Рим, май 1472 года
Это был обычный пригородный римский постоялый двор. Располагался он на входе в город, неподалеку от базилики Сан-Джованни-ин-Латерано. Основная зала была в этот обеденный час забита до отказа: направляющиеся на субботнюю ярмарку торговцы, спешащие за спасением собственной души паломники, отдыхающие от праведных и неправедных дел солдаты, обычный люд, для которого дорога была необходимостью, а то и образом жизни. Рядом с основной залой располагалось несколько отдельных, поменьше, где могли пообедать те, кому больше нравилось или подобало одиночество. К одному из таких салонов, в котором ужинали несколько паломниц-монашек из монастыря Св. Бенедикта, приблизился худенький подросток с огромным, не по росту, подносом. Мать-настоятельница Каталина хорошо знала хозяина заведения и всегда останавливалась здесь во время своих посещений Рима. Гостьи были почетными, и подросток старался им угодить. Он осторожно приоткрыл дверь и протиснулся внутрь. В зале было тихо, но юноша внимания на это не обратил. Обедавшие здесь особой разговорчивостью не отличались. Не отрывая глаз от пола, он засеменил к столу и, только приблизившись, поднял голову. Тишину разорвал тоненький вопль, грохот разбившейся посуды и звон жестяного подноса. В основной зале люди притихли, поглядывая друг на друга с недоумением. Беппо, хозяин постоялого двора, здоровый детина с квадратными ручищами смачно выругался и ринулся на звук, бормоча:
– Опять не справился! Сегодня же выгоню и на дядю не посмотрю!
Заскочив внутрь, остановился как вкопанный. Из широкой миски с супом поднимался еле заметный пар. Вокруг, уронив голову на стол, спали четыре монашенки. Пятая, откинувшись, сидела на стуле. Все вокруг было неподвижным и застывшим, словно на фресках столь любимой Беппо базилики. Только остекленевшие глаза, обращенные в закопченному потолку, и повисшие плетьми руки пятой монашенки свидетельствовали, что автором живописного полотна была… смерть.
За его спиной раздался женский вскрик. Беппо пришел в себя, обернулся и забормотал в отчаянии:
– Мать Каталина! Господи, как это могло случиться! Спаси и помилуй!
Невысокая женщина в монашеском одеянии прошла внутрь.
– Я сделал, как вы приказали, принес ужин сестрам, не дожидаясь вашего возвращения! Что подумают люди, о горе мне! – Беппо говорил уже тише, не в силах оторвать глаз от страшной картины.
Шепча слова молитвы, мать Каталина нежно закрыла глаза пятой монашенки, обошла стол, крестя погибших и молясь за упокой невинно убиенных душ. Следом, дрожа, зашла совсем юная послушница. Ее глаза были широко раскрыты, и в них черным пламенем полыхал ужас:
– Они спят! Мать Каталина, надо их разбудить! – девушка бросилась к умершим, хватая их за безжизненные руки, тряся за плечи.
– Марселла, сестра Агнес! Сестра Кармелла! – Головы с безжизненным стуком опускались на стол, руки падали вновь. – Сестра Дениза! Сестра Дениза! Отзовись! Это шутка! Этого не может быть! Не-е-ет! Не-е-ет! – Девушка опустилась на колени перед пятой монашенкой и зарыдала, зарывшись лицом в платье умершей.
Беппо внимательно осмотрел стол, суп был не тронут, только в кубках на дне переливалась темная жидкость. Взял кувшин с вином, понюхал и передал Каталине.
– Оно отравлено?
Мать-настоятельница взяла кувшин, втянула запах, потом вылила каплю на запястье, лизнула и произнесла:
– Atropа belladonna!
– Этого не может быть! Мое вино самое лучшее в Риме!
Лицо матери-настоятельницы заострилось.
– Надо увести Анну, – приказала она Беппо. – Приставь к ней кого-то надежного и закрой наверху, а я дождусь стражников.
– Я оставлю ее в моей спальне, она будет в безопасности!
Беппо с подоспевшей на помощь женой Лучианой с трудом оторвали Анну от умершей сестры Денизы и потащили наверх. Следом отправили за стражниками. Любопытные посетители толпились у двери, пытаясь заглянуть внутрь. Хозяин постоялого двора отгонял самых настойчивых. Стражники появились быстро. Они моментально очистили помещение, составили протокол, вынесли тела умерших.
Мать Каталина молилась, не обращая внимания на царившую вокруг суету, провожая в последний путь души своих сестер. Только когда все утихло, она встала, расправила складки своего платья и подняла голову.
– Беппе!
Стоявший за дверью хозяин с виноватым видом ринулся к настоятельнице.
– Анна?
– С ней все в порядке, Лучиана дала ей настойки и осталась с ней наверху!
– Что произошло, Беппе? Кто мог убить моих сестер?
– Сам ничего не понимаю, мать Каталина! – Беппе в этот момент было не узнать, глаза потухли, а огромные ручищи висели плетьми.
– Я тебя ни в чем не обвиняю, Беппе, мы слишком хорошо и давно друг друга знаем, – голос матери-настоятельницы дрожал, она лихорадочно размышляла, – только скажи мне, кто-нибудь интересовался нами?
Беппе сначало было помотал головой, потом, поразмыслив, подозвал пухлую девушку, прислуживавшую в основной зале.
– Консолетта, тебя кто-нибудь спрашивал о сестрах монастыря святого Бенедикта?
Девушка сдвинула брови и покачала головой.
– Меня нет, спроси у Альдо.
Беппе подозвал того подростка, что прислуживал монахиням. Он приблизился, кося глазами и бледнея, а услышав вопрос, вообще побелел, стал заикаться и слишком истово клясться в том, что его никто и ни о чем не спрашивал. Беппе, показав глазами Каталине на винный погреб, схватил упирающегося подростка за грудки и поволок вниз. Каталина, прикрыв за собой дверь, последовала за ними.
– Теперь говори правду, иначе весь дух из тебя вытрясу! – закричал хозяин таверны.
– Клянусь Пречистой Девой, я ничего не знал, меня просто спросили, остановились ли у нас сестры прихода святого Бенедикта, я ответил «да», и они мне дали монету, и все, клянусь моей умершей матерью! – выл перепуганный подросток.
– Подожди Беппе, – остановила разбушевавшегося мужчину Каталина, оттащила Альдо и, взяв за плечи, заглянула в покрасневшие от слез глаза.
– Ты уверен, что они тебе задали только этот вопрос?
– Нет, они еще спросили, приехала ли с вами молодая девушка, ваша послушница Анна.
– И ты что ответил?
– Я сказал, что знаю только мать Каталину, но видел с вами девушку с черными глазами.
– Мне все понятно, отпусти его! – приказала Каталино Беппо.
– Как это отпусти, я его сейчас хорошенько выдеру! – бушевал Беппо, найдя наконец хоть какое-то подобие козла отпущения.
– Альдо не виноват, он просто ответил на заданный вопрос, – спокойно возразила мать-настоятельница.
– Чтоб я тебя больше не видел, пошел на кухню! – Беппо с явным сожалением выпустил подростка, тот, не дожидаясь повторного приглашения, ринулся наверх, только пятки засверкали, хозяин постоялого двора повернулся к настоятельнице.
– Почему вы уверены, что он не виноват? И почему вы спросили об Анне?
– Это слишком долгая история, Беппе, и лучше тебе ее не знать…
Воцарилось молчание. Хозяин терпеливо ждал. Наконец мать Каталина тихим голосом спросила:
– Ты брал сегодня кого-нибудь в поденщики?
– Конечно, как всегда перед праздником, сама же знаешь, что сейчас паломников море, одним нам не управиться.
– Кого ты взял?
– Двоих: Антонетту, я ее всегда беру, и другого, ее дружка, как же его зовут?! Балдассаре.
– Ты их хорошо знаешь?
– Антонетту – да, а Балдассаре она мне привела, я его раньше никогда не видел. Сейчас я тебе их покажу.
Но расспросы Антонеты, глупой рыхлой брюнетки с побитой оспой лицом и круглыми глазами, ни к чему не привели. Оказалось, что с Балдассаре она познакомилась только вчера, и тот ей обещал отдать половину своего сегодняшнего заработка. Балдассаре же след простыл.
– Нам опасно здесь оставаться, Беппе, ты можешь найти для меня убежище?
– Конечно, у меня за городом живет брат, – кивнул головой детина. – Вы знаете, кто подослал убийц?
– Знаю, – грустно ответила настоятельница. – Я надеялась, что это старая история, но прошлое имеет вредную привычку возвращаться…
Беппо оставил мать-настоятельницу с Анной в собственной спальне, крепко заперев дверь и приставив собственного помощника Гаэтано охранять ее, а рано утром сам проводил женщин в безопасное место за городом, пообещав найти и привести к ним друга матери-настоятельницы, духовника монастыря Паоло Кастаньо. Тот явился ближе к вечеру, растроганно обнял настоятельницу. Так они и простояли вместе несколько минут: высокий, сухощавый Паоло со строгим лицом аскета и осанкой ариктократа и небольшая, кругленькая Каталина. Следом Паоло взял за руку Анну. Та сидела неподвижно, уставившись в одну точку и ни на что не реагируя. Паоло вздохнул и отпустил ледяную руку своей ученицы. Показал глазами на дверь в соседнюю каморку и вышел, Каталина последовала вслед за ним.
– Теперь расскажи мне, что произошло, – коротко попросил он.
Паоло слушал внимательно, не разу не прервал, только по мере повествования матери Каталины черты лица его заострились, и в глазах заполыхал гнев.
– Ты уверена, что наши враги отравили всех твоих сестер с одной единственной целью – уничтожить Анну?
– Да, подумай сам, кому еще могли помешать мои дочери?! – голос матери-настоятельницы задрожал.
– Тогда почему Анна осталась в живых?!
– Тот, кто подлил яд, не знал, что нас с ней не было, я сказала Беппе, чтобы нас не ждали. Я давно обещала показать Анне базилику Эмилио, и мы вряд ли могли вернуться вовремя, но путешествие было утомительным, и я не хотела доставлять неудобства сестрам, особенно сестре Агнес, сам знаешь, что паломничества с годами ей давались все труднее и труднее.
– Убить пятерых, чтобы разделаться с одной?! Каким чудовищем надо быть!
– Да, вот именно, чудовищем, готовым на все, и которое ничто на свете не остановит!
Оба замолчали.
– Неужели нет выхода?! – горестно спросила Каталина.
– Пока не знаю, – честно признался Паоло, и добавил, – хотя у меня есть одна идея, вы отправитесь со мной.
– Хорошо.
– Я могу поговорить сначала с Анной?
– Она все время молчит, плачет и молится!
– Что ей известно? Ты ей рассказала правду?
– Чтобы добить ее окончательно?! Ты думаешь, ее рассудок вынесет еще одно потрясение после всего случившегося?
Паоло кивнул.
– Ты права, но нужно объяснить, что ей угрожает опасность!
– Хорошо, это я ей объясню, но без каких-либо подробностей! Просто скажу, что у нее есть невидимые враги! А кто они, мне неизвестно!
– Так действительно будет лучше! – согласился Паоло. – Сколько времени тебе понадобится на сборы?
– Ты знаешь, что немного… – впервые за последние дни улыбнулась Каталина.
Анна последовала за Паоло и настоятельницей, не задавая никаких вопросов. Ей было все равно, ее жизнь остановилась и осталась там, на постоялом дворе, рассеявшись, как дыхание ее сестер. Даже разговор с Каталиной по прибытии не вывел ее из молчаливого равнодушия. Ее жизни что-то угрожает? Какая глупость, угрожать можно живым, тем, кто чувствует, как бьется сердце, как хочется плакать или смеяться, радоваться прикосновению любящих рук, для кого страшно покинуть этот мир! А ей все равно, да и потом, как можно бояться освобождения!
Каталина настаивать не стала, они уединились с Паоло и долго шушукались, вырабатывая план действий. Потом он оставил женщин и отправился в направлении, известном ему одному. Отсутствовал мужчина до вечера, вернулся усталый и на расспросы Каталины только безнадежно развел руками. Мать-настоятельница повздыхала и еще усерднее стала молиться, не оставляя свои четки ни на минуту. На следующий день все повторилось. Только через три дня Паоло вернулся раньше обычного и на этот раз с просветленным лицом. Анне было тут же объявлено, что завтра ее представят одному из знакомых Паоло: кардиналу Виссариону Никейскому. Анне имя кардинала ничего не говорило, а прочее ей было неинтересно. Но Паоло продолжил свои объяснения. Кардинал Виссарион в свое время был греческим архиепископом и самым яростным сторонником Флорентийской унии православной и католической церкви. Поэтому именно ему Папа поручил воспитание потомков императорской фамилии, падшей под натиском турков Византии. Святой престол дал убежище брату последнего императора Восточной Римской империи Фоме Палеологу и его семье. И сейчас Виссарион активно искал компаньонку для выросшей в изгнании дочери Фомы – Зои Палеолог. Барышне нашли царственного жениха в далекой стране где-то на востоке со странным названием Московия, и она должна была отправляться туда. Край этот был богат и обширен, Папа рассчитывал заключить с московским царем военный союз, и Зоя Палеолог служила залогом будущего сотрудничества. Паоло Виссариона знал неплохо. Он слыл большим знатоком древних языков, и кардинал обращался к нему с переводом нескольких текстов, найденных в спасенной части библиотеки Палеологов. Поэтому Паоло и решил представить кардиналу воспитанницу Каталины, надеясь, что Анна подойдет на роль компаньонки. А что лучше расстояния сможет защитить ее от невидимых врагов! Каталина сначала всплеснула руками, но после недолгого размышления смирилась.
На следующий день Паоло привел Анну к большому дому в самом центре Рима. Кардинал жил неподалеку от папского дворца, и в доме ничего не говорило о нищете, подобающей слугам господа. Наоборот, чертоги кардинала утопали в роскоши, разительно отличаясь от скромных аппартаментов, виденных Анной до сих пор. После первого обмена учтивостями и представления Анны, Паоло сразу перешел к делу.
– Слышал я, что ты ищешь компаньонку для византийской наследницы?
– Ищу, – согласился Виссарион, – у тебя есть кто-нибудь на примете? Не говори мне, что эта юная монахиня и есть твое предложение? Мне нужна светская девушка!
– Анна еще не приняла сан, она – воспитанница матери Каталины из монастыря Святого Бенедикта.
– Кто ее родители?
– Она – сирота.
– То есть ее происхождение неизвестно. Не хотел бы огорчать тебя, но мне нужна девица знатная, хорошо воспитанная, образованная.
– Анна в монастыре была самой способной ученицей! И поверь мне, ее воспитанию и уму может позавидовать любая знатная девица! Всем известно высокое происхождение матери Каталины!
– Но эта девушка – никто, она же не родственница Каталины! Подумай сам, что скажет Папа, если я предложу в компаньонки наследнице Великой империи простолюдинку, пусть даже воспитанную и образованную!
– Великой империи больше не существуют, и, насколько мне известно, все более или менее знатные римские, флорентийские, миланские и неаполитанские семейства отклонили твои просьбы, никто не собирается отправлять дочь в неизвестную никому страну с наследницей без трона. Папа возлагает большие надежды на этого варварского царя, и вроде бы страна его обширна и богата, но это слишком далеко от самого скромного определения удачного замужества! Или я ошибаюсь? – Паоло поднял внимательный взгляд на Виссариона.
Тот только кивнул головой.
– И потом, Анна вовсе не простолюдинка! Она – незаконнорожденная, это да, но род ее отца может похвастаться и древностью, и большими заслугами перед святым Престолом!
С этими словами Паоло подошел к Виссариону поближе и прошептал ему что-то на ухо. Тот вскинулся и как-то совершенно по-новому взглянул на застывшую девушку.
– Не может быть! Неужели правда! Когда-то об этом шептались по углам, но я не придавал этому значения!
– Нет, не выдумки, перед тобой живое подтверждение! Анна – его дочь!
Виссарион замолчал, он рассматривал стоящую в отдалении девушку словно только сейчас увидел ее. «Господи, как похожа, его глаза, черные как гроза, та же мраморная кожа и нос с горбинкой, поменьше и поизящнее, но его, и эти страстные губы сластолюбца, а от матери ничего!» Та была золотистой блондинкой с глубоким как море фиалковым взором. Другая картина семнадцатилетней давности встала перед ним: золотистые кудри в багровых отблесках пламени… Кардинал вздрогнул и помотал головой, словно отгоняя кошмарные видения, и уже другим тоном добавил:
– Что ж, так тому и быть, тем более, ты прав, и твоя воспитанница нам нужна живой, и что лучше расстояния может ее защитить!
Через пару дней кардинал Виссарион послал за Анной закрытую повозку. Паоло сопровождать ее не пригласили. Карета долго петляла по узким улицам и остановилась возле большого дома. На крыльце ее встречал кардинал. Он проводил Анну внутрь и без особых церемоний представил Зое Палеолог. Наследница великой империи оказалась полноватой особой легкомысленного вида с приятным выразительным лицом. Она оживленно болтала с окружавшими ее молодыми людьми, иногда переводя заинтересованный взгляд на Анну и благожелательно улыбаясь. Девушка внимательно выслушала Виссариона. Потом еще с минуту поболтала, следом, очаровательно улыбнувшись, приказала оставить их одних.
Оставшись наедине с Анной, она так же внезапно прекратила улыбаться. Молчание затянулось. Зоя о чем-то размышляла, остановив на своей гостье изучающий взгляд непривычно больших карих глаз. Та спокойно ожидала, ей было все-равно, первый шок прошел, и она словно заледенела, как-будто мозг ее покрылся инеем как защитной оболочкой, стараясь выдержать и не поддаться безумию отчаяния.
– Итак, если ты останешься в Италии, тебя убьют? – наконец полуутверждающе-полувопросительно произнесла наследница Палеологов.
– Да, – просто ответила девушка.
– Замечательно! – с удовлетворением заявила Зоя.
Анна оторопела и изумленно вскинула брови.
– Значит для тебя нет дороги назад! – продолжила как ни в чем не бывало наследница Палеологов. – Мы, моя дорогая, отправляемся в один конец, и возврата нам не будет!
Пять лет спустя… (Москва, октябрь 1477 года)
Который год сидела в Москве чужестранка коварная, змеюка подколодная Зоя Палеолог. Хоть имя свое змеиное Зоя на русское Софья сменила, но русским именем ведь подлую, чужую душу не выправишь. Пятый год плела интриги, устраивала заговоры, душила одну за другой вольницу боярскую. На чужой, византийский манер жизнь русскую организовать вздумала. "Так ведь разве правое это дело – уставы дедов и прадедов на греческие порядки менять! – раздумывал, покачивая головой, дворянин Государева двора Михаил Степанович Лыков. – От Византии ихней ничего не осталось, который год бусурманин в Царьграде сидит. А Москва-матушка стояла и стоять будет". Горькие думы одолевали Михаила Степановича со вчерашнего вечера. Обидел его Гусев, молодой щенок византийской принцессы, еще как обидел! Перед всеми унизил. Вперед него к великому князю подошел с докладом и спиной еще заслонил, да так Лыкова и не видно было, как будто он не дворянин Государева двора, а совсем никто. А потом еще и перебил, когда Лыков слово перед Иваном Васильевичем держал, вроде бы как поправил.
Лыков снова вздохнул и помотал головой. Думушки заворочались тяжелыми каменьями: "Вот беда-то! Не было лиха, так черти заморские, папа с кардиналами своими, полный короб наволокли, как придумали в невесты князю Зойку эту поганую предложить! Не иначе как извести начисто веру истинную, православную, порешили. А князь у них как паинька на поводу пошел. Теперь эта подлая интриганка всем крутит! Да и князя словно подменили. В кровати стал государственные дела решать! Раньше Иван Васильевич любил как в старину "против себя встречу", когда бояре с воеводами спорили да жизни учили, покорно все выговоры слушал. Так бывало воевода Дорогомилов, князь Патрикеев или дьяк Федор Курицын начнут говорить, то князю и слово вставить не удается. Только когда уважаемые бояре закончат, тогда и князя черед приходит. Теперь даже в палату входить трижды согнувшись надо. И кланяться, как перед иконой, в пояс, а то и до земли. А ежели что не так, то гнев великого князя страшен, а в опалу попасть проще простого. Время худое – из Москвы никуда не уйти, ни к ярославским, ни к тверским, ни к угличским Васильичам! Все теперь только на Москву глядят… И где это видано, чтобы баба в государственных советах участвовала! Оно ведь известно, что у них только волос долог, а ум короток! Лыков даже сплюнул от досады! Перед взором как наяву встала вчерашняя картина, когда Софья в Думной Зале на почетном месте рядом с князем восседала и говорила со всеми на равных.
Конец пришел Руси! И какие дела стали творится! Сатанинские!" – одумал и осенил себя крестным знамением на всякий случай. Вспомнил молодого Бориску Холмогорова, найденного изрезанным, а самое страшное, что даже после смерти поизмывались над ним: голову отрубили, оскопили и причинное место в рот засунули, словно по дьявольскому наущению, да еще не теле места живого не оставили. За что ему такую лютую смерть? Бориску он знал хорошо, тот служил в его столе. Хотя служил так себе. Ленивый был Бориска, не прилежный, одна печаль-забота погулять, попировать да за красными девицами поволочиться. Лыков его взял к себе, чтобы слово сдержать. Товарищу своему, покойному Прокопию Холмогорову, пообещал о семье его позаботиться. С Прокопом вместе на Литву ходили, только тот из последнего похода не вернулся, в засаду попал. Вот из-за товарища погибшего отпрыска его и терпел. А вчерашнего дня и дружка Борискиного, Глеба Добровольского за корчмой на Смоленской дороге нашли. Сам слышал, как пристав Андрей Дорогомилов князю Патрикееву докладывал. Следом на Ростовской дороге троих коробейников след простыл, на кузнеца Богдана Еремина рядом с кабаком напали, так отчехвостили, что плашмя лежит и смерти дожидается, а известной знахарке бабе Манефе голову начисто снесли, а кто неведомо. Ну знахарку наверняка сам лукавый и обезглавил, всем известно, что она с ним зналась, вот, видимо, и не поделили что-то. А остальных-то за что?! Столько народу за два дня погибло! Совсем разбушевался хвостатый! А все из-за нее, из-за Зойки!
Перекрестился на всякий случай и молитву прочитал, потом вернулся к самому важному, что уже несколько месяцев покоя не давало. Вот уж не думал, что так трудно будет сыночка единственного, Васю, на службу во дворец пристроить. К себе в приказ брать – засмеют, что мол, совсем ни чести, ни влияния у Лыкова не осталось, сыночка писарем к себе в стол брать. Но пока все старания Михаила Степановича ни к чему не привели. Жена, Прасковья Игнатьевна, с утра до вечера только об одном и говорила, как Васеньку в люди вывести.
Дверь отворилась, и в кабинет Лыкова вошел подъячий Иван Мельников. Мужчина еле заметно поклонился.
– Спрашивали, Михаил Степанович?
– Конечно! Ты где был? Второй час тебя жду, – не скрывая недовольства, пробубнил Лыков.
– Задержался с купцами новгородской гостиной сотни, опять жалуются, мол, поборы высокие!
– Раз высокие, так и не торгуйте! – мотнул головой Лыков.
– Так ведь не скажешь, я им по-другому объяснил, мол, зато на ярмарке самые лучшие места им выделили, они с двойной выгодой свой товар продать смогут, от лихого народа их защищаем, дороги обезопасили, а стражникам тоже платить надо… Опять заказ им на пищали дали, могли ведь и без них обойтись! Вон как московская гостиная сотня на нас обиделась, что новгородцев выделяем! Их голова, Матвей Никитин, недавно только приходил, но я его успокоил, что сегодня у новгородцев праздник, а завтра – и у вас будет, зато мол, Новгородское вече вам отказать не посмеет, когда со своим товаром поедете!
– Твоя правда, – согласился Михаил Степанович. – С Матвеем ссориться не резон, слухи уже ходят, что скоро не просто головой гостиной сотни, а гостем (крупным купцом – прим. автора) станет, дьяки в разрядном приказе вроде уже и жалованную грамоту на гостиное имя приготовили.
– Быстро поднялся Никитин, – не без зависти покачал головой подъячий.
– Быстро, говорят большими деньгами ворочает, не меньше десяти тысяч обороту в год, сам на Югру, на Северное море ездит, ему уже и воеводы не указ. Ну да ладно, ты все честь по чести выправил, и то хорошо.
Своему подъячему Лыков доверял. Большого ума человек. Поэтому как только с докладом к Патрикеееву или к Курицыну идти, всегда сначала с Иваном посоветуется. Так всегда все складно у него и получалось. А уж с торговым людом общаться равного Мельникову не было. Самые выгодные дела через их стол проходили, и купцы в накладе не оставались, благодарили. Лыков и думать забыл, что с войны голым и босым вернулся. От дедовского удела ему только пара захудалых деревенек и досталась, а холопов так вообще полтора человека. Приданого за Прасковьей тоже негусто получил. Думал, что заслуги отца Прасковьи Игнатьевны да родство с воеводой Ильей Алексеевичем Дорогомиловым подсобят. Только с воеводой все неладно получилось, до сих пор Илья косо смотрит, а вроде военными товарищами были! Хорошо хоть Великий князь заслуги Прасковьиного отца помнил и столом в приказе Большой казны назначил заведовать, и не каким-нибудь, а тем, которому торговые люди подчинялись. А купцы – народ понимающий и благодарный. Так что сейчас хорошо зажил, вот бы Васю к делам пристроить, а там можно и на покой.
– С Васей никак не получается, – пожаловался Михаил Степанович, – может посоветуешь что?
Мельников заботу своего хозяина выслушал, поразмышлял и выдал на-гора:
– Сходили бы вы, Михаил Степанович, к княгине Софье с поклоном. Великий князь вас не жалует, сами не знаем, что ему воевода Дорогомилов наговорил. Так что, тут старайся не старайся! А княгиня, может, и пожалеет. Тем более чужая она здесь, людей, пришедших с поклоном, не часто видит. Знает, что бояре ее ненавидят. Но только на латинян своих да греков опираться ей не просто. Так что ищет она опоры и в боярстве, и в дворянстве московском. Попробуйте, дворянин, попытка не пытка.
Все перевернулось внутри Лыкова, но виду не показал, только засопел слегка. Потом собственной выдержке и хитрости порадовался. Шут его знает, снюхался, небось, с княгиней. Он сам-то из посадских выбился, ни роду, ни племени. "Хотя именно таким сейчас почет", – горько вздохнул дворянин, совершенно забыв, что минуту назад сам же своего подъячего восхвалял до небес. Мельников вышел, а Михаил Степанович так и остался сидеть, поглаживая седую бороду. Был он человеком степенным, неторопливым. А что торопиться, это пусть простой люд торопится, а родовитому человеку держать себя уметь надо. Потом так же не спеша приказал возок запрягать и отправился домой. Только и там отдохнуть не пришлось. На пороге уже ждала его жена, Прасковья Игнатьевна. Лыков взглянул на нее и тут же отвернулся. Но от жены отвязаться не удалось, та была настроена решительно.
– Разговаривал ли ты с воеводой?
– Что прикажешь, каждый день Илье Алексеичу надоедать?
Прасковья с огорчением мотнула головой, но от мужа отставать не собиралась.
– Может Иван тебе что-нибудь путное подскажет? – вспомнила про мужниного помощника Прасковья.
– Подсказал уже, да только такими советами сыт не будешь. Придумал у царевны царьградской милости просить! – на этот раз своего возмущения Лыков не скрывал.
Но реакция его жены оказалась совершенно противоположной той, которую он ожидал.
– А может и правда, – вскинулась Прасковья Игнатьевна с надеждой, – может, поможет Васятку во дворец пристроит. Сам знаешь, Илья на тебя до сих пор косо смотрит. И другие не помогут, ты вон сколько князя Патрикеева за Васятку просил, а он все подожди да подожди, а чего ждать? Пока у Васятки волосы седые появятся, а нас на погост свезут!
– А царевне царьградской я что, кумом прихожусь, чтобы она за Васятку заступилась? – резонно возразил Лыков. – Чин теперь сложнее стал.
Но разве бабу переговоришь, если она себе что-то в голову вбила! Прасковья Лыкова особым умом не отличалась, зато упрямства ей было не занимать.
– Сложнее – не сложнее, а попытка не пытка. Авось и Васятке нашему повезет, глядишь и вовсе кравчим возьмут. Вон какой он у нас молодец и красавец!
Лыков благоразумно промолчал. Упоминать, что единственный выживший из всех их детей сын не отличался ни красотой, ни храбростью было себе дороже. Кроме того, к учению отрок был неприлежен, грамоту освоил еле-еле, а все время пропадал на заднем дворе с кузнецом и оружейником. Он тут же пожалел, что поделился с женой. Теперь волей-неволей придется добиваться Софьиной милости.
Прасковья же после разговора с мужем прямиком направилась на задний двор, дворовые, как только увидали барыню, сразу зашевелились, изображая усердную работу. Но Прасковье было не до них, она только беззлобно дала оплеуху неловкой девке, разлившей лохань с помоями, и направилась к грохочущей и пыщащей жаром кузнице. Внутри голые до пояса и черные от дыма фигуры ловко двигались от наковальни к чану с водой и кипевшему на огне переливающемуся красным золотом металлу.
– Васятка! Васятка! – постаралась перекричать она звон молотков.
Одна фигура отделилась о остальных и направилась к барыне.
– Маменька! Что-то случилось?!
Прасковья выволокла фигуру на воздух и поставила перед собой, грозно уперев руки в боки. Высокий и угловатый парень в кожаном фартуке неловко улыбнулся.
– Опять ты здесь! Ведь кто узнает, сраму не оберешься! Сын дворянина Государева двора и с кузнецами якшается! Разве тебе пристало своими руками работать-то?! Грех это!
– Так мне нравится в кузне-то, маменька! Да и какой это грех, посмотри какой топор я сегодня выковал, даже Архип удивился!
– Топор! И за что мне наказание такое! Вымойся сейчас же и пойдешь с тятенькой во дворец Великого князя!
– Что я там забыл?! – насупился юноша. – Да и не умею я все это, маменька, лучше я на кузне!
– Сказано тебе, иди сейчас же мойся и одевайся! – приказала Прасковья. Парень со вздохом последовал за ней. Перед крыльцом поотстал, словно примериваясь, куда бы скрыться.
– И не думай даже! – не оборачиваясь посоветовала Прасковья. – Иначе вообще к кузнице не подпущу, а Архипа твоего в дальнюю деревню отправлю, он – холоп наш, деваться ему некуда. Услышав угрозу, парень побледнел и с обреченным видом последовал в дом.