Каждый апрель на границе земли и неба
повисает, едва лишь касаясь нёба,
уверенное и лёгкое, уверенное и вёрткое
слово твоё: «Поехали».
И ты летишь, летишь, превращаясь в дым,
невесом, невредим и непобедим.
Ты стоишь на орбите совсем один,
абсолютнее всех величин.
И «Восток» твой – «Восток-1».
Это есть пустота, обретение меры и веры,
в то, что жизнь – преодоление тела,
покорение времени и пространства.
Здравствуй, Юрий Гагарин, здравствуй.
Кем ты был, воспаривший святой Георгий,
рассказали комсорги, профорги.
Я пишу тебе из другой эпохи —
у нас принято лайкать и кликать.
Гагарин, космос – когда от улыбки
в апреле на землю приходит весна.
От Одессы остался только звук О.
И не понять, иврит ли это или идиш.
О – это когда на крышу выйдешь,
но даже еврейский бог не спасёт.
И тело твоё чернее Чёрного моря,
и мама твоя уже не откроет окно,
чтобы крикнуть: «Пожар!», «Поджог!»
О, абсолютное О. Бесконечное, как огонь,
отзвук двух мировых войн.
И если ещё есть голос, то не молчи,
там горят скрипачи, инженеры, зубные врачи.
А Одесса ответит тебе гудком,
сиротливой сиреной, в которой услышишь О.
Шма, Исраэль. Я иду в Твой дом.
Накрывай меня с головой не огнём, – водой.
Кто не знает эту цыпу?
Нецелованную тётю Цилю,
тётю Цифру из соседнего подъезда?..
Она всем давала под проценты
и подписывалась именем
«Лиля» или «Оля».
Ей было всего двадцать,
когда перестала смеяться,
когда пришли,
приложили линейку и сказали,
что она – еврейка.
Спи спокойно,
береги своё белое личико,
Циля в цементе,
Циля в кирпичике.
Плечико к плечику окровавленному —
дочка Давидова, колено Израилево.
Принесли на Авеля похоронку.
Тишина стоит, что ни звук – то всхлип,
тишина стоит, только треск в колонках.
И не в курсе Каин, во что он влип…
…
Если б Ева сама не рвала где тонко,
то Адам, как трепетный сомелье,
пригубил бы яблочную самогонку,
настоявшуюся на змее.
А ты что такой умный,
как будто бы знаешь точно,
стоит ли умирать,
стоит оно того?
Слушай, не надо лозунгов,
и так-то тошно.
Я-то?
Да я об этом совсем ничего.
Нет, я не знаю.
И ты не знаешь.
Разве о том, что ордена удостоят.
Может, в газете ещё пропишут и пустят слухи.
А если хочешь знать,
стоит ли,
стоит? —
то вот, спроси у Андрюхи.
А Андрюха ходит по яблоневому саду,
на ветру струится ковыль.
А Андрюха смеётся, ему ничего не надо,
на лице у него пыль,
голова у него в цвету, в цветах.
голова у него в кустах.
И роса на яблоках, и в каплях солнце,
у заката лицо огнево.
А Андрюха оборачивается и смеётся:
ничего не знаю, мол, ничего.
может, и хотел бы что-то ответить,
но становится темнота,
налетает, уносит его ветер
за чёрные леса, за далёкие города,
и ничего он не скажет тебе
никогда.
…и исчезают яблони, и становится тишина,
и только горит костёр,
а ты иди, раздвигая мрак, ничего не знай,
до далёких морей, до высоких гор.
Там, у дороги, в лесополосе,
упадёшь, уставившись в темноту.
И когда-нибудь будет радость, и солнце в росе,
и яблони во цвету.
Нас не язвите словами облыжными,
жарко ли, холодно? По обстоятельствам…
Кто-то повышенные обязательства
взял и несёт, а мы всё-таки выживем.
Мальчики с улиц и девочки книжные…
Осень кружится в кварталах расстрелянных.
Знают лишь ангелы срок, нам отмеренный,
только молчат, а мы всё-таки выживем.
Не голосите, холёно-престижные,
будто мы сами во всём виноватые.
На небе облако белою ватою
мчит в никуда, а мы всё-таки выживем.
Не разобраться, что лучше, что ближе нам?
«Шашки подвысь, и в намёт, благородие!»
Нам смерть на Родине, вам же – без Родины.
Вот как-то так… А мы всё-таки выживем!
этой весной соловьи не пели,
зато научились высвистывать пули,
они выбирали высокие цели,
но промахнулись и обманули.
а мирные птахи летели мимо
и представляли собой мишени,
садились плотно шальные мины,
рвались в районе «большой кишени».
Долго не было беды. Долго.
Долго не было войны. Долго.
Успели дети подрасти.
Успели внуки подрасти.
А правнуки пока что не успели.
И сын сказал: «Я ухожу. Прости».
И внук сказал: «Я тоже. Отпусти».
И правнуки заметно повзрослели.
И снова кровь горячая лилась.
И Родина кроилась и рвалась.
И брат на брата шёл, а друг на друга.
И стало чёрным молоко в сосцах.
И стала чёрной кровь в людских сердцах,
как антрацит, наш краснодонский уголь.
Последний пласт. Из недоступных недр.
Наверх. Из самой преисподней.
История желает перемен
и крутит, крутит, крутит чёрный жёрнов.
Мы стали чёрным хлебом на войне,
а были… были золотые зерна.
Эти русские мальчики не меняются:
война, революция, русская рулетка,
умереть, пока не успел состариться,
В XIX, XX, XXI веке.
Эти русские девочки не меняются:
жена декабриста, сестра милосердия,
любить и спасать, пока сердце
в груди трепыхается
В XIX, XX, XXI веке.
Ты же мой русский мальчик:
война, ополчение, умереть за Отечество…
Ничего не меняется,
ничего не меняется,
бесы скачут,
ангелы ждут на пороге вечности.
Я твоя русская девочка:
красный крест, белый бинт, чистый спирт…
В мясорубке расчеловечивания
будет щит тебе
из моих молитв.
А весна наступает. Цветущие яблони
поют о жизни, презревшей тлен,
так, будто тоже они православные,
русские и после молитвы встают с колен.
Нас разделяют границы.
Линия фронта. Линия жизни.
Мы будем друг другу сниться,
это всё, что осталось нам ныне.
Я ничего не забыла…
Но снова – в который раз —
обрывается связь мобильная,
остаётся сердечная связь.
Ни прощения, ни отмщения,
только боль распинает грудь,
не осталось путей сообщения,
только Млечный Путь.
И по звёздам, что в небе светятся,
через взорванные мосты
я лечу к тебе, чтобы встретиться
у взятой тобой высоты.
Услышь нас, Господи, мы – живы,
пошли на землю свой конвой
гуманитарный. Тянет жилы
сирены вой и ветра вой…
Поверь нам, Господи, мы – люди.
В братоубийственной войне
за всех солдат молиться будем,
на той и этой стороне.
Прости нас, Господи, мы серы
и сиры в глупости своей.
В родной земле греша без меры,
мы просим процветанья ей…
Спаси нас, Господи, мы слабы:
от миномётного огня,
стрельбы и ненасытных «градов»,
мы сами не спасём себя…
……………………………
Спасибо, Господи, мы живы…
Отойди на шаг. На два.
В красный угол.
Видишь, это не дрова.
Это уголь.
Это – недра. Это с шахт
тянет дымом.
Боже, выходи на шлях,
помоги нам.
Всё теплей, ещё теплей,
жарко, меркло.
Не подбрасывай углей
в это пекло.
По углам их разведи,
по майданам:
и с напалмом из груди,
и с метаном.
Кто заломится в бреду
над сыночком?
Кто поделится в аду
уголёчком?
Ищет третьей мировой
семя жлобье.
Этот уголь – образ Твой
и подобье.
Над городом гуманитарный снег.
Патрульный ветер в подворотнях свищет.
Убежище – читает человек
на школе, превращённой в пепелище.
У всякой твари есть своя нора.
Сын человечий может жить в воронке.
Артиллеристы с самого утра
друг другу посылают похоронки.
Ещё один обстрел – и Новый год.
Украсим ёлку льдом и стекловатой.
И Дед Мороз, наверное, придёт
на праздничные игры с автоматом.
Тише, тише – ты на самой крыше.