…Я шла по лугу. Я представила его себе в июле, ближе к вечеру. В это время жара даёт перевести дыхание, выжав перед тем из земли, травы, цветов экстатические запахи бытия, упоительные до галлюцинаций. Вдыхаешь – и видишь радужные сны.
Все предметы: камешек, сорняк, птичье перо – обретают особый смысл, как в разгар безумной любви или вселенской катастрофы.
Все вещи важны в мирозданье и становятся её смыслом и центром.
Вещи одухотворяются.
Я мысленно прохожу среди трав, встречая понимание и любовь, угадывая характер, лицо и судьбу каждой былинки. Всё это обволакивает меня сладким облаком причастности к тайне жизни.
Я слышу шум воды совсем рядом. Я знаю, что там река и мост. Это мост через реку времени.
Но тут туман сгущается и запечатывает от меня всё, словно в непроницаемый конверт.
Туман цепляет меня за волосы и платье, словно колючий кустарник, царапает мне лицо, как наждак.
Я вслепую вступаю на мост. Считаю шаги. Их должно быть двадцать два. На двадцать втором я оказываюсь на другом берегу.
И тут туман лопается, как мыльный пузырь.
Я в одной из своих прошлых жизней.
Время пахло зверем. Лес взглянул на меня волчьим взглядом. Взглядом меня пробовал на зуб. Озеро было чёрным. Берега залеплены илом. Осока резала ветер. Ветер кровоточил.
В прибрежном месиве кишели головастики, улитки, тритоны. Дальше – бурелом, сухостой. Древесные калеки и уроды.
И сквозь это – бурная, хмельная, ополоумевшая, пенящаяся и шипящая, как бешеный перекат реки, – зелень.
Женщина вышла из этой взбесившейся от полноты жизни растительности, вся обмазанная засыхающим илом.
Она – это я.
Голая, в панцире из грязи. На шее – ожерелье из собачьих клыков. На боку – кремнёвый нож в кожаных ножнах. Глаза смотрели в прорези грязевой маски. Долгие, прозрачные, хрустко-чешуйчатые, как стрекозиные крылья.
Женщина присела на корточки, опустив ладони в ил. Она стала похожа на лягушонка. Её глаза были, как расплавленное серебро. Они текли, как молочные реки в калашных берегах её тела.
У утёса – опоясанный шкурой мужчина. Коренастый, с копьём. Из-под низкого лба – глаза, фиолетовые, как поминальное вино.
Мужчина пах звериной норой, палёной шерстью, свежей кровью, – грядущим оргазмом. Пьяным, рвотным, выжигающим глазницы алчным запахом жизни. Жизни ради жизни. Жизни изо всех сил. Вопреки всему. Любой ценой.
Жизни, которая вздымается густой, зловонной, но жажду утоляющей волной. Жизни, которая царапается, кусается, жалит, проталкивает язык вам в пересохшие губы, вырывает из вас по куску мясо, бьётся в судорогах с пеной у рта. Жизни, которая занимается с вами любовью и в то же время с прожорливым чавканьем жрёт вас.
Женщина переместилась в сторону мужчины как-то странно. Словно их было две. И одна исчезла у озера, а вторая возникла из ничего гораздо ближе к утёсу. Промерцала туда, погасая в одном месте и вспыхивая в другом.
И уже лёжа на спине, двигалась, наезжала, перекатывала себя, как каплю ртути, наползая на самца…
Вдруг женщина – то есть я – повернула голову в мою сторону, нащупала, вычислила своими текучими глазами мои невидимые ей глаза, перемешала студенистую массу наших глазных яблок, потом вышла из моего взгляда, как мужчина выходит из женщины, и пролаяла:
– Не ходи туда! Не ходи!
И тут зловонная зелёная волна хлынула мне в носоглотку и просто смыла, выплюнула меня обратно в ХХI век.