Между помпезностью «Площади Ленина» и суетливостью «Площадь Восстания», если ехать с севера к центру, или наоборот, находишь тихую гавань – станцию «Чернышевская». Станция воплощает собой идею функционального минимализма, пришедшую на смену роскоши и некоторой расфуфыренности сталинского ампира – тут нет лишних элементов декора, стены выложены обычным кафелем, а пышные громоздкие люстры не существуют как класс – «Чернышевская» стала первой станцией в городе, освещение которой полностью обеспечивали невзрачные стеновые светильники.
Здание вестибюля скромно приютилось между Фурштадской и Кирочной улицей на месте бывшей богадельни и церкви святых Космы и Дамиана. К слову сказать, в проектной документации станция должна была носить название «Кирочная», но, видимо Чернышевский более знаковая фигура, чем лютеранская кирха, находившаяся неподалёку.
На Фурштатской в небольшом баре с маленькой сценой и обязательным вай-фаем одно время базировался поэтический клуб «Болт» – каждую неделю молодые люди со всего Питера съезжались сюда почитать свои стихи, поболтать, выпить кружечку другую пива. Кому не хватало денег на пиво из бара, покупали его в магазинчике, расположенном под аркой на тоже улице.
Я был здесь раза два-три. Сначала по приглашению товарища по фамилии Нагиев, потом просто так: с охапкой стихов в кармане и уверенностью в собственной гениальности. Вначале 2008-ого «Болт» только набирал обороты, но уже тогда в глаза бросалась определённая наглость тех парней, которые стояли у его руля. Хорошая такая наглость, граничащая с героизмом и бросанием собственных тел и тел тех, кто случайно проходил мимо, на амбразуры консервативного мирка питерской поэзии.
Мне не особо нравилось на этих вечерах – микрофон вёл себя отвратительно, публика кучковалась в смежных с залом помещениях. Конечно, были и фанаты стихосложения, сидевшие весь вечер перед сценой, сдержанно хлопая. Но их было гораздо меньше тех, кто пришёл за компанию с каким-то дарованием, и, ожидая выступления этого самого дарования, пивших в баре и скручивающих с помощью специальной машинки особые тоненькие папиросы.
Но это была богема. Ощущение салонности присутствовало во всём – в тягучести выступлений, в запахе вишнёвого и шоколадного табака, в неспешном интеллигентном пьянстве и дежурный похвалах в адрес друг друга и новых стихов, звучащих со сцены.
В то время на пересечении Кирочной и Суворовского жил поэт Лёха Никонов – единственный питерский поэт, который в те годы выпускал и с успехом продавал свои книги, собирал на свои выступления толпы народа и всем своим образом доказывал тезис, что поэт в России больше, чем поэт.
Никонов никогда не ходил в «Болт», а его стихи обязательно будут проходить, уж если не в рамках школьной программы, то в ВУЗах уж точно.
Лёха жил в маленькой мансарде, окна которой выходили во двор-колодец.
– Видишь, вон там окно напротив, – как-то сказал он, когда я в первый раз пришёл к нему в гости, – Там живут люди, которые постоянно, как я не посмотрю, едят. Я как-то пару дней сидел без еды и смотрел на них. Хорошо, потом друзья приехали, привезли, что поесть, иначе я бы совсем свихнулся.
В окне напротив в тот момент семья из четырёх человек сидела за накрытым столом.
Как-то с Никоновым мы встретились на «Чернышевской» и пошли в сторону его дома. По пути спустились в полуподвальный продуктовый магазин. Лёха долго стоял там напротив шкафа с различными соусами.
– Вам чем-то помочь, – спросил подошедший продавец.
– Я кетчуп хочу купить.
– А вам для чего?
– Ну… – замялся Алексей Валерьевич, – я его ем!
С Никоновым мы общались довольно тесно, несколько лет я вёл сайт, посвящённый его группе «Последние Танки в Париже», а потом мы рассорились из-за какой-то ерунды. Говорят, он переехал с «Чернышевской», но я не знаю этих подробностей. Просто иногда ставлю компакт с его песнями и с улыбкой вспоминаю те времена:
«Помнишь, как вчера плакали навзрыд,
А теперь надолго разошлись».
Когда я только познакомился с творчеством «ПТВП», юношеский максимализм преобладал над рациональностью, и вместо того, чтоб найти нормальную подработку на лето, я устроился продавцом в рок-магазин «Асса», притаившийся во дворах в трёх минутах быстрым шагом от «Чернышевской». На дворе был 2004-ый, и люди ещё покупали компакт-диски и даже аудиокассеты.
«Ассу» открыл известный в Ленинграде и Петербурге рок-деятель Сергей Фирсов. В своё время он записал и издал и Гребенщикова, и Летова. Его рок-магазин больше походил на склад позабытых вещей – в одном зале продавали пиратские кассеты с распечатанными на чёрно-белом принтере обложками, а в другом – всевозможную атрибутику: от футболок со страшными физиономиями до пустых бланков членских билетов Ленинградского рок-клуба.
В магазине я проработал всего несколько дней, но и этого мне хватило, чтобы прочувствовать всю атмосферу хватающегося всеми своими щупальцами за ускользающее от него время, русского рок-андеграунда.
В первый день работы в магазине засорился туалет, и в коридорчике между залами расползлась неприятного цвета лужа. Во второй – в дрова пьяный фанат «Арии» прямо в помещении саданул себе по руке «розочкой», сделанной из пивной бутылки, залив кровью пол и заляпав стены – потом долго оттирали. Уйдя на выходные, я не вернулся: работать в таком месте даже для меня было чересчур экстремально. Как через десять лет спела одна екатеринбургская группа, это не моё пальто.
К чести «Ассы» стоит сказать, что купить там можно было настоящие раритеты – редкие в наших широтах записи и артефакты, коим место должно быть в музеях или коллекциях настоящих фанатов русского рока. Но, несмотря на это, покупатели заходили туда редко – то ли проблема была в недостатке информации о магазине, то ли аура у места была какая-то нехорошая…