С начала замедления прошло два дня. Каждый час становился все длиннее. Наступил понедельник, но не принес с собой никаких новостей.
Я, как и все дети, надеялась, что занятия в школе отменят. Вместо этого их просто сдвинули на полтора часа. Разработанный на скорую руку план состоял в переносе начала уроков примерно на то время, на которое мы теперь запаздывали.
Правительство призывало нас ничего не менять в привычном распорядке жизни. Перед нами выступали руководители страны в строгих костюмах и красных галстуках. На темно-синих лацканах у них поблескивали значки с американским флагом. В основном они рассуждали об экономике – о том, что надо продолжать ходить на работу, тратить деньги, класть наличные в банк.
– Они точно чего-то недоговаривают, – сказал Тревор Уоткинс, когда мы ждали автобус в понедельник утром. Многие из детей, которые обычно собирались на остановке, теперь либо оставались дома, либо уже уехали из города со своей семьей.
Без Ханны я чувствовала себя так, будто лишилась невидимой конечности.
– Прямо как секретная база «Участок пятьдесят один», – продолжал Тревор, нервно покусывая потрепанные черные лямки своего рюкзака. – Никогда не говорят всю правду.
Мы жили тихой, спокойной жизнью. Повседневной одеждой для девочек служили сандалии и сарафаны, для мальчиков – шорты и майки для серфинга. Мы росли там, где любой мечтает встретить старость. Триста тридцать дней в году нам светило солнце, небольшой дождь становился событием. Катастрофа взбудоражила нас, словно плохая погода.
С другого конца пустыря послышался шум скейта. Я и не глядя могла сказать, кто это, но все же не удержалась и повернула голову: Сет Морено собственной персоной, высокий и молчаливый, ловко остановил скейтборд и спрыгнул на пыльную землю. Темные волосы падали ему на глаза при каждом движении. Я практически никогда не разговаривала с Сетом, зато преуспела в искусстве незаметно смотреть на него.
– Уж поверьте, – взволнованно повторял Тревор. С тщедушным, вечно сгорбленным из-за огромного зеленого рюкзака Тревором никто не дружил. – Правительство знает гораздо больше, чем говорит.
– Заткнись, а? Всем плевать на твои умозаключения, – прервал его Дэрил, который появился у нас недавно, но уже прославился плохим поведением. Вместо четвертого урока он каждый день ходил в медицинский кабинет за порцией риталина[1]. Мы старались держаться от него подальше.
Наши школьные будни начинались с этой автобусной остановки. Здесь все постоянно подшучивали друг над другом, делились секретами. В тот день мы, как обычно, стояли на пыльной площадке рядом с заброшенным участком. Утреннее солнце поднималось по привычной траектории. Теперь мы сверяли время по нему – смотреть на наручные часы больше не имело смысла.
– Я серьезно, чуваки, это конец света, – не унимался Тревор.
– Если автобус через две минуты не приедет, я сваливаю, – сказал Дэрил.
Он привалился к цепи, ограждавшей пустырь. Когда-то здесь стоял дом, который рухнул в ущелье вместе с целым пластом известняка. Внизу до сих пор валялись обломки: куски досок в кустарнике, осколки черепицы на земле. Из мебели не сохранилось практически ничего. Потрескавшаяся дорожка вела в никуда. Лужайка заросла сорняками. О неустойчивости скалы напоминали аварийные желтые знаки.
– Знаете, что будет? Сначала засохнет урожай, вскоре вымрут животные, а потом люди, – упорно бубнил Тревор.
В тот момент меня тревожили куда менее глобальные проблемы – я чувствовала себя очень неуютно на обочине без Ханны. Даже в обычное время автобусная остановка была таким местом, где не стоило появляться в одиночку. Здесь правили хулиганы, а школьные инспекторы никогда не появлялись с инспекцией.
Я встала рядом с Микаэлой. Мы знали друг друга с начальных классов, но наши отношения можно было назвать приятельскими только условно.
– Джулия, ты же умная. Скажи, эта штука с Землей могла испортить мне волосы? Сегодня с ними творится черт знает что, – сказала Микаэла, заметив меня. Она снова и снова собирала свои густые, вьющиеся рыжие волосы в конский хвост.
Микаэла выглядела так, словно собралась на пляж: мини-юбка, коротенькая маечка, блестящие шлепанцы. Моя мама ни за что бы не пустила меня в школу во вьетнамках.
– Не знаю, все может быть, – ответила я, жалея, что надела практичные белые кроссовки с двойной шнуровкой и простые джинсы.
Микаэла всегда мазала губы блеском и ходила, покачивая бедрами. Во время футбольных тренировок по ее щекам растекалась тушь. Еще она очень много говорила о парнях – я просто не успевала запомнить всех этих Джейсонов, Брайенов и Брэдов. И уж конечно, я не осмеливалась поделиться с ней своей скромной мечтой. Как я могла сказать, что уже несколько месяцев хочу просто заговорить с мальчиком, который вместе с нами ждет автобуса и медленно катает свой скейт вперед-назад по пустырю. Ах, Сет Морено, проблесковый маячок моих мыслей!
– Нет, правда, ты только взгляни на эти завитушки, – сказала Микаэла, указывая на всклокоченный кончик своего хвоста.
При малейшем движении ее волосы распространяли запах фруктового шампуня.
– Ай! Отвали! – вдруг взвизгнула Микаэла, отскочив как ужаленная. У нее за спиной стоял довольный Дэрил, который только что щелкнул резинкой ее бюстгальтера.
Лифчик Микаэлы оставался практически пустым. На самом деле она была такой же плоской, как я и все девочки нашего возраста, но носила бюстгальтер в качестве пикантного символа будущих форм. Ничем не заполненные чашечки, просвечивающие сквозь белую майку, намекали на то, что однажды там все-таки появится грудь. Этого предвосхищения грядущей женственности оказалось достаточно для того, чтобы привлечь к Микаэле повышенное внимание мальчишек.
– Слушай, я серьезно, не доводи меня, – предупредила она, когда Дэрил снова оттянул и отпустил застежку ее лифчика. Резинка громко шлепнула по коже.
Я заняла удобную позицию и издалека следила за тем, как Сет Морено через ограду кидает камешки в ущелье. Мне казалось, что он всегда думает только о серьезных вещах. Его грусть бросалась в глаза. Она сквозила в каждом движении его руки, сердито бросающей гальку. Она проглядывала в каждом повороте головы и даже в манере щуриться на солнце, не отводя взгляда.
Сет знал, что такое несчастье, не понаслышке: его мама болела еще с тех пор, как мы учились в четвертом классе. Пару раз я встречала их вместе в аптеке: она заматывала свою безволосую голову красным платком, на худых ногах болтались тяжелые ортопедические ботинки. У нее обнаружили рак груди. Казалось, ее болезнь длится целую вечность. Но я слышала, что теперь ей действительно осталось недолго.
Вдруг кто-то сильно ущипнул меня за спину. Я обернулась, ожидая увидеть Дэрила, – и не ошиблась. Он весь сотрясался от смеха.
– Толстуха! Джулия даже лифчик не носит! – сказал он, обращаясь к остальным ребятам.
Я покраснела.
Вот Ханна знала бы, что делать. В нашей паре роль лидера и заводилы играла она. Она могла и сподличать, если нужно. Может, на это влияло наличие сестер. Она бы точно включилась в нужный момент и ответила Дэрилу как следует.
Но в тот день я осталась одна и оказалась неподготовленной к бою.
За пару месяцев до этого мы с мамой заходили в отдел нижнего белья в универмаге. Продавщица спросила, не интересуют ли нас придающие форму груди бюстгальтеры для подростков.
– Нет, не думаю, – ответила мама и посмотрела на продавщицу так, словно та сказала что-то непристойное. А я быстро опустила глаза.
Дэрил уставился на меня. Его кожа отличалась страшной бледностью, острый нос усеивали веснушки. Разумеется, я тут же сделалась центром всеобщего внимания. Жестокость объединяет людей, как голод объединяет мух, слетающихся на падаль.
Ложь выскользнула у меня изо рта, как сломанный зуб:
– Почему же, ношу.
Из-за поворота показался и проехал мимо серебристый минивэн.
– Да ладно? Тогда покажи, – сказал Дэрил.
Теперь на меня смотрели все, кроме Сета. Даже старшеклассники перестали толкаться и обернулись к нам, чтобы ничего не пропустить. Тревор замолчал. Диана тоже начала пялиться на меня, теребя двумя пальцами серебряный крестик на пухлой шее. Даже вечно безмолвствующие двойняшки Гилберты заинтересовались происходящим. Только Сет оставался в стороне. Я надеялась, что он не обратит внимания на разыгрывающуюся сцену. Сейчас он, отвернувшись, нарезал круги в дальнем углу пустыря. Колесики скейта скрипели на поворотах.
– Никто тебя за язык не тянул. Теперь докажи, что не врешь, – напирал Дэрил.
Напрасно я надеялась, что меня спасет шум подъезжающего автобуса. Тишину нарушало только деловитое жужжание невидимых насекомых в цветах да монотонный стук, с которым скейт Сета снова и снова наезжал на бортик тротуара. Над нашими головами привычно потрескивали высоковольтные провода. Замедление не повлияло на электрический ток. Позднее я узнала, что, если человечество исчезнет, все технические изобретения просуществуют сами по себе еще какое-то время.
Я стиснула в руке крошечный золотой самородок, висевший у меня на груди на тонкой цепочке. Дедушка нашел его лет шестьдесят назад на приисках Аляски. Я им очень дорожила.
– Оставь ее в покое, – запоздало и чересчур тихо вступилась за меня Микаэла.
Тогда я поняла, что в жизни есть гонители и гонимые, охотники и добыча, сильные и слабые, сильнейшие и слабейшие. До того момента я не причисляла себя ни к одной из этих категорий. Я, тихоня с заурядной внешностью, просто терялась в безвредной и неконфликтной толпе. Неожиданно равновесие нарушилось. Из-за того что многие школьники не пришли на остановку, места на иерархической лестнице перераспределились. У меня в голове пронеслась подлая мыслишка о том, что роль жертвы должна играть не я, а какая-нибудь уродина вроде Дианы, Терезы или Джилл. Или Рейчел! Кстати, где Рейчел, самая убогая из нас? Ах да, мама оставила ее дома, чтобы готовиться к концу света и молиться. Их семья принадлежала к «свидетелям Иеговы», и они ждали скорого апокалипсиса.
Из-за поворота появилась еще одна машина. Это мой папа ехал на работу в своем зеленом универсале. Пролетая мимо нас, отец помахал мне рукой. У меня появилась надежда, что он спасет меня. Но, увы, в происходящем на остановке он не заметил никаких признаков надвигающейся катастрофы.
– Или сама покажешь, или я это сделаю вместо тебя, – настаивал Дэрил.
Согласно статистике, уровень убийств и серьезных преступлений резко вырос с первых же дней замедления. Что-то такое возникло в самом воздухе. Как будто замедление снизило и эффективность нашего правосудия, и строгость запретов. Хотя я всегда думала, что, по идее, реакция должна быть обратной. И действительно, с началом замедления любое действие стало требовать больше усилий, чем раньше. Законы физики изменились. Труднее стало, например, сжать в руке нож или надавить на курок. Появилось чуть больше времени на размышления, что стоит делать и чего делать не стоит. Но кто знает, как быстро формируется в мозгу человека новый взгляд на вещи? Кто-нибудь хоть раз замерял, с какой скоростью приходит раскаяние? Нового притяжения оказалось недостаточно для преодоления некоторых мощных, пока не изученных сил. Например, ни один физический закон не может совладать со страстью.
Как раз в тот момент, когда Дэрил схватил край моей белой майки, из-за угла с грохотом вывернул автобус. Завизжали тормоза. Дэрил заметил это и одним движением задрал майку вверх. Я отскочила, но недостаточно быстро.
Я помню, как Дэрил поднял майку до самого моего лица, помню влажный ветерок, обдувавший обнаженные ребра и плоскую грудь, помню смущенные возгласы всех присутствующих… Уворачиваясь, я заметила, как Сет бежит к нам и размахивает своими длинными руками. Конечно, он увидел мою грудь. Дэрил держал меня несколько бесконечных секунд, а я вырывалась, пытаясь освободиться. Мы как будто танцевали непристойный и нелепый вальс. Я ощущала на коже прохладный воздух, цепочка с золотым самородком съехала на спину.
Наконец Дэрил отпустил край майки.
– Врунья, – сказал он. – Так и знал, что не носишь.
Наконец автобус подъехал к остановке и затормозил. Воздух наполнился легким запахом дизельного топлива. У меня кружилась голова, и я ничего не видела из-за слез.
– Господи, Дэрил! – сказал Сет. Он подошел и толкнул Дэрила в плечо. – Ты что вытворяешь?
Много месяцев спустя мама Микаэлы разложила перед нами карту звездного неба и объяснила, что замедление не прошло бесследно ни для одного знака зодиака. Судьбы стали другими. Характеры людей тоже. Неудача обернулась удачей – и наоборот. Все, что предопределяли нам звезды, изменилось в один день.
– Не переживай, никто ничего не видел, – шепнула Микаэла, когда мы поднимались по ступенькам в автобус.
Я понимала, что так принято говорить в подобных случаях. Разумеется, все всё видели.
Сет зашел в автобус последним. Проходя, по своему обыкновению, к дальним рядам, он едва заметно мне улыбнулся. Выражение его лица расстроило меня даже больше, чем выражение Дэрила. В темных глазах и пухлых сжатых губах я увидела самое страшное – жалость.
Мне захотелось выбежать из автобуса, но я опоздала – двери захлопнулись.
– Готов спорить, они уже отправили президента и лучших ученых на какую-нибудь космическую станцию. Туда, где они будут в безопасности… – Тревор продолжал трещать с переднего сиденья как ни в чем не бывало. Но сейчас его болтовня меня даже радовала.
Автобус резко тронулся с места. Водитель – толстый мужчина с животом, перетянутым широким черным ремнем, – казался встревоженным. Он то и дело поглядывал на солнце сквозь лобовое стекло.
Я потянулась к шее и только тут поняла, что потеряла цепочку. Маленький золотой самородок остался лежать в пыли на остановке.
– Цепочка! Где моя цепочка? – пробормотала я, в панике повернувшись к Микаэле.
Но она с кем-то оживленно болтала и не услышала меня.
– Говорю вам, это Армагеддон, – повторял Тревор, который никак не мог успокоиться.
В школе нам велели не обращать внимания на звонки: система управления расстроилась, и теперь они вообще не соответствовали времени.
Без первого бодрящего сигнала на урок наши действия лишились целенаправленности. Мы метались по школе, словно стайка птиц, и вели себя еще менее дисциплинированно, чем обычно. Толпа детей одичала и стала неуправляемой. Мы громко и возбужденно разговаривали. Учителя тщетно старались нас организовать. Их высокие голоса тонули в несмолкаемом гомоне.
Средняя школа – настоящий век чудес, когда подростки вытягиваются за лето на пять-шесть сантиметров, у девчонок внезапно появляется грудь, а мальчишеские голоса ломаются, становясь то выше, то ниже. Это время, когда проявляются и исправляются первые недостатки внешности. Слабое зрение можно незаметно улучшить волшебными контактными линзами. Кривые зубы – выровнять брекетами. Пористую кожу – почистить лечебными косметическими средствами. Некоторые девочки превращаются в красавиц. Некоторые мальчики становятся высокими парнями. И только я по-прежнему выглядела ребенком.
Туман рассеялся. Над нами засияло ясное, чистое небо. Школьные флаги развевались на ветру.
Среди детей, толпившихся во дворе, родился очередной, поражающий воображение слух. Обычно сарафанное радио трещало о незаконном снятии отпечатков пальцев у Дрю Костелло, акробатике языка Аманды Коэн, мешке марихуаны, обнаруженном в рюкзаке Стивена Галеты, или последующей жизни Стивена в исправительном лагере «Монт Куямака». И вдруг всю эту чепуху потеснила новая сплетня: в 1562 году ученый по имени Нострадамус предсказал, что конец света наступит именно сегодня.
– Страшно, да? – спросила Микаэла, слегка подтолкнув меня плечом.
Мне хотелось убежать и затеряться в толпе, но я боялась отходить от Микаэлы.
– Наверное, физик какой-нибудь был, – добавила она.
После инцидента на остановке растянутый край моей майки так и свисал с одной стороны.
– Ой, а где Ханна? – вдруг спохватилась Микаэла, оглядываясь по сторонам.
– В Юте. У них вся семья туда уехала, – ответила я, сделав над собой усилие.
Я представила, как десятки братьев и сестер ночуют в машинах в пустыне вокруг гигантского зернохранилища.
– Вот жуть. И типа навсегда?
– Думаю, да.
– Странно.
Потом Микаэла попросила списать домашку по истории.
– Я надеялась, что уроки отменят, вот ничего и не сделала, – объяснила она.
Я знала, что Микаэла давно махнула рукой на домашние задания. Теперь она пыталась овладеть другими навыками: осваивала искусство ухода за волосами и за кожей, а еще училась правильно держать сигарету. Да и техника рукоблудства девочкам не с рождения дается. Я всегда позволяла ей списать, стоило только попросить.
На естествознании мы мастерили новые солнечные часы на замену тем, которые сделали в первые дни учебного года. Я была счастлива, что в классе не оказалось ни одного свидетеля происшествия на остановке.
– Способность к адаптации – неотъемлемое свойство живой природы, – сказал мистер Дженсен, раздавая материал для новых солнечных часов и беспрестанно потирая руки. – Все это совершенно нормально.
Мы засовывали зубочистки в пирамидки из влажной глины. Хитрость состояла в том, чтобы придать палочке строго определенный наклон. Мы почти не сомневались, что наши часы будут показывать неправильное, ничему не соответствующее время.
– Подумайте о динозаврах, – продолжил учитель. – Они вымерли потому, что не сумели адаптироваться к изменениям окружающей среды.
Мистер Дженсен носил бороду, собирал волосы в конский хвост и любил цветные галстуки. В школу он приезжал на велосипеде. Ходили слухи, будто он готовит еду на горелке в закутке за классной комнатой, а ночует в спальном мешке под партой. На занятия он всегда приходил в грубых туристических ботинках. В общем, мистер Дженсен выглядел как человек, способный прожить в пустыне много месяцев, имея при себе лишь компас, перочинный нож и флягу воды.
– Хотя, конечно, мы далеко не динозавры, – добавил он, откашлявшись и снова потирая руки.
Уверена, он не хотел нас пугать. Но дети, вопреки здравому смыслу, как раз ничего и не боялись. Юный возраст вселял в нас уверенность в своей полной безопасности и отгонял страх.
Еще ходили слухи, что на самом деле мистер Дженсен миллионер, что он изобрел нечто важное для НАСА[2], а естествознание ведет исключительно из любви к преподаванию. В тот год он стал моим любимым учителем. И я знала, что тоже ему нравлюсь.
Мистер Дженсен сделал специальный почтовый ящик, чтобы мы могли опускать туда записки без подписей и спрашивать его обо всем на свете.
– Глупых вопросов не бывает, – говорил он, собирая наши листочки в усовершенствованную коробку из-под бумажных носовых платков.
Именно этой коробкой мы пользовались в тот день, когда мальчиков отделили от девочек, а потом пришла медсестра и стала рассказывать о том, что нас ожидает в скором времени.
– С вами произойдет нечто необыкновенное, – произнесла она медленно, словно гадалка, читающая по ладони. – Название этого явления имеет один корень с греческим словом «месяц», потому что случается оно ежемесячно, а механизм его действия напоминает лунный цикл.
Во время беседы Тэмми Смит и Мишель О’Коннор сели подальше от остальных, как бы намекая, что их тела уже настроились на луну.
Когда коробка наполнилась, мистер Дженсен опустил в нее руку и достал записку. Он аккуратно развернул бумажку: «Это правда, что какой-то ученый предсказал, что сегодня наступит конец света?»
– Нострадамус – не совсем ученый, – ответил мистер Дженсен. Видимо, гулявшие по школе слухи дошли и до него. – Что будет завтра, не знает никто, и уж тем более никто не знал этого пятьсот лет тому назад.
Прозвенел звонок, но мы остались сидеть в лаборатории. Сигнал к завтраку выбил нас из графика.
На улице сияло солнце. Его лучи лились сквозь окна, освещая ряды чистых мензурок и пробирок, и те сверкали на своих полках, словно бокалы для вина.
Мистер Дженсен вытянул из коробки новый вопрос. Кого-то интересовало, не вызвано ли замедление загрязнением окружающей среды.
– Мы пока не знаем, из-за чего оно происходит, – ответил учитель.
Кажется, вопрос расстроил его. Мистер Дженсен снял очки и вытер лоб тыльной стороной ладони. Он стоял рядом с аквариумом, который пустовал с сентября, когда очистительная система внезапно вышла из строя. Это случилось в выходные. Мы пришли в школу в понедельник и увидели, что на поверхности воды, словно осенние листья, плавают пять рыбок. Под чешуйками запеклась кровь. Вода, казавшаяся нам совершенно чистой, стала для них ядовитой.
– Человеческая деятельность нанесла серьезный ущерб планете, – сказал мистер Дженсен, и мы вернулись к своим солнечным часам. – Люди в ответе за глобальное потепление и истончение озонового слоя, а также за исчезновение тысяч видов растений и животных. Но пока рано утверждать, что в этих новых изменениях виноваты тоже мы.
Незадолго до конца урока мистер Дженсен внес уточнения в висевшую на стене карту Солнечной системы. Шесть метров черной оберточной бумаги изображали космос с Солнцем, восемью планетами и Луной из фольги. Разбросанные вокруг в произвольном порядке канцелярские кнопки всех цветов радуги обозначали неизученные светила. Имелось в виду, что их там еще тысячи. Может, даже миллионы. Меня до сих пор поражает, насколько мало мы знаем о Вселенной.
Рядом с Землей мистер Дженсен вместо пометки «24 часа» написал: «25 часов 37 минут». Правда, новые цифры он нанес уже на стикер, чтобы мы могли заменить его в случае необходимости.
Классы весь день оставались наполовину пустыми или наполовину полными – это уж как посмотреть. Десятки свободных парт и так и не проверенные списки присутствующих. Словно часть детей забрали на небеса, как того ждали некоторые христиане, а внизу остались лишь отпрыски ученых и атеистов.
Учителя просили нас не слушать новости во время занятий, но один мальчик принес с собой транзистор. Кроме того, почти все ходили в школу с мобильниками.
Повсюду на земле констатировали первые случаи недомоганий, связанные с изменением силы притяжения. Сотни людей страдали от тошноты и переутомления. Несколько детей отказались бежать кросс на физкультуре, жалуясь на резь в животе, головокружения и какие-то непонятные боли.
– Мы не можем справиться со слабостью! – говорили они.
Преподаватели старались не поддаваться панике, но вместо завтрака все они смотрели в учительской телевизор, и мы видели через окно их усталые глаза, насупленные брови и лица, на которых отчетливо проступал страх.
Мы с Сетом Морено встретились только на пятом уроке, на математике. Он сидел прямо передо мной. Я каждый день ждала минуты, когда мы окажемся рядом. Я уже до мельчайших подробностей изучила его затылок, каждый завиток волос, форму ушей, линии острых и прямых скул. Мне нравилось, что даже в конце дня от него пахнет мылом.
Мы никогда не разговаривали. Я ни разу не произнесла его имя вслух, даже с Ханной.
– Колись уже, – часто шептала она мне в темной гостиной, пока мы устраивались в спальниках поудобнее. – Должен же быть кто-то!
Но я качала головой и шепотом врала, что мне никто не нравится.
Много недель я мечтала о том, чтобы Сет посмотрел в мою сторону. Но не сегодня. Сегодня он уже видел достаточно.
Миссис Пинкси сделала замедление темой занятия. Она написала на доске ежедневную математическую головоломку: «За двое суток длина дня увеличилась на девяносто минут. Если допустить, что скорость прироста времени останется прежней, насколько увеличится длина дня еще через двое суток? А через трое? А через неделю?»
– Нам обязательно это считать? – спросил Адам Якобсон, сутулясь на стуле. Этот вопрос он задавал традиционно.
– В нашей жизни обязательна лишь одна вещь – смерть. Во всех других случаях есть выбор, – ответила миссис Пинкси своим любимым афоризмом.
Она отличалась непредсказуемым и устрашающим нравом. Если какой-нибудь ученик в классе начинал икать, миссис Пинкси сразу вызывала его к доске. Икота у несчастного прекращалась, как только он поднимался со своего места, потому что лучшего средства внезапно напугать человека не существовало.
– Не отделывайтесь коротким ответом, покажите ход вашей мысли, – добавила она, прогуливаясь между рядами. Полы ее оранжевого платья шуршали, задевая хромированные ножки стульев. – И попрошу не угадывать, а использовать при решении задачи пройденный материал.
На стенах кабинета миссис Пинкси висели плакаты с разными мотивирующими надписями: «Никогда не говори никогда», «Жди неожиданного», «Невозможное возможно».
Затем она вызвала нескольких учеников делать задание у доски. Мы с Сетом оказались в числе избранных. Стоя рядом, мы переносили свои решения из тетрадок на доску. Помню, как я боялась, что, записывая ответ, Сет приблизится и ненароком заденет меня рукой. Его мелок царапал доску, выводя столбики цифр с наклоном вправо. Я чувствовала под ногами грубый, потертый бурый ковролин. Уже больше тридцати лет шестиклассники решали задачи на этом самом месте.
Сет положил две тряпки одну на другую и чихнул от пыли, но даже это получилось у него очаровательно. Его руки казались мне безупречно красивыми. Когда его сильные запястья напрягались, на их внутренней стороне проступали сухожилия и вены. Его мама умирала дома, а Сет стоял здесь, и жизни в нем с каждым днем только прибывало.
Проверяя написанное, я заметила, что Сет ошибся в вычислениях. Я хотела подсказать ему, исправить неточность, дать какой-нибудь знак, но он уже положил мел на бортик доски и вернулся на свое место.
В открытое окно классной комнаты ворвался вой проезжающей мимо пожарной машины. Спустя минуту за ней последовала вторая. Но этот шум давно стал для нас привычным. Через дорогу находилась пожарная часть, и сирены звучали каждый день. Меня тревожили эти вестники чужой беды, но постепенно я перестала обращать на них внимание.
Поначалу никто не заметил перемен за окном. Просто слегка потемнело, словно солнце зашло за тучу.
Потом Тревор подал голос с задних рядов:
– На улице происходит что-то странное! – Он играл с металлическим компасом и с грохотом выронил его на парту. – Правда странное.
– Тревор, если ты хочешь высказаться, будь добр, подними руку, – заметила миссис Пинкси.
В оставшееся от урока время она собиралась показывать слайды. Я услышала, как зажужжал, разгоняясь, вентилятор проектора. В отличие от других учителей, давно перешедших на компьютеры, миссис Пинкси предпочитала старые технологии новым.
– Вот блин, – произнес Адам Якобсон, сидевший за партой у окна. – Ну ни фига себе!
– Следи за своей речью, – отозвалась миссис Пинкси.
Из соседних классов донеслись громкие голоса. Подул прохладный ветерок.
– Да вы сами посмотрите, как темнеет! – сказал Адам.
Все окна в классе находились с одной стороны, и мы хлынули к ним, словно под ногами у нас накренилась палуба корабля. Из-за спин столпившихся впереди учеников я ничего не видела, но то, что небо темнеет, не заметить не могла. Наступали сумерки, как перед ураганом. Только вот небо оставалось безоблачным.
Последующие события произошли почти мгновенно, секунд за тридцать.
– Вернитесь на места, – скомандовала миссис Пинкси, но никто ее не послушался. – Вернитесь на места, я сказала!
Только тогда она сама подошла посмотреть, что происходит. Через секунду ее обычно спокойный голос напрягся:
– Дети, все хорошо. Сохраняем спокойствие. Просто сохраняем спокойствие.
Затем миссис Пинкси быстро взяла свисток, громкоговоритель, связку ключей и рацию – стандартный набор на случай пожарной тревоги, землетрясения и перестрелки в здании школы.
В классе все будто побледнело – цвета радуги свелись к нескольким тусклым краскам, свойственным тому краткому отрезку уходящего дня, который отделяет момент захода солнца от включения лампы. Этакий нежданный и стремительный закат в один час двадцать три минуты пополудни.
Дети сначала по одному, а потом уже беспорядочной толпой бросились вон из классов.
Кто-то схватил меня за руку. Я обернулась и ахнула, увидев, что это Сет. В сумраке его резкие черты показались мне еще привлекательнее, чем обычно.
– Пойдем, – сказал он.
Даже в такой момент я ощутила нечто вроде электрического разряда, когда его влажная теплая ладонь прикоснулась к моему запястью.
Мы вместе выбежали на улицу.
– Вернитесь! – завопила миссис Пинкси, но никто ее не слушал. Она принялась повторять свой призыв в рупор, но мы даже не обернулись.
Дети бросились во все стороны. Большинство устремились к заросшему травой холму, который находился за оградой школы.
Через несколько секунд наступила темнота, словно ночью. Мрак продолжал сгущаться. Небо стало неприятно синим, вечерним. Горизонт окрасило оранжевое зарево.
Мы с Сетом упали в траву, как-то поняв, что лежать будет безопаснее.
– Ну вот, начинается, – произнес он срывающимся голосом.
В темноте вокруг нас кричали дети. Я услышала чьи-то рыдания. Мигали и щелкали фотокамеры мобильников. Над головой зажглись звезды.
На дороге стояли десятки машин со включенными фарами и распахнутыми, словно крылья, дверцами. Рядом застыли водители. Все смотрели на небо. По траве пронесся прохладный ночной ветер.
У подножия холма я увидела мистера Дженсена, который появился в дверях своего класса. Он что-то кричал и отчаянно размахивал руками, но из-за гомона толпы слов было не разобрать. Я поняла, что он тоже потерял самообладание. Уж если мистер Дженсен поддался панике, то как могли оставаться спокойными мы?
Сет крепко сжимал мою руку, наши пальцы переплелись. Я еще никогда не держалась так за руки с мальчиком. У меня перехватило дыхание.
В кармане зазвонил телефон, но я знала, что это мама, и не стала брать трубку.
– Неужели мы так и умрем? – прошептал Сет. Он казался серьезным, но не испуганным.
Постепенно все затихло под воздействием темноты и прохлады. Я услышала, как десятки собак лают и воют во дворах. Тянулись минуты. Температура продолжала падать.
Я быстро прошептала нечто вроде бессвязной молитвы: «Пожалуйста, прошу Тебя, пусть с нами все будет хорошо!»
В тот день мы ничем не отличались от наших далеких предков и, глядя на огромный небосвод в вышине, испытывали точно такой же страх, что и они.
Теперь установлено, что темнота продолжалась четыре минуты двадцать семь секунд, хотя тогда нам показалось, что гораздо дольше. В первые дни замедления время будто стало резиновым и шло не так, как обычно. Если бы сотни людей не засняли это событие, я могла бы поклясться, что до появления первой яркой вспышки на небе прошло не менее часа.
Я услышала, как Сет сказал:
– Смотри, смотри!
Свет появился прямо над нашими головами. О чудо – на небе возник силуэт солнца. Мы увидели тонкий сияющий круг, похожий на бриллиантовое кольцо с ослепительной точкой сбоку.
Мистер Дженсен протискивался сквозь толпу. Когда он подошел, мы наконец услышали, что он кричал все это время.
– Послушайте, это просто затмение, это не опасно. Солнце закрыла тень луны, – говорил он.
Вскоре мы убедились в его правоте. Полное солнечное затмение ожидалось в центральном районе Тихого океана. Наблюдать его могли лишь с палуб проплывающих в том квадрате кораблей и с нескольких малонаселенных островов. Но замедление изменило координаты всех прогнозируемых астрономических явлений. Поэтому, несмотря на то что ученые давно определили время и место каждого затмения с точностью до секунды, оно застало нас врасплох. И вместо моряков возможность увидеть его неожиданно получили жители западного побережья Соединенных Штатов.
Меня захлестнула волна облегчения. С нами все в порядке! Более того, я лежу в траве рядом с Сетом Морено.
А вот Сета новость, кажется, разочаровала.
– И это все? – сказал он. – Просто затмение?
Мы остались на холме, чтобы понаблюдать за возрождением солнца. Мы лежали в траве бок о бок и щурились. С такого расстояния я различала даже волоски на его руках.
– Ты никогда не мечтала совершить героический поступок? – спросил он.
– В смысле? – не поняла я.
– Я хотел бы однажды спасти кому-нибудь жизнь.
Я вспомнила о маме Сета. Папа рассказывал мне про рак. Он никогда не сдается. Надо уничтожать каждую пораженную им клетку. Победу над ним ни при каких обстоятельствах нельзя считать окончательной, потому что он в любой момент может вернуться и, как правило, возвращается.
– Ну… Мне хотелось бы стать врачом, – ответила я. Хотя это была не совсем правда: вряд ли я смогу стать такой, как папа. Я не уверена, что выдержу вид всей этой кровищи и человеческих мучений.
– Я каждый раз прихожу в банк и надеюсь, что сейчас ворвется грабитель с пистолетом и именно я схвачу его и спасу всех остальных, – продолжил Сет.
Поначалу казалось, что мама Сета не умрет. Еще год назад она делала на продажу шоколадные пирожные и готовила рождественскую выпечку для миссис Сандерс. Она вела такую активную жизнь, что создавалось впечатление, будто рак – просто ее личная особенность, как лишний вес или седина у некоторых. Но в последнее время она редко появлялась на людях.
Небо медленно, но верно принимало свой обычный цвет. Так оживает лицо человека после обморока.
– А я стану десантником, когда вырасту, – добавил Сет. – Это самое элитное подразделение у военных.
– Круто, – сказала я.
Люди снова рассаживались по машинам. К несмолкающему собачьему лаю присоединился звук сирен. Кое-кто из детей отправился обратно в класс. Остальные, слишком взволнованные, чтобы помнить о правилах поведения, вышли за ворота и разбрелись кто куда.
Мы с Сетом оставались на холме. Мы не разговаривали, но молчание казалось таким естественным, что нисколько нас не стесняло. Я подумала, что у нас с ним похожие характеры: мы оба тихие и задумчивые.
Я наблюдала за тем, как Сет смотрит на небо. Нежное перистое облако, первое за день, летело к нам с запада. Мне захотелось сказать что-нибудь значительное и проникновенное.
– Жалко, что все так вышло с твоей мамой, – решилась я.
– Что? – спросил он, резко обернувшись ко мне. Казалось, мои слова его ошеломили.
Внезапно мне стало трудно выдерживать его взгляд. Я подняла глаза к небу:
– Мне жаль, что она болеет. Должно быть, это очень тяжело.
Сет сел и вытер руки о джинсы:
– Да что ты можешь об этом знать?
Он встал. Солнце светило уже почти в полную силу. Теперь оно было таким ярким, что я не могла разглядеть выражение его лица.
– Что ты можешь знать о моей маме? – повторил он охрипшим голосом. Каждое слово вонзалось в меня, будто кинжал. – Не говори о ней! Больше никогда о ней не говори!
Я хотела попросить прощения, но Сет уже бежал прочь со школьного двора. Я видела, как он, неловко лавируя между машинами, сердитыми быстрыми шагами пересекает улицу, уходя от меня все дальше и дальше.
К этому моменту небо уже вернуло свой сочный полуденный цвет. Я поднялась с земли и поняла, что осталась на холме одна.
Я медленно побрела обратно, на урок математики. По дороге мне встретилась Микаэла, которая направлялась к выходу в компании незнакомых мне старшеклассников.
– Мы на пляж, – бросила она мимоходом.
– А как же урок? – удивилась я. И тут же пожалела о своих словах.
Микаэла расхохоталась:
– Боже, Джулия, ты хоть раз в жизни делала что-нибудь не по правилам?
Дневную тренировку по футболу отменили. Когда мама забирала меня из школы, ее трясло от ярости.
– Почему ты не взяла трубку?
Я забралась на пассажирское сиденье, захлопнула дверцу и наконец перестала слышать болтовню с автобусной остановки.
– Но это же было просто затмение, – ответила я, пристегнула ремень и откинулась назад.
Мама резко съехала с обочины:
– Ты должна была ответить или перезвонить!
В машине гудел кондиционер, из магнитолы рекой лились новости на тему затмения.
– Ты меня слушаешь? – повысила голос мама.
Мы застряли в пробке: машины под управлением регулировщика медленно покидали школьную парковку.
Я провела пальцем по стеклу, разглядывая стайку детей, оставшихся во дворе. Внезапно они показались мне такими далекими.
– Ханна переехала в Юту, – наконец сказала я то, что знала уже пару дней.
Мама обернулась ко мне, выражение ее лица смягчилось. Перед нами тут же вклинился красный «мерседес».
– Переехала?
Я кивнула.
Мама наклонилась ко мне и сжала мое плечо:
– Точно? Ты уверена, что они переехали насовсем?
– Она так сказала.
Пока мы ехали к автостраде, я то и дело ловила на себе мамины взгляды. Наконец она выключила радио:
– Думаю, они вернутся.
– А мне так не кажется.
– Сейчас все в панике, понимаешь? Не ведают, что творят…
Дома мы обнаружили, что мусорные баки, которые папа еще утром выставил на тротуар, по-прежнему полны. Забиравший их дворник не появился, зато муравьи и мухи трудились без устали. Труп птицы в пакете лежал на прежнем месте. Мы закатили баки обратно во двор и достали из машины покупки. Мама взяла несколько банок консервов и шесть бутылок воды. Она, как почти все, боялась перебоев с продуктами.
Позднее папа утверждал, что сразу понял: это солнечное затмение и ничего более.
– Ты хочешь сказать, что даже на секунду не испугался? – спросила его мама.
– Просто я знал, в чем дело, – ответил он.
В ночных новостях рассказывали о горстке энтузиастов, которые еще до начала замедления отправились на далекий тихоокеанский остров. Он принадлежал к тем редким участкам суши, откуда можно было увидеть полное солнечное затмение. Эти люди взяли с собой дорогое видеооборудование и специальные фильтры для съемок исчезающего светила. Но все их камеры так и остались лежать в кофрах, и никакие фильтры им не понадобились. Они даже ни разу не вытащили из нагрудных карманов солнцезащитные очки, ведь затмение произошло над западным побережьем.
В ту ночь финальные матчи по бейсболу шли в обычном режиме. Игнорировать неизвестность – такое присуще только американцам. Но игра получилась просто ужасной. Бороться с силой притяжения стало сложнее, чем когда-либо. Семерых нападающих удалили с поля. Никто не мог попасть в цель. С каждым часом частицы земной материи оказывались во все большей зависимости от гравитации.
Видимо, фондовая биржа тоже отменила законы физики: все показатели резко упали. Зато цены на нефть взлетели так, словно их освободили от воздействия силы тяжести.
Когда я собралась ложиться спать, у нас появилось еще тридцать лишних минут. По всем телеканалам бегущей строкой передавали не курс акций, а изменения в длине земных суток: двадцать шесть часов семь минут. Секунды продолжали прибывать.