Чтобы увидеть портрет моей эпохи, – личину этих двух десятков лет от начала третьей тысячи, внезапно вывернувших мир наизнанку, – обведи точки, которые я заботливо собрал для тебя на бумаге, сынок. Посмотри, вот они: хайп, гаджеты, ботокс, блоги, кэшбэк, зож, AL, инста, зашквар, самокат, онлайн, понты, лайфхак, sale, дота, вейп, дедлайн.
И когда он, этот мир, разоблачится перед тобой, – так, что обратится всеми швами своими наружу, – тебе станет ясно, как обильно он засорен изнутри инфантильным человеком. Он (человек) сеет в округу: «Я – тот, о котором говорил Заратустра». Но он – не тот, сынок; он – не сверх.
Он – недо.
Когда я набирал «внезапно вывернувших», поезд подъехал к станции «Шоссе Энтузиастов», и в вагон метро зашла девчонка. Не совсем опрятная, не совсем женственная. Не совсем воспитанная, как мне показалось. На вид лет двадцать пять, отнюдь не пигалица. Одета броско. Не знаю, как правильно назвать группу молодёжи, к которой она принадлежит, но, кажется, это те, которые ежегодно бывают на фестивале «Нашествие» и беспорядочно сношаются.
Она уверенно плюхнулась на корты рядом со мной в углу вагона (свободных мест не было), достала из потрёпанного рюкзака слойку и, запивая её какой-то дико воняющей дрянью (возможно, компотом из шиповника), стала есть.
Хиппи, словом. Сначала я испытал едва уловимый укол отвращения, но потом (и одной станции не успели проехать) моё о ней мнение повернулось на 180 градусов: я вдруг зауважал эту её непредвзятость, дерзость и любовь к свободе. Да, кажется, я сказал себе тогда: «Молодец. Со стержнем девочка». Может быть, моё отношение к ней поменялось из-за здравого эгоизма, которого многим недостаёт, и который я в ней невербально углядел. Кто даст гарантию, что мир слетел с катушек (а он – слетел! всё: больше никуда не катимся) не из-за альтруистов или этих, – громко вопиющих о всеобщем благе?
Потом, когда я подыскивал в уме антипод ницшевскому сверхчеловеку, с другого конца вагона в конец, где стоял, работая с текстом в заметках, я, и сидела на кортах, прожёвывая слойку, эта наглая пацанка, прошёл парень лет двадцати. Вероятно, киргиз или узбек. И стал блевать, свернувшись в калач и прикрывая рот обеими руками (зачем?). И тут нарисовалась ещё одна точка, которую тоже нужно зацепить карандашом, когда будешь вычерчивать портрет моей эпохи.
К тому моменту все теги намеченного рассказа спутались, и развить мысль в заданном направлении стало почти невозможным. Внимание было отвлечено этим происшествием, и во мне боролись прежний я, – тот, который, несмотря ни на что, подошёл бы к парню, не дожидаясь даже, пока тот закончит блевать, и, самое малое, спросил бы, всё ли в порядке и нужно ли чем-то помочь? и настоящий я, – в чистом костюме, надушенный дорогим парфюмом, бросивший с отвращением (не вслух, разумеется): «Не научен бухать с вечера – не суйся в метро с утра, падла!» – тот я, который с остальными пассажирами выстроился у дверей, чтобы сменить вагон на следующей же станции. Будто она – моя, сынок; будто мне выходить. И пока эти двое разворачивали кубло в моей груди, можно было бы наблюдать, как прежний я сдаёт. Очень много причин, чтобы уступить Недо: а) поздно, – надо было сразу. б) и что ты ему скажешь?: «плохо тебе?»… по всему видать, что – плохо. в) у тебя встреча с утра, тебе нельзя выпачкать свой костюм. г) мало ли тех, кто перебрал вчера? обо всех теперь печься, что ли? д) ты объективно ничем не можешь ему помочь, а потому не стоит даже разворачивать благотворительность.
И так далее. Всё это заняло секунду. Очень короткий промежуток времени для событий, для внутренней борьбы. Потом уже, повернувшись спиной, я осмыслял произошедшее внутри меня, наблюдая в отражении стекла, как блевал парень, а та девочка сидела рядом и влажной салфеткой вытирала ему лицо.
Я вышел.
Осень 2019, подземка (г. Москва)