27 октября, Рим, piazza Cola di Renzo, 07.30 местного времени
– Свой путь земной пройдя до середины, я оказался в сумрачном лесу… Э-э…Чей ужас с памяти несу. Простите, цитирую коряво, но в тему. Я Сергей, а вы, чудесное видение, Вергилий или Беатриче? – на пороге номера на втором этаже её встретил мужчина лет сорока, крепкий и подтянутый, как бывший военный. Улыбка всё ж выдавала принадлежность к шоу-бизнесу: лучезарная, тренированная. Однако полное безразличие в светло-голубых глазах довольно быстро сменилось доброжелательным любопытством.
Шерпа это порадовало. Значит, выглядит она в обтягивающих джинсах и кожанке поверх оранжевой футболки всё-таки не на свои сорок с лишним. И, что более приятно, тревоги и возбуждения её появление тоже не вызвало.
– Оставьте «Божественную комедию» до другого раза, Сергей. Думайте о хорошем. Доброе утро! – она привычно брызнула на него энергией своей искренней улыбки, такая артподготовка действовала на всех клиентов, а про себя подумала о совпадении – ведь о роли Вергилия для себя думала ещё накануне. – По крайней мере, желаю вам такого утра. Будем знакомы. Маша!
– Очень рад. А это – талисман? – вежливо пожав протянутую дамой ладошку, очевидно, для поддержания разговора Сергей показал глазами на квадратный кулон из моржовой кости на её шее. – Салехард, как я вижу?
Вот, опять… Мелочи, но складываются в общую картину. Накануне, в кабинете одного серьёзного ведомства, давно знакомый сотрудник объяснил ей, что против режиссёра за границей после его сериала возможны грубые провокации. Слишком сильно он прищемил некие интересы, развеяв миф о безобидной опеке со стороны более опытных партнёров демократической плеяды. Кусок бивня арктического животного содержал не камеру слежения, а тревожную кнопку и средство экстренной навигации. На всякий случай. А ёмкости карты памяти встроенного диктофона хватает на десять часов аудио записи, включающейся автоматически после начала разговора.
– Да, пришлось завалить бедолагу, приставал!.. Это трофей, – смешливо бросила она. Рано показывать тонкую начитанность, пусть расслабится. И расстегнула лёгкую кожаную куртку совсем, открыв надпись на футболке «брошу всё, уеду в Урюпинск».
– Форма одежды, товарищ командир? Кеды, кепка, кардиган?
– Утро выдалось солнечным, к полудню вовсе можем запариться, так что советую вам тоже взять рюкзак… Мы ж туристы!
Осмотрев женщину с головы до ног, Сергей ощутил себя претендентом на вакансию вожатого в международном пионерском лагере. Ладно, пусть. В её непринуждённом поведении, в свежем цвете лица и блеске внимательных глаз, лёгкой улыбке чувствовался уверенный почерк опыта. Что ж, правда, ей надо просто довериться… Всё вон из головы. Друг в беде не бросит, лишнего не спросит. Эта блондинка с хвостиком, отдалённо напоминающая Ларису Удовиченко, спортивная, подвижная, как минимум обеспечит полноценный отпуск в одном из прекраснейших городов мира. Поможет перезагрузить нервную систему. Дружбу купить нельзя, а приятеля-помощника за деньги – запросто. Чуть дороже, чем собутыльника. Пока – так. А дальше посмотрим.
– Жду вас на завтраке, – она повернулась и двинулась к лифтовому холлу, казалось, заскользила по воздуху, не касаясь плотного ворса ковра.
Личное пространство. Даже не переступила порог его номера. Древний дух лесного края Lazio взял его под своё покровительство, но строго очертил границы яви и нави. Тронешь хрустальную грань, всё рассыплется. Лёгкая, стремительная… Может быть правда, она соткана из нитей паутины и блик радуги на поверхности воды? Надев мышиного цвета льняной пиджак, сунул в нагрудный карман солнцезащитные очки. И поймал себя на том, что рука потянулась к щеке – проверить, хорошо ли выбрит. Выходит, его мужское начало уже знало об отношении к незнакомке больше, чем разум? Чепуха…
– Хорошо выспались? – спросила она, сдвинув на соседний стул свой смешной гобеленовый рюкзачок с разнокалиберными совами. – Этот отель очень удобно расположен – между двумя станциями метро, а до замка Сант-Анжело и Ватикана тут четверть часа прогулочным шагом. Но что самое главное – тихо, да и russo turisto с их обликом орали редко попадаются.
– То есть не орут? Первый раз слышу такую шутку… – усмехнулся он. Да и замечание на счёт сна – в десятку. Про явь-навь, сов, духов. Очевидно, таблетка снотворного, вырубившая вчера его рассудок, ещё эффективна.
– Так почему Рим? – спросила она, с аппетитом уплетая фруктовый йогурт. Нормальное поведение для человека перед началом рабочего дня.
– Рим?.. Да я сам не знаю. Не на Oktoberfest[8] же с пивом и сосисками. Ваша психолог мне тесты какие-то давала, а потом предложила на выбор Рим, Вену или Будапешт. При этом, как мне показалось, для проформы. Она была уверена в том, что вальсы Штрауса и гуляш мне не так интересны…
– Не так, как что? – спутница привычно сдёрнула с порционной банки мёда фольгу и вылила тягучую янтарную жидкость себе в чай. – Это чтобы связки лучше работали. Я не просто так спрашиваю, ведь предварительную программу вы не согласовывали там, в офисе. Положились на импровизацию.
– Рим?.. – глядя, как она уютно и по-домашнему обустраивает свой завтрак, ему почему-то тоже захотелось чая с молоком и мёдом. А не кофе, который уже остывал в чашке. – Потому, что Лучано Паваротти. Песенку эту запомнил – ай, вита, ай вита мия… Ну, и так далее. Потому, что Нерон. Такой артист умирает. А ещё Марк Антоний увидел Клеопатру. Гоголь. Брюллов.
– Per favore! – она понимающе улыбнулась и подняла руку. Мгновенно к белокурой синьорине подскочил юноша-официант. – Si prega di sostituire la tazza e portare il te con il miele…[9]
С той же скоростью, с какой были произнесены эти слова на свободном итальянском, словно под плавную мелодию её речи парень в белом фартуке с широкой улыбкой принёс поднос с дымящимся свежезаваренным чаем. Так в великолепном Риме встречают или за большие деньги, или от всего сердца…
– Простите, вы родились где-то на берегу Ostia Antica или в Tivoli? – невольно восхитился Сергей. – Мне всё же показалось, что я вас где-то уже…
– Это вряд ли! – внезапные льдинки в её глазах напомнили ему пункт договора о личном пространстве, – но вот мы и договорились частично о том, куда тянется душа для просушивания и проветривания. К морю лучше ехать чуть позже на неделе, в прогнозе – дождь с грозой. А Карла Брюллова это вы в связи с «Последним днём Помпеи» вспомнили? Можно с этого и начать…
– Не далековато ли в первый день? – засомневался он. Темп, с каким эта миленькая блондинка принимала решения и прорабатывала варианты, застиг его врасплох. Может быть, в размеренности организованных групп есть свой резон. Там угодить всем капризам просто невозможно, вот и не торопятся.
Но Маша тут же, словно рукой – тюлевую занавеску, откинула его сомнения. Надо же, как она улыбается: озорно, лукаво… Как девчонка.
– Начать с того, чтобы забронировать нам эту поездку на завтра. В Рим из Неаполя и обратно – трафик очень оживлённый, как у нас между Москвой и Питером. Сейчас посмотрю… – вынув из рюкзачка планшет, она набрала что-то на сенсорном экране, тот ожил. Дальше работа её пальцев стала почти музыкальной, вслух она произносила только то, о чём требовалось согласие клиента. – Так… До вокзала Termini тут доплюнуть можно, пешком дойдём по утренней свежести вместо зарядки. Скоростной поезд в 8.44, годится? Билеты от десяти до сорока пяти евро в один конец… Как прикажете, беру в первый класс. Там одного светового дня хватит, даже с заходом в тайную комнату со всякой эротикой, если желание возникнет. В смысле – просто посмотреть, сравнить с собственными предположениями об античных способах плотских радостей… Прямого поезда до мёртвого города нет. Так что на Trenitalia доберемся до Napoli Centro Direzionale, там спустимся на один этаж. Повернём налево, электричка Circumve-suviana ходит два раза в час, время в пути тридцать пять минут. С учётом метро и пересадок за два с половиной часа доскачем, – поправила очки на носу. – Зато никаких пробок.
Вот так, наверное, в детстве мы доверяемся маме или старшей сестре, у которых всё получается, всё легко и празднично. Он посмотрел на часы.
– Ты ведь ещё не успела оплатить, верно? Восемь утра. Едем сейчас. Маша открыла рот. Очки с золотой оправой на носу, а поверх них – взгляд голубых удивлённых глаз. Огромных и чистых, как летнее небо.
– Oje vita, oje vita mia… oje core ‘e chistu core si’ stata ‘o primo amore e o primo e ll’urdemo sarraje pe’ me[10]… – она мурлыкала песенку, и даже не стала сердито шипеть, когда он помог ей натянуть на плечи рюкзачок с совами, выходя на улицу из отеля. – А ты знаешь, что это неаполитанская песня?
– И пел её Муслим Магомаев!.. – отозвался Сергей.
До чего же легко, даже неожиданно и здорово легко, что удалось так просто перейти на ты. Без условностей и напоминаний о пунктах договора: приличия, личное пространство… Жизнь сложнее умозрительных схем. Конечно, нельзя забывать, что при малейших неприятных домогательствах или претензиях со стороны клиента шерп имеет право записать все переговоры с ним для позднейшей экспертизы, мирового соглашения и урегулирования конфликта со штрафными санкциями в пользу той стороны, что будет признана потерпевшей. Запись может быть включена и по требованию клиента, и если некий момент самому шерпу покажется спорным. Пока же всё идёт гладко. Психолог удачно подо брал пару клиенту или нам с тобой просто повезло встретиться в этот странный момент вечности, удивительная женщина Маша? И всё же я тебя где-то видел.
До ближайшей станции Lepanto, откуда прямая красная линия метро вела до вокзала Termini, они мчались почти вприпрыжку. По широкому тротуару, с которого уборщики ещё не успели смести порыжелые листья платана. Двое студентов! Наверное, так и задумано? Мальчишка захотел удивить девочку смелостью и авантюрным духом, та оказалась лёгкой на подъём. Наверное, это рассчитала психолог после теста о приключениях Тома Сойера, влюбившегося в соседку Бекки. Наверное, наверное… А сработало наверняка. Мы бываем счастливы только в детстве или в ту пору золотой юности, когда уже многое можем, а главное, пока ещё многого хотим. Да, да, это так… Главное, не проснуться сейчас в старых надсадно ноющих мыслях о том, что осталось там, во вчера. И куда после десяти суток авторской программы voyage&conversation неизбежно придётся вернуться. Хотелось бы, чтобы эта фирменная терапия Follow me подействовала.
Италия, скорый поезд Рим-Неаполь, 9.03 местного времени
– Спрошу, ладно? – в сидячем поезде за час поездки, пока летели слева зелёные поля с жёлтыми островками неубранного рапса, мелькала терракота черепичных крыш и остроконечных колоколен, трудно утерпеть и не поговорить с попутчицей. Тем более, если она тебе уже знакома и даже симпатична. – А ты смотрела фильм, нашумевший, про царя и балерину?
– Да, конечно, я ведь не в Милане живу, а в Москве, – через паузу, явно с неохотой ответила спутница, – тебе интересно моё мнение?
– Конечно, поэтому и спросил. Ты думающий человек, как я заметил.
– Не усмотрела я там никакой особенной скабрёзности, низвержения идеалов. Николай Второй, и это всем много читавшим людям известно, был фигурой весьма неоднозначной…
Как всё-таки льётся её речь! Никаких «э» и заиканий, словесного мусора вроде повторяющихся «короче, слушай, это самое». Профессиональный экскурсовод, преподаватель? Скорее всего, всё-таки журналист, имевший отношение к радио, только их так тренируют. А Маша, заметив, как внимательно он её слушает, ничуть не смутилась, только чуть прищурила голубые глаза, продолжила:
– Можно было бы сказать, что царствование Николая Второго – это судебная ошибка. От слова судьба. Роковая судебная ошибка для Российской империи. Этот человек должен был бы родиться учителем словесности губернской гимназии, супруг и любящий отец, мягкий, постоянно испытывающий чувство вины. Ему роль отца семейства на роду была написана, а на него империю возложили. Царь Александр Третий велел ему страну в кулаке держать, а кулака у наследника не выросло. Кровь пролил… Ленский расстрел – двести пятьдесят душ, Киев – тридцать, а ещё Обуховский завод. Ходынка особняком стоит. Дать приказ огонь на поражение собственного народа можно было только от страха.
– А первая мировая? – вырвалось у Сергея.
– О ней и речь в первую очередь. Человек, не имеющей собственной воли, метался между чужими мнениями. Розен предупреждал, да не он один – империя развалится на запчасти. Россия не умеет и не должна воевать за чужие интересы. Впрочем, что меня слушать… Размышления Солженицына о февральской революции. Не читали? Почитайте. Ой, мы на ты… Почитай.
– То есть не повезло России с государем? С этим или с монархией?
– Да, не повезло. Пётр Первый заложил мину под державу, исключив боярские свары за право поставлять самодержцу невест и тем приумножать своё богатство и влияние. Но русские воеводы и князья с купцами русское добро и интересы далее Руси утащить не могли. При царевне Софье и малом государе Фёдоре Алексеевиче мода на зарубежные платья пошли, на всякие диковины. Маленький мальчик ещё в ясельном возрасте запомнил головной убор своей сестры царевны, тот самый, в котором она в бронзе отлита там, на Аллее Правителей чуть ниже Маросейки, можно посмотреть. А что это как не голландская шапочка? Только Русь тогда ещё своё самодержавие блюла.
– Самодержавие, православие, народность – это другой век!..
– Лозунг другого века, правильно! – одобрительно улыбнулась Маша – только в веке XVII смысл слова самодержавие был другой. Не власть одного монарха, а абсолютная независимость от других держав. Так вот… После путешествия Петра в Голландию появились иноземные советники, сподвижники и прочая… Флот и армию без них было не построить. Но Пётр их вообще везде пустил. Мудр был, умён, понаблюдал и заприметил, что их преданность простирается лишь до тех пор, пока не вступает в противоречие с природой. Faterland никогда в душах иноземцев не померкнет. Как бы Россия волка ни кормила, он всё в свой лес смотреть будет. И никогда интересами земли отцов не поступится, как бы Русь его деревнями и почестями за службу ни награждала. Заметив, осознав всё это, Пётр для начала принял в 1721 году императорский титул…
– То есть, погоди… Дело не в отказе от старорежимных обрядов?
– Мы сейчас находимся на земле, где эта система впервые обкатывалась веками, – она даже показала большим пальцем на зелёные поля Италии, что в солнечном утре неслись по бокам скоростного поезда. – Юлий Цезарь всего лишь был пожизненным диктатором, а его пасынок Октавиан Август стал первым императором. Rex, царь, в латинской традиции – термин чуть ни не ругательный. Тарквиния Гордого, садиста и самодура, ненавидел весь народ, и римляне так с ним нахлебались, что в 509 году свергли в его лице всех царей навсегда. Так что в 44 году, когда заговорщики зарезали Цезаря, мотив у них был исторически обоснованный – не допустить единоличного правления. Но огромная держава требует централизации. Титул императора – те же яйца, вид сбоку, а по сути одно и то же. Хотя изначально это титул предводителя римских легионов. В теории по наследству его передавать нельзя, главнокомандующего выбирает армия или… У Петра не было наследника. А преемник мог бы быть.
– Так он не оставил завещания на счёт преемника. Или документ был?
– Был, – усмехнулась проводник по Италии и истории, её тон был уже ровным и повествовательным, ведь тематика беседы вписывалась в рамки её профессиональной задачи, – но, скорее всего, не устроил окружение. И наша матушка Русь в итоге получила династию, последний венценосец которой в жилах имел в лучшем случае одну сотую русской крови. Возможно, дело не в этническом составе. Екатерина Великая была более русской по духу, чем её муж, внук Петра Великого, что вернул педерасту Фридриху прусскому с поцелуями то, что завоевала наша армия. Дело в другом. Сильный государь Александр Третий держал и прославлял Россию, а слабый, его наследник Николай Второй, слушал и слушался немецкую родню.
– То есть выходит, что в девятнадцатом веке России, несмотря на немок и немцев на престоле, ещё как-то везло… На достойных преемников.
– А в двадцатом везение кончилось. Цесаревичем Николаем помыкала мать, которая пеклась не о престоле, а об устойчивости династии. Угождал жёнушке, что обижалась на кузена Вильгельма, посмеивающегося над ней как над провинциальной немецкой принцессой с дурным вкусом. Метался меж двух огней и плутал меж трёх сосен. И для России стал несносен… О, надо же, стишок вышел!..
– Послушай, Маша, – мелькнувший впереди у самого горизонта конус самого живописного вулкана Европы вернул туриста в реальность, – вроде, подъезжаем, а мне так хочется успеть тебя спросить… А это не враньё всё про слабости последнего государя, а? Советские учебники, Солженицын. Он и по воронам стрелял, когда надо было делами и законами заниматься, и на женском внимании был зациклен как слабоумный… Пойми, я ни в коей мере не разделяю мнение фанатиков, что вопят, мол, не трогай страстотерпца.
– Если отбросить трактовки, есть ещё и голые факты. Их оценивай.
– Кажется, я догадался!.. – произнёс он медленно – фотографии, цифры и всё такое. Не в пользу Николая. Вроде бы как, ещё будучи цесаревичем, в поездке по Японии он себе набил татуировку с драконом… И не стеснялся!
Да за одну эту блажь можно было бы вернуться к вопросу об обоснованности его пребывания на скамейке запасных престолонаследия…
– Да, на правой руке… – задумчиво кивнула чичероне – что это, легкомыслие? А в Ветхом завете сказано – не протыкай плоть, не наноси на неё письмена… Мистика, метафизика, суеверия?
– Но в 1904 году войну японцам наша империя проиграла. Врагу не сдаётся наш гордый Варяг… Хороший ответ тем, кто считает кощунством фильм о страсти цесаревича и польской балерины…
– Мы начали с киноленты, – она чуть подняла подбородок, глядя в окно на приближающийся конус вулкана, на светлом фоне чётко обозначился её профиль с лёгкой горбинкой носа и высоким лбом. – Но я отвечу. Клеветы в том, что Николай был слабохарактерным – нет! Бабушка моей бабушки рассказывала, как он волочился за ней на балах… И был смешон и жалок. Тот фильм, который сейчас обсуждают и осуждают, полезен в том, что нас заставляет задуматься о словах Екатерины Великой. Сильных уважают. А слабых бьют. Его звали государь-батюшка… Русь святая и лапотная так его называла. А Николай… Его напугали, он и отрёкся, и к семье побежал, хотя им ничто не угрожало в тот момент. И бросил на верную гибель миллионы.
Маша оторвалась от вида из окна и посмотрела на своего клиента. Он был спокоен, но бледен как полотно. Пожалуй, хватит с него пока…
– Мы о фильме говорили с тобой, – произнесла она мягче, – так вот что скажу последнее. Он не плох и не хорош. Это не учебник истории, не роман с брызгами свадьбы, не костюмная мелодрама про страсть балерины и дофина в декорациях заката Российской империи[11]. Это просто восклицательный знак. Для нас всех. Каждый на своём месте обязан помнить свой долг. О нас, русских, говорили в веке галантном на прусских полях ратной брани – его мало убить, русского ещё повалить надо. Зубами держись, умирай, но стой. Тем более, если от твоей воли и беспощадности по отношению к самому себе зависят судьбы и душевное состояние миллионов людей. Слишком велика цена слабости. Помазанник божий не имел права отрекаться от престола. А просто гражданин Романов обречён на то, его проступки будут оценивать как обывательские. Кстати, это не только помазанников божьих касается, но и тех, кого Господь в макушку поцеловал. Ты понял меня?… Выходим.
Шумный, пёстрый, пахнущий рыбой и пиццей город дышал солёной влагой осеннего моря, бренчал ключами от счастья и показывал пальцем в сторону memento mori[12] – платформы Napoli Garibaldi до станции Помпеи.
Италия, Помпеи, начало одиннадцатого местного времени
Родина, патриции, отечество… За полчаса в электричке до станции Pompei Scavi шерп и турист не произнесли ни слова. Она просто отдыхала, не удержавшись, даже сняла на смартфон особо выигрышный ландшафт. И вертела головой по сторонам, впитывая забавные неаполитанские обороты речи так же, как если бы он, Сергей, прислушивался к перебранкам в трамвае неунывающей Одессы. А он, поглядывая на симпатичную спутницу, в своих мыслях был далеко от волшебной Италии, пьянящей, как игристое вино.
Патриотизм…Что это? Хочешь понять суть явления, начни со слова, его обозначающего. Язык, завещанный нам предками, это нематериальное богатство их опыта. Смотри в корень. В Риме правили патриции. До тех пор, пока рабы-инженеры, рабы-поэты, рабы-историки вроде Иосифа Флавия не развратили их окончательно, лишив навыка думать и действовать. Рабы из числа бывших врагов вместо них вставали в строй в легионах. На смену не сумевшему прижиться богу Митре пришла восточная религия, обещавшая всем терпеливым рай после смерти. Там, откуда невозможно получить весточку от тех, кому доверяешь, – мол, верь, всё без обмана! Патриции потеряли всё – веру отцов, умение защищаться и обслуживать свои душу, тело и быт. И их отечество пало от их же слабости и лени. А Русь святая лапотная? Прорубленное окно в Европу привило немецкие побеги к царственному генеалогическому древу. Одни цветы династии давали ядовитые плоды, другие – полезные, третьи – вялые. Но немецкие принцы и принцессы, пожизненно прикомандированные в чужом отечестве, воспитанием своим, сказками про горшочек свинопаса и «житиями цезарей» вместо бабы Яги и подвигов былинных богатырей, были запрограммированы на тоску по далёкой прародине. За два с половиной века истлела династия патрициев Романовых, растворилась в чужой крови. Чудо ещё, что столько держалась – видать, на бесконечных просторах инерция длиннее. Урок истории… Той, что жестоко наказывает за невыученные уроки.
Дела давно минувших дней? Но ведь и сейчас, похоже, так. Уже не голосу чужой крови послушные, но воспитанию чужому, дети нашей новой элиты, вскормленные интеллектом Кембриджа, туда же и тяготеть будут. Там они привыкли стесняться российского происхождения, тут – брезговать всем. Им, которые есть «не народ, но лучшие люди города», будет остро хотеться домой… Туда, где им уютно, спокойно, сытно и привычно. Туда, где живёт подружка Гермиона и приятель Рон[13]. В Лондон. И можно ли тогда подпускать их к управлению общественным мнением здесь, в России, основываясь лишь на констатации, что они получили лучшее в мире образование? Да кто вообще определил, что лучшее в мире? Для поддержки интересов британского мира – да, лучшее… Отпрыскам периферийных шахов и колониальных элит вложили в мозги всё то, что требуется для обеспечения интересов метрополии. А для интересов России полезны ли их программы, дают новые импульсы в развитии? Вряд ли. Русские выпускники Кембриджа и те, кого снобизм и статус обязывают им вторить, заученно презирают своё природное отечество. И тянут, как мантру: страна-бензоколонка, вы грязны и провинциальны, тупы и дурно воспитаны. Будьте благодарны, что белый господин платит стеклянными бусами за нефть и газ. Мы видели столицу его мира, нас туда пустили, так что мы – лучшие, мы всё про всё знаем. Ах, вы в наслоении рыжих и коричневых треугольников не увидели гениальный взлёт эротической живописи? Вот вы и доказали, как вы тупы, русские ватники…
И вот этим, отрезавшим себе отечество как рудимент, мы доверяем право быть судить о культуре, искусстве, эстетике, истории?
Да, однако… Но ты ещё иди, попробуй, брось им вызов. Сковырнуть засорённое инородным грибком монархическое управление, делавшее великую империю заложницей бездарного царя, пожалуй, было не проще…
«Имеет ли право посредственность, не самостоятельная в принятии решений, владеть судьбами и умами целой страны? Вот что в подстрочнике, мне кажется…» – слова Олега Бондаря о киноленте про царя и балерину, с той его жёсткой интонацией героя-десантника, явственно всплыли в памяти Сергея, и он чуть не споткнулся, задумавшись.
Верно, всё верно… А ведь Маша заставила его посмотреть на проблему с неожиданной стороны. Без архитектурных излишеств, но в самый корень. Какой она, оказывается, глубокий человек. Ведь правда, всё встало на свои места, как на шахматной доске в начале партии. Какой она, оказывается, глубокий человек. Не зря Follow me берёт такие немыслимые деньги, фирма веников не вяжет, заботится о репутации, попасть к ним можно только по рекомендации. Поэтому и нанимает в шерпы настоящих профессионалов.
Как всё просто и ясно стало после разговора с ней… Те, кто хочет быть там, не должны определять, как нам быть здесь.
– Их сейчас здесь нет! – коснувшись его рукава, сказала спутница.
– Кого? – он даже вздрогнул от неожиданности.
– Тех, о ком ты думаешь, – буднично сказала Маша и отвернулась, поправив козырёк синей выцветшей бейсболки. – И тех, кого мы скоро увидим, тоже нет. Мне было очень страшно в первый раз, пока я это не поняла. Нет никого, а значит, и ничего нет. Ничего страшного. Пойдём!
Несколько быстрых слов по-итальянски, она предъявила пресс-карту и заплатила полную стоимость только за его билет, обменявшись с кассиршей ослепительной жизнерадостной улыбкой. Дальше на тропинке, ведущей к зелёному валу, бывшему причалу курортного античного городка Помпеи, топталась группа соотечественников, ожидая отставших и гида. Вот для чего пригодились тёмные очки… Не хватало ещё, чтобы в него вцепились тётки, что бросили всё и уехали из Урюпинска ради селфи с любой знаменитостью. Втянув голову в плечи, он буквально вперился в рюкзачок своей чичероне и ухитрился проскользнуть незамеченным. Впрочем, нет!.. Стоявшие с краю полные дамы задержали взгляд… Невероятно, не на нём, на ней, на Маше. И начали о чём-то возбуждённо переговариваться.
– Шагу прибавь! – она поняла свою оплошность и снова, как утром в холле отеля, буквально заскользила лёгким стремительным шагом по мелкому гравию археологической зоны, направляясь к стенам древнего города, убитого Везувием. – Теперь так. Просто иди за мной, всё покажу. Люди не поверили чёрной метке, что вулкан послал городу ранней весной 62 года, землетрясением была снесена треть зданий. Сгорел архив, где содержались сведения о землевладельцах. Тогда-то застройщики по дешёвке стали скупать пустующие участки. Помпеи быстро расцвели и похорошели, избавившись от обветшавших общественных бань, вилл и прочего. Как Москва после наполеоновского нашествия, кому пожар способствовал во многом к украшению. Но Помпеи подвело легкомыслие её нравов. Никто не хотел слушать ни специалиста по фонтанам, что заметил – акведук высох вместе с озером на вершине мирной горы. Ни выходцев из Сицилии, что сравнили поведение Везувия с постоянно беспокойной Этной.
– Специалистов тогда тоже не слушали? – глухо произнёс он.
– Эффективные менеджеры думали о другом – виллы в начале мягкого сезона ранней осени шли по высокой ставке аренды. Заткнуть рот паникёрам было проще, чем примириться с потерей дохода. А что было потом… Пять фактов, описанных Плинием Младшим. Пиропластическое извержение не оставило шансов тем, кто замешкался с бегством из города после первого дождя из пемзы. Те, кто ждал спасательную экспедицию его дяди Плиния Старшего на пляже в Геркулануме, спеклись заживо, как картошка в углях. Карл Брюллов. Один день. Двадцать четвёртое августа восемьсот тридцать второго года от основания вечного города Рима. Слушай беззвучие. Здесь не принято много говорить.
Ещё мгновение и он, взрослый мужчина, от нахлынувшего тяжёлого ощущения взял бы её за руку. Просто так, чтобы чувствовать себе не так одиноко в жутком месте. Дыхание ужаса, казалось, осело масляными пятнами на камнях, взвесью висело в едва отступившем утреннем тумане. Наваждение. Звон пластмассовой ручки зонта о камни, зонтика, обронённого туристкой далеко позади, показался в тяжёлой мёртвой тишине пасмурного дня чьим-то проснувшимся воплем страдания и борьбы. Здесь смерть насытилась по горло, да так и осталась отдыхать, переваривая ужин, в тени серой громадины уснувшей горы. Рванувшие за века к небу платаны, кусты, яркие краски цветов и зелени – всё было молчаливо, собранно и сурово. Как флора погоста, как камни кладбища. Клиент и шерп, плечом к плечу, быстро посмотрев друг другу в лицо, они одновременно с левой ноги перешагнули границу Стабианских ворот самого изысканного курорта древнего Рима, где праздник жизни был законсервирован на тысячелетие одним зевком ада.
Особо впечатлительным рекомендуется остаться в автобусе. Тем же, кому любознательность – щит и вдохновение, миновать это место нельзя. Маша права – не надо бояться тех, кого здесь нет. Гипс проник в щели и сделал скульптуры из полостей, в которых в муках умерли люди, в которых истлели их тела, укутанные одеялом раскалённого пепла и камней. Газы из вулкана проникали в лёгкие, и они превращались в жидкий цемент. Второй вдох убивал жизнь мозга. Вулкан-убийца с дотошностью коллекционера сохранил последние душевные движения обезумевших от ужаса или уже смирившихся с неизбежным людей. Гипс проник в щели и заполнил, сделав выпуклыми и объёмными, пустоты, внутри которых закончилась жизни и, наверное, томились заточённые на две тысячи лет души… Души, знающие катастрофу и силу гнева земли, перед которым человеческие эмоции лишь обрывки вот этого осеннего тумана, наползшего с Неаполитанского залива.
Мать прижимает к груди голову ребёнка, чтобы закрыть его рот от яда газов и глаза – от вида адского пламени. Влюблённые сжимают друг друга в объятиях, и в их позе ни капли вожделения, лишь желание не разъединиться в вечности. Они дождались своего часа, их смерть стала началом для нас. Для таких же людей своего века, если с нас станется понять их последнюю волю. Помпеи, законсервированные катастрофой до начала квалифицированных раскопок, стали конвертом этого великого и страшного послания.
Так в чём оно, Маша, в чём? Грандиозное полотно Карла Брюллова в Русском музее будоражит воображение романтиков. Историки, фотографы не устают восхищаться мостовыми эпохи правление императора Тита. Каждому своё. Но всем адресовано нечто общее. Могучие гладиаторы, одновременно звёзды шоу-бизнеса и лучшие бойцы, спецназ своей эпохи, не сумели уйти от противника, чья сила и беспощадность превосходили их совокупную мощь. Богатые горожане оказались слишком бедны, чтобы купить годное средство для эвакуации из осаждённого стихией города. Самые умелые гетеры, чьи каменные ложа-станки и изображения на фресках лупанария сохранились для далёких потомков их клиентов, не смогли умилостивить и унять страсть адского пламени вулкана. На некоторых снимках, которые мы делаем там, в тени портиков древнего города, заметны светлые круги – души тех, кто погиб здесь когда-то? Мистика, история, ещё раз мистика и символ надежды.
Так что вы хотите сказать нам, жители Помпеи? Затихший вулкан над грандиозным археологическим парком. Перспектива ровных римских дорог – доказательство, что умение их строить и обустраивать быт не есть доблесть и достижение капиталистической эпохи. А культ чистого красивого тела – не такое уж богопротивное язычество, о чём в течение полутора тысяч лет мяла мозги прихожан религиозная пропаганда. Гуляя по этим улицам, под синим небом юга Италии, вдыхая ароматы осенних цветов, любуясь зеленоватой бронзой щёк танцующего фавна и жестом увенчанного лавром бога искусств, глядя на сохранившиеся статуи, холодея до озноба сердца при взгляде на гипсовые слепки предсмертной агонии тех, кому не удалось убежать из города… Нам хочется!.. Да, нам отчаянно хочется развеять злые чары, прогнать проклятие. Представить, как здесь всё было ещё 23 августа рокового года. Как цвели розы в атриумах и колокольчиками перезванивались ножные браслеты, подпевая в ритм шагам очаровательных горожанок. Может быть, для кого-то эти развалины и немы… А для нас?
– Маш, скажи мне, а?… – заговорил он несмело, когда они вошли в раковину античного театра, шурша всё тем же мелким дроблёным камнем.
– Смотри, это чудо!.. – почти крикнула спутница, указывая на самые верхние ступени амфитеатра, засмеялась и бросилась туда по ступеням. В проёме между древних серых камней, ворча и повизгивая, возилась целая семейка бурых вислоухих щенят. Увидев гостью, вся компания с лаем, разевая розовые пасти, крутя хвостами, кинулась уговаривать её поиграть. Сытые, счастливые, малыши лезли к ней на руки, норовили стянуть рюкзак и чуть не опрокинули навзничь. Захваченная из отеля булка с ветчиной была слопана с энтузиазмом, но, скорее, из благодарности, чем по потребности. За всей этой вознёй наблюдали трое: серьёзный рыжий кобель пришёл с другой стороны амфитеатра, уселся у ног Сергея, выбрав мужчину себе в напарники с целью общего патрулирования и охраны обеих семей, а ещё добродушная пятнистая сука с отвисшими сосцами, чем-то напоминающая легендарную волчицу. Оценив мизансцену, режиссёр потрепал рыжего товарища за ухом и полез по ступеням наверх. Там троим щенкам досталась вторая булка и ломтики сыра с завтрака. Остальные, не занятые булкой, с удовольствием позировали и попали в кадр вместе с Машей.
– Ты что-то хотел спросить? – она подняла на него лучистые глаза. – Из города во время начала извержения успели убежать только собаки. Согласно свидетельствам очевидцев, вошедшим в анналы Тацита, они позже вернулись и ждали хозяев в амфитеатре. Вой несчастных зверей в течение месяца оглашал окрестности убитого города. Может быть, эти весёлые ребята – потомки тех, кто тосковал по погибшим хозяевам? Стражи места.
Сергей почувствовал холод. Это было слишком похоже на правду.
– Ну, эти точно не выглядят несчастными, – помолчав, улыбнулся он. – Спросить?.. Да, хотел. Нет, не то, не сейчас. Ты специально для них закуску захватила, что, знакома уже с этой гвардией?
Они уже шагали к выходу из парка, на опавшей листве платанов ярко горели кружевные пятна прорвавшихся сквозь кроны солнечных лучей. В Помпеях, спящих вечным сном, в когда-то легкомысленном городе, что стал памятником-напоминанием человеческой беспечности, не умеющей в лени и самолюбовании читать предупреждения небес. Вон он, вулкан-убийца! Его вершина, стёсанная взрывом двухтысячелетней давности, как холка зверя, что дремлет у кромки воды шумной столицы южной Италии. Города, где родилась песенка солдата о первой любви, что пел даже Муслим Магомаев.
– Бутерброды захватила, да…. Для них и для нас… – Маша наклонила голову и стала серьёзнее. – Но спросить ты хотел о другом. Давай договоримся на будущее – не стесняйся и не держи в себе вопросы, для этого я сейчас здесь. Попробую ответить. Всё, что с нами происходит, бесценно. Те, кто погибли, завещали нам помнить об этом. Самое ценное, что есть у человека, это время его жизни.
– А если человек остался один, и жизнь ему не мила?
– Так не бывает. Или бывает на короткое время, пока он не очнётся.
– Но ведь предают самые близкие!.. – в его горле появился комок.
– Близкие не предают, – снова сверкнули строгие глаза цвета осеннего моря, – потому, что близкие – не те, с кем садятся за один стол или ложатся в одну постель. Близкие – те, кто тебя любит как самого себя. Хочешь жить в мире с самим собой, с миром в душе и согласии с окружающим миром – в себе самом найди силу отринуть лень, привычку и условности. Решись вернуть их, близких, издалека. И пошли подальше ближний круг лицемеров.
– Ты как контрастный душ – то ангел, то каратель… Тебя послушаешь – можно разрушить жизнь под корень.
– То, что ты называешь жизнью – тот самый гипсовый слепок, каким в Помпеях пустоту залили. Внутри склепа – только призрак. Тех, о ком ты думаешь, нет ни здесь, ни там. А всё, что нажито непосильным трудом… В мёртвом городе на улице сидит мёртвый человек и держит мёртвой хваткой горшок с деньгами, что никому не принесут счастья. И даже в витрине музея они – всего лишь безобразные черепки. Ты же видел всё это сейчас там!.. Ты создал себе иллюзию миропорядка и вцепился в неё. Очнись же, услышь то, о чём тебя предупредили Помпеи! Спасай свою жизнь. Себя, а не горшок. Там, на твоём горизонте, уже дымится Везувий. Пора принимать решение.
Две упитанные тётушки, стараясь не отстать от гида, на ходу в ладони пересчитывали бумажки и монеты, набирая их на новый билет – в затянутый парусиной павильон с мультимедийной выставкой экспонатов «секретного кабинета» Национального археологического музея в Неаполе. Экспозиция с выездом на место, где артефакты были обнаружены во время раскопок, была, очевидно, организована для дополнительного сбора денег. А новейшая мода на 3D и голограммы позволила не вывозить самые ценные предметы: крупно и выпукло их изображения крутились на специальных экранах. Фавны явно с натугой держали обеими руками напряжённые члены больше собственного роста, нимфы изгибались дугой, подставляя алчущим свои сокровища – путь первобытного вожделения. Когда-то давно неаполитанский монарх, придя с семейством посмотреть на извлечённые из-под спуда древности, пришёл в такой ужас, что повелел их запереть в специальное помещение. Как же можно! Такой вызов общественной нравственности, ушат помоев и подрыв устоев, обвал благопристойности и дурной пример юности, если не сказать хуже – бунт, оргия, мятеж и срам!.. После королевской истерики пускали туда «приобщиться к запретному знанию» лишь особ мужского пола после длительных согласований. Лишь с началом нового тысячелетия музей открыл двери для всех желающих, но, разумеется, со строгим соблюдением возрастного ценза. Теперь – новый поворот. Нега декора античного заведения плотских утех приехала практически на прежнее место прописки. Только в виде огромных объёмных, раздутых до гигантизма изображений. Вот посмотришь на такое орудие производства детей, красно-багровое, налитое бешеной энергией, да ещё размером с водосточную трубу, культурный шок обеспечен… А если ещё ночью приснится?
К кассе «выездного секретного кабинета» с материальной историей для взрослых глаз стояла небольшая очередь. Как же, быть в Помпеях и не посетить? Стыд и позор на всю деревню, в трудовом коллективе засмеют. И не важно, что пластмассовыми копиями античных бронзовых пенисов из музейной экспозиции уставлены все сувенирные прилавки от Неаполя до Пизы. И плевать, что гобеленовую сумку с машинной вышивкой сценки, что срисована со стены древнеримского борделя-лупанария, можно приобрести у мигранта из Сомали на добрую память прямо на соседней железнодорожной платформе. Туризм есть спорт. Поэтому в задачу двух дам сегодня и сейчас входит сделать фото на фоне чего-нибудь такого прямо в музее. Чего бы это ни стоило. Азарт – сильный наркотик. А Везувий пусть для умников дымит.
Шерп вопросительно посмотрела на притихшего клиента.
– Поехали домой, – произнёс он. – В смысле, в Рим.
Подъехала опрятная итальянская электричка. Усевшись снова рядом со своей спутницей, он покопался в кармане и извлёк конфету. Протянул ей.
– Надо же, – неожиданно радостно и светло улыбнулась она, – Мишка косолапый. Откуда ты это выудил, наколдовал, что ли?
– Нет, – он пожал плечами, – случайно. Задабриваю тебя. Ты строгая по долгу службы такая или это тоже… Как это? Защитная реакция.
– Отхлестала, да? Ну, прости, не рассчитала немного. Просто, когда у человека находится тысяча бытовых причин, чтобы мужественно и стойко с закрытыми глазами топать в пропасть, приходится хватать его за шиворот, – она развернула фантик, облизнулась, посмотрела на него с озорной искоркой и отправила шоколадную конфету в рот, прожевала. – Строгость, говоришь? Знаешь, я ведь тоже живой человек. Когда становится трудно… В медицине есть такой приём терапевтический для снятия боли – блокада называется. В хоккейном матче травмы так замораживают на время. Больное место как бы ничего не чувствует. Я себе делаю такую моральную блокаду. И каменею. Внешне становлюсь строже, да, наверное. Но могу продолжать работу.
– Так для тебя это только работа или что-то ещё? Призвание…
– Призвание? – она подняла брови, – не знаю. Может быть. Или способ выжить. На моей работе прежней мне за месяц платили меньше того, что я получаю за командировку на неделю без усложнённого сценария.
– У меня – усложнённый по определению? Не отвечай. Ведь ты обо мне читала досье, надо думать… Я догадался, что ты сейчас неправду сказала. Прости, это часть моей профессии. Режиссёр. Верю – не верю… Начала одно, после чуток вбок свернула. Выжить… Не в смысле денег, правильно?
– Правильно, что тут вилять? – неожиданно непринуждённо сказала шерп. – Помнишь… Эй, кто-нибудь. Приди, нарушь. Чужих людей соединённость и разобщённость близких душ[14]. Это к нашему разговору. Редко, но бывает… Когда мне выпадает общаться с людьми одной породы со мной, это везение. Поскольку получается не вправление мозгов только им, а улица с двусторонним движением. Помочь им – значит помочь и себе в чём-то разобраться. Идёт постоянный обмен – как между рекой и морем. От вас я набираюсь опыта и нащупываю ответы на вопросы, которые задаю сама себе.
– Хотел спросить тебя ещё об одиночестве… Можно?
– Нет, дорогой мой пациент, – она покачала головой, почти ласково коснулась его руки, – всё хорошо в меру. Пилюли надо усваивать строго по расписанию. Ты видел этих девушек, с горстью евро у кабинета эротики? Вот кому не страшно эмоциональное выгорание. А у нас с тобой антракт.