскресные дни. Такие стрелки, завоевав награды и всеобщее признание, неожиданно встретившись один на один с тем, у кого оказывалась тверже рука и крепче выдержка, всегда проигрывали. А Линмаус никогда не имел права на неудачу.
Жизнь человека вне закона, которую он до этого вел, всегда состоит из одних опасностей, но сейчас она показалась ему безоблачной по сравнению с тем, что подстерегало его теперь, когда каждый взрослый мужчина в Крукт-Хорне считал себя способным с ним сразиться и победить. Ларри прекрасно знал цену того молчания, что воцарялось при его появлении на гостиничной веранде. Люди, возможно, еще боялись его, трепетали перед ним, но наверняка среди них был хотя бы один, кто, затаив на него злобу, ждал часа, чтобы расправиться с посрамленным героем-бандитом. Парень нисколько не сомневался в том, что история его позора пересказывалась жителями городка по нескольку десятков раз в день. И естественно, многократно слушая эти рассказы, кое-кому не терпелось разделаться с легендарным грабителем и тем прославиться. Ларри понимал, что он, как никогда, должен быть начеку и ждать такого момента.
Вернувшись в Крукт-Хорн, он заглянул в гостиницу, а затем пересек улицу и направился в здание «Мерчантс-Лоан энд Траст». При его появлении по банку пробежал шепот, который тут же и стих. Побелевший кассир взглянул на него через зарешеченное окошко, выдавил из себя вымученную улыбку, внимательно изучил чек на двадцать четыре тысячи долларов, протянутый ему Линмаусом, и куда-то ненадолго скрылся. Вернувшись, он спросил, в каких купюрах клиент желает получить деньги.
Ларри попросил в сотенных. Получилась солидная пачка – двести сорок банкнотов, по сто долларов каждый. Все свое богатство молодой человек засунул в карман и вышел на улицу.
Яркое солнце ослепило его. Ларри стало жарко. Он остановился и попытался сосредоточиться. На этом месте и почти в то же время, только вчера, ему встретился Джей Кресс. Здесь Ларри и лишился огромной суммы денег. Не важно, как их удалось вернуть назад, теперь-то они будут потрачены на доброе дело. Правда, пока Линмаус еще не знал на какое. Подняв глаза, он увидел за кузницей поднимавшийся ввысь остроконечный шпиль костела. «Может, пожертвовать деньги на нужды церкви?» – подумал юноша, но он мало что знал о священнослужителях, и более того, недолюбливал их. Они не были похожи на других людей, а давать деньги, чтобы те исполнили свой профессиональный долг, ему не хотелось.
И в тот момент, когда все его мысли были заняты рассуждениями о церкви и духовниках, на дороге показался францисканский монах. Он ехал верхом на муле, который явно не был приспособлен для езды. Не ахти какой наезник, монах почти при каждом шаге животного вскидывал руки и недовольно бурчал. Старая поношенная шляпа, свалившаяся ему за спину, держалась на тесемках. Монашеская тонзура[1], покрытая темно-коричневым загаром, словно лицо мексиканского пеона, свидетельствовала, что во время езды на муле шляпа постоянно спадала с его головы.
Линмаус презрительно усмехнулся. «Ну нет, деньги церкви ни за что не отдам! – сказал он себе. – Лицемеры! Они боятся жизни, не любят тяжелой работы, уходят от мирской суеты, чтобы преспокойненько наедать себе жиры. Да будь они все прокляты! Лучше подарю деньги больнице».
Идея пожертвовать больным ему понравилась. Он развернулся и медленно побрел к кузнице, в которую только что свернул францисканец. Войдя в мастерскую, Ларри увидел, как мул, которому кузнец уже поднял переднюю ногу, взбрыкнул ею, подпрыгнул и чуть было не приземлился на перепуганного до смерти мастерового.
– Это не мул! Это какой-то тигр! – испуганно воскликнул кузнец. – На него надо надеть намордник. Этой зверюге не подковы нужны, а крепкая цепь!
– Сейчас моя Алисия станет кроткой, как ягненок, – подойдя к голове мула, пообещал монах. – Она очень темпераментная, а кроме того, не любит кузнецов. В ее слабом умишке вы ассоциируетесь с жарким пламенем, зелеными клубами едкого дыма и…
– Кажемся ей чертями из преисподней! – кратко закончил за него кузнец. – Ну что ж, придется создать ей домашнюю обстановку! Никогда еще в жизни не встречал дружелюбного и покладистого мула. По сравнению с ними, волк выглядит комнатной собачкой. Но тем не менее они совсем не прихотливы ни к еде, ни к условиям содержания.