– Шим! Чёрт тебя дери! – с этими словами черноволосая девушка распахнула двери и вылетела из спальни.
– Дверь, – раздался недовольный приятный голос.
После чего ещё одна девушка, на этот раз полуголая, одеваясь на ходу и смущённо хихикая, выскользнула из той же двери, которую аккуратно прикрыла за собой. Она натянула домотканую рубашку на голое тело и упоительно зажмурилась, а потом прислонилась спиной к двери, прикусив губу и закрыв глаза. Она рассмеялась и убежала, почти не касаясь каменного пола босыми ножками. Из небольшой щёлки в двери показался недовольный взгляд.
– Я же сказал, закрывать проклятую дверь! – на порог вышел растрёпанный стройный красавец лет двадцати восьми. В чёрно-угольных волосах застряло несколько белых пёрышек, в его руке была порванная подушка.
– Дерьмо, – ругнулся он, и подушка полетела в стену. Порвавшись ещё сильнее, она разметала по освещаемому солнечными лучами коридору сотни белых пушинок. Он закашлялся и, отплёвываясь, захлопнул дверь с такой силой, что с потолка посыпалась извёстка. Послышались шаги, и в коридоре появилась знатно одетая женщина. Светлые волосы почти касались плеч, а на свету поблескивала заколка из белого стекла. Женщина сбавила шаг и начала осматривать коридор. И когда она постучала в дверь, перья всё ещё летали в воздухе, прилипая к стенам. Подождав немного, она сильно дёрнула за деревянную ручку.
– Шимус, я знаю, что ты там! Сколько можно говорить? Хватит запираться, ты не в борделе! – властный тон женщины эхом прокатился по коридору.
Дверь резко распахнулась, и Шимус вывалился наружу, споткнувшись о порожек. Увидев, кто же всё-таки стоял за дверью, он горделиво приосанился. А потом, давая понять всем своим видом, что он не намерен обращать на гостью ни малейшего внимания, двинулся к лестнице. Его грациозные движения говорили о высоком происхождении, а каждый шаг был своеобразным произведением искусства. Его походку нельзя было спутать ни с чьей другой. А если кому-то было бы до этого дело, то этот кто-то с уверенностью подтвердил бы, что это так. Плечи Шимуса были небрежно расправлены, ноги ступали по одной линии, от чего бёдра неспешно раскачивались из стороны в сторону. Шимус гордился своей походкой даже больше, чем всем остальным, что унаследовал от родителей. Один из которых, кстати, сердито догонял его, пытаясь сохранить достоинство и приказывая остановиться.
– Стой, я тебе говорю! – не унималась женщина. – Стой!
– Мама, угомонись, – сдержано произнёс Шимус, не оборачиваясь.
– Ты подумал над тем, что я тебе говорила?
– Не подумал и думать не собираюсь. И вообще я не понимаю, зачем ты каждый раз заводишь этот разговор. Ты ещё не так стара, как хочешь, чтобы все думали.
– Ты должен! Рыба сама себя не купит и не сложится в кладовую! Это семейное дело и твой долг, если я вдруг…
– Если вдруг что, мама? – перебил Шимус. – Уйдёшь на покой? Ты сама прекрасно знаешь, что этого не будет.
– Хотя бы подумай над этим! – в отчаянии крикнула запыхавшаяся женщина вдогонку сыну, слетевшему вниз по лестнице, и остановилась отдышаться.
– Да, да, – раздался безразличный удаляющийся голос.
– Прац! – крикнула женщина, остановившись, чтобы поправить причёску.
– Да, госпожа, Лицни? – в коридоре из ниоткуда появился низенький слуга в чёрной одёжке. Чистые рукава были засучены до локтей. Покрытые редкими волосами руки были уважительно сложены за спиной. – Госпожа Лицни? – переспросил Прац, слегка поклонившись.
– Прац, мне нужна новая заколка, – сообщила госпожа Лицни, отчаявшись вернуть причёске былую красоту.
– Конечно, госпожа Лицни. Полагаю, старая вас утомила?
– Она разбилась, – спокойно сообщила госпожа Лицни и швырнула украшение на каменную плиту, от чего то, конечно же, разлетелось на кусочки.
– Да, госпожа Лицни, – одобряюще улыбнулся Прац и исчез так же внезапно, как и появился.
Чёрный ход фамильного особняка осторожно приоткрылся. На какое-то время Шимус задержался в дверях, осматривая поместье своей матери, баронессы Лицни. Сорные травы и некогда благоухающие, а теперь запущенные кусты сирени и можжевельника росли возле забора, сложенного из обтёсанных булыжников, цветом напоминавших крылья седого ворона. Шимус обогнул клумбу и неспешно направился на задний двор. В тени старинных величественных стен спрятался небольшой покосившийся домик. Лишь его двери Шимус открывал с должной бережностью. Внутри стояли садовые инструменты: лопатки и тяпки, грабли и всякое разное было разложено на столиках и полочках. Шимус снял со стены фартук, а начищенные садовые ножницы сами прыгнули ему в руки. Он любил работать в саду. В окружении всевозможных цветов и деревьев, оживающих всякий раз, когда молодой Лицни ступал на заросшую мхом потрескавшуюся дорожку, Шимус чувствовал, что не так уж он и одинок. Его отец, барон Лицни, десять лет назад вышел на вечернюю прогулку, и с тех пор место в кровати рядом с госпожой Лицни пустовало. Но Лицни по-прежнему пользовались большим уважением, хоть и не все члены почтенного семейства снискали расположение соседей. Послышался детский смех.
Идди Лицни, Идди Лицни!
Идди Лицни вся в корице!
Что там снится Идди Лицни?
Нет, не спится Идди Лицни!
Вечно злая Идди Лицни!
Идди Лицни, Идди Лицни!
– А ну-ка вон отсюда! – Шимус услышал, как окно с массивными рамами с дребезгом распахнулось, и из него высунулась девушка. – Я предупреждала вас, маленькие ублюдки!
В следующую секунду из окна вылетел глиняный цветочный горшок и разбился о землю. Но это только подзадорило проказников.
– Идди Лицни, Идди Лицни! – восторженные возгласы не прекращались, и в голову девушки полетели какие-то серые комочки. Окно захлопнулось, и через какое-то время в дверях показалась стройная высокая девица, в её блестящих угольно-чёрных волосах торчал репейник.
– Я вас в озере утоплю! Слышите?! – прокричала она. – Всех до единого!
– Идиодора, – властный материнский тон приковал к месту даже тех, кому не предназначался. Шимусу не нужно было видеть лицо сестры, чтобы понять, что в её глазах промелькнуло навязчивое желание обрушить особняк, сколько бы времени это ни заняло. Она ненавидела своё имя. В городе не было такого ребёнка, который не знал бы про неё хотя бы одну оскорбительную песенку или шуточку. Мало того, госпожа Лицни подливала масла в огонь всякий раз, когда её дочь вступала в перепалку с соседскими озорниками. На секунду Идди забыла о глупой дразнилке и детях, замерших в пугливом ожидании. Возмущённо взвизгнув, она откликнулась срывающимся голоском:
– Мама, они…
– Ты же не думаешь, что я собираюсь кричать тебе из окна своей спальни, которая находится на самом последнем этаже моего особняка? – раздался голос баронессы. – Немедленно поднимись ко мне. Я жду, Идиодора!
Раздались сдержанные смешки, когда Идди неохотно пошагала в дом.
– Мне послышалось, или ты и вправду угрожала этим милым, славным деткам? – спросила госпожа Лицни сладким голосом, когда Идди поднялась в родительские покои.
– Они испортили мне причёску, мама, и они поют эту дурацкую песню!
– Но это же всего лишь дети. Милые маленькие детки, – благосклонно улыбнулась госпожа Лицни. – К тому же, не вижу ничего оскорбительного в той песенке, она мне даже понравилась. Очень остроумно. А репейник появился в твоих волосах, уверена, неспроста. Ты что-то сделала им и получила заслуженное наказание. Умные детки. У них превосходно развито чувство справедливости.
Идди даже не обернулась, когда, выбегая из спальни, сшибла с ног заботливо подслушивающего Праца. Он всё ещё сидел на полу, расставив короткие ножки, когда госпожа Лицни заметила его отражение в зеркале.
– Прац! – позвала она.
– Да, госпожа Лицни, прошу прощения, – Прац торопливо поднялся.
– Прац, мне нужна новая расчёска.
– Конечно, госпожа Лицни. Когда прикажете подать обед?
– Пожалуй, через час.
– Да, госпожа Лицни.
Идди бежала вниз по дороге. Слёзы слетали с её глаз, а маленькие кулачки сжимались всё крепче после каждой уроненной слезинки. Вниз, в портовый трактир Виптига, так звалось это место. Она часто сбегала туда, после очередной ссоры с матерью или обиженная очередной издёвкой. И каждый вечер, пытаясь найти сестру, Шимус слонялся по ночному городу, влезая в драку с очередным пьяницей, или заигрывая с очередной несостоятельной девицей, чью честь не оберегал даже её собственный сторожевой пёс. Всякий раз Шимус натыкался на портовый трактир, но ни разу его не посещала мысль, что милая сестрица может предпочесть общество вонючих кутил мягкой постели и вкусному ужину за беседой со старшим братом.
Лицни прочёсывал городские закоулки гораздо старательнее, нежели свои густые волосы, такие же, как и у Идди. Разница между ними была в том, что к волосам Шимуса были прикованы желанные взгляды девушек, непредусмотрительно избегающих отцовских советов держаться от него подальше, а блестящие пряди его сестры были лишь предметом для насмешек. Немудрено. Такое имечко. Любое достоинство девушки тускнеет, когда из самого верхнего окна раздаётся неучтивый зов матери, требующий отужинать с ней: "Идиодора, Прац подал второе, а ты до сих пор не за столом!" Шимус понимал, что, родись его сестра с другим именем и, возможно, от другой женщины, уже она сводила бы с ума любого, кто бросит на неё смущённый взгляд. Идди, и вправду, была чрезвычайно привлекательной девушкой. Недавно достигшая двадцатилетия, она была прекраснее всякой тёплой ночи, которую Шимусу случалось проводить в саду под звёздами. А он был лишь блеклой тенью той красоты, которую скрывало вечно хмурое и заплаканное лицо Идди.
Хотя никакая красота или благозвучное имя не могут скрасить одинокие дни и ночи, тянущиеся столетиями, когда вместо любящей, пусть даже это и глупо, принимая во внимание возраст Шимуса, простой колыбельной, ты слышишь только собственные сдавленные всхлипывания. Иногда ночью он, как обычно, запершись в своей спальне, отдёргивал плотные занавеси, впуская лунный свет, и плакал, закрыв глаза. Совсем тихо. Так, чтобы никто не услышал его слабости. Шимус вспоминал те дни, когда отец ужинал с ними и неловко смеялся над застольными, не всегда уместными шуточками сына. Когда мать попрекала его за грубость и неуважение, а маленькая сестра робко посмеивалась, опуская голову. Шимус вспоминал семейные ссоры, когда на глаза ему наворачивались слёзы от жалобного воя матери, запершейся в своей спальне. Он вспоминал и слёзы отца, которые давались ему тяжелее всего. Господин Лицни садился под дверью, уговаривая жену выйти к нему, а когда она отказывалась, его лицо темнело, и он в отчаянии закрывал глаза. Шимус вспоминал, что когда-то давно полюбил девушку. Он ненавидел говорить о ней. Но даже Идди понимала, что все её горести и разочарования не шли ни в какое сравнение с тем отчаянием, которое она видела в глазах Шимуса, когда что-нибудь ненароком напоминало ему о самой необъяснимой в его жизни глупости. Идди думала об этом, открывая двери трактира, и каждый миг корила себя, но сейчас она не могла вернуться к брату, как бы ей этого ни хотелось.