В воскресенье, 7 августа 1949 года (Шравана Шукла Чатурдаши Виродхи Самватсары), Сатьяраджу было ровно четырнадцать лет, шесть месяцев и четырнадцать дней. Ничто прежде не предвещало необычайных событий того достопамятного дня, в результате которых обычный деревенский мальчишка превратился в бала-йоги (мальчика-йогина), которому в конечном итоге, после 12-летнего тапаса, предстояло стать сиддха-пурушей[8] и дживан-муктой[9], который известен миру под именем Шри Шри Шри Шивабалайоги Махарадж, а ученикам и последователям под именем Шри Свамиджи. Лучше всего описать события того дня словами самого Шри Свамиджи:
Накануне того великого события – в субботу, 6 августа 1949 года, – в сознании моем возникло некое предчувствие событий следующего дня. Я был всецело поглощен мыслями о том, что мне нужно отправиться в Какинаду, чтобы привезти оттуда маму и Нанаджи, дедушку по матери. Поскольку для этой поездки мне нужны были деньги, большую часть дня я обходил своих покупателей, которые были должны мне за приобретенный товар.
В воскресенье, 7 августа 1949 года, я легко позавтракал простоквашей и рисом, после чего отправился поиграть с приятелями. Мы играли в шарики с шести утра до двух часов дня. В тот день у меня была полоса везения, и я выиграл все игры. Приблизительно в два часа я проголодался и решил пойти домой. Выигранные деньги я забрал, а выигранные шарики разделил между друзьями. Затем купил овощей и отнес их домой к своей сестре, чтобы она приготовила обед.
Пока я ждал обеда, ко мне в гости заглянул мой приятель Гангараджу и предложил сходить вместе с ним искупаться в канал Годавари, протекающий вдоль окраины нашей деревни. Я ответил, что проголодался и устал, так что мне не хочется идти. Но Гангараджу настаивал, а поскольку сестра сказала, что обед будет готов не раньше, чем через полчаса, я все-таки согласился пойти с приятелем. Когда мы пришли на дамбу канала, там все еще продолжалась игра в шарики, и мы присоединились. Я снова выиграл. Теперь уже было около трех часов дня, и я проголодался дальше некуда. Я отправился в расположенную неподалеку гостиницу и потратил выигранные деньги на обед – пару штук вада и чашечку кофе.
Потом мы возобновили путь к каналу, чтобы, наконец, искупаться. Нам нужно было пройти через рощу из пальмировых пальм. Едва мы туда вошли, на землю сами собой упали три плода. Мальчишки, которые шли вместе с нами, побежали, чтобы подобрать плоды, и, поскольку меня единодушно считали главой нашей маленькой группы, ребята отдали фрукты мне. Плод пальмировой пальмы можно легко разделить на четыре равные части. Поскольку всего нас было двенадцать, включая меня самого и Гангараджу, я смог легко разделить плоды на всех, выдав каждому по кусочку.
Отведав вада в гостинице, я там же зажег одну из своих сигарет биди, и я еще продолжал курить ее, когда делил плоды. Держа сигарету в зубах, я очистил пальмировый плод, а затем стал выдавливать из него сок. И в этот миг по непонятной причине все мое тело задрожало. Я удивился тому, что со мной происходит, когда вдруг внезапно увидел джйоти (свет), исходящий из плода в моей руке. Почти в тот же миг плод также стал испускать омкара дхвани (звук «Ом»). Зачарованный, я глядел на плод пальмирового дерева, а между тем божественный свет и звук окатывали меня волнами блаженства, в результате чего тело мое перестало дрожать и ум мой погрузился в покой и умиротворение. По мере того как я продолжал наблюдать этот странный феномен, плод, находившийся у меня в руке, исчез, и вместо него я увидел шивалингам. Этот шивалингам был черным, приблизительно фут-полтора в высоту. Все это время продолжал звучать омкара шабад (звук «Ом»), а шивалингам испускал все тот же ослепительный свет. Я неотрывно смотрел на этот шивалингам, и вдруг он раскололся пополам. Две половинки распались (полагаю, что в этот же момент из моей руки выпал плод пальмиры), и я увидел стоящего передо мной человека в одеянии джангам дэвара[10]. Человек был более семи футов[11] ростом и обладал сильным, ладно сложенным и пропорциональным телом. Темнокожий, с необычайно красивым лицом и большими выразительными глазами. Его длинные джата (спутанные волосы, какие носят йогины) были собраны на макушке, как их носили риши древности, на шее было надето ожерелье из семян рудракши, также на его широкой груди покоился маленький шивалингам, висевший на шнурке. Еще он носил белое дхоти, опять-таки надев его в такой манере, как его носили древние риши. Он испускал яркое сияние, затмевавшее собой все вокруг. Я мог видеть лишь этого йогина, озаренного светом, и ничего более. Йогин обратился ко мне на телугу – предложил сесть. «Почему вы хотите, чтобы я сел?» – спросил я. Но йогин только повторил свой приказ, чтобы я сел. И я сел. Тогда он велел мне сесть в падмасану (поза лотоса). Я ответил, что не умею сидеть в падмасане. Тогда йогин сложил мои ноги должным образом так, чтобы я сидел в падмасане. Затем он велел мне закрыть глаза. Я снова стал возражать: «Почему вы хотите, чтобы я закрыл глаза?» Он повторил: «Закрой глаза, и узнаешь, зачем». Едва я закрыл глаза, он прикоснулся средним пальцем к моей точке бхрикути (точка на лбу между бровей) и легонько похлопал меня по голове. Мое внешнее сознание тут же отключилось, и я ушел глубоко в самадхи[12]. Я совершенно перестал осознавать собственное тело и все вокруг: все, что я видел теперь, был тот же самый озаренный ослепительным светом черный шивалингам, который ранее появился в моей руке, и все, что я слышал, был омкара дхвани. Мой ум всецело погрузился в это видение и этот звук, отрешившись от всего остального.
Любопытно заметить, что, пока разворачивалась эта духовная драма, все другие мальчишки, товарищи Сатьяраджу по играм, ничего не видели и не слышали. Они с аппетитом поедали плоды пальмировой пальмы или просто играли в свои игры. Однако довольно скоро они обратили внимание, что Сатьяраджу сидит в сторонке с закрытыми глазами в йогической позе. Ребята поначалу подумали, что это такая игра – дескать, он изображает из себя садху, – и стали над ним подтрунивать. Поскольку Сатьяраджу не реагировал на их реплики, мальчишки стали вести себя настойчивее – даже грубо. Некоторые пытались вывести его из падмасаны, другие просто отвешивали ему тумаки. Он оставался неподвижен. Тогда они перемазали его тело соком плода пальмировой пальмы и илом, принесенным из канала. Когда Сатьяраджу не отреагировал даже на это, ребята просто перетащили его к каналу и усадили в воду. Но Сатьяраджу просто не осознавал всех этих проделок, совершаемых товарищами, а поэтому по-прежнему никак не реагировал. В какой-то момент ребятам стало понятно, что Сатьяраджу вовсе не играет с ними, но вместе с тем не могли понять, что на него нашло. Его бессознательное и словно бы даже безжизненное состояние их напугало. Забеспокоившись, как бы их не обвинили в том, что это они довели его до такого, ребята смыли всю грязь, которой измазали тело приятеля, вынесли его из канала и усадили на дамбу. Затем побежали домой и сообщили родственникам о странном и необъяснимом состоянии Сатьяраджу.
Тут нужно напомнить, что мама и дедушка Сатьяраджу на тот момент были в отлучке – в Какинаде. Поэтому, когда мальчишки принесли весть о случившемся в деревню, на дамбу, где сидел погруженный в самадхи Сатьяраджу, отправился его дядя в сопровождении еще четырех или пяти человек. Крайне озадаченные, эти люди просто застыли на месте и таращились на юношу, не зная, что предпринять. Затем один из них – человек по имени Гора Маллана – предположил, что юношей овладел какой-нибудь призрак или злой дух. Чтобы изгнать этого мнимого духа, он принялся колотить юношу деревянной дубинкой, которую принес с собой. При этом он случайно ударил Сатьяраджу по тому самому месту на лбу, куда совсем недавно прикоснулся божественный гуру. В результате этого удара глубокое самадхи Сатьяраджу прервалось, и к нему в некоторой степени возвратилось сознание – в достаточной мере, чтобы он смог отдать себе отчет в том, что вокруг собрались люди. Вместе с тем перед его взором все еще оставался озаренный светом шивалингам, который не позволял ему видеть достаточно ясно. Он еле-еле узнал в одном из собравшихся вокруг него людей своего дядю и попросил, чтобы тот дал ему дхоти вместо шортов, в которые юноша был одет. Дядя дал ему отрез материи, который захватил с собой, и, когда Сатьяраджу поднялся на ноги, чтобы должным образом обернуть вокруг себя эту ткань, двое из пришедших подхватили его под руки, после чего кое-как доставили домой. Все это время люди, которые пришли за юношей, докучали ему всевозможными вопросами, силясь понять, в чем причина его странного состояния. Кто-то допытывался, не овладел ли мальчиком призрак или дух, другие спрашивали, не овладело ли им деревенское божество, а еще кто-то интересовался, не стал ли он садху. Но Сатьяраджу не отвечал. Он весьма смутно понимал, что происходит вокруг, и ум его в любом случае был почти полностью погружен в Божественное Видение шивалингама, который постоянно оставался перед его взором.
Когда вся компания добралась до дома Сатьяраджу, мальчик обнаружил, что ноги его онемели, как деревяшки, и он не может взойти по ступенькам на веранду. Так что на веранду его пришлось поднять на руках, но когда люди попытались внести юношу в дом, ноги его уперлись в дверной проем, так что пронести его внутрь не удалось, несмотря на любые старания. Тщетные попытки преодолеть дверь продолжались более часа, затем, наконец, родственники сдались и решили усадить его на веранде, – но даже это им удалось с немалым трудом. Тем временем весть о случившемся разлетелась по деревне, и к дому стали стекаться люди – посмотреть на Сатьяраджу. Они осыпали юношу теми же вопросами, которые ему уже задавали ранее, а не получив никакого ответа, начали сами выдвигать разные предположения, судача между собой. Кто-то твердил, что мальчиком овладел некий оккультный дух. Другие диагностировали истерию. Третьи вообще отказывались относиться к событию серьезно, твердя, что юнец просто забавляется – морочит людям голову. Лишь один из собравшихся, кажется, приблизительно догадался, что в действительности происходит с Сатьяраджу. Это был шестидесятилетний хариджанин[13] по имени Педдакамараджу, высказавший смелое предположение, что Сатьяраджу в результате какого-то божественного воздействия превратился в йогина.
Хотя в результате этих непредвиденных обстоятельств Сатьяраджу пропустил свою дневную трапезу, и хотя он был очень голоден в тот момент, когда отправлялся купаться на канал, теперь голод отступил. Юноша совсем не хотел есть и от предложенной ему пищи отказался. Тем не менее родственники настояли, чтобы он выпил немного молока. Первое яркое впечатление начало понемногу блекнуть, и к 8 часам большинство людей ушли домой, хотя некоторые, наиболее любопытные, остались, чтобы посмотреть, как будут развиваться события дальше. Эти люди сидели возле Сатьяраджу, болтали между собой, но к ночи разошлись и они. Около одиннадцати часов вечера Сатьяраджу, наконец, остался один, все ушли спать. Божественный образ шивалингама, окруженного сиянием, все еще не исчез, и омкара шабад продолжал звучать в его сознании. Сатьяраджу пришло в голову вернуться на дамбу канала – туда, где на него снизошло божественное переживание. Когда он встал и пошел, проснулся также один из мальчишек, Говинда, и захотел отравиться с ним, но Сатьяраджу сумел от него ускользнуть и сам вернулся на то самое место, где божественный гуру усадил его в позу лотоса. Когда он пришел туда и уселся на землю, юноша обнаружил, что ему не удается закрыть глаза. Однако это не стало препятствием для его дхьяны[14], ибо божественное видение оставалось перед ним и тогда, когда глаза его были открыты, и ум его был полностью погружен в это видение. Вскоре после того, как юноша пришел на дамбу, начался сильный дождь, который шел всю ночь напролет, однако Сатьяраджу не обращал на него внимания. Несмотря на то что юноша промок до нитки, ему и в голову не пришло переместиться в какое-то другое место, чтобы укрыться от ливня.
На следующее утро, а именно в понедельник, 8 августа 1949 года, мальчик-хариджанин по имени Пентапатти Вирараджу принес Сатьяраджу немного молока, которое юноша принял и выпил. Вскоре односельчане, которым было любопытно, что творится с Сатьяраджу, пришли к нему домой, но, не обнаружив юношу там, отправились на дамбу, где он и был. Увидев, что мальчик промок под дождем, они перенесли его к дереву баньян неподалеку от деревни и усадили под сенью. Затем они установили над ним зонтик из листьев пальмировой пальмы, чтобы уберечь от дождя. Все это время Сатьяраджу осознавал деятельность, разворачивающуюся вокруг него, но никак не реагировал на происходящее. Поскольку глаза его оставались открытыми, он видел людей, суетящихся вокруг, но они представлялись ему всего лишь тенями, мельтешащими на фоне ясного образа, который прочно утвердился в поле его зрения. Если какие-то лица все же попадали в фокус, он лишь смутно припоминал, что где-то их видел, но не мог вспомнить имен, и ему даже в голову не приходило, что они могут быть его друзьями, родственниками, односельчанами… ибо единственное, что имело значение, – это тот факт, что прикосновение божественного гуру удалило из ума все мысли такого рода и единым движением разорвало все прежние связи.
Хотя дождь шел целый день, Сатьяраджу этого не замечал. Он сидел под импровизированным навесом из листьев пальмировой пальмы, полностью погруженный в свое видéние, не меркнущее ни на миг. Часов в девять вечера какие-то проходящие мимо мальчики из числа хариджан, услышали звук омкара дхвани, исходящий от того места, где сидел Сатьяраджу. Не понимая, что это за странный звук, они побежали в деревню и рассказали о нем односельчанам. Некоторые люди пошли разобраться и тоже услышали омкара дхвани, исходящий от юноши. Звук был слышен приблизительно три четверти часа, и все это время селяне стояли в стороне, слушая в благоговейном молчании. Наконец, когда звук утих, они осмелились подойти к Сатьяраджу, подняли его и отнесли домой.
Дома сестра дала ему молока. После того как юноша выпил молоко, божественный трепет, объявший его ум, несколько ослаб – ослаб до такой степени, что Сатьяраджу захотел спать и отправился в постель. Он и не знал, что это был последний раз, когда он сможет достаточно долго поспать за ближайшие годы: все последующие двенадцать лет, пока продолжался тапас, Сатьяраджу почти не спал. Порой он впадал в дрему на несколько минут во время перерывов в самадхи, но и тогда не покидал своего места, или асаны, – ни разу не ложился спать на протяжении всего тапаса!
После освежающего ночного сна Сатьяраджу встал приблизительно в половину седьмого и съел легкий завтрак из идли и чатни, приготовленный для него сестрой. Когда он завершил завтрак, его сознанием снова завладело божественное видение озаренного светом шивалингама и звук омкара дхвани, после чего юноша опять отправился на дамбу канала, где божественное переживание овладело им впервые. Придя на место, он ощутил сильнейший физический дискомфорт, затем началась рвота и диарея. Пока ему было плохо, за ним присматривал его приятель Говинда, увязавшийся за ним. Вскоре Сатьяраджу снова погрузился в созерцание божественного видения.
Позже тем же утром на дамбу канала пришла одна женщина из деревни, твердо уверовавшая, что Сатьяраджу теперь стал бала-йоги. Она совершила поклонение, зажгла благовония и возложила цветы, а также принесла кокос в качестве подношения. Завершив ритуал поклонения, женщина взяла кусочки кокоса и совершила прасад (священное подношение). Позже тем же утром селяне по собственному почину решили под ближайшим деревом баньян соорудить для Сатьяраджу пандал (тент) из листьев пальмировой пальмы. Работа над пандалом была завершена приблизительно в половине четвертого. Затем эти люди приблизились к Сатьяраджу и пригласили его обосноваться под нововозведенным пандалом. Сатьяраджу принял приглашение и занял приготовленное для него место.
Приблизительно в половине шестого вернулись из Какинады мама и дедушка Сатьяраджу. Когда им сообщили о странных событиях последних двух дней, они очень встревожились и немедленно отправились на дамбу, чтобы лично увидеть, как обстоят дела. Прибыв туда, они обнаружили Сатьяраджу сидящим возле дерева баньян, под пандалом из листьев пальмировой пальмы. Он был погружен в самадхи. Встревоженные, Парватхамма и Голи Сатьям стали наперебой звать мальчика по имени, но он не откликался. Сатьяраджу был отрешен от внешнего мира и не осознавал присутствия родных. Увидев своего сына в таком состоянии, Парватхамма потеряла власть над собой и впала в истерику: она рыдала в голос, прижимала мальчика к груди и причитала, вопрошая, что же могло такое произойти, что довело его до этого состояния. Стенания и всхлипывания матери постепенно вернули Сатьяраджу в состояние, когда он стал осознавать окружающую действительность. Увидев, что сын, наконец, заметил ее присутствие, Парватхамма стала молить его, обливаясь слезами, чтобы он вернулся домой. Ум Сатьяраджу на тот момент уже полностью отрешился от любых мирских взаимоотношений, так что слезы и мольбы матери не тронули его. Он спокойно сообщил ей, что начал божественный поиск и теперь не сойдет с этого благословенного пути – не вернется домой. Сказав это, он снова погрузился в отрешенность, и никакие просьбы, никакие протесты матери его не смягчили. Осознав, что внук твердо решил идти новым путем, дедушка благословил его и сказал, что это, несомненно, достойный выбор, а поэтому юноша должен твердо придерживаться избранного пути. В то же время он не смог удержаться и от того, чтобы высказать свое разочарование. Он сказал, что видел в нем надежду для всей семьи и рассчитывал на его поддержку в старости. А теперь выходит, что позаботиться о них некому. В ответ Сатьяраджу заверил деда, что у родни не будет никаких проблем, финансовых или иных… все у них будет хорошо.
После этой краткой беседы Сатьяраджу закрыл глаза и снова погрузился в самадхи. Объятая горем мать, однако, и помыслить не могла о том, чтобы оставить его сидеть там одного, а самой вернуться домой. Она просто не знала, что делать дальше… не знала, как разрешить эту странную ситуацию, а поэтому просто села рядом, растерянная и безутешная. Время от времени она бросала взгляд на сына, а потом начинала тихо плакать, зарывшись лицом в свое сари. В один из моментов, когда она подняла взгляд на Сатьяраджу, перед ее взором внезапно возникла яркая вспышка, в которой явился чарующий образ Тримурти[15]. Решив, что это галлюцинация, женщина закрыла глаза, потерла их и снова открыла. Видение было на месте – ослепительно великолепное и завораживающе прекрасное. И теперь, куда бы она ни посмотрела, везде видела только Тримурти, и ничего более. Как долго это продолжалось, она не знает, ибо само время как будто бы застыло на месте. Это видение помогло ей осознать, что сын находится под божественной защитой и ей не нужно о нем волноваться. Ее растревоженный ум обрел покой, и женщина вернулась домой, радостная и удовлетворенная.
Хотя божественное видение и принесло Парватхамме утешение, ее материнское сердце все еще тревожилось о благополучии Сатьяраджу, и поэтому она поначалу пыталась подкармливать его и ухаживать за ним. Однако Сатьяраджу отказался принять заботу матери, и дошло до того, что стал просить, чтобы она вообще не приходила. Это очень опечалило Парватхамму, но она вынуждена была смириться. На этом этапе заботиться о молодом йогине стал Гора Маллана, чей дом находился неподалеку от места, где сидел бала-йоги. Хотя Гора Малланой руководили самые добрые намерения, он совершенно не разбирался в духовных материях. Тут уместно будет вспомнить, что именно он пробудил Сатьяраджу из его изначального состояния самадхи, когда стукнул по лбу дубинкой, руководствуясь ложным предположением, будто юношей овладел злой дух. А теперь этот Гора Маллана припомнил, как кто-то когда-то рассказал ему, что риши древности, совершая тапас, черпали силу из одного только ваю (воздуха). Вот он и посоветовал Сатьяраджу поступить так же. Юноша согласился. Тогда Гора Маллана стал постепенно сокращать количество молока и фруктов, которые употреблял Сатьяраджу. В конце концов Гора вообще перестал приносить ему пищу – отныне Сатьяраджу совсем не ел. Когда Парватхамма услышала об этом, она очень обеспокоилась, взяла немного молока, отправилась к сыну и стала уговаривать его выпить. Тронутый мольбами матери, Сатьяраджу выпил принесенное ею молоко. Это очень рассердило Гору Маллану, который принялся его распекать: «А если я мяса принесу, ты его тоже съешь?» Бала-йоги посмотрел на него спокойно, а потом мягко ответил: «Да. Если ты поднесешь мне его с чувством бхакти (любви), то съем». Гора Маллана, однако, не успокоился и рассержено потопал домой, бросив на прощание, что больше он не желает иметь с этим йогином ничего общего. С того дня он не только перестал оказывать те маленькие услуги, которые прежде оказывал йогину, но стал активно осмеивать его.
Странный, но непреложный факт: когда искатель вступает на духовный путь, он неизменно встречает немало очернителей, которые ставят ему палки в колеса. Это случилось и с Сатьяраджу. Хотя приходящие к нему люди в большинстве своем признавали в юноше бала-йоги и относились к нему с почтением, были и такие, кому не удавалось разглядеть свет этого человека. Движимые завистью, а возможно и просто злобой, они подвергали погруженного в самадхи юного йогина всевозможным издевательствам, особенно когда рядом не было никого, кто мог бы пресечь безобразие. Когда от Сатьяраджу в раздражении ушел Гора Маллана, о юноше стала заботиться его мать, Парватхамма. Между тем она не могла находиться рядом постоянно, и стоило ей отправиться домой, как к нему пробирался кто-нибудь из мальчишек, которые издавна боялись и ненавидели Сатьяраджу, но прежде не решались открыто выказывать свое враждебное к нему отношение, а теперь получили возможность измываться над ним в свое удовольствие. Однажды какой-то особенно злонамеренный тип пропитал тряпку керосином, поджег ее и швырнул в сидящего в самадхи бала-йоги. Поскольку Сатьяраджу в тот момент был полностью отрешен от тела, он даже и не заметил ничего, а поэтому горящая тряпка оставила сильные ожоги на его руках и ногах. Но бала-йоги продолжил свой тапас, не обращая внимания на мучительную боль от ожогов. Когда весть об этом происшествии разошлась по деревне, один добрый старик приготовил лечебную мазь. Он ежедневно навещал йогина и обрабатывал ожоги мазью, пока йогин невозмутимо сидел в состоянии самадхи, после чего спокойно возвращался домой. Благодаря заботам этого доброго старика ожоги постепенно зажили, однако шрамы на теле йогина остались до конца его жизни.
Хотя большинство людей к этому времени уже поверили, что Сатьяраджу действительно погрузился в тапас, оставались, как водится, и скептики, которые вообще насмехались над этой формой подвижничества как таковой. В числе таких людей был мужчина по имени Дора Вирараджу, живший в Адиварапупете. Дора Вирараджу поставил себе за цель разоблачить бала-йоги, и с этой целью он заручился поддержкой своего приятеля, Чинты Суранны, пандита-аюрведиста родом из Сомешвары, что близ Рамчандрапурама. Однажды вечером эти двое пришли туда, где под пандалом из листьев пальмировой пальмы сидел бала-йоги, якобы для того, чтобы получить его даршан, и дождались, пока остальные посетители разойдутся. Как только они остались с бала-йоги наедине, Чинта Суранна, желая проверить интенсивность самадхи йогина, расплел ноги Сатьяраджу, чтобы нарушить падмасану. Ему удалось расплести ноги, но потом они так и застыли в том положении, в каком он их оставил. Затем он попытался вывести йога из состояния самадхи, разомкнув веки на одном его глазу своими пальцами. Веки на этом глазу тоже так и остались полуоткрытыми, но состояние йогического самадхи прервать не удалось. Поскольку Суранна кое-что смыслил в таких вещах, он теперь убедился, что самадхи юноши подлинное, так что ему стало неловко от собственных действий. Тогда он попытался сомкнуть полуразомкнутые веки юноши и сложить его ноги обратно в падмасану, но ничего из этого не вышло, несмотря на долгие усилия. Наконец, когда йогин все же вышел из состояния самадхи, Суранна упал к его ногам и стал молить о прощении за то, что сделал. Бала-йоги улыбнулся и легко простил этого человека. На следующее утро Суранна посетил Парватхамму. Он сказал женщине, что ее сын – махатма, и просил ее заботиться о нем как подобает.
Бала-йоги терпел издевательства в течение двух месяцев. Он не допустил, чтобы эти досадные события прервали его тапас, однако они, в конце концов, стали нарушать покой его ума. Он то и дело воздерживался от погружения в самадхи, чтобы мучители не воспользовались его бессознательным состоянием и не подвергли его новым издевательствам. В таких случаях, когда Сатьяраджу пребывал в состоянии глубокой дхьяны, но не самадхи, ему нередко удавалось поймать людей, которые намеревались побить его, ошибочно полагая, что он погружен глубоко в самадхи. Испуганные злодеи в таких случаях молили о прощении, и юноша их отпускал. Как бы там ни было, но ему, наконец, все это стало невмоготу, и он решил перебраться в какое-нибудь такое место, где можно осуществлять тапас без помех. Перебирая в уме места, где он мог бы спокойно погрузиться в себя, Сатьяраджу вспомнил, что слышал об ашраме в Пасалапуди, деревне приблизительно в восьми километрах от Адиварапупеты. Говорили, что там живет некий садху, погрузившийся в тапас. В надежде, что в этом ашраме он найдет то, что ему нужно, юноша одним октябрьским вечером, в десять часов, отправился в Пасалапуди. Это случилось менее чем через два месяца после того, как начался его тапас. Сатьяраджу отыскал этот ашрам, но едва он вошел, как садху, находившийся внутри, стал издавать странные звуки. По-видимому, садху подумал, что в ашрам хочет тайком проникнуть какой-то юный бродяжка, и попытался так отпугнуть его. Бала-йоги же, со своей стороны, предположил, что садху издает эти звуки потому, что не хочет, чтобы его беспокоили, а поэтому Сатьяраджу покинул помещение и уселся снаружи. Так получилось, что именно в эти дни по деревням в той местности шастали коммунистические бандформирования, терроризируя сельских жителей. Чтобы защитить себя, жители деревень собирали дозоры из вооруженных мужчин, которые патрулировали окрестности, задерживая всяких подозрительных типов, шатающихся поблизости. Один из таких дозоров, проходя мимо ашрама, заметил снаружи этого юношу – явно не местного. Они окружили Сатьяраджу и принялись его допрашивать. Бала-йоги пребывал в таком состоянии сознания, что не вполне понимал, что происходит, и уж точно не мог связно отвечать на вопросы. Странное поведение юноши вызвало подозрение у деревенской стражи, и ситуация уже едва было не начала развиваться как-то совсем некрасиво. Но, к счастью, в какой-то момент один из мужчин признал в юноше бала-йоги из Адиварапупеты. Когда дозорные узнали, что бала-йоги приехал в Пасалапуди, чтобы остановиться в ашраме, они позвали управляющего ашрамом и провели бала-йоги внутрь. Разместив молодого йогина, управляющий спросил его, какую садхану тот практикует. Бала-йоги не мог дать вразумительного ответа, поскольку изначально он погрузился в самадхи спонтанно. Поэтому он просто ответил:
– Я не знаю.
– Если так, – напыщенно произнес управляющий, – тогда я проведу для тебя посвящение. Отныне непрестанно повторяй мантру «Садгуру».
С этими словами он покинул юношу и отправился обратно к себе в постель. А бала-йоги, оставшись, наконец, в одиночестве там, где ему никто не мешал, снова погрузился в самадхи. На следующее утро управляющий навестил бала-йоги и спросил, выполняет ли тот джапу (повторение) мантры, которую он ему передал. Бала-йоги ответил отрицательно, чем изрядно рассердил управляющего.
Карри Субхи Редди, который являлся председателем деревенского совета и заодно присматривал, как идут дела в ашраме, позднее тем утром заглянул в ашрам. Увидев его, живущий в ашраме садху почтительно поднялся и совершил намаскар. Он велел сделать так же и бала-йоги, но бала-йоги, казалось, ничего не замечал, полностью погруженный в дхьяну. Редди был преисполнен чувства собственной важности, а поэтому такое пренебрежительное отношение со стороны юноши его обидело. Едва сдерживая раздражение, он резко спросил, какой диеты тот придерживается. Бала-йоги ответил, что питается только молоком. Тогда председатель безапелляционно заявил, что молока для него нет, а поэтому юноше больше не следует оставаться в ашраме. Видя такое отношение со стороны администрации ашрама, бала-йоги понял, что тут ему совсем не рады, а поэтому решил вернуться в Адиварапупету. Он пустился в путь в сумерки, и к десяти часам вечера вновь оказался в родной деревне – после 24-часового отсутствия. Вернувшись в деревню, он не пошел на свое прежнее место. Вместо этого Сатьяраджу уселся под деревом баньян на участке, принадлежавшем его дяде. На следующее утро, когда жители Адиварапупеты узнали, что бала-йоги вернулся, они очень обрадовались, и многие потянулись к нему, чтобы получить даршан.
Округ Восточный Годавари расположен у моря, а поэтому там часто бывают штормовые циклоны. Один такой шторм необычайной силы обрушился на регион в ноябре 1949 года. Жесточайший ветер с тропическим ливнем разразился приблизительно в половине третьего ночи и неистовствовал до утра. Многие деревья были вырваны с корнем, дома разрушены, огромные территории затоплены, люди – в отчаянии. Во время этого бедствия Мать Парватхамма, естественно, испугалась за сына – и побежала туда, где он сидел, не обращая ни малейшего внимания на бушующую вокруг бурю. Это было весьма безрассудно с ее стороны, и женщина едва не погибла, когда ей на голову упала огромная ветка, отломанная ураганом от дерева. Удар оглушил ее, но вскоре мать пришла в себя и, движимая тревогой о сыне, все же как-то добралась до дерева баньян, под которым сидел бала-йоги. И там она с изумлением обнаружила, что то место, где сидел юноша, оставалось островком покоя посреди бушующей стихии. Бала-йоги был погружен в глубокую дхьяну, и все это неистовство совсем его не трогало. Вокруг него было спокойно и чисто, ни один листок не колыхался под сенью баньяна. Мать Парватхамма испытала облегчение, смешанное с изумлением. Она подошла к сыну и села рядышком. Когда шторм утих и затеплился рассвет, она увидела в свете нарождающегося дня, что рядом с бала-йоги нашли убежище полчища огромных рыжих муравьев, которые буквально облепили тело йогина. Встревоженная, она вскочила на ноги и стала убирать насекомых с его тела, но бала-йоги жестом велел оставить муравьев в покое.