Кровь отливает от моего лица, делая колени слабыми. Я отшатываюсь назад и слепо тянусь свободной рукой за спину в поисках чего-нибудь, что помогло бы удержать меня на ногах. Наконец, кончиками пальцев я касаюсь стены Отдела Гнева. Мой похититель делает шаг вперед. Сначала я думаю, что он хочет снова напасть, но позже понимаю, что он только пытается ослабить цепь, соединяющую наши запястья. Тогда я позволяю себе прислониться к стене. Это все, что я могу сделать, чтобы не рухнуть на землю здесь, в переулке.
У меня так пересохло в горле, что приходится несколько раз сглотнуть, прежде чем что-то сказать.
– Отец… моего отца убили пурпурным малусом?
Морщинка пролегает между бровями мужчины, пока он смотрит на меня сверху вниз. Затем выражение его лица снова становится непроницаемым, и он грубо бурчит:
– Да.
– Откуда ты знаешь?
– Я же охотник за головами. В мои обязанности входит знать о своем деле как можно больше.
Я пытаюсь осмыслить его слова, но внезапно навалившаяся на меня волна горя затуманивает рассудок. Мне так и хочется дотянуться до флакона, чтобы заглушить это ужасное чувство, но сейчас не самое подходящее время демонстрировать, что в моем кармане лежит наркотическое вещество.
– Я знала, что отец был отравлен, – говорю я тихим голосом, несмотря на все усилия сохранить его ровным. – Так что это меня совсем не удивило. Но почему ты так уверен, что это был именно пурпурный малус?
Мужчина двигает челюстью из стороны в сторону. Сначала мне кажется, что он не ответит, но затем он тяжело вздыхает.
– Я обладаю довольно впечатляющим обонянием.
– И ты… почувствовал запах яда? Как? Где?
– Две недели назад, когда королева Трис пригласила меня, чтобы отправить на твои поиски. Она наложила заклятие, замедляющее разложение, и оставила столовую в том же состоянии, в каком она была в ночь убийства.
От удивления у меня расширяются глаза.
– Даже тело моего отца?
– Нет, к тому времени он был уже похоронен. Но я видел зарисовки, сделанные следователями.
Я закрываю глаза, приказывая себе не вспоминать лицо отца, черные, вздувающиеся на его бледной коже вены, бегущие ото рта к шее. Содрогнувшись, я заставляю себя снова открыть глаза.
– Так, значит, ты исследовал место преступления по… запаху. Ты почувствовал пурпурный малус. Где именно ты учуял его аромат?
– Думаю, ты и сама знаешь ответ.
Я действительно знаю, но хочу услышать это от него.
– Скажи. Пожалуйста.
– Я почувствовал запах яда в пироге, кусочек которого твой отец попробовал как раз перед смертью. Тот самый пирог, который ты испекла для него.
Боль обжигает мое сердце, на глазах наворачиваются слезы. Я знала, что дело в пироге. Я поняла это, как только мой отец начал задыхаться, как только увидела, как черные вены выступают на его коже. Отец откусил всего лишь маленький кусочек, прежде чем начал хвататься за горло, царапая шею и губы.
А я ничего не могла сделать.
Ничего, кроме как смотреть, как он умирает. Кричать. Взывать о помощи. О помощи, которая не придет, пока не станет слишком поздно. Внезапный шум доносится откуда-то поблизости – зрители выходят через парадную дверь Отдела Гнева.
Я почти забыла о радостных возгласах, ознаменовавших недавнее окончание дуэли, прямо перед тем, как охотник за головами потащил меня вверх по лестнице в этот переулок. Теперь, когда сражение окончено, гости высыпают на пешеходные дорожки и отправляются на поиски других пороков в остальных отделах отеля.
Похититель дергает меня за манжету, побуждая оторваться от стены.
– Шевелись. И не устраивай сцен. Моя угроза остается в силе.
Интересно, блефует ли он. У него уже была возможность вырвать мне и горло, и сердце, но он до сих пор не сделал ни того, ни другого. Не знаю, что этот мужчина имел в виду, когда спросил, каким образом моя магия не позволяет ему причинить мне боль. Должно быть, это связано с тем, какое отражение он видит. С таким плохим настроением, как у меня сейчас, ситуация остается прежней. Если позову на помощь кого-то, с кем еще не знакома, они тут же найдут во мне только свои худшие качества. И даже если среди толпы найдется тот, кого я знаю…
Я вспоминаю, как обычно такой дружелюбный по отношению ко мне Норас позволил моему похитителю протащить меня мимо, словно я была пустым местом. Все из-за того, на кого работает этот охотник за головами.
Мне не остается ничего другого, кроме как следовать за ним. По крайней мере, сейчас. Мельком я замечала в нем… что-то раз или два. То, как несколько мгновений назад он нахмурился, когда посмотрел на меня. То, как оторвал свою руку от моего сердца вместо того, чтобы вырвать его. Возможно, существует шанс, что я смогу убедить его в своей невиновности.
Мужчина ведет меня к выходу из переулка, где нас мгновенно окружает разъяренная толпа. Некоторые посетители устремляются прямо в Отдел Похоти, в то время как другие спешат к Жадности или Обжорству. Единственное здание, в котором ночью меньше всего активности, – отдел Зависти, поскольку большинство гостей предпочитают делать покупки в светлое время суток.
Мы обходим отдел Похоти и идем по чуть менее оживленной тропинке к задней части самого большого здания Лени. Несмотря на то что Отдел Гордыни с его огромным вестибюлем, бальными залами и гостиными занимает переднюю часть здания, Лень расположилась на большей части строения.
Пока мы идем по тропинке, я стараюсь не смотреть на проходящих мимо людей. Мне не хочется производить новое впечатление, пока не удастся улучшить собственное настроение очередной дозой пурпурного малуса. Тем не менее я должна хотя бы ответить на вежливые кивки, посланные в нашу сторону. Будучи одна, я не получаю столько внимания. Неужели эти люди приветствуют каждого или это высокий рост и уверенная осанка моего похитителя заставляют их приподнимать шляпы и кивать? Вот каково это – быть… нормальным?
– Прекрасный вечер, – говорит один мужчина, останавливаясь. Он хмуро смотрит на наши руки, и я чувствую трепет надежды, зарождающийся в моей груди. Если он увидит наручники…
Теплая, тяжелая ладонь прижимается к моей, пытаясь захватить ее в плен. Мое сердце замирает от внезапного прикосновения, от ощущения, что мужчина держит меня за руку. Гораздо более уместной считается прогулка, когда дама берет своего спутника под локоть. В некоторых кругах, особенно у людей из высшего общества, рукопожатие считается вульгарным.
Жар приливает к щекам мужчины, когда он отрывает взгляд от наших соединенных ладоней.
– Добрый вечер, – бурчит в ответ мой похититель. Он не отпускает мою руку, даже когда мы проходим мимо мужчины и продолжаем наш путь.
– Куда мы идем? – спрашиваю я, отчасти по необходимости, отчасти чтобы отвлечься от тепла, что дарит его рука.
– В мой номер в отделе Лени.
Меня охватывает тревога.
– Зачем?
– Потому что мне нужно там кое-что взять. Кое-что, что позволит нам быстро вернуться в Весеннее королевство.
– Пожалуйста, не забирай меня туда, – умоляю я, безрезультатно дергая его за руку. Я говорю тихо, чтобы не услышали прохожие. И чтобы не устраивать сцен. – Просто выслушай меня. Я не убивала своего отца.
– Тогда скажи мне, почему ты – принцесса, в распоряжении которой кухня, полная слуг, – сама приготовила пирог?
– Это был подарок. Предложение мира.
Он бросает на меня понимающий взгляд.
– Потому что вы двое поссорились, верно?
Я поджимаю губы. Есть ли что-нибудь, чего он не знает?
– Если хочешь убедить меня в собственной невиновности, лучше тебе сделать это сейчас, – говорит мой похититель, хотя по его тону понятно – он сильно сомневается в моем успехе. – Даю тебе время, пока мы не доберемся до моего номера. Ответь на все вопросы.
– И тогда ты позволишь мне уйти?
Он ничего не говорит, только ускоряет шаг, отчего мы все быстрее приближаемся к отделу Лени. Я понимаю его молчаливое послание. Мое время на исходе. Сейчас или никогда.
Правда срывается с моих губ.
– Мы поссорились.
– Из-за чего?
– Из-за его жены, – говорю я сквозь зубы.
– Подробнее.
Я прикусываю губу, моя тяга к настойке становится сильнее с каждым шагом, с каждым погружением в эти эмоции. Я провожу свободной рукой по юбке, пытаясь сосредоточиться на мягкой текстуре, но это мало успокаивает мои нервы и не унимает остроту моего желания.
– Королева Трис пригрозила вышвырнуть меня из дворца после того, как я… отказалась выходить замуж за ее племянника.
Охотник за головами смотрит на меня.
– Почему ты отказалась?
Я вздергиваю подбородок, стараясь не думать об Альберте или раздражении, которое он во мне вызывает. На один краткий миг мне показалось, что я нашла кого-то, кого смогу полюбить. Кого-то, кто полюбит меня в ответ. Но, как и следовало ожидать, я ошиблась.
Какого цвета мои глаза, Альберт?
Твои глаза? Они… они прекрасны. Зеленые. Совсем как мои. Вот почему мне так нравится смотреть на тебя. Я могу утонуть в этих глазах.
Мои глаза не зеленые. Они серые. То, что ему больше всего нравилось во мне, – ложь.
– Я отказалась, потому что он не любил меня.
– Твоя мачеха сказала кое-что другое. Она утверждала, что ты разбила бедняге сердце.
Я прожигаю его взглядом.
– Моя мачеха ничего обо мне не знает.
Охотник осматривает меня с головы до ног, прежде чем отвести взгляд.
– Как твой отец отнесся к тому, что его жена хочет выгнать тебя из дворца?
Мой желудок сжимается. Я помню спор, который возник между нами после того, как отец сказал, что согласен с моей мачехой. Что он думает, будто для меня было бы неплохо выбраться из дворца и пойти своим путем. Я вспоминаю пронзившее меня насквозь чувство предательства, когда отец признался, что уже записал меня в университет, куда мне следует отправиться к концу недели. Я возражала, но он настаивал, что я обязана позаботиться о себе. Сделать что-нибудь не для кого-то, а для себя.
«Ты не понимаешь, – сказала я ему. – Я существую только в твоих глазах. В другом месте меня попросту нет».
«Пришло время тебе позволить кому-то еще увидеть тебя».
Именно эти слова привели меня в ярость. То, что он предположил, будто я виновата, что обладаю такими силами. Хотя ему лучше, чем кому-либо другому, было известно, что я не могла их контролировать. Он видел последствия. Услышать, как он предполагает, что я сама навлекла на себя эту беду…
Новая волна гнева захлестывает меня, пока я не напоминаю себе… Напоминаю…
Что больше не на кого злиться.
Потому что мой отец мертв.
Я почти падаю на своего похитителя, но он удерживает меня на месте, крепко схватив за закованную в наручники руку.
– Он собирался отослать меня, – объясняю я дрожащим голосом. – Признаю, моя реакция была недостойной. Я наговорила ему ужасных вещей.
– Например? – В его голосе не слышится ни осуждения, ни даже любопытства. Его тон такой ровный, такой сухой и нейтральный, что это каким-то образом успокаивает меня. Немного.
– Я… я заявила, что он изменился после женитьбы на королеве Трис. Сказала, что он больше не защищает меня. Не оберегает. Я бросилась прочь, но тут же пожалела о сказанном. Вот почему я испекла пирог.
Слезы наворачиваются на глаза, когда я вспоминаю свой отвратительный, ужасный пирог. Я думала, дворцовый пекарь оторвет мне голову, услышав, что я хочу сделать все сама.
– Но почему ты все-таки приготовила его? Какая именно причина кроется за этим?
Если бы у меня были более темные чувства к моему похитителю, его догадливость впечатлила бы меня. Он задает вопросы точно так же, как я наблюдаю за своими целями, когда занимаюсь сватовством. Пытается копнуть глубже.
– Я испекла этот пирог, потому что хотела напомнить отцу, как все было до того, как Трис вошла в нашу жизнь. До его женитьбы в нашем доме готовила только я. Отец был слишком занят, всегда работал. Если бы не моя ужасная стряпня, он рисовал бы и во время обедов и ужинов. Видишь ли, мой отец был художником.
Охотник за головами, чьего имени я до сих пор не знаю, кивает.
– Да, именно так он завоевал расположение королевы Трис. Написал ее портрет.
– Да, написал, – говорю я, не упоминая, что и сама приложил руку к этому самому портрету. Одно из последних творений, над которыми мы с отцом работали вместе. Благодаря моей магии отец смог выделить три вещи, которые Трис больше всего ценила в себе – ее волосы, кожу и губы, – а также проработать другие качества, которые привлекали Весеннюю королеву. Красоту, обаяние и привлекательность. Королева Трис была так очарована своим портретом, что сделала моего отца одним из любимых мастеров и предоставила нам комнаты во дворце. Вскоре после этого они с отцом полюбили друг друга. Она сделала его своим мужем, а позже – королем. Настоящая честь, учитывая, что королевские титулы не присваиваются супругам правящих монархов острова. Трис так сильно любила отца, что не могла позволить ему оставаться только ее супругом. Однако он не принял бы столь великую честь, не стань я принцессой. Трис подчинилась неохотно.
Мы подходим к заднему входу Отдела Лени, и два швейцара распахивают двойные двери. Когда мы переступаем порог, они не смотрят в нашу сторону, даже на наши все еще сжатые руки. Паника подступает к моему горлу, когда охотник ведет нас по роскошному, устланному фиолетовым ковром коридору. Шары света, отскакивающие от серебряных канделябров, освещают наш путь. Мы можем оказаться всего в нескольких секундах от конца нашего путешествия. Все зависит от того, где именно расположен его номер. Больше он не станет меня слушать.
Мы обходим коридор, ведущий в мою крошечную комнату, и направляемся к серебряным воротам, рядом с которыми стоит мускулистый фейри. Вместо ступней у него широкие копыта, а на голове растут изогнутые рога. Большие копыта всегда вызывают у меня беспокойство, почти такую же сильную панику, которую я испытываю при виде лошадей, но то, что находится рядом с фейри, еще ужаснее. Лифт. Я воспользовалась им только один раз, но этого оказалось достаточно.
– А мы не можем подняться по лестнице? – шепчу я.
– Не на верхний этаж.
Я удивленно моргаю, глядя на своего похитителя. На верхнем этаже расположены лучшие номера. Я таращусь на него еще мгновение, прежде чем рогатый фейри открывает двери и кивает моему спутнику. Тот, в свою очередь, заводит меня в узкую, похожую на коробку нишу. Когда мы поворачиваемся к внушительному охраннику лицом, он закрывает ворота и отходит назад. Я слышу, как он поворачивает ручку как раз в тот момент, когда пол ниши начинает подниматься. Против собственной воли я цепляюсь за своего похитителя. Он же прислоняется к задней стенке, будто езда в движущемся ящике – самая нормальная вещь в мире.
Мысль о том, что мое время на исходе, пронзает меня. Если хочу убедить его не забирать меня обратно в Весеннее королевство, лучше начать действовать. Я должна заставить этого мужчину поверить мне.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я. Мой голос дрожит, поскольку с каждым дюймом подъема мой желудок сжимается все сильнее.
– Тебе незачем знать мое имя.
– Но я хочу его знать. – Я пытаюсь добавить в свой тон немного ласки, но, по-моему, он звучит только еще более испуганно.
Я поднимаю на охотника взгляд как раз вовремя, чтобы увидеть, как он разминает челюсть. Он отказывается смотреть мне в глаза, но все же отвечает:
– Охотник.
– Тебя зовут Охотник?
– Это имя, с которым ты можешь ко мне обращаться.
– Хорошо, Охотник. Умоляю, поверь мне. Я не убивала своего отца. Я бы никогда такого не сделала. Я любила его больше, чем кого-либо в этом мире… и люблю до сих пор с каждым ударом своего сердца.
Охотник переводит на меня взгляд. На его лице отражается удивление. Единственная лампочка в лифте освещает его медовые глаза и огненно-медные волосы.
У меня перехватывает дыхание. Только сейчас я понимаю, как близко мы стоим. Несмотря на то что вокруг никого нет, наши ладони все еще переплетены. Я все еще сжимаю его предплечье своей свободной рукой, которую протянула, когда лифт начал двигаться. Я смотрю на свои пальцы, болезненно ощущая твердые мышцы под ними. Пусть Охотник и не такой мускулистый, как лифтер, но крепкий бицепс…
Пошатнувшись, я убираю руку с его предплечья и отступаю так далеко, как только позволяет цепь наручников. Мы больше не дотрагиваемся друг до друга, но от отсутствия его тепла мою кожу покалывает. Остаток пути мы едем молча. Я изо всех сил пытаюсь придумать, как доказать Охотнику свою невиновность.
Когда лифт останавливается и серебряные ворота распахиваются, показывается тускло освещенный холл с мраморными стенами, украшенными элегантными картинами и золотыми канделябрами. Полы выложены огненно-розовым и оранжевым солнечным камнем. Я никогда не была на верхнем этаже Лени. По сравнению с этим местом крыло первого уровня, в котором я живу, кажется смехотворным.
Слишком быстрыми, на мой взгляд, шагами Охотник ведет нас по тихому коридору. Чтобы не отставать и не вынуждать его тянуть за манжету, мне приходится семенить следом. Очевидно, ему не терпится попасть в свой номер. Что он сказал ранее? Что там есть кое-что, способное помочь нам быстро добраться до Весеннего королевства? Я предпринимаю последнюю попытку оправдаться.
– Пожалуйста, не отводи меня к ней. Она убьет меня.
– Знаю, – отзывается он мрачным тоном. – Меня самого послали сделать именно это. Я заключил сделку и теперь обязуюсь принести Трис твое сердце.
– Но я не…
Он останавливается, поворачивается и смотрит на меня с яростью в глазах.
– Самое ужасное доказательство из всех все еще остается в силе. Твоя кровь пахнет тем же ядом, при помощи которого ты убила своего отца. Кроме того, я чувствую, что у тебя в кармане целый флакон. Почему ты принимаешь его? Чтобы выработать иммунитет?
Я несколько раз моргаю, глядя на него.
– Мне не нужен иммунитет. Я же наполовину фейри. Пурпурный малус не может меня убить. – Я проглатываю то, что осталось невысказанным. То, что этот яд смертелен только для людей. Для моего отца, например.
– Тогда почему ты носишь его с собой?
Правда железным грузом лежит на моем сердце. Я не люблю даже вспоминать об этом, не говоря уже о том, чтобы обсуждать с кем-то. Поэтому я ограничиваюсь самым простым ответом.
– Несколько лет назад я была ранена. Попала под лошадь и чуть не умерла, даже несмотря на кровь фейри. Целитель использовал настойку пурпурного малуса, чтобы ускорить мое выздоровление. Без него я… я бы умерла.
От этой мысли я содрогаюсь. Пурпурный малус может быть смертелен для людей, но при этом ускоряет исцеление фейри в десять раз. Его редко используют с подобной целью, поскольку обычно фейри достаточно хорошо исцеляются сами. Но тем, у кого в венах не так много крови фейри, тем, кто не в состоянии быстро исцелиться и при этом точно не умрет от ядовитого воздействия настойки, пурпурный малус спасает жизнь.
Охотник оглядывает меня с ног до головы.
– Судя по всему, ты уже исцелилась. Почему же все еще принимаешь его?
Я прикусываю губу, прежде чем ответить.
– Я использую пурпурный малус, чтобы справиться с затянувшейся болью.
Уголки губ мужчины изгибаются в жестокой усмешке.
– Последняя фраза была ложью, верно?
Кровь отливает от моего лица. Охотник уже начинает отворачиваться, когда я выпаливаю признание.
– Я использую его, чтобы управлять своим настроением.
– Зачем?
– Потому что настроение влияет на мою магию, ясно?
– Расскажи мне о своей магии.
Я сильно сжимаю губы. Одна мысль о том, чтобы рассказать ему правду, причиняет мне боль. Не только сама магия приносила мне неприятности, но и желание рассказать о ней. В прошлом подобные разговоры, как и плохое настроение, только помогали мне наживать врагов. Единственными людьми, которые приняли мои секреты, были мой отец и Мэрибет.
Как бы мне ни хотелось ничего не говорить Охотнику, я сомневаюсь, что он воспримет молчание как ответ.
– Я зеркало, – выдыхаю я почти шепотом. – Все, что ты видишь прямо сейчас, – твое собственное отражение. Если я встречаюсь с кем-то, пребывая в хорошем настроении, они видят отражение своих лучших черт. Но если при первой встрече у меня плохое настроение, наружу всплывают только худшие качества тех, кто на меня смотрит. Иногда эти качества связаны с внешним видом. Иногда с эмоциями или чертами характера. В любом случае первое впечатление остается навсегда. Я не могу отменить свою магию или изменить то, какой меня видят другие. Это… это опасно. Вот почему я принимаю настойку. Чтобы избежать неприятностей. Не всех, но с этой настойкой у меня их явно меньше.
Я закрываю глаза от наводняющих мой разум воспоминаний о лошадиных копытах, раздавливающих мои ребра, о паре зловещих глаз и злобном женском смехе, эхом отдающемся в моих ушах…
– Нанесенные тебе травмы не были несчастным случаем, верно? – Низкий, рокочущий голос Охотника заставляет меня распахнуть глаза. Я замечаю ту же самую морщинку между его бровями, которую видела ранее, и качаю головой.
Охотник оценивает меня в течение нескольких молчаливых мгновений, потом осторожно дергает за манжету. Когда мы покидаем лифт, то идем гораздо медленнее. Воздух между нами сгущается.
Мы подходим к двери в конце коридора.
Охотник останавливается, внезапно замерев в напряженной позе. Его пальцы остаются на дверной ручке.
Я перевожу взгляд с него на дверь и обратно.
– Что такое?
Его лицо мрачнеет.
– Кто-то был в моей комнате.