Выразив в одном лишь слове все, что он ставит выше судов, рынков и кабинок для голосования, Джордж сделал глубокий вдох и, отвернувшись от милой собеседницы, узнавшей от него самое сокровенное, уставился на танцоров со всей суровостью и презрением к убогому существованию этих безъяхтенных обывателей. Однако в толпе он заметил маму, и мрачная одухотворенность лица тут же смягчилась, озарив взгляд теплым светом.
Изабель танцевала с чудаковатым голубчиком; оживленная поступь джентльмена сменилась более размеренной, чем с мисс Фанни Минафер, но не менее проворной и уверенной. Он так же весело беседовал с Изабель, как с мисс Фанни, хотя смеялись они меньше, но Изабель охотно слушала его и столь же охотно отвечала: на щеках играл румянец, глаза лучились восторгом. Она увидела Джорджа и прекрасную Люси на лестнице и кивнула им. Джордж едва заметно махнул ей рукой, и его вновь охватила необъяснимая тревога и негодование, как тогда, внизу.
– Какая у вас красивая мама! – сказала Люси.
– Я тоже так думаю, – вежливо согласился он.
– Она самая грациозная женщина на балу. Двигается, как шестнадцатилетняя девушка.
– Большинство девочек в шестнадцать неуклюжи. Я бы с ними добровольно танцевать не пошел.
– Так потанцуйте с мамой! Не видела никого красивее. Как чудесно они смотрятся вместе!
– Кто?
– Ваша мать – и чудаковатый голубчик, – сказала Люси. – Я сама с ним скоро потанцую.
– Мне все равно – если, конечно, он не займет мой танец.
– Постараюсь этого не допустить, – ответила Люси и задумчиво поднесла к лицу фиалки и ландыши, но Джорджу не понравился этот жест.
– Послушайте! Кто вам прислал эти цветы, раз вы с ними так носитесь?
– Он.
– Кто он?
– Чудаковатый голубчик.
Джордж не боялся такой конкуренции, поэтому расхохотался.
– Думаю, это какой-нибудь старый вдовец! – сказал он. Этого недостойного определения восемнадцатилетнему кавалеру было вполне достаточно. – Старый вдовец!
Люси стала серьезной.
– Да, вдовец, – произнесла она. – Мне нужно было сразу сказать вам – это мой отец.
Джордж мгновенно перестал смеяться:
– Ой, черт меня дери! Если б я знал, что он ваш отец, я бы не стал потешаться над ним. Простите.
– Над ним невозможно потешаться, – спокойно сказала она.
– Почему же?
– От этого он смешнее не становится, а вот те, кто потешается, выглядят глупо.
– Я не собираюсь выглядеть глупо и дальше, не хочу испытывать судьбу, когда дело касается вас. Но я думал, что это дядюшка сестер Шэрон. Он пришел с ними…
– Да, я всегда опаздываю и решила не заставлять их ждать. Мы гостим у Шэронов.
– Если б я с самого начала знал это! Вы же забудете, что я так дерзко говорил про вашего отца? Конечно, он в своем роде представительный мужчина.
Люси была по-прежнему серьезна.
– В своем роде? – повторила она. – То есть он вам не по душе, верно?
– Почему не по душе? – озадаченно спросил Джордж.
– Люди очень часто говорят «в своем роде», или «довольно необычно», или просто «довольно» в разных сочетаниях, чтобы показать свое превосходство, разве нет? В прошлом месяце в Нью-Йорке одна честолюбивая особа назвала меня «маленькой мисс Морган». Она не имела в виду мой рост, просто хотела подчеркнуть, что важнее меня. А ее муж постоянно звал одного моего знакомого «маленьким мистером Пембруком», а ведь «маленький мистер Пембрук» ростом под два метра. С этой супружеской парой настолько никто не считается, что их единственный способ доказать свою важность – это вставлять слово «маленький» перед именем. Думаю, таков жаргон снобов. Конечно, не всем приходится говорить «довольно» или «в своем роде», чтобы чувствовать свое превосходство.
– Вот уж не соглашусь! Я и сам частенько так говорю, – сказал Джордж. – Хотя что проку быть высоким как каланча? Такой верзила никогда не подаст себя столь изящно, как мужчина нормального роста. Эти длинные как жердь парни слишком нескладны, чтобы преуспеть в спорте, к тому же до того неуклюжи, что спотыкаются о мебель или…
– Мистер Пембрук военный, – строго сказала Люси. – И он необыкновенно изящен.
– Военный? Наверно, он старый друг вашего отца.
– Они очень хорошо поладили, после того как я познакомила их.
Прямота была одним из немногих достоинств Джорджа.
– Слушайте! – сказал он. – Вы с кем-нибудь помолвлены?
– Нет.
Ответ не принес ему полного удовлетворения, и он пожал плечами:
– Вижу, знакомых у вас пруд пруди! Вы из Нью-Йорка?
– Нет, мы нигде не живем.
– Как это, нигде не живете?
– Мы живем то там, то здесь, – ответила она. – Когда-то папа жил в этом городе, но это было до моего рождения.
– Почему вы всегда переезжаете? У него разъездной бизнес?
– Нет. Он изобретатель.
– Что он изобрел?
– В последнее время он работает над новым безлошадным экипажем.
– Жаль мне его, – без злого умысла сказал Джордж. – Это штука безнадежная. Людям быстро надоест валяться посреди дороги под днищем и чувствовать, как на них капает масло. У безлошадных экипажей нет будущего, лучше б ваш отец на них времени не терял.
– Папа с благодарностью выслушал бы ваш совет, – парировала она.
Вдруг Джордж вспылил:
– Я не понимаю, чем заслужил все эти оскорбления! Не понимаю, что я такого сказал!
– Вы ничего такого не сказали.
– Тогда почему…
Она весело рассмеялась:
– Да нипочему. Меня совсем не задевает ваша надменность. Я даже нахожу ее любопытной, но мой папа – великий человек!
– Правда? – Джордж решил проявить великодушие. – Будем надеяться на это. Я буду надеяться, конечно.
Пристально вглядываясь в его лицо, она осознала, что этот великолепный юнец до неправдоподобия искренен в своем благородном порыве. Он походил на снисходительного пожилого политика, отзывающегося о многообещающем молодом коллеге. Люси, не отводя взгляда от Джорджа, немного удивленно покачала головой.
– Вот сейчас я начинаю понимать, – сказала она.
– Что понимать?
– Что в этом городе значит «быть настоящим Эмберсоном». До нашего приезда сюда папа упоминал об этом, но он не сказал и половины правды!
Джордж со свойственной ему самоуверенностью воспринял это как комплимент:
– Ваш отец говорил, что он был знаком с семьей до отъезда из города?
– Да. Кажется, он дружил с вашим дядей Джорджем, и хотя он не говорил об этом, но, по-моему, очень хорошо знал вашу маму. Тогда он был не изобретателем, а начинающим юристом. Городок был поменьше, и, как я догадываюсь, все его тут знали.
– Вероятно. Не сомневаюсь, что вся семья рада его возвращению, особенно если он действительно был вхож в наш дом, как вам поведал.
– Не думаю, что он хвастал этим. Его рассказ был достаточно сдержан.
Джордж в замешательстве уставился на нее, но затем сообразил, что над ним насмехаются.
– Да, девушкам и впрямь надо поучиться в мужском университете, – проговорил он, – хотя бы пару месяцев. Это бы посбивало с них спесь!
– Вряд ли, – отрезала она, но тут ее пригласили на очередной танец. – Разве что они стали бы чуть вежливее при первом знакомстве, а внутри остались бы не менее дерзкими, и вы бы это увидели после нескольких минут разговора.
– То есть я увидел бы…
Но она уже направлялась в залу.
– Джейни и Мэри Шэрон рассказали мне о том, каким мальчишкой вы были, – бросила она через плечо. – Подумайте об этом!
Она закружилась, отдавшись музыке, а Джордж, проводив ее угрюмым взглядом и решив пропустить этот танец, проследовал через вальсирующие с краю пары под увитую цветами арку у входа, туда, где с улыбкой стоял его дядя, Джордж Эмберсон.
– Привет, юный тезка, – сказал дядя. – Что, не спешишь стучать каблуками под музыку? Нет партнерши?
– Она где-то там, сидит и ждет меня, – ответил Джордж. – Послушай, что это за Морган, с которым недавно танцевала тетя Фанни Минафер?
Эмберсон рассмеялся:
– Мужчина с премиленькой дочкой, Джорджи. Разве мне померещилось, что сегодня вечером ты кое-что и сам подметил?
– Я не об этом. Что он за человек?
– Надо отдать ему должное. Он старый друг семьи, когда-то был здесь адвокатом – правда, долгов имел больше, чем практики, но до отъезда из города со всеми расплатился. Но ты ведь не просто так спрашиваешь, а хочешь сначала узнать, чего он стоит, прежде чем связываться с его дочерью? Ничего конкретного сказать не могу, хотя, судя по ее премилому наряду, с деньгами у них все в порядке. Однако тут судить сложно, сейчас принято потакать молодым, и как твоя матушка исхитрилась купить тебе эти жемчужные запонки на те деньги, что ей выдает отец, для меня загадка.
– А, перестань! – прервал племянник. – Как я понял, этот Морган…
– Мистер Юджин Морган, – поправил дядя. – Правила хорошего тона требуют, чтобы юноши…
– По-моему, в твое время юноши мало что знали о правилах хорошего тона, – опять перебил Джордж. – Как я понял, этот мистер Юджин Морган был добрым другом нашей семьи.
– Семьи Минаферов? – невинно спросил дядя. – Нет, мне помнится, он с твоим отцом не…
– Семьи Эмберсонов, – нетерпеливо сказал Джордж. – Как я понял, он проводил много времени в доме.
– Что тебя коробит, Джордж?
– В смысле «коробит»?
– Ты явно раздражен.
– Ну, мне показалось, что он чувствует себя здесь совершенно как дома. А то, как он танцевал с тетей Фанни…
Эмберсон рассмеялся:
– Боюсь, в сердце тети Фанни всколыхнулись былые чувства, Джорджи.
– Она что, была в него влюблена?
– В этом она не была одинока, – пояснил дядя. – Он был… он пользовался популярностью. Могу я задать вопрос?
– Какой еще вопрос?
– Мне любопытно, ты проявляешь такой страстный интерес к родителям всех девушек, с которыми танцуешь? Может, это новая мода, и нам, старым холостякам, тоже пора ее перенять. В этом году модно спрашивать о…
– Да перестань же, – сказал Джордж и развернулся. – Я просто поинтересовался…
Он не договорил и пошагал через залу к девушке, ожидающей, когда его высочество соблаговолит наконец пригласить ее на обещанный танец.
– Извините, что заставил ждать, – пробормотал он, а она радостно вспорхнула ему навстречу. Казалось, она светится от счастья, потому что он вообще пришел, но Джордж привык видеть, что девушки искренне рады танцевать с ним, и не обратил внимания на ее чувства. Он танцевал механически, все время думая о мистере Юджине Моргане и его дочери. Удивительно, но именно отец, а не дочь не выходил у него из головы, и он не мог объяснить – даже самому себе – эти навязчивые мысли.
По совпадению, пусть и не совсем случайному, мистер Юджин Морган в то мгновение тоже думал и говорил о Джордже Эмберсоне Минафере, хотя и не по собственной инициативе. Мистер Морган как раз спустился в курительную комнату на втором этаже и обнаружил там восседающего в одиночестве пожилого джентльмена.
– Джин Морган! – воскликнул мужчина, радостно поднимаясь с места. – Слыхал, ты в городе, но боялся, что ты меня подзабыл!
– Как бы не так, Фред Кинни! – с таким же дружелюбием откликнулся мистер Морган. – Вижу наконец твое истинное лицо – прямо под тем, которым ты сегодня прикрываешься. Надо было постараться получше, если уж надумал спрятаться.
– Двадцать лет! – сказал мистер Кинни. – Лица меняются, а уж как меняется поведение!
– Да уж, да уж! – энергично согласился старый друг. – Мое-то поведение давно изменилось – и весьма неожиданно.
– Помню, – сочувственно сказал мистер Кинни. – Да, жизнь – странная штука, когда оглядываешься назад.
– А может стать еще чуднее, если заглянуть в будущее.
– Может.
Они сели и закурили.
– Однако танцую я, как молодой, – через некоторое время заметил мистер Морган. – А ты?
– Нет. Оставил это сыну Фреду. Теперь в семье за танцы отвечает он.
– Наверное, трудится сейчас наверху без передышки?
– Нет, его здесь нет. – Мистер Кинни бросил взгляд на дверь и понизил голос: – Не захотел прийти. Кажется, пару лет назад он повздорил с юным Джорджем Минафером. Фред был председателем их литературного кружка и сказал, что этот юный Джорджи заставил всех проголосовать против и занял его место – да еще так нагло. Фред рыжий, ты же помнишь его мать? Ты был на свадьбе…
– Свадьбу помню, – сказал мистер Морган, – и мальчишник тоже… большую его часть.
– Так вот, мой Фред рыжий и горячий, – продолжил мистер Кинни, – весь в мать, и ссора с Джорджи Минафером очень задела его. Говорит, что лучше умрет, но ноги его не будет в доме любого из Эмберсонов, как и везде, где может оказаться юный Джорджи. По правде говоря, мальчик настолько переживает, что и я сомневался, стоит ли мне сюда приходить, но жена сказала, что это глупости, что не надо поощрять Фреда в раздувании обиды из-за такого пустяка и что, хотя Джорджи Минафер ей тоже не нравится, может, даже больше, чем кому-либо еще, она ни за что не пропустит настоящий прием у Эмберсонов из-за детских конфликтов. И вот мы здесь.
– Юный Минафер ведь многим не нравится?
– Не знаю, как насчет многих. Кажется, вокруг него полно подхалимов, но, безусловно, есть немало людей, которые охотно выскажут все, что о нем думают.
– Что с ним не так?
– Во-первых, он весь из себя Эмберсон. Во-вторых, его мать сходит по нему с ума и балует с самого рождения. Вот это смущает меня больше всего! Юджин Морган, не мне тебе рассказывать, кто такая Изабель Эмберсон. Кое-что от высокомерия Эмберсонов в ней есть, но никто из знакомых не станет отрицать, что она одна из прекраснейших женщин на свете.
– Нет, – сказал Юджин Морган, – этого отрицать не станут.
– Вот я и не могу понять, почему она так слепа, когда речь идет о ее сыне. Он считает себя этаким божком – и, честно говоря, многих от него подташнивает! А эта благородная, умная женщина, Изабель Эмберсон, смотрит на него с настоящим обожанием! Это даже по голосу слышно, стоит ей заговорить с ним или о нем. Господи! Что же она видит, когда смотрит на него?
Лицо Моргана странным образом выражало искреннее понимание, хотя пониманием тут и не пахло, но, когда он улыбнулся, оно просияло – он всегда делался таким обаятельным и убедительным, когда улыбался. Вот и сейчас он с улыбкой ответил на вопрос старого друга:
– Она видит то, чего не видим мы.
– Что же?
– Ангела.
Кинни расхохотался:
– Ну, раз уж Изабель видит ангела в Джорджи Минафере, она еще необычнее, чем я думал!
– Возможно, – сказал Морган. – Но она видит именно это.
– Господи! Тебе проще, ты-то с ним знаком не больше часа. Сам-то ты в нем ангела увидел?
– Нет. Я увидел необычайно красивого и сатанински гордого молодого дурака, которого только-только обучили светским манерам и который старается держать себя в этих рамках, срываясь каждые полчаса.
– Тогда что…
– Матери всегда правы, – сказал Морган. – Неужели ты думаешь, что юный Джордж ведет себя одинаково, когда он с мамой и когда задирает твоего сына Фреда? Матери видят в нас ангелов, потому что мы с ними ведем себя как ангелы. Когда дело касается матерей, сын легко может изобразить из себя ангелочка. А когда сынок режет кому-то глотку, матери просто кажется, что ее ангела сбил с пути дьявол, – и даже в этом она права!
Кинни засмеялся и положил руку на плечо друга.
– Помню-помню, тебя не переспорить, – сказал он. – Ты хочешь сказать, что в Джорджи Минафере ангельского не меньше, чем в убийцах, и что мать Джорджи всегда права.
– Боюсь, Изабель и правда всегда была права, – беспечно сказал Морган.
Кинни по-прежнему держал его за плечо.
– Однажды она ошиблась, дружище. По крайней мере, мне так показалось.
– Нет, – немного неуверенно произнес Морган. – Нет…
Кинни удалось избавиться от возникшей неловкости: он опять рассмеялся.
– Погоди, вот узнаешь юного Джорджи поближе, – сказал он. – Сомневаюсь, что даже после краткого знакомства ты опять назовешь его ангелом!
– Говоришь, красота в глазах смотрящего и ангела можно увидеть, только если смотреть глазами Изабель? Был бы ты художником, Фред, так бы и рисовал: матерей с ангелами в глазах и чертятами на коленях. А вот я предпочитаю старых мастеров и херувимов.
Мистер Кинни задумчиво поглядел на него и сказал:
– Чьи-то глаза, должно быть, действительно ангельски прекрасны, если сумели убедить тебя, что Джорджи Минафер херувимчик!
– Прекрасны, – сердечно откликнулся Морган. – И даже красивее, чем когда-либо. – Тут сверху зазвучал новый раскат музыки, он отбросил сигарету и вскочил на ноги. – Прощай, она обещала мне этот танец.
– Кто?
– Изабель!
Потрепанный временем мистер Кинни потер глаза:
– Ты меня поражаешь, вот так вскакиваешь для того, чтобы бежать танцевать с Изабель Эмберсон! Разве не было всех этих двадцати лет? Скажи, а с бедняжкой Фанни ты тоже потанцевать успел?
– Дважды!
– Господи! – почти серьезно простонал Кинни. – Ты опять за старое! Господи!
– За старое? – Морган весело засмеялся, стоя в дверях. – Ну уж нет! Никакого старого. Все старое давно мертво! У нас впереди только новое!
И он исчез так резво, словно уже начал танцевать.