Одиннадцатый вице-король Индии Джордж Натаниэль Керзон страдал от врожденного искривления позвоночника, из-за чего носил корсет и испытывал боль при каждом шаге. Но это не мешало ему совершать долгие путешествия по Азии. В 1887 году Керзон отправился в кругосветную поездку по морю и железной дороге, побывал в Канаде, Японии, Гонконге, Индии и вернулся домой через Аден. Годом позже он попал в ханства Центральной Азии, отправившись по суше из Москвы, пересек Каспийское море, добрался до Бухары и Самарканда, а затем на конной повозке до Ташкента и Черного моря. В 1889 году он пересек Персию, проезжая по 120 километров в день по пустыне и заполняя наблюдениями сотни страниц записных книжек, которые опубликовал в 1892 году в виде двухтомника «Персия и персидский вопрос», имевшего большой успех. У Керзона был наметанный глаз, глаз шпиона. Казалось, ничто не ускользало от его внимания.
В 1894 году, после второй кругосветки, Керзон отправился в Индию и сумел добиться от индийского правительства разрешения прибыть с дипломатической миссией к новому эмиру Афганистана. Маршрут Керзон выбрал весьма извилистый. Он предпринял путешествие на север субконтинента – от Гилгита до Памира, увидел дикую красоту Хунзы и стал первым человеком Запада, попавшим к истоку Окса[14] в Русском Туркестане. Этот подвиг был удостоен золотой медали Королевского географического общества. Наконец Керзон с большой помпой въехал в Кабул. Он был облачен в прекрасный мундир с массивными золотыми погонами, сверкающими медалями и орденами, с огромной саблей на боку. Все это заранее было заказано у театрального костюмера в Лондоне. Наряд – чистая фантазия, однако требовалось произвести впечатление.
Лорд Керзон шел по жизни с высоко поднятой головой, компенсируя неуклюжую походку «абсолютной уверенностью в себе». Он во многом олицетворял суть и противоречия британского правления в Индии. Керзон был потомком семисотлетней аристократической фамилии, сыном холодного равнодушного отца и воспитанником няни-садистки, которая однажды заставила мальчика написать записку дворецкому, чтобы тот велел изготовить трость, которой можно было бы бить его. Учась в Итоне и Оксфорде, Керзон носил маску «непробиваемого превосходства». В лондонском обществе поговаривали, что его либидо соперничало с его интеллектом. Керзон унаследовал земли и титулы, получил вдобавок хорошее состояние, женившись на красавице американке Мэри Лейтер. В 1899 году, не достигнув еще сорокалетнего возраста, он воплотил свою мечту, став вице-королем Индии.
Являясь ярчайшим представителем британской имперской авантюры, Керзон был одновременно высокопарным, тщеславным, искренним, бескомпромиссным, находчивым и абсолютно преданным идее превосходства белого человека. Он писал книги об индийских коврах, восстановил Тадж-Махал, сохранил Жемчужную мечеть в Лахоре, королевский дворец в Мандалае и храмы Кхаджурахо. Он требовал чисто абстрактной справедливости и ответственности, наказывая, например, целые армейские полки за надругательство над одной индианкой, в то же время его правительство бездействовало, когда голод охватил Индию и стаи одичавших собак пожирали трупы детей на улицах. Как и английская королева, чьи знания об Индии были почерпнуты из донесений и наблюдения за слугами – Виктория, индийская императрица, ни разу не посетила жемчужину своей короны, – Керзон считал, что у него особое чутье на настоящих индийцев, колоритных и необычных крестьян, которые так не похожи на представителей образованных классов, которых вице-король откровенно презирал. «В правительстве Индии отсутствуют индийцы, – заметил он однажды, – поскольку из всех 300 миллионов жителей субконтинента не найдется ни одного, способного выполнять такую работу». Имперское воображение Керзона разжигала идея Индии, а не ее реальность.
Он единолично возглавлял штат из всего лишь 1300 британцев, состоявших на индийской государственной службе. Эти люди управляли пятой частью населения Земли. Индийская армия была сильной и хорошо обученной, но она насчитывала всего 200 тысяч человек, и только треть ее составляли британские полки, рассредоточенные на огромной территории от Сиама до Персии. На большей части Индостана основным представителем британской власти являлся окружной офицер. Эти люди весь день проводили в седле, переезжая из деревни в деревню, разрешая споры, взимая налоги, обеспечивая верховенство закона и поддерживая порядок на тысячах квадратных километров с населением, иногда исчисляемым миллионами. Нещадная эксплуатация, жестокое подавление любого инакомыслия, ниспровержение местных элит – вот на чем держалось британское правление. Но основным столпом его была дерзость и беззастенчивая наглость маленького островного государства, которое никогда не задавалось целью править миром, но тем не менее делало это с поразительным успехом.
Керзон прекрасно понимал, что его власть держится исключительно на презумпции силы. Эта сила демонстрировалась ежедневно, в том числе посредством законов и постановлений. Все было направлено на то, чтобы привить местным жителям чувство неполноценности. В этом и заключается суть колониализма. Имидж имел значение. Во дворце вице-короля в летней столице Британской Индии – Симле работало триста слуг и не менее сотни поваров. Обычно в сезон Керзон устраивал с десяток грандиозных приемов помимо примерно тридцати мероприятий, которые сопровождали важные события лета: государственный бал, второй, не менее роскошный бал-маскарад, детский бал. Кроме того, устраивались вечерние приемы, дневные приемы на открытом воздухе на тысячу персон и танцевальные вечера с сотнями приглашенных гостей. Будучи приверженцем ритуалов и протокола до мельчайших деталей, Керзон требовал, чтобы его слуги носили ливреи и шелковые чулки, и не гнушался лично измерять длину красных ковровых дорожек, разворачиваемых перед ним в торжественных случаях.
Бриллиантовый юбилей Виктории в 1897 году – шестидесятилетие с момента восшествия на престол – считается самым дорогим празднованием за всю историю человечества, но по красочности, пышности и экзотике он не шел ни в какое сравнение с Дурбаром 1903 года, организованным Керзоном в честь коронации сына Виктории Эдуарда VII[15]. Новый король не смог приехать, в Дели монарха представлял его брат герцог Коннаутский, и все двухнедельное празднество стало, по сути, данью уважения вице-королю, на что и рассчитывал Керзон. Более миллиона индийцев собрались на улицах Дели посмотреть на пышную процессию, двигавшуюся из центра на специальное поле в пригороде. Чтобы справиться с потоком приглашенных гостей, которых насчитывалось 173 тысячи, пришлось проложить 8 километров железной дороги, по ней людей доставляли на место празднества. На равнине построили большой амфитеатр и великолепные павильоны, в которых были представлены всевозможные образцы индийского искусства, первый раз в таком количестве собранные в одном месте: ковры и шелка, керамика и эмали, бесценные предметы старины… Каждое княжество Индии занимало отдельный павильон со своими красочными шелковыми знаменами, которые сверкали на солнце.
Вице-король принял всех правителей княжеств, многие эти навабы, низамы и махараджи увидели друг друга впервые. Молитвы и гимны ознаменовали вступление в должность десятков представителей местных элит – мужчин и женщин, удостоенных такой чести за верность и службу британцам. Огромное облако желтой пыли поднялось над равниной, когда первые из 67 эскадронов кавалерии и 35 батальонов пехоты, артиллерии и инженерных войск продефилировали перед собравшимися. Военный смотр продолжался около трех часов. Наконец к помосту и трону на нем подъехал глашатай на коне и велеречиво провозгласил коронацию нового правителя. Грянул залп имперского салюта из ста одного орудия. Не успели пушки умолкнуть, как Керзон выступил вперед и призвал толпу к верности британской короне и преклонению перед неоспоримым могуществом Англии. «В мировой истории никогда не было ничего более великого, – напишет он позже, – чем Британская империя – великолепный инструмент, созданный для блага человечества»[16].
Британцы действительно преобразили облик Индии, построив тысячи километров каналов и железных дорог и возведя города. Но на глубинном уровне присутствие чужеземцев оказалось лишь эфемерным покрывалом над древней цивилизацией, которая на протяжении 4 тысяч лет существовала как империя мысли и духа, а не территориальных владений. Индия часто уступала натиску захватчиков, но в конце концов всегда побеждала, впитывая принесенное извне, и, видимо, в силу мощи своей истории неизбежно превращала любое новое влияние в нечто неизгладимо индийское.
Однако как единое целое Индия была британским изобретением, воображаемой страной, с постоянно меняющимися и расширяющимися границами политических и коммерческих интересов. Эти интересы становились реальными благодаря математикам и сотрудникам Индийской геодезической службы. Карты стали ключом к понятию «Индия». Они вместили в два измерения географические и культурные особенности субконтинента и создали логическое обоснование для дальнейших завоеваний. Мифологический ландшафт огромного пространства, Индия как мечта становилась конкретной и осязаемой, когда ее переносили на бумагу. Не случайно одним из величайших научных исследований XIX века стало измерение и картографирование рельефа Индостана, и не случайно благодаря этому была открыта самая высокая гора в мире.
Географы давно знали, что Земля не является идеальной сферой. Но степень этих искажений, имеющих огромное значение для науки, никто не представлял. В 1802 году началось Великое тригонометрическое исследование, целью которого стало разгадать загадку кривизны земного шара посредством измерения дуги долготы через всю Индию. Математическая база такого исследования довольно проста: если можно на ландшафте отметить три видимые точки и если известно расстояние между двумя из них, то можно измерить угол наклона в каждой из них к третьей, неизвестной точке, и с помощью тригонометрии определить ее положение и расстояние до нее. Как только третья точка определена, она может образовать вместе с одной из известных точек основание нового треугольника, по которому можно установить координаты новой контрольной точки на горизонте, часто горы или другого заметного ориентира. Таким образом, со временем возникла цепь измеренных треугольников – Великая дуга, протянувшаяся более чем на 2,5 тысячи километров с юга на север через весь субконтинент.
Расстояние определялось с помощью калиброванных цепей и измерительных реек. Это предполагало наличие команд геодезистов, продирающихся сквозь джунгли, перебирающихся через болота, карабкающихся по ледникам. Для измерения углов с надлежащей точностью требовались тончайшие приборы – огромные латунные теодолиты, весившие до полутонны. Чтобы перемещать такую махину, привлекали до десяти носильщиков. Фактически это сложно сконструированные телескопы, которые могут поворачиваться вертикально и горизонтально, позволяя измерять все углы в плоскости. Теодолит устанавливали на круглой платформе, прикрученной к вершине десятиметровой опоры, которую вкапывали в землю и подпирали длинными стойками. Рядом устанавливали еще одну платформу с лесами и местом для наблюдателя, откуда он мог проводить измерения. Малейшее движение или смещение теодолита делало все расчеты бесполезными.
Более 40 лет сотрудники Индийской геодезической службы, сопровождаемые армиями рабочих, которые страдали и погибали десятками, перемещались с этими тончайшими инструментами по всему полуострову. Времени для работы всегда было отчаянно мало, ведь только с приходом муссона дымка над Индостаном рассеивается и появляется хорошая видимость. Страдая от тропических болезней, укрываясь от непогоды на заснеженных склонах гор или в безлюдных пустынях, исследователи скрупулезно записывали наблюдения. Ничто не могло заставить их свернуть с пути. Если требовалось установить точку триангуляции и правильно расположить теодолит, уничтожались целые деревни, священные холмы ровнялись с землей, сносились древние храмы.
К 1830-м годам Великая дуга, начавшаяся с юга Индии, достигла подножия Гималаев – гряды самых высоких и самых молодых гор на Земле, протянувшейся изгибом более чем на 2300 километров от Брахмапутры до Инда – расстояние, примерно равное дистанции от Лондона до Москвы. У Гималайского хребта геодезические группы повернули на восток и запад и пошли через предгорья и малярийные джунгли – тераи, где стали создавать новые точки отсчета. Исследователи возводили наблюдательные пункты из глинобитных кирпичей высотой все те же 10 метров, откуда всматривались в горные хребты. Над зноем и пылью индийской равнины, начиная от лесов Бирмы и далее на запад, вздымается свыше тысячи гор более 6 километров в высоту, – это едва ли доступно воображению.
Красота математической науки позволила рассчитать высоту этих вершин с огромных расстояний. В 1846 году группа исследователей под руководством Джона Армстронга обратила внимание на скопление пиков примерно в 225 километрах к западу от Канченджанги, которая в то время считалась высочайшей горой Земли. По сравнению с потрясающе красивым массивом Канченджанги, который доминирует в небе за Дарджилингом, эти далекие горы казались ничем не примечательными – просто белые выступы на горизонте. Армстронг обозначил самую высокую из них как Пик B. Несколько последующих сезонов она оставалась скрытой облаками и дымкой, и только в ноябре 1849 года другой сотрудник геодезической службы, Джеймс Николсон, смог провести серию наблюдений с шести различных станций, ближайшая из которых находилась примерно в 170 километрах от горы, известной к тому времени как Пик XV. Только в 1854 году в штаб-квартире Индийской службы в Дехрадуне и в Калькутте началась обработка полученных Николсоном данных.
Глава Геодезической службы Эндрю Во поручил эту задачу главному вычислителю – блестящему индийскому математику Радханату Сикдару. Учитывая расстояние до объекта и проблему атмосферной рефракции, задача была грандиозной. Сикдару потребовалось два года, чтобы определить, что высочайшая вершина в группе этих неизвестных пиков выше любой другой горы на планете – 8840 метров. Это был потрясающий вычислительный подвиг. Фактическая высота горы, измеренная сегодня с помощью спутниковых технологий, составляет 8849,4 метра. Но Гималаи поднимаются со скоростью примерно сантиметр в год. В 1850-х, когда Сикдар проводил свои расчеты, вершина была чуть ниже. Таким образом, используя карандаш, бумагу и математические премудрости, индиец ошибся всего примерно на 9 метров.
Последующее наименование горы вызвало споры. Британские исследователи по возможности старались давать таким объектам местные названия. Но в письме от 1 марта 1856 года, адресованном сэру Родерику Мёрчисону – президенту Королевского географического общества, Во предложил назвать гору в честь своего предшественника, сэра Джорджа Эвереста, руководившего исследованиями с 1829 года. Сам сэр Эверест принял предложение в штыки. Это выдающийся географ, в основном благодаря ему Великое тригонометрическое исследование оказалось столь успешным. Но Эверест был несчастным человеком, язвительным и раздражительным, имевшим мало друзей в Индии, отчасти из-за пренебрежительного отношения к религиозным памятникам, которые он считал храмами праздности, и к языческим суевериям, мешавшим работе. Фамилия правильно произносится «Иврист» с ударением на первом слоге, и есть некая ирония в том, что гору назвали, навсегда исказив слово. Хотя открытие высоты Пика XV стало достоянием общественности в 1858 году, Королевское географическое общество официально утвердило название только в 1865-м, за год до смерти Джорджа Эвереста.
Впрочем, спор о наименовании прошел почти незамеченным для британской элиты в Индии, недавно пережившей Восстание сипаев. Да и сама гора не вызвала тогда большого интереса. Пройдет почти 20 лет, прежде чем британец Уильям Вудман Грэм отправится в Гималаи исключительно с целью занятия альпинизмом, и еще 10 лет, прежде чем в 1893 году офицер 5-го гуркхского стрелкового полка Чарльз Брюс и молодой, но уже прославившийся своими путешествиями исследователь и политический агент[17] Фрэнсис Янгхазбенд встретятся в Читрале, на афганской границе, на поле для игры в поло и впервые обсудят идею восхождения на Эверест[18]. Сама гора, как писал Янгхазбенд, «необычайно отдаленная и малозаметная, скрытая за другими пиками». С индийской стороны – единственной площадки для наблюдения, так как Непал и Тибет были закрыты для иностранцев, – «вершина Эвереста виднеется среди могучего скопления других гор, которые ближе к наблюдателю и кажутся выше». Для британских властей Индии наибольший интерес вызывали территории за Эверестом. Тибет – таинственная страна, где великие реки зародились задолго до поднятия Гималаев, а непроходимые ущелья и труднодоступные долины стали убежищем для всего, что священно для буддистов, индуистов, джайнов и последователей религии бон.
Если карты можно назвать метафорой, с помощью которой британская власть в Индии обрела площадь, расстояния и границы, то фундамент, на котором держалась вся имперская авантюра, обеспечили знания и информация. Ботаник, археолог, торговец, геодезист и миссионер стали основными разведчиками империи. Антропология возникла вследствие необходимости изучить и понять народы и культуры, чтобы управлять людскими массами. «Если не рассматривать коммерческую и военную составляющие, – отмечал Керзон, – наш долг состоит в том, чтобы в равной степени заниматься раскопками и делать открытия, классифицировать, описывать, копировать, расшифровывать, а также беречь и сохранять».
Всего за десятилетие до того, как Керзон стал вице-королем, под контроль британцев перешли новые территории Индии, в 50 раз превышающие размеры старой доброй Англии. Британская империя, занимавшая четверть поверхности суши, была в шесть раз крупнее Римской империи в период ее расцвета и почти в сто раз больше, чем собственно Британские острова. Королева Виктория являлась повелительницей каждого четвертого жителя планеты, в общей сложности она правила землями с населением около 500 миллионов человек, а ее флот господствовал на море. На те регионы, куда руки британцев не дотягивались, они оказывали влияние вплоть до доминирования. Весь мир измерял время и долготу по Гринвичу, британские телеграфные и телефонные кабели опоясывали Землю. На английских почтовых марках изображался только профиль королевы, поскольку ни в какой иной национальной идентификации не было необходимости. «В империи, – писал Керзон, – мы нашли не только ключ к славе и богатству, но и призыв к долгу, и средство служения человечеству».
Индия называлась жемчужиной британской короны, павлином в золотой клетке, и для британцев было невыносимо, что самое ценное владение империи окружено малоизученными районами и горами. В начале XIX века предметом одержимости Лондона стали Афганистан и северо-западная граница империи, позднее стратегическую обеспокоенность начали вызывать независимые княжества и королевства на севере. В 1850-х Британия присоединила Ладакх к Кашмиру. Десятилетие спустя англичане аннексировали южные районы Сиккима, вмешались в гражданскую войну в Бутане и стали плести интриги в королевских дворцах Катманду. Однако основным поводом для беспокойства оставался Тибет.
«Границы – это лезвие бритвы, на котором стоит вопрос войны и мира и жизнь целых народов», – писал Керзон. Разочарование британцев обусловливалось тем, что обширные пространства Азии оставались белым пятном на карте, а распространить Великое тригонометрическое исследование на этот регион не представлялось возможным. Рубежи были слишком расплывчаты. Никто не знал, где заканчиваются Гималаи и начинается Гиндукуш. Горы Каракорума, Памира и Куньлуня были не исследованы, равно как и Тибетское нагорье. С 1750 по 1900 год лишь несколько человек с Запада достигли тибетской столицы Лхасы. В конце XIX века британцы все еще не открыли в Тибете дипломатическое представительство. Керзон, несмотря на свой статус, не мог наладить канал связи с тибетскими властями, хотя Лхаса находилась всего в 400 километрах от Дарджилинга, крупного британского торгового и сельскохозяйственного анклава на северо-востоке Индии, откуда чай попадал в каждую английскую деревню.
Тибет, ставший империей в VII веке, завоеванный монголами в XIII, затем, с 1642 года, находился под властью лидеров буддийской школы гелуг – далай-лам, которых тибетцы считают воплощениями Ченрезига, бодхисатвы сострадания[19]. Первым политический контроль над Тибетом получил Далай-лама V, или, как его называют, Великий Пятый, который дал своему духовному учителю, настоятелю монастыря Шигацзе, почетный титул Панчен-лама, Великий ученый. В дальнейшем эти две великие духовные фигуры, дополняющие друг друга, стали столпами тибетского теократического государства.
В буддизме Махаяны бодхисатвой называют просветленного, отказавшегося уходить в нирвану, остающегося в этом мире ради спасения всех живых существ. Бодхисатва Сострадания на санскрите называется Авалокитешвара, что значит «сострадательный взгляд» или «владыка, смотрящий с высоты», по-тибетски – Ченрезиг.
В 1720 году маньчжурская империя Цин, в состав которой входил Китай, начала проявлять большой интерес к тибетской и монгольской политике и учредила посольство в Лхасе, где постоянно находилась титулованная, но политически довольно номинальная фигура – амбань. Британцы признавали и использовали в своих целях фикцию маньчжурского владычества в Тибете, даже когда Цины стали терять могущество. Власть маньчжуров в Китае была свергнута в результате Синхайской революции 1911–1912 годов. Но еще в 1876 году англичане подписали Чифускую конвенцию, которой признали контроль маньчжуров над Тибетом в обмен на признание Цинами права Великобритании на колонизацию Бирмы. Тибет не был участником этого соглашения[20].
С ослаблением цинского влияния власть в Лхасе сосредоточилась в руках тибетской аристократии, здесь доминировали высшие ламы крупнейших монастырей школы гелуг – Гандена, Сера и Дрепунга. Регенты при молодых Далай-ламах назначались Национальным собранием и носили почетный титул Сикьонг Ринпоче, или Драгоценный защитник государства. Другим ядром правительства был Кашаг, Совет четырех, состоящий из трех мирян и одного монаха, которые осуществляли контроль над гражданской администрацией во всех вопросах – политических, судебных, финансовых. В подчинении Кашага находился церковный совет из четырех монахов, отвечавших за все монастыри страны. Тибет был разделен на округа, каждый из них возглавлял уполномоченный, под началом которого находились два окружных чиновника, или дзонгпёна, один – монах, а другой – мирянин. Дзонгпёны непосредственно отвечали за местное управление. Они поддерживали порядок, собирали налоги, разрешали споры и вершили правосудие.
Тибет конца XIX века, безусловно, обладал налетом таинственности, но еще не приобрел в полной мере ореол мистики, который в дальнейшем повлиял на восприятие этой страны иностранцами как на бытовом, так и на метафизическом уровне. В 1890‐х годах мало кто в дипломатических кругах считал Тибет просветленной меритократией и уже тем более не рассматривал его как рай на Земле, находящийся на Крыше мира. Это была просто далекая горная страна. На улицах Лхасы отсутствовали европейцы, но было много кашмирцев, непальцев, ханьцев, монголов, русских – купцов и торговцев, приехавших со всех концов Азии. Монастыри привлекали монахов и паломников из самых дальних уголков. На протяжении тысячи лет тибетское влияние ощущалось на огромном пространстве – от Пекина и степей Монголии до дворов персидских правителей и побережья Черного моря.
Вид на дворец Потала в Лхасе, гравюра на дереве
Как и в любом сложном обществе, в Тибете существовало огромное неравенство. Наказания были суровыми и по современным меркам совершенно несоразмерными преступлениям. Тибетское общество было неидеально, со своими противоречиями. Страна знала, что такое долгие войны, также тибетцам приходилось отбивать вторжения. И когда тибетские правители смотрели на юг, в сторону Индии, они видели в британцах нового геополитического игрока, грозную державу, вступившую в союз с давним врагом – воинственным Непалом, с которым Тибет неоднократно конфликтовал, последняя стычка имела место в 1855 году. Поэтому тибетские власти возмущались захватами индийских княжеств, отправкой британских шпионов на Тибетское нагорье и с большим подозрением относились к поползновениям англичан установить контакты.
В начавшейся шпионской игре, впервые описанной Редьярдом Киплингом в романе «Ким», британцы с 1851 года стали готовить индийцев, живших на севере региона, в качестве исследователей-геодезистов, маскировали их под паломников, монахов и торговцев и отправляли через Гималаи, чтобы узнать, что находится за стеной высочайших гор, в стране, которая отбивала любые дипломатические инициативы Лондона и Калькутты. Целью этих шпионов, или, как их называли, пандитов, то есть ученых, была Лхаса, они пытались выведать информацию о тибетском правительстве, силе армии, численности населения, объеме урожая и так далее. Но чаще пандитам поручали исследовать приграничные районы и собрать географические данные, в частности узнать высоту пиков, направление горных цепей, местонахождение и доступность основных перевалов, найти истоки и высчитать протяженность рек, текущих с Тибетского нагорья в Индию.
Инструменты для исследований пандитам давали самые простые, которые можно было замаскировать и носить с собой как монашескую утварь – в Тибете религиозные принадлежности, как правило, не досматривали. Будущих шпионов обучали ходить с точностью до 2 тысяч шагов на милю, выдавали буддистские четки со 100 бусинами вместо традиционных 108, чтобы можно было перебрасывать по бусине на каждые 100 пройденных шагов и так мерить расстояние. Вместо свитков с молитвами в ручные молитвенные барабаны вкладывали рулоны чистой бумаги, на которой тайно записывались полученные данные. Первого такого шпиона звали Наин Сингх, он прошел от Сиккима до Лхасы, а затем по всему Центральному Тибету, преодолев в общей сложности более 2500 километров и сделав 3 миллиона 160 тысяч шагов. Для определения координат он использовал ртуть, которую пронес через Гималаи в раковинах каури, запечатанных воском[21].
Но самый поразительный подвиг совершил пандит Кинтуп, посланный, чтобы разгадать одну из наиболее интересных географических загадок Гималаев. Англичане знали, что река Цангпо, исток которой находится в Западном Тибете в районе горы Кайлас, считающейся священной у индуистов, буддистов, джайнов и бонцев, течет на восток на протяжении почти 2 тысяч километров и исчезает в Гималаях. На другой стороне гималайского хребта Брахмапутра, одна из величайших рек Индии, появляется из гор в районе местечка Садия, примерно в 2 сотнях километров от места исчезновения Цангпо. Перепад высот очень большой, и исследователей давно мучил вопрос, не являются ли эти две реки одной. Если это так, то что за фантастическое ущелье, через которое столь полноводная река прорывается так стремительно и так быстро теряет высоту? Слухи о таинственных водопадах, превосходящих по высоте все известные на Земле, будоражили воображение англичан.
Ракушки каури (ципреи) были популярны во многих азиатских странах – использовались в качестве денег и в азартных играх.
В 1880 году Кинтуп получил задание проникнуть в Тибет под прикрытием и найти путь вниз по течению Цангпо до места, где он мог бы бросить в реку помеченные бревна, которые с другой стороны Гималаев в верховьях Брахмапутры высматривали бы специально посланные наблюдатели. Кинтупу потребовалось семь месяцев, чтобы добраться до деревни Гьяла, расположенной в начале одного из глубочайших ущелий мира – Большого каньона Ярлунг-Цангпо, куда утекала таинственная река, но здесь спутник пандита предал его и продал в рабство. Более чем через год Кинтупу удалось бежать, но его поймали. Однако он не собирался отступать. Прошло четыре года, прежде чем Кинтуп освободился, смог проследить течение и понял, что Цангпо и Брахмапутра – одна и та же река. Он отправил с нарочным записку в Индию, к англичанам, заготовил 500 бревен, пометил их и бросал в реку по 50 штук в день. Но записку адресатам не доставили, в Индии Кинтупа давно уже считали пропавшим без вести, и никто не следил за бревнами.
Когда в сентябре 1884 года Кинтуп наконец сумел вернуться в Дарджилинг, те, кто отправил его на задание, либо уже давно покинули Индию, либо умерли. Его рассказам никто не поверил. Открытие, сделанное индийцем, не признавали до 1913 года, когда британцы Фредерик Бейли и Генри Морсхед подтвердили полученные Кинтупом данные, причем сами едва не погибли, пока исследовали Цангпо с юга. В дальнейшем на страницах этой книги мы еще встретимся с Бейли, равно как и с Морсхедом, который нанес на карту маршрут к Эвересту, участвовал в экспедициях на гору в 1921 и 1922 годах, а позже был убит в джунглях Бирмы. Благодаря Морсхеду и Бейли Кинтупа, к тому времени уже старика, пригласили в Симлу, где его лично наградил за службу вице-король.
Невзирая на шпионаж и интриги, британцы не имели серьезных территориальных амбиций в отношении Тибета. Они хотели, чтобы Тибет оставался буферным государством, изолирующим Британскую империю от единственного серьезного соперника, который действительно представлял угрозу для англичан в Южной Азии. Российская империя, доминирующая на суше так же, как англичане на море, в конце XIX века расширялась на юг и восток от Аральского моря к афганской границе с поразительной скоростью – более 140 квадратных километров в день. К началу XХ века русские военные и исследователи проникали в горы Гиндукуша и Памира с севера, в то время как англичане занимались тем же с южной стороны. Это ожесточенное соперничество, известное британцам как «Большая игра», а русским как «Игра теней», со времен Крымской войны дважды ставило оба государства на грань конфликта, причем в 1885 году военные действия казались настолько неизбежными, что Государственная канцелярия Великобритании напечатала документы, объявляющие состояние войны с Россией.
Столкновение удалось предотвратить благодаря территориальному компромиссу, выработанному в 1885 году англо-русской пограничной комиссией, которая создала буферную зону, отдав Афганистану узкий участок земли вдоль Гиндукуша, чтобы обе империи не соприкасались друг с другом. Так появился Ваханский коридор. Однако кризис заставил Лондон изменить стратегию. Менее чем за век Россия расширилась на 3 с лишним тысячи километров, буквально уперевшись в Индию с севера. И по некоторым признакам, у русского царя имелись планы на Китайский Туркестан и далее. Поэтому британцы не могли более довольствоваться номинальным контролем над территорией у подножия гор и начали проводить агрессивную политику: создавать форпосты, строить дороги и проникать в неизведанные районы на границе от Каракорума и Памира на севере до Белуджистана на юге.
Россия оставалась сильным конкурентом, но теперь фактическим противником британцев стали жители приграничных земель. Контролировать перевалы, ведущие в Индию, означало держать гарнизоны на далекой враждебной территории, где около 200 тысяч представителей свирепых пуштунских племен, в частности афридии, махсуды, вазиры, не выпускавшие из рук оружие, жили по кодексу чести, который требовал мстить за любой вред или оскорбление. За шесть лет пребывания Керзона на посту вице-короля произошло более 600 набегов и стычек, и далеко не один британский солдат остался навсегда на непокоренной территории, причем смерть была страшной. Для подразделений индийской армии, расквартированных в Гилгите и Читрале, единственным способом уцелеть являлся жесткий отпор. Ударами возмездия занимались специальные отряды, действовавшие по принципу «убей и отступи». Британия решила не допустить русских к своим границам, чего бы это ни стоило.
Напряженность на границе с Тибетом тоже оставалась высокой: пограничные стычки между тибетскими и британскими войсками привели к открытому военному конфликту в марте 1888 года, когда 2 тысячи британских солдат послали, чтобы отразить вторжение тибетских войск в Сикким. В 1890 году Британия аннексировала это княжество, и по условиям англо-маньчжурского договора, зафиксировавшего границы, и торговых соглашений, подписанных в 1893 году, англичане получили право держать своего постоянного представителя в местечке Ятунг в долине Чумби – участке тибетской территории, вклинивающемся между Сиккимом и Бутаном. Здесь проходил традиционный торговый путь из Индии в Тибет. Лхаса не участвовала ни в одном из упомянутых выше соглашений, поэтому активно препятствовала торговле, облагая китайцев таможенными пошлинами в Пхари, в начале долины, и заблокировав долину за Ятунгом, чтобы не допустить туда британцев.
Керзон, ставший вице-королем Индии в 1899 году, не собирался мириться с таким оскорблением британского престижа. Поняв, что сотрудничество с Пекином мало что дает в тибетском вопросе, он попытался установить прямые отношения с Лхасой. Вопрос торговли оставался животрепещущим, но гораздо большее беспокойство вызывали слухи о растущем российском влиянии в тибетской столице. 24 мая 1899 года Керзон обратился к британскому министру по делам Индии и сообщил, что при дворе тибетского правителя присутствуют русские агенты. Таковым Керзон считал Агвана Доржиева[22], буддистского монаха из Забайкалья, российского подданного, который постоянно сопровождал Далай-ламу XIII. Доржиев являлся одним из семи наставников Его Святейшества. Британцы, однако, полагали, что Доржиев торговал оружием и вел переговоры о заключении соглашений с Тибетом от имени царя Николая II.
Осенью 1899 года Керзон отправил два официальных письма Далай-ламе, но они вернулись нераспечатанные. Тибетцы не собирались подтверждать торговые права, предоставленные англичанами Пекину по договору, заключенному в обход Лхасы. Керзон воспринял отказ как оскорбление короны и поклялся в третьей и последней ноте, отправленной в столицу Тибета, принять все меры, которые он сочтет нужными, для обеспечения британских торговых интересов в регионе. Эта прямая угроза вновь осталась без ответа, что только усилило подозрения вице-короля. Японский монах Экай Кавагучи[23], неоднократно бывавший в Лхасе в то время, сообщил британцам, что тибетцы получают стрелковое оружие из России и что более 200 бурят-монгольских студентов, предположительно, приспешников Доржиева, живут в тибетских монастырях, что является идеальным прикрытием для шпионажа со стороны русских. Как выяснилось позднее, информация Кавагучи была ошибочной.
22 октября 1900 года в Министерство иностранных дел в Лондоне пришла телеграмма из Санкт-Петербурга, в которой сообщалось, что Доржиев привез царю приветственное письмо от Далай-ламы. Министр иностранных дел России граф Ламсдорф отрицал, что это официальное посольство из Тибета. Тем не менее российские газеты широко освещали приезд Доржиева, называли его чрезвычайным посланником и сообщали, что он очаровал царский двор. Менее чем через год, в июне 1901 года, Доржиев вновь оказался в России во главе миссии из восьми высокопоставленных тибетцев, пресса снова отвела репортажам о нем первые полосы в газетах, также монаха щедро одарил царь. Не только англичанам казалось, что Далай-лама активно ищет поддержки России в качестве противовеса Англии. Появилось множество слухов о тайном соглашении между Россией, Цинской империей и Тибетом. Поговаривали о строящейся русскими железной дороге в Тибет, о караванах верблюдов, доставлявших русские винтовки в арсенал в Лхасе, который построили казаки. Утверждалось, что влияние Доржиева было столь велико, что он мог самолично отдавать приказы тибетской армии.
Что из этого правда, а что нет – доподлинно тогда никто не знал. Однако любое влияние России в тибетском регионе было неприемлемо для британцев. И Керзон считал своим долгом «сорвать эту маленькую игру, пока возможно». Единственным выходом могло стать англо-тибетское соглашение, подписанное в Лхасе и гарантирующее если не преференции британцам, то, по крайней мере, нейтралитет, который сделал бы Тибет недоступным как для англичан, так и для русских.
Весной 1903 года Керзон послал в Лондон представителя, чтобы получить разрешение на отправку в Тибет военного отряда в 1200 штыков. Но в британской столице не желали враждовать с Цинами или открыто угрожать русским, поэтому санкционировали только тайную торговую миссию для переговоров с тибетцами в крепости Кампа-Дзонг, расположенной менее чем в дне пути от перевала Серпо-Ла высотой более 5100 метров, по которому проходит граница Сиккима с Тибетом. Присмиревший Керзон решил, что возглавит миссию его старый друг Фрэнсис Янгхазбенд, на которого можно было положиться и в продвижении агрессивной политики, и в преодолении сложностей, которые наверняка возникнут во враждебной неизведанной стране.
Будучи военным, философом, мистиком, авантюристом, шпионом и империалистом до мозга костей, Янгхазбенд обладал железной волей, но мягким характером. Он родился в 1863 году в Индии, в предгорьях Гималаев, учился в британской школе в Клифтоне, затем в Королевской военной академии в Сандхерсте, а в 1882 году вернулся в Индию офицером Королевского драгунского гвардейского полка. В 1886-м, после нескольких экспедиций в Гималаи и разведывательных операций в верхнем течении Инда и в районе афганской границы, Янгхазбенда включили в состав исследовательской группы, направлявшейся в Маньчжурию, чтобы заново открыть Длинную белую гору – священную вершину, описанную двумя веками ранее странствующим монахом-иезуитом[24]. После семимесячного путешествия Янгхазбенд, которому исполнилось 25, оказался один в Пекине, и надо было как-то возвращаться в Индию. Он решил идти назад пешком и стал первым европейцем, пересекшим пустыню Гоби. Затем Янгхазбенд добрался до Кашгара и Яркенда и попал в неизведанные районы Куньлуня и Каракорума. Преодолев опасный перевал Музтаг высотой более 5400 метров в поисках пути домой, в Балтистан и Кашмир, он оказался в стране гигантских ледников и бурных рек, пробивающих путь через огромные горы. В числе прочего Янгхазбенд стал первым европейцем, увидевшим северный склон К2, второй по высоте вершины мира.
Примерно год спустя он вернулся в Каракорум уже в звании капитана для расследования нападений на торговые караваны. Грабежом занимались жители княжества Хунза. Помимо этого Янгхазбенд хотел исследовать перевалы и реки как в Каракоруме, так и на Памире и отследить присутствие русских в этих крайне труднодоступных приграничных районах. Сопровождала его небольшая группа военнослужащих 5-го гуркхского стрелкового полка под командованием Чарльза Брюса, который, как и Янгхазбенд, сыграет большую роль в истории исследования высочайшей горы в 1921–1924 годах. Дружба двух этих людей, закаленная в горниле Большой игры, станет той движущей силой, которая приведет британцев на Эверест.
Летом 1891 года казачий патруль задержал Янгхазбенда на Памире и выдворил его назад, в Индию. Инцидент стал поводом для крупного дипломатического скандала и заставил Янгхазбенда поверить в серьезность русской угрозы. Это убеждение он, как оказалось, разделял с Керзоном, с которым два года спустя впервые встретился в Читрале, где занимал пост политического агента. Керзон был тогда молодым членом парламента, занимался исследованиями в Индии, писал статьи для Times и одновременно изучал британскую оборону на дальних рубежах, высматривая слабые места.
Когда уже вице-король Керзон в 1903 году попросил своего друга возглавить миссию и военный поход в Тибет, Янгхазбенд, по сути, был одним из наиболее известных географов эпохи – обладателем золотой медали и самым молодым членом Королевского географического общества за исследования Памира и Каракорума, автором трех из двадцати шести книг, которые он напишет за долгую и выдающуюся жизнь. Пресса называла его «героем потрясающих приключений и опасных экспедиций, писателем с прекрасным английским языком, смелым солдатом и джентльменом до мозга костей». А еще он был рекордсменом в беге на короткие дистанции, что не осталось незамеченным его многочисленными поклонниками-школьниками.
19 июня 1903 года Янгхазбенд, одетый в брюки, гетры, куртку защитного цвета и обутый в коричневые кожаные сапоги, отправился из Дарджилинга вверх по долине реки Тисты, чтобы томиться от пота в духоте под муссонными дождями, – такова первая часть пути из Сиккима в Тибет. С ним отбыл переводчик – капитан Фредерик О’Коннор, один из немногих военных британской армии, знавших тибетский язык. Сопровождал англичан отряд из 500 сипаев 32-го Сикхского пионерского полка[25], это были ветераны жестоких боев за освобождение Читрала в 1895 году. В Гангтоке к экспедиции в качестве переводчика с китайского присоединился Джон Клод Уайт, политический агент в Сиккиме. Это был заносчивый и мнительный человек, сильно переживавший, что его назначили заместителем Янгхазбенда. Сиккимом Уайт управлял как своей вотчиной. В его присутствии местные жители снимали шапки и простирались перед ним, касаясь лбом земли. Янгхазбенда это не впечатлило.
4 июля Янгхазбенд отправил основные военные силы через Серпо-Ла в Тибет, а сам остался в тылу, собирая гербарий на окрестных лугах и читая стихи Теннисона. Он намеренно не спешил, чтобы войско успело как следует разместиться в Кампа-Дзонге, ведь чиновнику его уровня требовалось появиться с надлежащей помпой. В Тибет он отправился 18 июля верхом. В сопровождении конного вооруженного эскорта Янгхазбенд в черном плаще поднялся на перевал и направил своего коня вниз, на открытую и лишенную растительности равнину Тибета в направлении Кампа-Дзонга. Белые палатки британского лагеря были окружены колючей проволокой и окопами, а за ним высилась массивная тибетская крепость, доминировавшая над долиной.
В Кампа-Дзонге Янгхазбенду пришлось провести пять долгих и тоскливых месяцев. Он тщетно ждал, когда тибетцы пришлют представителей достаточно высокого ранга для полноценных переговоров. «Никогда еще я не встречал столь упрямого и неуступчивого народа», – писал он позднее. Тибетцы не были заинтересованы в диалоге, особенно на своей земле. Они настаивали на том, что переговоров не будет, пока британские войска не отойдут на границу. Возникла дипломатически патовая ситуация, впрочем, неизбежная в сложившихся обстоятельствах: Его Святейшество Далай-лама ушел в трехлетнее духовное затворничество, а без него важные государственные решения не принимались. По сути, это было столкновение культур, к которому британцы оказались совершенно не готовы. Неделями напролет им пришлось скучать, хотя время от времени устраивались развлечения – охота на газелей, стрельба по уткам, сбор растений и скачки. В конце концов Янгхазбенд и его люди вернулись в Сикким. Для тибетцев это была пиррова победа, они не понимали простого факта: потеря англичанами лица гарантировала, что они вернутся, и на этот раз уже совсем не с дипломатической миссией.
Правда, предлог для войны не сделал чести британцам. 3 ноября 1903 года лорд Керзон, вице-король Индии и правитель 300 миллионов человек, отправил в Лондон телеграмму об открытом акте враждебности: группа тибетских солдат похитила непальских яков, пасшихся на границе. Миссия Янгхазбенда, начавшаяся с попытки навязать тибетцам торговые соглашения, о которых британцы договорились с Цинской империей, превратилась в полномасштабное военное вторжение из-за кражи нескольких животных.
В начале декабря британские войска сконцентрировались в Дарджилинге и Гангтоке. Всего к отправке в Тибет подготовили около 5 тысяч пехотинцев (в основном гуркхов и сикхов), а также саперов, инженеров, артиллерийские и пулеметные подразделения регулярной армии. Кроме того, в состав группировки включили представителей военной полиции, медиков, связистов, дипломатов, поваров и нескольких журналистов, прибывших из Великобритании для освещения событий. В помощь войску наняли примерно 10 тысяч носильщиков и 20 тысяч вьючных животных, которые ежедневно перевозили около 18 тонн продовольствия, боеприпасов и снаряжения по сложной и труднопроходимой линии снабжения, протянувшейся от Дарджилинга до Лхасы.
Стояла очень холодная погода – настолько, что в небе были видны белые радуги. Британский отряд направился не на север, к Серпо-Ла и Кампа-Дзонгу, а на восток, к перевалу Джелеп-Ла высотой 4386 метров, ведущему в долину Чумби, по главному торговому пути из Сиккима в Тибет. Это был прямой путь к городу Гьянцзе, определенному как ближайшая цель, и к Лхасе – конечной цели. Янгхазбенд преодолел Джелеп-Ла в воскресенье, 13 декабря, под страшным ветром и при температуре в минус 30. Он, должно быть, размышлял о дерзости зимнего перехода через Гималаи. Эти горы до сих не видели европейскую армию.
На границе англичане сопротивления не встретили, и после трех недель пребывания в Чумби Янгхазбенд отдал приказ двигаться дальше. Войско преодолело перевал Танг-Ла в верхней части долины и наконец вышло на Тибетское нагорье. Передовой лагерь разбили в местечке Туна, подверженном жестоким зимним ветрам. Холод был беспощадным. Старые солдаты просыпались ночью и обнаруживали, что их зубные протезы смерзлись. Сильнейший ветер буквально не давал сделать вдоха, а отсыревшая одежда замерзала настолько, что ее можно было сломать, как палку.
Янгхазбенд решил перезимовать в Туне. Однако генерал Джеймс Макдональд, непосредственно командовавший войском, посчитал, что здесь солдаты будут слишком уязвимы, и отдал приказ вернуться в Чумби, выделив для дипломатической партии на плато небольшой отряд охраны. Оставшимся предстояло прожить три месяца под жестокими ветрами в условиях ограниченного числа припасов, сильного мороза и с ячьим кизяком в виде топлива. Сам Янгхазбенд, по всей видимости, от холода страдал не сильно. В его багаже, состоявшем почти из 30 больших ящиков и двух огромных обитых железом сундуков, был даже отдельный чемодан для шляп. Как настоящий джентльмен, Янгхазбенд имел соответствующую одежду на все случаи жизни. Это 18 пар ботинок и туфель, 28 пар носков, 32 воротничка и 67 рубашек – фланелевых и саржевых, белых и цветных, а также запонки и большое количество галстуков. Кроме того, он привез в Тибет десять костюмов с соответствующими жилетами. Из зимней одежды была китайская шуба, однобортное пальто до колен в талию с бархатным воротником, старый ольстер – повседневное рабочее пальто Викторианской эпохи с накидкой, тулуп, два шерстяных пальто и непромокаемый плащ. Из головных уборов имелись белый пробковый шлем, шлем защитного цвета, коричневая фетровая шляпа, две фуражки, белая панама, треуголка, толстая и тонкая шляпы от солнца и, наконец, охотничья шапка, предназначавшаяся только для стрельбы по куропаткам в долине Чумби. С таким количеством багажа у англичан неудивительно, что в целом за время этой кампании 88 носильщиков умерли от непосильной работы.
К несчастью для Янгхазбенда, в Туне возможности продемонстрировать гардероб были сильно ограничены. Три месяца бесплодных ожиданий завершились встречей с тибетскими чиновниками невысокого ранга 3 марта 1904 года, во время которой посланники Лхасы продолжали настаивать, что Доржиев всего лишь простой бурятский монах, что Россия и Тибет не имеют дипломатических отношений, не говоря уже о каком-либо союзе. Но британцы уже закусили удила и не собирались отступать. Например, в Кампа-Дзонге они узнали, что Доржиев доставил Его Святейшеству фонограф. Дабы не ударить в грязь лицом и доказать свое техническое превосходство, англичане трудились всю ночь, чтобы сымитировать устройство, которое к всеобщему восторгу тоже записывало и воспроизводило голоса. В борьбе с Россией не должно было быть никаких полумер и уступок. Поэтому Доржиев – русский агент, и точка! Только так получалось оправдать крайние меры, к которым Керзон принуждал Янгхазбенда.
Янгхазбенд – замерзший, скучающий, возмущенный несговорчивостью тибетцев и жаждущий разрешения ситуации, решил идти на Лхасу, даже если встретит решительный отпор местного населения. В конце марта войско прошло маршем около 80 километров и возле перевала Гуру наткнулось на каменную стену высотой примерно в человеческий рост, за которой стояли несколько тысяч тибетских солдат, одетых в разноцветные одежды. Большинство из них были вооружены фитильными ружьями, пращами, топорами, мечами и копьями – оружием, которое в Европе не видели уже много лет. Часть вражеского войска была верхом, но к тибетским пони англичане относились с презрением из-за их невысокого роста. Изначально никто не хотел кровопролития. Британцы выстроились в классический боевой порядок, отточенный годами завоеваний: пехота впереди, артиллерия в тылу и пулеметы Максима на флангах.
С достойной восхищения выдержкой пехота двинулась вперед в надежде, что очевидное превосходство заставит врага капитулировать либо бежать. К удивлению англичан, ни один тибетец не шелохнулся[26]. Оба войска сошлись так близко, что солдаты ощущали тепло от дыхания друг друга. Ничто пока не предвещало беды, хотя ситуация сложилась критическая. Британцы решили довести ее до логического завершения и потребовали от тибетцев разоружиться. В какой-то момент солдат-сикх схватил поводья лошади тибетского генерала. В ответ генерал выхватил пистолет и выстрелил индийцу в лицо. На мгновение все замерли, затем начался ад.
Тибетцы даже не успели выхватить мечи, как заработали пулеметы. Люди, чьи знания об огнестрельном оружии ограничивались мушкетами, впервые столкнулись с убийственной эффективностью современного оружия. Это была словно еще одна битва при Омдурмане – легкая колониальная победа. За несколько минут погибли более 600 тибетцев, сотни получили ранения. Британцы потеряли ранеными девять человек: семь сипаев, одного офицера и одного журналиста. Эдмунд Чандлер из Daily Mail получил несколько ударов мечом и в итоге лишился руки. Но тибетцы не сдались. Они просто развернулись, словно были невосприимчивы к пулям, и стали отходить в сторону Лхасы. «Это было ужасное зрелище, – писал британский офицер своей матери, – надеюсь, мне больше никогда не придется стрелять в спину отступающим». Янгхазбенд назвал случившееся «страшным и отвратительным».
После поражения при Гуру тибетцы бежали на север, а британцы продолжили продвигаться вглубь страны и несколько раз вступали в стычки с отрядами противника. Кульминацией стала двухмесячная осада Гьянцзе, в ходе которой наступающие потеряли убитыми и ранеными пару десятков человек, а обороняющиеся – около пяти тысяч. При таком соотношении потерь неудивительно, что к началу Первой мировой британские генералы воспринимали войну как повод для славы. Их военная стратегия, принесшая успех в бесчисленных колониальных битвах, лаконично выражена в двустишии 1898 года – своеобразном гимне писателя и историка Хилэра Беллока во славу пулемета как средства подавления мятежей:
Что б ни случилось,
есть у нас «Максим».
Но нет его у вас.
К моменту, когда Янгхазбенд увидел сверкающие золотом крыши дворца Потала и прошел со своими солдатами через Западные ворота священной Лхасы, были убиты более 2600 тибетцев, тогда как общие потери британцев убитыми и ранеными составили всего несколько десятков человек.
Так или иначе, Лхасы англичане достигли. Корреспондент газеты Times Персеваль Ландон вспоминал об этом моменте довольно выспренне: «И вот наконец она предстала перед нами – недостижимая цель стольких отчаявшихся странников, вместилище всего оккультного мистицизма, который только есть на Земле. Фата-моргана бесследно растворялась, уходила, вместо нее проступали реальные и уже близкие очертания золотых крыш и белых стен. Глядя на них, мы почти не разговаривали».
ХУДОЖНИК ГЕНРИ СЭВИДЖ ЛАНДОР, СДЕЛАВШИЙ НЕМАЛО ПРЕКРАСНЫХ ЗАРИСОВОК ТИБЕТА, ВОЗМУЩЕННО ОПИСЫВАЛ СЛУЧИВШЕЕСЯ КАК «РАСПРАВУ НАД БЕСПОМОЩНЫМИ И БЕЗЗАЩИТНЫМИ ТУЗЕМЦАМИ НАИБОЛЕЕ ОТВРАТИТЕЛЬНЫМ ДЛЯ ЛЮБОГО НАСТОЯЩЕГО МУЖЧИНЫ И ДЖЕНТЛЬМЕНА СПОСОБОМ».
Впрочем, мечтательное настроение продлилось недолго. Через несколько дней Ландон попал в место в городе, где жили рогъяпы, или «разрушители мертвых», – люди, занимающиеся разделыванием останков умерших. Рогъяпы скармливали расчлененную плоть стервятникам, посредством драматизма происходящего напоминая живым, что все материальное в конце концов истлеет и исчезнет. Англичане, ставшие свидетелями тибетских небесных похорон, не имели ни малейшего представления о том, что видят, но относительно рогъяпов Ландон не сомневался: «Трудно представить более отвратительное занятие, более отталкивающих представителей рода человеческого, но, прежде всего, более мерзкие и грязные лачуги, чем те, в которых ютятся эти люди. Немытые, полураздетые, в непристойных лохмотьях, они живут там, где отказалась бы поселиться любая уважающая себя свинья».
Лхаса разочаровала во всех смыслах. Далай-лама XIII, послушавшись совета оракула, прервал затворничество и бежал в Монголию за четыре дня до того, как британцы вошли в город. Это вынужденное изгнание продлится пять лет. В отсутствие Его Святейшества Янгхазбенд изо всех сил старался найти хоть кого-то, с кем можно провести переговоры. Представители Цинской империи здесь оказались бессильны. Попытка британцев заменить Далай-ламу Панчен-ламой и вступить в переговоры с ним ни к чему не привела. Выход удалось найти только с помощью Тонгса-пенлопа, впоследствии короля Бутана[27]. При его посредничестве Янгхазбенд в конце концов достиг соглашения с четырьмя членами Кашага – тибетского кабинета министров. Навязанная тибетцам конвенция, которую подписали 7 сентября 1904 года, давала британцам контроль над долиной Чумби на 75 лет и открывала свободный доступ в Лхасу британскому торговому представителю. Кроме того, Тибет должен был выплатить фантастическую контрибуцию в 7,5 миллиона рупий, также властям страны запрещалось вести любые дела с любой иностранной державой без согласия Великобритании. Последний пункт в сложившихся обстоятельствах стал формальностью. Янгхазбенд не обнаружил в Лхасе никаких признаков российского влияния, ни тем более арсенала, железной дороги, дипломатической или военной миссии. Доржиев, с которым англичане встретились, оказался простым монахом. Сама мысль о том, что Российская империя может угрожать Индии через Тибет, писал Эдмунд Чандлер для читателей Daily Mail, – абсурд ввиду чисто географических сложностей, в чем англичане могли убедиться, пока добирались до Лхасы.
Сам священный город, невзирая на красоту Поталы и храма Джокханг, показался захватчикам обветшалым и старым. По улицам бродили бездомные голодные собаки, не лучше выглядели и дети, слоняющиеся без призора и курившие дикий табак и ревень. В лавках англичане нашли пачки душистого мыла, пролежавшие на полках десятки лет. Их никто не покупал. Люди мылись раз в год. У них были молитвенные колеса, но не было колесного транспорта. Огнестрельное оружие тибетцы называли «огненными стрелами» и считали само собой разумеющимся, что Земля плоская. Они разрешали женщинам выходить замуж за нескольких мужчин, а мужчинам – заключать браки с несколькими женщинами. Они старались не убить самое малое насекомое и не повредить травинку, но выкалывали глаза и отрубали конечности за простую кражу. На религиозных службах монахи извлекали звуки из вырезанных из бедренной кости человека труб и принимали подношения в чашах, сделанных из человеческих черепов. Отшельники-монахи всю жизнь проводили во мраке пещер и замурованных келий. Все это оказалось слишком для тонкой английской душевной организации. Даже реинкарнация – малая часть сложнейшего буддийского мировоззрения – воспринималась англичанами как жестокость и самодурство, как обман, чтобы держать свободный человеческий дух в вечном заточении[28].
После подписания соглашения британцы не стали задерживаться в Лхасе. Опасаясь наступления зимних холодов, они отправились назад, в долину Чумби. Двух недель в Запретном городе оказалось достаточно, чтобы развеять романтические иллюзии, по крайней мере, для Персеваля Ландона. «Тибетцы – недоразвитый и грязный маленький народ, их религия – не что иное, как чудовищная паразитическая болезнь», – писал он, называя правящий теократический режим неэффективным, диким, тираническим и коррумпированным. Эти характеристики, передаваемые в журналистских депешах по телеграфным проводам, которые завоеватели тянули из Индии с самого начала похода на Лхасу, на некоторое время определили восприятие англичанами Тибета. Однако в последующие годы политическая ситуация в мире изменилась, британским властям стало на руку культивировать образ Тибета как далекой и таинственной мистической страны, и именно таким он в конце концов и закрепился в современном западном воображении.
Политический и военный успех вторжения в Тибет оказался для Янгхазбенда недолгим. Экспедиция широко освещалась в британской прессе. Он получил поздравительные телеграммы от короля Эдуарда VII, а также от Керзона и других видных представителей короны. Янгхазбенд мог рассчитывать на теплый прием в Лондоне, включая аудиенцию в Букингемском дворце. Но хвалили итоги тибетской кампании далеко не все. Индийские и европейские газеты назвали переговоры фарсом, соглашение – «бесполезным клочком бумаги», вторжение – кровожадной имперской авантюрой, анахронизмом, а самого Янгхазбенда – тщеславным и своекорыстным. Ходили слухи о разграблении монастырей, о длинных караванах с богатой добычей на пути в Индию. Но самый жестокий удар нанесло британское правительство, которое дезавуировало ключевые пункты соглашения еще до того, как англичане ушли из Лхасы. За несколько дней до отбытия из Запретного города Янгхазбенд получил телеграмму, предписывающую возобновить переговоры с тибетцами и изменить условия, в частности уменьшить размер контрибуции и отменить требование о размещении в Лхасе британского торгового агента. Последний приказ Янгхазбенд проигнорировал как невыполнимый, учитывая, что наступала зима.
Многие участники вторжения уезжали из Лхасы разочарованными. У них появилось ощущение, что они разрушили нечто исключительное и неповторимое. Речь шла не о побежденной стране, а о самой идее места – о запретной земле, одном из последних белых пятен на карте. Накануне вступления отряда в тибетскую столицу Чандлер отправил по телеграфу в свою газету сообщение о том, что после Лхасы «более нет ни запретных городов, ни настоящих тайн, ни неизведанного царства грез». Керзон в своем стиле писал знаменитому шведскому исследователю Свену Гедину, который неоднократно бывал в Тибете и пытался проникнуть в Лхасу, но так и не попал в нее: «Невеста, к которой вы стремились, потеряла девственность». В Лондоне писатель Джон Бакен, впоследствии лорд Твидсмур и генерал-губернатор Канады, размышлял: «Невозможно не почувствовать некоторого сожаления из-за того, что сорваны покровы с тайны, которая много значила для нашего воображения. С открытием Лхасы пал последний оплот настоящей романтики».
Янгхазбенд, несмотря на неудачу, напротив, отправился в обратный путь 23 сентября в приподнятом настроении. Он чувствовал, что стал свободен духом. Тибет преобразил его. За день до отъезда регент Тибета Три Ринпоче подарил в знак примирения изображение Будды, которое Янгхазбенд будет иметь при себе до конца жизни и которое положат в гроб, когда он, став свидетелем двух мировых войн, скончается в 1942 году. Надгробие на могиле Янгхазбенда представляет собой барельеф Поталы с надписью «Блаженны чистые сердцем». Очевидно, что-то сильно повлияло на этого человека за время, что он провел в Тибете. Из военного похода он вернулся преображенным – воином-мистиком, которого в дальнейшем влекла духовная жизнь. Будучи поначалу убежденным империалистом, Янгхазбенд стал открыт миру и впоследствии основал Всемирный конгресс религий.
Как-то, когда для любого англичанина в Индии было естественным открыто выражать презрение к «черномазым азиатам», а выдающиеся люди вроде Махатмы Ганди вызывали лишь насмешку, сидевшие у костра офицеры попросили Янгхазбенда назвать историческую личность, которой он восхищается. Он назвал Рамакришну – гуру, проповедника и реформатора индуизма, которого британцы считали безумным факиром. После Лхасы взор Янгхазбенда был устремлен в другой мир, в другую реальность.
Когда англичане отбыли из Запретного города, Янгхазбенд при первой же возможности ускользнул от своей свиты, желая побыть один. Небо было интенсивного синего цвета, а окрестные горы, писал он, словно горели сиреневым. Янгхазбенд смотрел на теперь уже далекие очертания Лхасы, вспоминал напутственные слова регента о мире и вдруг испытал глубокое чувство сострадания и сопереживания: «Угасающее тепло осеннего вечера было восхитительным, и незаметно меня охватило пьянящее чувство восторга и благоговения. Оно росло, пока не завладело мною полностью. Отныне я не мог более помыслить зло или испытать ненависть. Такие переживания крайне редки, к тому же они быстро затмеваются повседневностью и насущными делами. Но именно эти мгновения проживаешь по-настоящему. Остальное же эфемерно и несущественно. Тот единственный час, когда я уезжал из Лхасы, стоил всей моей жизни».
Янгхазбенд попал в Запретный город человеком, которого преследуют враги – реальные и воображаемые, а вышел из него с мыслями о небе, звездах и горах, которые видел вокруг. Тибет затронул в нем нечто очень глубокое. Вера и убеждения остались тверды, идеализм – непоколебимым, но теперь Янгхазбенд окинул мысленным взором горизонт в поисках новой цели, о которой можно было бы мечтать. Опустошенное реальностью вторжения место, которое до недавнего времени занимала Лхаса в его и в целом в британском воображении, недолго оставалось пустым.
Пока войско возвращалось в Индию, пока солдаты протаптывали тропы по глубокому снегу, а офицеры холодными вечерами собирались в палатке-столовой, Янгхазбенд строил новые планы. Будучи теперь свободным от каких бы то ни было политических обязательств и глядя на юг, на совершенно неизвестную британцам сторону Гималаев, Янгхазбенд задумал провести два больших исследования. Во-первых, стоило попасть в ущелье, в котором скрывалась река Цангпо и где так много мучений претерпел пандит Кинтуп, чтобы выяснить, существует ли вдоль русла путь через Гималаи в Ассам. Возглавить экспедицию должен был Джон Клод Уайт, а в помощь ему в качестве офицера-исследователя планировалось прикомандировать капитана Чарльза Райдера. Начальником второй экспедиции назначили капитана Сесила Роулинга – бесстрашного исследователя, который всего за несколько недель до вторжения в Тибет вернулся из тайного путешествия длиной более 1600 километров. Роулинг через Кашмир и Ладакх проник в Западный Тибет и исследовал более 90 тысяч квадратных километров не нанесенной на карту территории. Теперь его задача, по замыслу Янгхазбенда, была еще более амбициозной. Роулинг получил приказ отправиться на запад, чтобы отыскать исток Цангпо, где бы он ни находился, а затем найти путь через Гималаи с севера и вернуться в Индию. Все это требовалось сделать до наступления зимы.
Но правительство Индии запретило исследовать ущелье Цангпо, опасаясь, что участников экспедиции могут убить «агрессивные племена на границе Тибета и Ассама». В итоге исследовательскую группу Роулинга усилили двумя выдающимися людьми: лейтенантом Фредериком Бейли – военным, который вошел в историю как шпион, и уже упомянутым Чарльзом Райдером, который впоследствии занял пост генерального геодезиста Индии и много сделал для организации экспедиций на Эверест в 1921–1924 годах.
Особенно увлекал Янгхазбенда маршрут, которым он предложил следовать к верховьям Цангпо. Этот путь длиной примерно в 1,5 тысячи километров по неизведанным землям позволял, пусть на расстоянии, рассмотреть куда более труднодоступную цель, чем Лхаса, объект более чистый по природе и более опасный, который почти 20 лет манил его как исследователя. Впервые Янгхазбенд увидел Эверест из Дарджилинга, и оттуда он показался ему совсем небольшой горой – белым выступом на горизонте, который затмевала собой великолепная Канченджанга. В Читрале в 1893 году Янгхазбенд и Чарльз Брюс обсуждали возможность восхождения на Эверест с юга с подходом по территории Непала. Но до первой дипломатической миссии Янгхазбенда в Кампа-Дзонг в 1903 году, за год до вторжения в Тибет, ни один англичанин не осмеливался проникнуть за Гималайский хребет[29]. За исключением пандита Хари Рама, который в 1871 году тайно прошел из Шигацзе в Ньялам, на границу с Непалом, и, возможно, смог взглянуть на Эверест из долины Тингри, ни один британец никогда не видел гору с севера.
Янгхазбенду повезло стать одним из первых морозным утром 19 июля 1903 года. В тот день он проснулся в тени крепости Кампа-Дзонг. Палатка стояла на голом участке земли, по соседству росли лишь несколько жестких пучков полыни. Накануне прошли дожди, и к моменту его прибытия весь лагерь окутал туман. Но теперь воздух был кристально чист, и Янгхазбенд рассмотрел далеко на юго-западе «позолоченную рассветными лучами верхнюю часть Эвереста – устремившийся ввысь белый пик без единого пятнышка». В тот миг, вспоминал он позже, гора стала знаком судьбы, а ее вершина – символом духа.
Первым англичанином, попавшим в Лхасу в 1811 году, стал китаист и врач Томас Мэннинг, который удостоился нескольких аудиенций у Далай-ламы IX.
Джон Клод Уайт, тоже находившийся в тот день в Кампа-Дзонге, сделал панорамный снимок на широкоформатную камеру. Фотография хранится в коллекции Керзона в Министерстве по делам Индии в Лондоне. На переднем плане видны холмы в тени без видимых признаков растительности. Над холмами – облака. А над ними, на непостижимых для человека высотах, вершины Макалу, Чомолонзо и Эвереста, как бы прорывающие линию горизонта.
Экспедиция Роулинга отбыла из Гьянцзе 10 октября 1904 года и направилась на северо-запад от главного хребта Гималаев, чтобы выйти к реке Цангпо в районе Шигацзе, второго по величине города Тибета, где находится монастырь Ташилунпо – резиденция Панчен-ламы и где в то время проживало около 4,5 тысячи монахов. После аудиенции у Панчена и нескольких дней, потраченных на закупку меховой одежды, толстых шерстяных одеял и новых вьючных животных, экспедиция в составе 35 человек на 44 пони в сопровождении сотни вьючных животных и достаточного числа погонщиков выступила из Шигацзе 16 октября.
Через четыре дня отряд достиг Лхацзе – крепости и монастыря, расположенных на скалистом уступе над широкой равниной и охраняющих с запада подступы к сердцу Центрального Тибета. Здесь участники разделились. Бейли и еще один офицер, капитан Вуд из Королевских инженерных войск, с тяжелой поклажей и караваном отправились по традиционному торговому пути, который на протяжении примерно 250 километров шел параллельно реке, но значительно севернее. Роулинг и Райдер решили налегке продвигаться на запад по орографически правому берегу Цангпо. Путь был сложным, порой приходилось пробираться на высоте 60 метров над водой по скальным уступам, слишком узким для груженого пони. Три дня они шли этим опасным берегом и лишь иногда могли передохнуть, когда попадались изолированные между длинными участками скал и льда зеленые долины. После монастыря Руже, расположенного на краю крутого обрыва над рекой, путь преградили отвесные скалы, преодолеть которые не представлялось возможным, и англичане повернули на юг, в низменность со множеством заболоченных лугов, на которых паслись многочисленные стада яков и овец. Здесь на господствующих высотах виднелись руины башен и крепостей, разрушенных армией гуркхов в ходе непальско-тибетской войны полвека назад.
Ранним утром 27 октября Роулинг с Райдером, проведя ночь на высоте около 600 метров над рекой под сильным и холодным ветром, быстро свернули лагерь и по глубокому снегу поднялись на перевал Кура-Ла высотой 5456 метров, с которого видна равнина Тингри. Они остановились на перевале, а потом решили пройти выше по крутому склону, с верхней точки которого открывался отличный вид на юг. Утро выдалось морозным и ясным, и с вершины с расстояния примерно в 100 километров просматривалась во всем великолепии и дикости центральная часть Гималайского хребта. Доминировала по высоте лишь одна гора, и даже мысли не возникало об ошибке – северная стена Эвереста, никогда прежде не виденная европейцами с этого ракурса, отвесная и настолько страшная, что даже с такой дистанции увиденное заставило Роулинга содрогнуться.
«Сверкающий Эверест возвышается на тысячи метров, словно гигант среди пигмеев. Он примечателен не только высотой, но и совершенством формы. Ни одна соседняя вершина не бросает вызов его превосходству. От подножия горы во все стороны расходятся холмы, на севере опускающиеся до равнины Тингри, лежащей на 4,5 километра ниже. На востоке и западе видны другие великие горы, каждая из которых прекрасна, но все равно не сравнится величием с Эверестом. Невозможно описать его колоссальную высоту, ослепительную белизну и подавляющие размеры, потому что нет соответствующего мерила», – писал он.
Ветер дул сильный, оставаться долго на Кура-Ла не стоило, и вскоре англичане пошли вниз, достигнув в итоге узкого ущелья – буквально расщелины в скалах. Ущелье тянулось многие километры, но все же вывело их на равнину Тингри, где путешественники оказались только в сумерках. На следующий день заболел повар Роулинга, и пришлось на сутки задержаться. Райдер воспользовался возможностью и отправился на юг по обширным травянистым просторам, простирающимся до подножия Гималайского хребта. В тот день он вновь увидел Эверест. В разреженном воздухе гора казалась ближе, чем на самом деле. Вероятно, Райдер находился от нее в 80 километрах – достаточно близко, чтобы рассмотреть ведущие к высшей точке гребни и рассказать Роулингу, что, по всей видимости, на вершину можно взойти, если удастся проложить маршрут по нижним склонам, скрытым от его взора. С этого момента Роулинг поклялся себе вернуться и найти подступы к горе и место, откуда можно начать восхождение.