3
Тени прыгали по стенам, когда Кроак впустил нас и запер дверь. Мы вдохнули жар от очага в углу, запах овечьей шерсти, дыма и бульона. Я протянула ладонь к огню, ощутила горячую золу под пальцами.
Дилл подскочила ко мне, и камень в ее руке стукнулся о кладку над очагом. Она не выпускала камень, все нашептывала ему что-то.
Кроак, хромая, подошел к очагу. Его дыхание было неровным, когда он наполнял миску из котелка. Я смотрела, как подергивается его рот.
– Вот… – Его рука слегка дрожала.
– Спасибо, Джеймс Кроак.
Дилл склонилась над миской, из которой шел пар, окутывая ее мокрые волосы.
Еще одну такую же миску Кроак передал мне. Я пила бульон, ощущая вкус петрушки, моркови и репы, чувствуя, как он согревает меня изнутри. Скрипнул стул. Я опустила миску и увидела, что старик сел у огня и устремил взгляд в окно, а потом на нас. Наконец он заговорил, наконец начал разговор, которого я ждала.
– Мне… жаль… Ваша мать нам помогала. Помогала здешним семьям…
Гнев поднялся во мне, как пар над котелком Кроака.
– Да, мать помогала вам… – И его бульон больше не был так сладок. – Но теперь она мертва. Из-за ее колдовства. Это ты хочешь сказать?
Я швыряла слова, как камни. Из-за колдовства, которое – так я говорила ей – было мне не нужно. Но теперь ее нет, и я больше ничего не могла ей сказать.
Кроак опустил глаза, все равно что ребенок, которого отчитывали.
– Скажи мне, старик, неужто твое сожаление вернет мою мать? Неужто сожаление…
– Иви, в этом нет его вины!
Дилл опустила голову на колени, сжимая камень матери в руке, и покачивалась, как ежик, свернувшийся клубком. Ее терзала эта же боль.
– Прошу, не ссорься с ним, – сказала она мягче. – Разве нам нельзя отдохнуть?
Я хмуро посмотрела на старика, который следил за тенями.
– В этом нет ничьей вины, сестра, – ответила я. – Только ее собственная. Ибо ведьмы порочные и злые и на них нужно вести охоту. – В моих словах бурлила ненависть. – Все это знают. Не так ли?
Дилл только отвернулась, она слишком устала, чтобы спорить.
Я отпила еще бульона, но ком в горле никуда не делся. Кроак подбросил полено в очаг, и мы умолкли, слушая, как плюется пламя.
Дилл зевнула, так и не поднимая головы. Я, хоть и успела немного согреться, поежилась и огляделась вокруг. В углу стояли инструменты. Мотыга и коса висели над окном. Стол, пара стульев. Еще одна приоткрытая дверь – за ней кровать. Какие-то тряпки под окном. Вдруг они пошевелились, затем зарычали.
– Тише, Собака, – пробормотал Кроак.
И вроде бы только что обуреваемая сном Дилл подскочила, распрямившись, как пружина, с криком:
– Ах! Щенки! Иви, смотри, скорее!
Она опустилась на колени рядом с молодой собакой.
– Три, четыре… пять малышей! Как ее зовут?
Кроак пожал плечами:
– Просто Собака.
Дилл гладила ее, а та стучала по полу тонким хвостом.
– У нее непременно должно быть имя. Я назову ее… – Дилл прижалась лицом к коричневому носу собаки. – Ягодка! Потому что у нее глаза черные и она такая сладкая!
Она щелкнула языком. Обласканная, Ягодка положила морду на ногу Дилл, и так обе и устроились спать вместе со щенками.
– Девочка умеет обращаться с животными…
– Ну да, Джим Кроак. – Я покатала слова во рту. – У моей сестры дар. Все звери тянутся к ней. – Я снова поежилась от холода, который застыл у меня в животе. Я хотела уколоть сестру и ничего не могла с этим поделать.
Дилл открыла глаза.
– Это не дар, Иви. Просто я люблю зверей. А они – меня.
Она с любовью посмотрела на дремлющих щенят. Как же мне хотелось ущипнуть ее, дернуть за волосы.
– А меня они не любят. – У меня заболела челюсть – так сильно я сжала зубы.
Дилл подложила руку собаке под голову, и камень в ее ладони поймал отблеск пламени. Почему она так прилипла к камню? Он что, вернет нам мать? Убьет людей, которые забрали ее у нас?
– Птицы тебя полюбят, если ты им позволишь. – Она зевнула. – Но мне кажется, ты и не пытаешься, сестра.
Она снова повернулась к собачьему лежбищу. Как все просто для Дилл. Она потеряла мать. Ее преследовали. Она спасалась бегством. А теперь дала имя собаке. За один день весь ее мир перевернулся. И все же Дилли До продолжала танцевать. Что-то в ней точно было. Мать это знала. Но говорила ли мне мать когда-нибудь, что у меня есть дар? Никогда.
– Что… у девочки в руке? – Стул под Кроаком скрипнул – он наклонился посмотреть.
Не успела я открыть рот, как Дилл подняла голову и с гордостью улыбнулась, показав свои белые зубки:
– Это гадальный камень матери. Он обладает силой. Мама дала его мне, чтобы я сохранила его для…
– Силой? – Глаза Кроака блеснули. – В нем магия?
Дилл выпрямилась и погладила камень, как сонный щенок.
– Да, Джим Кроак, но только для тех, кто знает. – Ее улыбка стала еще шире. – Некоторым вещам мама меня научила…
– Он должен быть моим, – сказала я. – Ведь я старшая. – Мои слова задевали ее. Но я не могла сдержаться. – Раз мать мертва.
Улыбка исчезла с лица Дилл.
– Иви, мама просто хотела, чтобы я его сберегла.
– И разве это делает его твоим, дорогая сестра?
Ее лицо было поникшим и печальным.
– Иви, я не говорила, что он…
– Теперь, когда мать мертва, он должен быть моим.
– Перестань это говорить! – Она встала, вся дрожа. – Перестань говорить, что мама мертва!
– Но это так.
– Я знаю! Я видела! И ты меня остановила! – Тени в доме загудели от ее крика.
Слезы расчертили щеки Дилл. Но я чувствовала себя израненной и пустой. Мне хотелось, чтобы все оставили меня в покое. Мать была мертва. Навсегда.
– Мне пришлось остановить тебя, Дилл, эти люди…
– Мне теперь все равно. – Она отвернулась и стала гладить Ягодку. – Оставь меня в покое. Я хочу спать.
Словно дух покинул ее, изгнанный мной. Она свернулась калачиком рядом с собаками и закрыла глаза. Камень поблескивал в ее руке.
Я смотрела, как она засыпает. Я ранила ее, я подначивала ее. Я не знала почему. Но знала, что поступлю так снова, и ничего не могла с этим сделать. Это все мать – она виновата.
Ты моя умная ведьмочка, Дилли.
А что она говорила мне?
Будь сильной, Иви. Присматривай за сестрой, Иви.
– Она напоминает мне мою маленькую Элис, – сказал Кроак, глядя, как голова Дилл поднимается и опускается на боку у Ягодки. – Мою внучку.
Я видела Элис лишь однажды. Вихрь улыбок и локонов.
– Я потерял ее, – тихо сказал он. – В этой войне…
– Я не знала.
Мой голос словно перестал мне принадлежать. Словно это сказала другая Иви, которая стояла одна в углу пыльной кухни.
Он прикусил губу, глядя на огонь.
– Твоя мать…
Я снова ощутила ледяной ком в животе.
– Моя мать – что? Скажи, Джим Кроак. Ты давно уже хочешь это сказать.
Его взгляд стал жестче, огонь плясал в старческих глазах.
– Ну что ж… Твоя мать показала Элис и другим кое-что… что знала… И то, чему они научились… навлекло беду… Должно быть…
Кроак ухватился за эту мысль, как слепой нищий – за свою палку.
Мне хотелось закричать. Мне хотелось перевернуть его стол, сломать стул. Раскидать очаг. Так я была зла. Из-за матери. На сестру. Теперь еще на глупые слова заикающегося старика.
– Правильно ли, – я глотала слезы, – что женщина… которая научила девочек тому, что цветы бузины сбивают жар… которая…
Я вспомнила, как мать кричала, чтобы мы убегали.
Запах крови в носу, стыд, душивший меня, когда мы бежали.
– …Которая показала, как луговой мятлик может вывести гельминтов у вашей коровы…
Их смех, когда они обступили ее, как псы, будто она и была той самой коровой, больной и отбившейся от стада.
– И только из-за этого… правильно ли… что ее жизнь, жизнь твоей Элис, жизни других должны быть вот так отняты?
Я говорила шепотом, потому что если бы закричала, то разрыдалась бы.
– Что же, правильно?
Огонь шипел, и ливень обрушивался на дом.
– Нет. – Кроак смотрел, как меня трясет. – Но это не вернет мне мою Элис.
Его здоровый глаз лихорадочно моргал, пока мы сидели и ковырялись в воспоминаниях, как сороки в падали.
Если бы только мать не учила других тому, что знает. Тогда они, возможно, не пришли бы за ней. Если бы только мы бежали при первом упоминании об охотниках. Если бы только она меня послушала. Если бы я послушала ее. Если бы. Если. Если.
– Что ты собираешься делать?
Сколько же на его старческом лице морщин, расчерченных солнцем и дождем. А еще шрам. Интересно, что за нож его оставил и чья рука сжимала этот нож.
– Ты совсем юна и совсем одна, с этой крохой.
Он перевел на Дилл взгляд, в котором читалось желание погладить ее по голове.
– Я найду их.
Мой голос прозвучал откуда-то из глубины, где покоилась моя песня для матери, омытая ее кровью.
– А потом что, девочка? – спросил Кроак. – Что ты будешь делать потом?
Девочка, да? Я подалась вперед так резко, что он вздрогнул. Слова устремились из дыры в моем сердце и заполнили дом, каждый уголок. Каждую тень.
– Я буду мстить за мать, старик. Пока не восстановлю справедливость. Пока те, кто пришел за ней, не будут мертвы.
Его глаза округлились, рот раскрылся, чтобы дать волю словам.
– Что? Теперь станешь останавливать меня, Джеймс Кроак?
– Этого не должно быть на земле Господней. Ты не понимаешь, девочка? Прошло старое время. Сейчас время Господа. Только Его слово, Его закон…
– Мне нет дела до твоего Господа. – Я плюнула в сторону креста над кроватью.
Дилл подняла руку и обняла Ягодку, которая приоткрыла глаза. Боги и собаки.
– Девочка! – исступленно зашипел Кроак. – Они убьют тебя прежде, чем ты восстановишь справедливость, прежде, чем ты даже рискнешь это сделать. Я знаю, они убьют тебя. А потом убьют остальных. Они вернутся сюда! Я знаю, они придут. Они говорили мне…
Он осекся.
Попался. В силки, как заяц. Дождь барабанил по крыше его дома.
Я медленно произнесла:
– Они говорили тебе что?
Его взгляд метнулся к окну.
– Ты знаешь этих людей… верно?
Он покачал своей лживой головой.
Я вытащу это из него. Но как?
Я оглянулась на очаг, рядом с которым сидела. Что-то связанное с золой. Я перестала слушать мать, устав от ее заклинаний. И все же вспомнила одну из песен, которую она пела:
Пепел, и пламя, и камень, и пепел,
Из пепла мы восстанем, в пепел обратимся.
Она никогда не показывала мне, как колдовать. Сказала, что не станет, пока я не научусь исцелять. Но Кроак не смог бы отличить колдунью от коровы. Значит, я сыграю злую ведьму, напущу на него страха.
Я взяла золу, растерла ее между пальцев.
– Что… что ты делаешь, девочка? – запинаясь, спросил Кроак.
– Ты знаешь, что я делаю, старик. – Я придала голосу дерзости, произнося слова из песни матери: – Пепел, и пламя, и камень, и пепел.
И едва не рассмеялась, увидев, как он задрожал. У меня была власть над ним. Это оказалось приятно. Приятнее, чем боль.
– Скажи мне, кто эти люди, которые убили мою мать?
– Я…
– Они справили нужду прямо на нее, ты знал об этом?
– Нет…
– И сломали ей руку. Ты знаешь, каково это?
– Перестань.
Но я не перестала. Я снова произнесла эти слова вслух, как свое собственное заклинание:
– Из пепла мы восстанем, в пепел обратимся.
– Прошу тебя, прошу… Я знаю только некоторых. Сыновей своих отцов…
– Назови мне имена их отцов. – Я задрожала, и комната будто задрожала вместе со мной.
Я взяла еще немного золы и выпустила ее из пальцев. Затем коснулась ее большим пальцем ноги и резким движением провела черту в сторону Кроака. Страх обуял его. Его руки были на поясе. Хотел вытащить нож? Его рот открылся и снова закрылся. Глупый старик.
– Прошу… Я же впустил тебя в свой дом…
– Назови мне имена. – Я кипела от ярости, я пылала, как огонь в очаге.
Я занесла над золой ногу, как клинок, готовый к удару. Кроак снова посмотрел в окно.
– Почему ты туда смотришь? Думаешь, загнал меня в ловушку, да?
Он покачал головой.
– Скажи мне, ты… старый дурак.
И я засмеялась. Как тогда, когда издевалась над Дилл. Я не могла ничего с собой поделать. И мне было плевать.
Мой смех ранил его, слезы побежали по щекам.
– Это правда… Я дурак…
Я с усмешкой смотрела, как он опустился на свои дрожащие колени.
– Что происходит? Иви?
Дилл протерла глаза. Потом села, посмотрела на меня, на Кроака, на золу вокруг.
– Что… Что тут творится?
– Я колдую, Дилл. Я все правильно сделала? – Я швырнула в нее эти слова.
– Нет. Перестань, Иви!
– Продолжай, старик! – Я встала над ним. Мое сердце билось так быстро.
Он ощупал свой пояс.
– Они говорили, что не причинят ей вреда, если я скажу им… – И он медленно достал какую-то вещь, но это был не нож. Это была изодранная кукла, которая тряслась в его руках. – Они говорили, что если я скажу им, если скажу, где вас найти, то они не тронут ее. И я сказал. Я сказал им. Но Элис разозлилась на них, она сказала, что любит вашу маму за то, что узнала от нее, и она не переставала кричать. И они схватили ее… И… повесили ее на дереве.
Кроак взметнул руки к лицу.
– Теперь я все время… все время вижу, как она качается там! Моя Элис! О, моя Элис!
Волосы у меня на голове зашевелились, когда он разрыдался перед этим окном. Он был стар, однако плакал как малышка, которую потерял.
Я увидела маленькую девочку, худенькую, с белыми волосами, убегающую в ночь.
– Элис, прости меня, – прошептал он.
Дилл подошла к нему и обняла его за голову. Он рыдал в ее объятиях, а она бросила на меня гневный взгляд.
Я посмотрела на испачканную золой ногу так, словно она была не моя. Грудь сдавило, щеки горели. Вот чего я добилась.
Я нагнулась и подула на пепел. Моего заговора, который не был заговором, больше не существовало.
– Их было пятеро, но я знаю лишь двоих… Микин из города. Купер с той стороны долины. Вояки. И парнишка, немногим старше тебя. – Он шмыгнул носом. – Том – так они его называли. Скверный парнишка.
Я проводила взглядом Дилл – она пошла за графином с водой.
– У них есть главный. Высокий. – Я вспомнила того, кто взмахнул рукой, давая команду своим псам.
Кроак кивнул. Дилл поднесла ему воды. Какой же хорошей она была. И какой плохой была я.
– Это лишь четверо, Джим Кроак. – Я не умела колдовать, зато считать умела.
– Пятой была женщина, старуха. Она привела их сюда. – Вода закапала с его подбородка. – Она знала твою мать…
Холодок пробежал по моей спине, как вода из его графина.
– Как она выглядела? Расскажи мне! – Я протянула руку, но Дилл остановила меня.
– Сгорбленная спина. Она была в капюшоне, я не видел ее лица! Не видел!
Дилл осторожно вернула ему куклу.
– Это все, что я знаю. – Кроак погладил куклу по шерстяным волосам. – Это все…
Зола тонкой струйкой сочилась из моих пальцев.
– Спасибо, Джеймс Кроак.
Шаркая, он пошел к себе в комнату. Посмотрел на Дилл, и та улыбнулась. Проходя мимо меня, он ничего больше не сказал, только закрыл за собой дверь.
Дождь полил еще сильнее, а огонь съежился, чтобы уснуть.
Дилл поставила графин с водой, не глядя на меня. Вернулась к Ягодке и ее щенкам.
– Это нужно было сделать, Дилл.
У меня во рту пересохло. Но злой сестре воды не предложили.
– Ты что, не понимаешь?
Она отвернулась и подвинула собак ближе к себе, подальше от меня.
– Зола не для порчи, Иви. А для примирения. – Она сказала это шепотом, но ее слова больно укололи меня.
– Мне все равно, Дилл! У меня есть их имена, понимаешь? Мне плевать на твои заклятия! Плевать, слышишь?
И все же я знала, чтó меня так задело. Где-то в глубине души мне было не плевать. Напротив, хотелось расспросить ее, узнать, что говорила ей мать, к словам которой я перестала прислушиваться.
– Я рада за тебя, Иви.
– Глупая, неблагодарная малявка! За меня? Ты за мать должна…
Но я не смогла продолжить.
Дилл повернулась. Ее глаза были полны слез.
– Мне жаль, Иви, – прошептала она, – что тебе плохо. Мне тоже ее не хватает.
И я не стала ее утешать, а она плакала, пока не уснула, и дождь смыл ее слова.
Я рада за тебя.
Она была слишком мала, чтобы понять. Но завтра понять придется. Завтра.
Микин. Купер. Том. Высокий.