Нашему читателю известна одна из его работ: Бертран де Жувенель. Этика перераспределения. М., 1995.
Наст. изд. С. 160.
Наст. изд. С. 39.
Там же. С. 165.
Наст. изд. С. 159.
«Следует в достаточно полной мере удовлетворять потребности гражданского населения, чтобы работа, которую оно выполняет в секторе военного производства, не пострадала», – писала «Frankfurter Zeitung» от 29 декабря 1949 г. Намерения газеты были либеральными! Речь шла об оправдании некоторой части деятельности ради жизни. Это можно было сделать, лишь показывая ее как необходимое условие деятельности ради смерти. Точно так же в Англии, в ходе повторных парламентских дебатов, было выдвинуто требование, чтобы из армии были возвращены шахтеры, поскольку добыча угля имеет первостепенную необходимость для войны.
Выражение президента Рузвельта.
В своей книге «Après la Défaite», опубликованной в ноябре 1940 г., я показал, каким образом единое управление, осуществляемое над всеми, даже экономическими и умственными, силами, дает народу, послушному подобной дисциплине, огромное преимущество перед нацией, которая не является в такой же степени «объединенной». Увы, эта сплоченность в сплачивающие времена становится условием военного сопротивления общества.
Роли ополченцев в битве при Бувине придают слишком большое значение; но гораздо чаще они бежали с поля боя, как это было в битве при Креси, когда, как свидетельствует Фруассар*, они вытаскивали свои шпаги за две мили до врага и кричали: «На смерть! На смерть!», – чтобы потом стремительно убежать при первом виде армии противника.
См.: A. Gaullery. Histoire du Pouvoir royal d’imposer depuis la Féodalité jusqu’à Charles V. Bruxelles, 1879.
Согласно документам, опубликованным Морисом Жюсленом: «Bibliothèque de l’École des Chartes», 1912, p. 209.
Baldwin Schuyler Terry. The Financing of the Hundred Years War, 1337–1360. Chicago and London, 1914.
О богатстве Франции в начале войны, Фруассар пишет: «Тогда королевство Франция было плодородным, равнинным и крепким, люди были богатыми, владели большим имуществом и не было речи ни о какой войне».
Это повышение в определенной степени сделалось необходимым из-за общего подорожания товаров вследствие притока драгоценных металлов из Америки.
«Новая болезнь распространилась в Европе; она охватила наших государей и заставляет их содержать беспорядочную массу войск. Она усиливается и становится заразной, ибо как только одно государство увеличивает то, что оно называет своими войсками, другие тотчас же делают то же самое, так что в результате не получается ничего, кроме всеобщего разорения. Каждый монарх держит наготове столько войска, сколько ему пришлось бы иметь разве лишь в том случае, если бы его народам угрожало истребление; и это состояние борьбы всех против всех называют миром» (О духе законов, кн. XIII, гл. XVII)*.
Op. cit.***
H. Taine. Les Origines de la France contemporaine, éd. in-16, t. X, p. 120*.
Paul Viollet. Le Roi et ses ministres pendant les trois derniers siècles de la monarchie. Paris, 1912, p. VIII.
Карл Маркс. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта*.
L. Duguit. L’État, le Droit objectif et la Loi positive. Paris, 1901, t. I, p. 320.
Ср. у Бенжамена Констана: «Люди партии, как бы ни были чисты их намерения, всегда противятся ограничению суверенитета. Они смотрят на себя, как на его наследников, и бережно обращаются со своей будущей собственностью, даже когда она находится в руках их врагов» (Benjamin Constant. Cours de Politique constitutionnelle, éd. Laboulaye. Paris, 1872, t. I, p. 10).
Энгельс, в предисловии 1891 г. к «Гражданской войне» Маркса**.
Lénine. L’État et la Revolution, éd. «Humanité», 1925, p. 44*.
«У них вызывают недоверие, – говорил еще Констан, – такая-то и такая-то форма правления, такой-то и такой-то класс правителей: но дайте только им организовать власть на их собственный манер, допустите, чтобы они предоставили ее уполномоченным по их выбору, и они сочтут, что у них недостаточно возможностей для ее расширения» (Benj. Constant. Op. cit.).
См.: A. Ullmann. La Police, quatrième pouvoir. Paris, 1935.
В иерархическом обществе в действительности полицейский всегда опасается столкнуться с людьми знатного происхождения. Из-за этого он испытывает постоянный страх попасть в неприятную историю, и этот страх его унижает и парализует. Необходимо нивелировать общество, чтобы функция полицейского ставила его выше всех; такое моральное возвышение способствует возвышению института.
Necker. Du Pouvoir exécutive dans les Grands États, 1792, p. 20–22.
Руссо. Об общественном договоре, кн. III, гл. VI*.
Necker. Op. cit.
J. G. Fraser. Lectures on the History of Kingship. London, 1905, p. 2–3.
Burlamaqui. Principes de Droit politique. Amsterdam, 1751, t. I, p. 43.
Мы имеем в виду, что она не была суверенной в современном смысле слова. Средневековый суверенитет был не чем иным, как всего лишь превосходством (от просторечного латинского superanum). Это качество, которым обладает власть, находящаяся выше всех других, над которой в данное время нет вышестоящей власти. Но из того, что право суверена – самое высокое, совершенно не следует, что оно имеет какую-то иную природу, чем права, над которыми оно возвышается: оно их не уничтожает и оно не считается их источником или автором. Когда мы описываем здесь характер суверенной власти, мы ссылаемся на современную концепцию суверенитета, которая расцвела в XVII в.
В объемном труде братьев Р. У. и А. Дж. Карлайл, посвященном политическим идеям Средних веков (A History of Political Mediaeval Theory in the West, 6 vol. London, 1903–1936), мы находим сотни раз повторенной эту идею, доказанную общим ходом их исследований, – что монарх понимался средневековыми мыслителями и обычно считался стоящим ниже закона, как подчиненный ему и неспособный его изменять своей властью. Закон есть для него нечто данное и, по правде говоря, закон и есть подлинный суверен.
Цит. по: Marc Bloch. Les Rois thaumaturques, p. 351*.
Louis XIV. Œeuvres, t. II, p. 317.
Le jour des Rameaux, 1662.
См.: Послание к римлянам, XIII, 1. Комментарии см.: Carlyle. Op. cit., t. I, p. 89–98.
Св. Георгий. Regula Pastoralis, III, 4.
См. особенно сочинение Гинкамара Реймского (Hincmar de Reims) «De Fide Carolo Rege Servanda», XXIII.
Epist., CVI P.L., t. CLXII, col. 121.
См. замечательный очерк Ноэля Валуа о Жане Жодене и Марсилии Падуанском в «Histoire littéraire de la France», t. XXIV, p. 575 sq.
«Демократическая теория Марсилия Падуанского привела к провозглашению всемогущества императора», – говорит Ноэль Валуа (Op. cit., p. 614).
«Без Лютера нет Людовика XIV», – справедливо говорит Фиггис: J. N. Figgis. Studies of political thought from Gerson to Grotius, 2-d ed. Cambridge, 1923, p. 62.
Так, в Париже в 1610 г. сжигают «De Rege et Regis Institutione» Марианы и «Tractatus de Potestate Summi Pontificis in temporalibus» Беллармина; а в 1614 г. – «Defensio Fidei» Суареса. То же самое в Лондоне.
Vittoria. De Indis, I, 7.
«Природа человека предполагает, что он является социальным и политическим животным, живущим в сообществе», – сказал св. Фома (De Regimine Principum, I, 1).
См.: Suarez. De Legibus ac Deo Legislatore, lib. III, cap. I, II, III, IV. – «Сумма» en 2 vol., p. 634–635.
Беллармин. De Laicis, lib. III.
Bellarmin. Réponse à Jacques Ier d’Angleterre (Œuvres, t. XII, p. 184 et suiv.).
Suarez. De Opere, LV, cap. VII, n. 3, t. III, p. 414.
Новаторство Руссо состояло лишь в том, что он разделил данный первоначальный акт на последовательные два акта. Посредством первого будет формироваться гражданское общество, посредством второго оно будет назначать правительство. Что в принципе увеличивает подчиненность Власти. Но по сути это лишь дальнейшее развитие иезуитской мысли.
Спиноза. Богословско-политический трактат, XVI***.
Th. Huxley. Natural and Political Rights. – Method and Results. London, 1893.
Гоббс. Левиафан, гл. XVII, «De causa generatione et definitione civitatis»*.
Гоббс. Левиафан, ч. II, гл. XVIII**. Это основное положение Гоббса, и он повторяет его в разных формах. Говоря о конкретном действии суверена – представителя народа по отношению к индивидууму: «…все, что бы верховный представитель ни сделал по отношению к подданному и под каким бы то ни было предлогом, не может считаться несправедливостью или ущербом, так как каждый подданный является виновником каждого акта, совершаемого сувереном» (там же, гл. XXI)***. Говоря о законе: «…никакой закон не может быть несправедливым. Закон издается верховной властью, а все, что делается этой властью, признается [заранее] каждым из людей, а то, что соответствует воле всякого отдельного человека, никто не может считать несправедливым» (там же, гл. XXX)****.
Спиноза. Богословско-политический трактат, гл. XVI, «Об основаниях государства»**.
Там же***.
Св. Августин. Комментарий на Послание к римлянам.
Об общественном договоре, кн. I, гл. VI**.
Левиафан, ч. II, гл. XVIII*.
Это является менее шокирующим. Но, как заметил Гоббс до Монтескьё и Бенжамена Констана, из этого совершенно не следует, что личная свобода должна быть больше. «Та свобода, о которой часто и с таким уважением говорится в исторических и философских работах древних греков и римлян и в сочинениях и рассуждениях тех, кто позаимствовал у них политические познания, вовсе не есть свобода частных лиц, но свобода коллектива… Афиняне и римляне были свободны, т. е. их государства были свободными; это не значит, что частные лица могли оказывать сопротивление своим представителям, но что их представители имели свободу оказывать сопротивление другим народам или завоевывать их. На башнях города Лука еще и в наши дни можно прочитать написанное большими буквами слово LIBERTAS; тем не менее никто не может из этого заключить, что частное лицо обладает здесь большей свободой или бóльшими привилегиями в отношении службы государству, чем в Константинополе. Свобода одинакова как в монархическом, так и в демократическом государстве» (Левиафан, ч. II, гл. XXI)*. Гоббс хочет сказать, что подданный всегда свободен, как частное лицо, лишь в отношении тех вещей, которые ему позволяет суверен, и протяженность этих вещей не зависит от формы правления.
См.: Bossuet. Cinquième avertissement aux protestants.
Об общественном договоре, кн. III, гл. III.
«Между тем, для того, чтобы правительственный организм получил собственное существование, жил действительной жизнью, отличающей его от организма государства, чтобы все его члены могли действовать согласно и в соответствии с той целью, для которой он был учрежден, он должен обладать отдельным я, чувствительностью, общей всем его членам, силой, собственной волей, направленной к его сохранению. Это отдельное существование предполагает ассамблеи, советы, право обсуждать дела и принимать решения, всякого рода права, звания, привилегии, принадлежащие исключительно государю» (Об общественном договоре, кн. III, гл. I.)*.
Кн. III, гл. X.
Там же**.
Никогда не нужно забывать, что, оставляя народу исключительное право создавать закон, Руссо при этом имеет в виду весьма общие предписания, а не все те определенные частные положения, которые современное конституционное право охватывает под именем законодательства.
Он всегда старался обосновать свой авторитет на суверенитете народа. Как, например, в этом заявлении: «Революция завершена; ее принципы закреплены в моей личности. Настоящее правительство является представителем суверенного народа; а против суверена не может быть революции». И Моле замечает: «С губ или с пера этого человека не слетело ни одного слова, которое не несло бы одного и того же смысла, которое не было бы привязано к одной и той же системе, которое не имело бы в виду одной и той же цели – отобразить принцип народного суверенитета, который он считал самым ложным и самым пагубным по своим последствиям…» (Mathieu Molé. Souvenirs d’un Témoin. Genève, 1943, p. 222).
Мне нет нужды говорить, будто церковь в средневековом обществе была единственным органом, контролирующим и сдерживающим Власть. Мы не описываем здесь факты, мы анализируем теории.
«Всякий раз, – замечает Сисмонди, – как признается, что любая власть происходит от народа посредством выборов, те, кто имеют свою власть от народа наиболее непосредственным образом, – те, у кого наиболее многочисленные избиратели, – должны также верить, что их власть более законна» (Sismondi. Études sur les Constitutions des Peuples modernes. Paris, 1836, p. 305).
Об общественном договоре, кн. III, гл. XV**.
Там же.
У Канта мы находим такое же недоверие к «представителям»: «Народ, – пишет философ, – который представлен своими депутатами в парламенте, находит в лице этих поручителей своей свободы и своих прав людей, явно заинтересованных в своем собственном положении и в положении членов своих семей в армии, во флоте, в гражданских ведомствах, которое полностью зависит от министров; эти люди, вместо сопротивления притязаниям властей, всегда скорее готовы сами захватить правительство» (Kant. Métaphysique des Mœurs, trad. Barni. Paris, 1853, p. 179)*.
Сумма теологии, IIa IIæ, 42, 2: «Ad tertiam dicendum, quod regimen tyrannicum non est justum; quia non ordinatur ad bonum commune, sed ad bonum privatum regentis, ut patet par Phil. in 3 Polit. et in 8 Ethic.; et ideo perturbatio hujus regiminis non habet rationem seditionis»*.
Говоря средневековыми терминами, если она правит in destructionem, то ее надо сделать in aedificationem**.
Руссо. Об общественном договоре, кн. II, гл. III*.
См.: Цицерон. De Republica, I, 25, 39: «Res publica, res populi, populus autem non omnis hominum coetus quoquo modo congregatus, sed coetus multitudinis juris consensus et utilitatis communione sociatus»**.
Таким образом, «хотя искусственный организм правительства есть творение другого искусственного организма (политического тела или общества)…» (Об общественном договоре, кн. III, гл. I)***.
Гоббс, которому гражданские смуты внушали такой ужас, что он покинул свою страну, как только они там начались, желал представить власть столь абсолютной лишь потому, что помимо всего прочего считал отвратительным возвращение человека к состоянию, представлявшемуся ему, справедливо или нет, примитивным государством, войной всех против всех. Развив свою теорию права неограниченного повелевания, он так отвечал оппонентам: «Могут, однако, возразить здесь, что состояние подданных, вынужденных безропотно подчиняться прихотям и порочным страстям того или тех, кто имеет в своих руках такую неограниченную власть, является чрезвычайно жалким. И обыкновенно бывает так, что те, кто живет под властью монарха, считают свое жалкое положение результатом монархии, а те, кто живет под властью демократии или другого верховного собрания, приписывают все неудобства этой форме государства, между тем как власть, если только она достаточно совершенна, чтобы быть в состоянии оказывать защиту подданным, одинакова во всех ее формах. Те, кто жалуется на указанные стеснения, не принимают во внимание, что положение человека всегда связано с тем или иным неудобством и что величайшие стеснения, которые может иногда испытывать народ при той или иной форме правления, едва чувствительны по сравнению с теми бедствиями и ужасающими несчастьями, которые являются спутниками гражданской войны, или с тем разнузданным состоянием безвластия, когда люди не подчиняются законам и не признают над собой никакой принудительной власти, удерживающей их от грабежа и мести» (Левиафан. 1-е изд. 1651 г., p. 94)*.
Из-за особенности гегелевского языка я воздерживаюсь от прямого цитирования. Важные для сути дела тексты можно найти в VII т. полного собрания сочинений, изданном Лассоном: Schriften zur Politik und Rechtsphilosophie.
См. особенно: Carré de Malberg. Contribution à la Théorie générale de l’État, 2 vol. Paris, 1920 и исключительно важное сочинение: Paul Bastid. Sieyès et sa Pensée. Paris, 1939.
Об общественном договоре, кн. I, гл. VII*.
Об общественном договоре, кн. II, гл. III**.
«Необычайная сила и глубина принципа современного государства состоит в том, что оно предоставляет принципу субъективности достигнуть полного завершения в качестве самостоятельной крайности личной особенности и одновременно возвращает его в субстанциальное единство и таким образом сохраняет его в самом этом принципе» (Hegel. Principes de la Philosophie du Droit, éd. fr. N. R. F., 1940. § 260)*.
См.: Durkheim. De la Division du Travail social, 1re éd. Paris, 1893.
Aug. Comte. Cours de Philosophie positive. Paris, 1839; особенно t. IV, p. 470–480.
Конт, цитируемый Дюркгеймом в «Разделении труда» (p. 401–402)**.
См.: H. Spencer. Essays, scientific, political and speculative, 3 vol. London, 1868–1875. Цитируемая статья находится в 1-м томе, p. 384–428, фрагмент, кратко здесь излагаемый, – p. 391–392.
De Regimine Principum, I, 1.
Id., I, 2.
E. Forsett. A Comparative Discourse of Bodies Natural and Politique. London, 1606.
Dе Rouvray. Le Triomphe des Républiques, 1673.
В «Энциклопедии», в статье «О политической экономии», он пишет: «Политический организм, взятый в отдельности, может рассматриваться как членосоставленный живой организм, подобный организму человека. Верховная власть – это его голова; законы и обычаи – мозг, основа нервов и вместилище рассудка, воли и чувств, органами которых являются его судьи и магистраты; торговля, промышленность и сельское хозяйство – его рот и желудок, которые готовят пищу для всего этого организма; общественные финансы – это кровь, которую мудрая экономия, выполняющая функцию сердца, гонит, чтобы она по всему телу разносила пищу и жизнь; граждане – тело и члены, которые дают этой машине движение, жизнь и приводят ее в действие, и их нельзя ранить ни в какой отдельной их части так, чтобы ощущение боли не дошло сразу же до мозга, если животное находится в здоровом состоянии. Жизнь и первого, и второго – это я, общее для целого, взаимная чувствительность и внутреннее соответствие всех частей. Если это сообщение прекращается, если единство формы распадается и смежные части перестают принадлежать друг другу иначе, как при наложении, – человек мертв или государство распалось. Политический организм – это, следовательно, условное существо, обладающее волей, и эта общая воля, которая всегда направлена на сохранение и на обеспечение благополучия целого и каждой его части и которая есть источник законов… etc.»*. Далее Руссо говорит (неоднократно повторяя), что дело идет об «искусственном организме». В этой статье метафора зашла, таким образом, слишком далеко; возможно, по этой причине Руссо избегает в дальнейшем каких бы то ни было ссылок на данный фрагмент, как это отмечает исследователь его творчества Шинц. Но этот образ все же у него сохраняется и будет сильно воздействовать на его разум, в частности подсказав ему мысль, что социальный организм хорошо направляется «любовью к себе». См. мою работу «Essai sur la Politique de Rousseau».
Philosophie positive, t. IV, p. 486, 488, 490.
Spencer. Essays, t. II, p. 72–73*.
Он напишет в «Les Institutions professionnelles et industrielles» (éd. fr., p. 517–518): «В середине века была достигнута, особенно в Англии, степень свободы самая высокая с тех пор, как стала формироваться нация… Но движение, которое в столь огромной мере покончило с деспотическим порядком прошлого, достигло того предела, начиная с которого оно пошло вспять. На место ограничений и сдерживаний, характерных для старого порядка, были постепенно введены новые виды ограничений и сдерживаний. На место господства могущественных социальных классов люди собственными руками воздвигают царство официальных классов, которые тоже станут могущественными, и вдобавок эти кассы в конечном счете будут так же отличаться от того, что имеют в виду социалистические теории, как богатая и гордая иерархия Средних веков отличалась от групп бедных и скромных миссионеров, из которых вышла».
«Предположим, – продолжает Гексли, – что, в соответствии с этой доктриной, каждый мускул приходит к заключению, что нервная система не имеет права вмешиваться в его собственное сокращение, если только это не служит тому, чтобы воспрепятствовать ему помешать сокращению другого мускула; или что каждая железа считает, что может секретировать в полной мере там, где ее секреция не повредила бы никакой другой железе; предположим, что каждая клетка предоставлена своему собственному интересу и в отношении всего царит попустительство, – что бы тогда произошло с физиологическим телом? Истина состоит в том, что суверенная власть тела думает за физиологический организм, действует за него и управляет всеми составными частями железной рукой. Даже кровяные шарики не могут соединяться вместе, чтобы не оказаться причиной прилива крови, и мозг, как и другие известные нам деспоты, тут же призывает сталь… ланцета. Как и в „Левиафане“ Гоббса, представитель суверенной власти в живом организме, хотя и получает всю свою мощь от массы, которой управляет, находится над законом. Малейшее сомнение в его авторитете влечет смерть или частичную смерть, которую мы называем параличом. Отсюда следует, что если аналогия политического тела с физиологическим и стоит чего-то, то, мне кажется, что она оправдывает возрастание, а не сокращение государственной власти». (Из эссе «Administrative Nihilism», написанного как ответ Спенсеру и опубликованного в книге «Method and Results». London, 1893.)
См. среди многих прочих: Lilienfeld. Die menschliche Gesellschaft als realer Organismus. Mittau, 1873. Общество есть самый высокий класс живых организмов. Abl. Schäffle. Bau und Leben des sozialen Körpers, 4 Bde, 1875–1878, где автор старательно, орган за органом, производит сравнение тела физиологического и тела социального. Что не помешает Вормсу заново проделать ту же самую тяжелую работу: Worms. Organisme et Société. Paris, 1895. См. также G. de Graef. Le Transformisme social. Essai sur le Progrès et le Regrès des Sociétés. Paris, 1893: «В истории развития человеческих обществ органы, регулирующие коллективную силу, постепенно совершенствуются, осуществляя все более и более мощную координацию всех социальных деятелей. Не то же ли самое происходит в иерархическом ряду всех живых видов, и не является ли степень их организации фактором, предписывающим им их место на лестнице животных? То же самое в отношении обществ: уровень организации есть общая мера, показатель, уровня прогресса; не существует другого критерия их взаимной ценности либо их относительной ценности в истории цивилизаций». Можно сослаться еще на работу: Novicow. Conscience et Volonté sociales. Paris, 1893. Этот тезис имеет большой успех в социалистических кругах, где Вандервельд сделался его пламенным пропагандистом. Наконец, самое недавнее – и лучшее – рассмотрение вопроса находим у биолога Оскара Гертвига: Oskar Hertwig. Der Staat als Organismus, 1922.
De la Division du Travail social. Paris, 1893.
«Следовательно, рассматривать теперешние размеры правительственного органа как болезненный факт, вызванный случайным стечением обстоятельств, – значит противоречить всякому методу. Все вынуждает нас видеть в этом нормальное явление, зависящее от самой структуры высших обществ, так как оно прогрессирует постоянно и непрерывно по мере приближения обществ к этому типу», и т. д., и т. д. (p. 201–202)*.
«Всякий раз, когда мы сталкиваемся с правительственным аппаратом, наделенным большой властью, нужно стараться искать основание ее не в особом положении управляющих, но в природе управляемых им обществ. Надо наболюдать, каковы общие верования, общие чувства, которые, воплощаясь в какой-нибудь личности или семье, сообщили ей такое могущество». (p. 213–214)**. Согласно этому тезису Дюркгейма (на который его вдохновил Гегель), общество отходит от крепкой моральной солидарности, чтобы через процесс дифференциации вернуться к солидарности еще более полной; и в результате власть, после того как была ослаблена, в конечно счете должна усилиться.
См.: Les Formes élémentaires de la Vie religieuse, 2e éd. Paris, 1925: «Верующий не заблуждается, когда верит в существование моральной власти, от которой он зависит и от которой сам становится лучше; такая власть существует: это общество… Бог есть лишь фигуральное выражение общества» (p. 322–323).
Г-н Марсель Брион рассуждает о начале этого завоевания человеческого прошлого в своем сочинении «La Résurrection des Villes mortes» (2 vol. Paris, 1938).
Совершенно понятно, что нет одной цивилизации, состояние которой мы могли бы представить как самое развитое, и что разные общества в ходе человеческой истории развили некие цивилизации, каждая из которых дошла до определенного расцвета, иногда довольно низкого относительно нашего, иногда равного ему, а в некоторых отношениях его превосходящего. Сказанное стало столь общим местом, что я не считаю нужным на этом останавливаться.
Дикман написал об этом следующее: «В момент, когда первые конкретные социальные группы являются нам в Египте, в частности, в изображениях, фигурирующих на додинастических сланцевых палетках*, мы имеем дело с организованными государствами, которые окружены крепостными стенами, управляются коллегиями магистратов и ведут прибыльную морскую торговлю с сирийскими берегами. Все, что предшествует этой эпохе, близкой к заре истории, остается нам неизвестно: многовековая эволюция, движущаяся от социальных истоков к подобным государствам, к первым конфедерациям и к первым царствам, похоронена в глубинах предыстории» (Dykmans. Hist. écon. et soc. de l’ancienne Égypte, t. I. Paris, 1923, p. 53).
«Я признаю, что если благодаря древним авторам я смог подтвердить некоторые счастливые предположения, касающиеся дикарей, то благодаря обычаям дикарей я смог легче понять и объяснить многое из того, что есть у древних авторов» (Lafitau. La Vie et les Mœurs des Sauvages américains, comparées aux Mœurs des premiers temps. Amsterdam, 1742, t. I, p. 3).
В 1859 г.
Идея единого первобытного общества была сформулирована Спенсером в следующих выражениях: «Понятия физиологов значительно продвинулись вперед с открытием того, что организмы, которые в своем зрелом возрасте кажутся не имеющими ничего общего между собою, на своих первых ступенях развития чрезвычайно подобны друг другу; и даже что все организмы выходят из некой общей структуры. Если общества развились и если постепенно усилилась взаимная зависимость их частей, возникшая вследствие кооперации, то следует предположить, что как бы ни различались структуры этих развитых общественных тел, существует единая рудиментарная структура, из которой все они происходят» (Principles of Sociology, t. II, § 464)*.
Морган представил свою систему в 1877 г. в весьма нашумевшей книге «Ancient Society or researches in the lines of human progress from savagery through barbarism to civilization».
Чем больше успехи увлекательной науки, именуемой сегодня «социальной антропологией», и чем внимательнее изучаются данные, собранные исследователями, тем больше кажется, что далекие от того, чтобы быть сходными, общества, называемые «первобытными», фундаментально различаются между собой. Идея прогрессивной дифференциации, начиная с некой модели, по-видимому, должна быть целиком отброшена. Еще не время разворачивать новые перспективы, предлагаемые нам этим фактом.
Аристотель. Политика, кн. I, гл. I*.
Об общественном договоре, кн. I, гл. II.
«Pensées sur divers sujets». Бональд также писал: «Каждая отдельная семья образует сама по себе домашнее общество, независимое по природе» (Législation primitive, livre II, ch. IX).
Аристотель. Указ. соч.**.
Patriarcha, or the natural rights of kings. London, 1684.
Vico. La Science nouvelle, trad. Belgioso. Paris, 1844, p. 212*.
«An essay concerning certain false principles» – первый из двух его трактатов о правлении**.
В 1861 г. английский юрист Самнер Мейн показывает, наконец, живой образ патриархальной семьи, которую единодушно рассматривали как первоначальное общество. Мейну не преподавали римское право, поэтому, когда он столкнулся с его наиболее древними нормами, их контраст с современной юриспруденцией вызвал у него нечто вроде интеллектуального шока, и ему вдруг представился образ жизни, который они предполагали. С тех пор он узнал, как ни один историк, patres* первобытного Рима, ревнивых собственников группы людей, в отношении которой они осуществляли закон. Отец имеет над своими родственниками право жизни и смерти, наказывает их как ему угодно, подбирает жену своему сыну, уступает одну из своих дочерей другому отцу для одного из сыновей этого последнего. Он принимает обратно свою дочь, выданную замуж, изгоняет невестку, исключает из своей группы непослушного члена, вводит в нее того, кого считает достойным, посредством усыновления, которое имеет последствия законного рождения. Вещи, животные, люди – все, что составляет группу, ему принадлежит и ему подчиняется в одинаковой степени; он может продать своего сына точно так же, как любую домашнюю скотину; существуют только законы и порядок, которые вводятся им самим, и он волен сделать своим преемником в качестве главы группы последнего из своих рабов. См.: Samner Maine. Ancient Law: its connection with the early history of society and its relation to modern ideas. London, 1861*.
В излучине реки Нигер. См.: L. Tauxier Le Noir du Yatenga. Paris, 1917.
Живость семейной памяти, какую мы находим у силми-моси, прекрасно сочетается с развитием процесса физической дезинтеграции; в самом деле, их жилище (zaka) вмещает в себя в среднем только одиннадцать или двенадцать человек. У моси, которые являются господствующим народом региона, в кантоне Кусука, например, на 3 456 человек насчитывается 24 семьи, разделенные, однако, на 228 жилищ, примерно по 15 человек в каждом. Глава семьи, или boudoukasaman, удерживает в своей полной власти только свою собственную zaka (жилище), но он осуществляет, как глава семьи, религиозные и судейские функции, и именно в его компетенции выдавать замуж дочерей семьи. Когда он умирает, ему наследует его младший брат, потом – младший брат этого последнего, до тех пор, пока эта цепочка не прервется; тогда власть переходит к старшему сыну старшего брата. Такая форма наследования очень хорошо понятна: она направлена на то, чтобы во главе семьи оставался тот, кто является наиболее близким родственником. Глава жилища называет себя zakasoba. Члены zaka в течение одной части года должны работать на него бóльшую часть своего времени, два дня из трех, а он их кормит в течение большей части года, семь месяцев из двенадцати. Наряду с семейными полями существуют и маленькие частные поля. См.: Louis Tauxier. Op. cit.
Bachofen. Das Mutterrecht: eine Untersuchung über die Gynoikokratie der alten Welt nach ihrer religiösen und rechtlichen Natur. Stuttgart, 1861.
Воодушевленный своим открытием, базельский профессор позволяет себе увлечься настолько, что даже утверждает, будто власть принадлежала Великой Матери, противостоявшей главе рода. Первая великая революция человечества будто бы заключалась в ниспровержении матриархата. Память об этом перевороте сохраняется в мифе о Беллерофонте, убийце Химеры и победителе амазонок. Являясь столь лестной для воображения, эта гипотеза не была поддержана научным миром. См. также: Briffault. The Mothers, 3 vol. London, 1927.
Замечательно, что начиная с 1724 г. отец Лафито наблюдал у ирокезов феномен передачи родства по материнской линии и отметил, что вследствие этого женщина оказывается в центре семьи и нации. Он установил здесь сходство с тем, чтó сообщает Геродот о ликийцах. Прошло почти полтора века после того как были сделаны эти разумные наблюдения, прежде чем из них извлекли какую-то пользу. «Именно в женщинах, – говорит Лафито, – заключается то, что составляет собственно нацию, благородство крови, генеалогическое древо, порядок рождения, сохранность семей. Именно у них вся реальная власть; страна, поля и весь урожай принадлежат им; они душа советов, арбитры мира и войны; они сохраняют государственную казну; именно им дают рабов; они совершают браки, дети являются их собственностью и именно в их крови заложен порядок наследования. Мужчины, напротив, совершенно изолированы и ограничены собственным кругом: их дети им чужие; с ними все гибнет: одной только женщиной держится хижина. Но если в этой хижине есть только мужчины, то сколько бы их ни было и сколько бы детей они ни имели, их семья угасает; и если хотя бы для почета среди них выбирают главу рода, они не работают ради самих себя; кажется, что они существуют только для того, чтобы представлять и поддерживать женщин… …Следует знать, что браки совершаются таким образом, что супруг и супруга вовсе не уходят из своих семей и из своих хижин, чтобы создать отдельную хижину. Каждый остается у себя, и дети, которые рождаются от этого брака, принадлежат женщинам, произведшим их на свет, и считаются происходящими из хижины и из семьи женщины и совершенно не связанными с семьей мужчины. Никакого имущества мужа нет в хижине женщины, для которой сам он является чужим, и в хижине женщины девочки считаются более предпочтительными наследниками, чем дети мужского пола, поскольку эти последние не имеют ничего, кроме собственного существования. Таким образом подтверждается то, что говорит Николай Дамаскин, касаясь наследования (у ликийцев), и то, что говорит Геродот, касаясь благородного сословия: поскольку дети были зависимы от своих матерей, они имели такое же значение, как и сами их матери… Женщины не осуществляют политической власти, но они передают ее…» (Op. cit., t. I, p. 66 et suiv.).
См. особенно об урабуна Центральной Австралии: Spencer and Gillen. The Northern Tribes of Central Australia. London, 1904, p. 72–74.
Systems of Consanguinity and Affinity of the Human Family. – Smithsonian Contributions to Knowledge, vol. XVII. Washington, 1871.
Giraud-Teulon. Les Origines de la Famille. Questions sur les antécédents des sociétés patriarcales. Genève, 1874. И особенно: Lewis H. Morgan. Ancient society. New-York, 1877.
Фрейзер приводит следующее свидетельство царя Этатина (Etatin) (Южная Нигерия): «Все село заставило меня быть верховным вождем. Мне на шею повесили наш большой жюжю (или фетиш, рога буйвола). Согласно существующей здесь старой традиции, верховный вождь никогда не покидает свой участок. Я самый старый в поселке, и меня здесь держат для того, чтобы я присматривал за жюжю и совершал обряды при рождении детей и другие церемонии того же рода. Благодаря тщательному исполнению этих церемоний я помогаю охотнику добывать дичь, произвожу богатый урожай ямса, обеспечиваю удачу рыбаку и заставляю идти дождь. А мне также приносят мясо, ямс, рыбу и т. д. Чтобы вызвать дождь, я пью воду, разбрызгиваю ее и молю наших великих богов. Если бы я вышел с этого участка, то, вернувшись к хижине, упал бы замертво» (J.G. Frazer. Les Origines magiques de la Royauté, éd. fr., p. 127).
См.: Alf. Métraux. L’Ile de Pâques. Paris, 1941.
J.G. Fraser. Totemica. London, 1937. См. также общую картину в работе: A.M. Hocart. Kingship. Oxford, 1927, и особенно замечательную главу «The divine King» в кн.: C.K. Meek. A Sudanese Kingdom. London, 1931.
G.L. Gomme. Primitive Folk Moots. London, 1880.
Sumner Maine. Village Communities. London, 1871.
Rivers. The History of Melanesian Society, 2 vol. Cambridge, 1914.
Hutton Webster. Primitive Secret Societies. New-York, 1908.
V. Larok. Essai sur la valeur sacrée et la valeur sociale des noms de personnes dans les sociétés inférieures. Paris. 1932.
См. «Золотая ветвь», ч. I: «Магическое искусство и эволюция королей», т. 1.
Полное представление о тайных обществах в Африке дает Н. У. Томас в «Encyclopedia of Religion and Ethics», в статье «Secret Societies».
Г. Браун пишет об о-вах Самоа и архипелаге Бисмарка: «Никакого правительства помимо тайных обществ, национальный доход составляется только из дани, которую они требуют, и из штрафов, которые они налагают. Их установления – единственные существующие законы» (G. Brown. Melanesians and Polynesians. London, 1910, p. 270). Ср. также: Hutton Webster. Primitive Secret Societies. New-York, 1908.
J. G. Frazer. The Devil’s Advocate. London, 1937.
См. особенно: Daniel Bellet. Le Mépris des lois et ses conséquences sociales. Paris, 1918.
Тема «погони за цивилизацией» замечательно рассмотрена Арнолдом Тойнби («A study of History». Oxford, 6 вышедших томов).
«За исключением Индии, тотемизм в качестве живого института не был обнаружен ни в какой части Северной Африки, Европы или Азии. Никогда также не было доказано – так, чтобы не оставалось места никакому разумному сомнению, – что этот институт существовал в трех великих человеческих семьях, сыгравших в истории наиболее заметную роль – у арийцев, семитов и туранцев*» (Frazer. Les Origines de la Famille et du Clan, éd. fr. Paris, 1922).
Леви-Брюль для иллюстрации этого страха приводит поразительное свидетельство одного эскимосского шамана: «Мы не верим, мы боимся! …Мы страшимся духа земли, который вызывает непогоду и заставляет нас с боем вырывать нашу пищу у моря и земли. Мы боимся бога луны. Мы боимся нужды и голода в холодных жилищах из снега… Мы боимся болезни, которую постоянно встречаем вокруг себя… Мы боимся коварных духов жизни, воздуха, моря, земли, которые могут помочь злым шаманам причинить вред людям. Мы боимся духов мертвых, как и духов убитых нами животных. Вот почему наши отцы унаследовали от своих отцов все древние правила жизни, основанные на опыте и мудрости поколений. Мы не знаем как что происходит, мы не знаем почему это происходит, но мы соблюдаем эти правила, чтобы уберечь себя от несчастья. И мы пребываем в таком неведении, несмотря на всех наших шаманов, что все необычное внушает нам страх» (Lévy-Bruhl. Le Surnaturel et la Nature dans la mentalité primitive. Paris, 1931, p. XX–XXI)*.
Эжен Кавеньяк в первом томе своей «Всеобщей истории» (Histoire universelle, De Boccard éd.) строит интересные предположения относительно народонаселения в доисторическую эпоху.
Fichte. L’État commercial fermé (1802), trad. Gibelin. Paris, 1938.
См.: P. Beveridge. Of the aborigines inhabiting the Great Lacustrine and Riverine depression, etc. – «Journal and Proceedings of the Royal Society of New South Wales», XVII (1883).
Лафито описывает такие специальные экспедиции у ирокезов: «Эти маленькие группы состоят обыкновенно лишь из семи-восьми жителей деревни; но их число достаточно часто возрастало за счет присоединявшихся к ним жителей других деревень … их можно сравнить с аргонавтами» (
С этим фактом часто сталкивались этнологи.
«Прибыв к воротам деревни, – сообщает Лафито, – отряд останавливается и один из воинов издает крик смерти, «Kohé», крик, пронзительный и скорбный, который тянется сколь возможно долго и повторяется число раз, равное количеству убитых. Как бы ни была полна их победа и какую бы добычу ни принесли они с собой, первое чувство, которое они выказывают, это чувство скорби» (
Как только пленник, отдаваемый в семью, вступает в хижину, которой должен принадлежать, «он обрывает все свои связи, с него снимают мрачное одеяние, уподобляющее его жертве, предназначенной к жертвоприношению, его омывают теплой водой, чтобы смыть краски, которыми раскрашено его лицо, и одевают, как подобает. Он сразу же принимает визиты родителей и друзей семьи, куда он вошел. Спустя некоторое время устраивается пиршество для всей деревни, чтобы ему дали имя того человека, которого он сменяет; друзья и родственники покойного тоже устраивают пиршество в его честь, и с этого времени бывший пленник входит во все свои права» (Lafitau. Op. cit.).
A. Knabenhans. Die Politische Organisation bei den australischen Eingeborenen. Berlin und Leipzig, 1919.
Мы часто будем употреблять – и просим за это прощения – слово «нация» в неправильном смысле для обозначения социального целого, управляемого одной и той же политической властью.
Систему двух царей, одного – пассивного и почитаемого и другого – активного и популярного, первый из которых есть мудрость и власть неосязаемая, а второй – воля и власть осязаемая, наблюдали, например, путешественники на островах Тонга (см.: R. W. Williamson. The social and political systems of Central Polynesia, 3 vol. Cambridge, 1924). Но, как показывают замечательные и впечатляющие изыскания Жоржа Дюмезиля, в особенности это было свойственно индоевропейским народам, которые всегда создавали себе двойственный образ верховной власти, что иллюстрируют, например, легендарные образы Ромула и Нумы: молодой и сильный вождь отряда и старый и мудрый друг богов. То, что индоевропейцы перенесли этот дуализм верховной власти также и в свой пантеон, иллюстрирует двойной персонаж Митры – Варуны. (см.: G. Dumézil. Mitra – Varuna. Paris, 1940.) Мы вернемся к этому большому вопросу в нашем эссе «Суверенитет» (см. нашу статью о Дюмезиле в «Times Litt. Sup.» 15.2.47).
См.: William Christie Mc Leod. The origin of the state reconsidered in the light of the data of aboriginal North America.
Ср. устройство, которое приписывают Сервию Туллию***.
В момент кризиса царского правления.
«С точки зрения религиозных прав, – говорит Ланге, – плебс, даже в случае, если он уже завоевал политические права, остается совершенно чужим народу тридцати курий… Факт, что плебей мог бы приносить жертвы богам так же, как священник гражданской общины, кажется патрициям кощунством» (Lange. Histoire intérieure de Rome, trad. A. Berthelot, t, I, p. 57)**.
Это хорошо показано в замечательной работе Ж. Пиренна («Histoire du Droit et des Institutions de l’ancienne Egipte», 4 vol. Bruxelles, начиная с 1932 г.).
«Слово patria вместе со словом res, которое подразумевает„ся, означает в действительности “интересы отцов"» (Vico, éd. Belgioso, p. 212)***.
Издание Франсуа Олье (Lyon, 1934). См. также замечательную диссертацию того же автора «Le Mirage spartiate».
История захватывает нас лишь тогда, когда является историей кого-то. Отсюда привлекательность биографий. Но конкретные действующие лица умирают, и вместе с ними угасает и интерес к истории. Значит, его надо оживлять, выводя на свет другой персонаж. Это придает повествованию вид цепи не имеющих эмоциональной связности эпизодов – полноты, разделенной пустотами. Положение дел меняется, с тех пор как создается биография личности Нации. То было искусство XIX в. Замечательно, что всеобщая история, столь более значимая интеллектуально, не могла получить такого же размаха, какой обрели истории национальные.
Это выражение надо воспринимать метафорически, а не в дюркгеймовском смысле.
Можно отметить, что дело завоевания начинается с объединения (ирокезы, как и франки и римляне, были, если верить преданию, союзными государствами). Но когда этот процесс обретает достаточную силу, его продолжением является унификация, а завершается он покорением завоеванных. Так что в результате ядро составляют завоеватели, а протоплазму – завоеванные. Таков первый аспект государства
Даже если объединение осуществляется одним из обществ целостности, это обычно общество периферическое, и порядок его самый варварский.
Не следует, естественно, полагать, что знать всегда составляется из дружины завоевателей: история это категорически отрицает. Замечательно, однако, что знать, которая совершенно не имеет такого происхождения, как, например, французская знать XVIII в., несомненно, проявляет (см. у Буленвилье*) естественную склонность на это претендовать, свидетельствуя тем самым, что с древних времен продолжает существовать смутное воспоминание о некотором отличии класса, основанного таким образом.
О граде Божием, кн. IV, гл. IV*.
Древние авторы верно заметили, что требуется право между пиратами, чтобы они могли эффективно осуществлять свои набеги.
См.: A. Andréadès. Le montant du Budget athénien aux Ve et IVe siècles avant J.-C.
Marc Bloch. Les Rois thaumaturges. Publ. de la Faculté des Lettres de Strasbourg, 1924***.
Как это происходит, например, в обществе пиратов, где обязательно нужен вождь, но где не формируется никакого активного тела, противостоящего пассивной команде.
«Всякое тело, учрежденное человеком, – замечает Спенсер, – есть пример той истины, что регулирующая структура всегда стремится к увеличению власти. История каждого ученого общества, любого общества, создающегося с какой-нибудь целью, показывает, как его штаб, в целом или частью постоянный, направляет средства и определяет действия, не встречая большого сопротивления…» (H. Spencer. Problèmes de Morale et de Sociologie, éd. fr. Paris, 1894, p. 101). Мы видели в наши дни, как в этих братских ассоциациях, профсоюзах, развивается постоянный аппарат повелевания, занятый руководителями, стабильности которых могут позавидовать руководители государств. И власть, осуществляемая над членами профсоюзов, является в высшей степени авторитарной.