Положительно, ей было нечего здесь делать.
Какое-то время Амалия еще питала надежду, что неуловимый Лагранж-Висконти поднимется на борт в Шербуре, однако вскоре убедилась, что ее предположениям не суждено сбыться. Владелец «Леды» как в воду канул, и фантазия рисовала Амалии, как Висконти, похорошевший от денег и отрастивший для маскировки усики, сидит на озаренной полуденным солнцем террасе кафе, попивает прекрасное кьянти и довольно хохочет, вспоминая, как ловко он обвел вокруг пальца четыре могущественные державы. Смех у Онорато Висконти был раскатистый, добродушный, располагающий к себе. Но то, что он потешался и над ней (хотя бы только в ее воображении), было Амалии чрезвычайно не по вкусу.
«Допустим, немецкие агенты спугнули его, и тогда он купил билет на пароход, чтобы сбить со следа тех, кто будет его искать, и внушить им мысль, что он хочет покинуть Европу. Но откуда у него взялись документы на имя Лагранжа?»
Пароход глухо и протяжно взревел и через несколько минут стал отходить от Шербура. Амалия почувствовала, как ее охватывает хандра. Не очень-то разгуляешься на службе у Российской империи. И что она забыла в этом Новом Йорке? Глаза ее скользнули по строкам статьи, в которой говорилось о ее невесть какой по счету бабушке: «Ее долгая и полная интересных событий жизнь может служить укором для потомства…»
Вот уел, негодяй автор, так уел. Амалия опустила журнал – и встретилась взглядом с… германским тайным агентом, который стоял буквально в трех шагах от нее.
Амалия распахнула в изумлении глаза, схватила «Ревю историк» и высоко подняла его, закрывая лицо, но было слишком поздно. Значит, настырному немцу каким-то образом удалось освободиться от пут и он успел на корабль в Шербуре, исполненный жажды мщения. Амалия быстро оглядела палубу. Вон маркиз со своей супругой-актрисой, которая выгуливает на поводке крошечную собачку с непередаваемо уродливой мордочкой, вон австралийка миссис Рейнольдс, вон Эжени, дочь мадам Эрмелин, со своим фатоватым мужем Феликсом Армантелем, вон французский дипломат, который беседует с господином из Эльзаса. В присутствии посторонних ей решительно нечего опасаться. Впрочем, даже если бы на сто миль вокруг никого не было, Амалия все равно сумела бы за себя постоять.
– Мерзавка! – прохрипел германский агент сквозь стиснутые зубы. Щеки его пылали.
Амалия моментально приняла решение, опустила ставший совершенно ненужным журнал и с невинным видом уставилась на немца.
– Простите, я вас знаю? – осведомилась она самым естественным тоном.
– Разумеется, клянусь тем канделябром, которым вы шарахнули меня по башке! – прорычал рассерженный агент. – Или подобные случаи с вами происходят так часто, что вы уже начисто забыли о последнем?
– Ах, это вы-ы, – протянула Амалия, от души забавляясь сложившейся ситуацией. Разумеется, какая-нибудь другая девушка прежде всего ударилась бы в панику, но наша героиня не смогла удержаться от улыбки, настолько происходящее было комично. – Сами виноваты. Нечего было отправлять в психушку моего без пяти минут законного мужа. Я до ужаса привязана к своим избранникам. И вообще, это некрасиво – лишать даму супруга, с которым она даже не успела познакомиться.
– Она надо мной издевается! – шепотом вскричал агент, ибо поблизости возникла донья Эстебания. Он перевел дыхание и продолжал: – Ух, будь вы мужчиной…
– По счастью, я только слабая и беззащитная женщина, – проворковала Амалия, строя ему глазки. Агент сглотнул и побледнел как полотно. – Что же вы стоите на ветру, сударь? Присаживайтесь, прошу вас.
Немец с опаской поглядел на шезлонг, на который указывала Амалия, словно тот мог по мановению ее руки в любое мгновение превратиться в огнедышащего дракона и прервать карьеру германского агента навсегда.
– Вокруг столько людей, – добила колеблющегося немца Амалия, – вряд ли я смогу убить вас в их присутствии без неудобства для себя.
Германский агент застонал, поднес руку ко лбу и рухнул на шезлонг. Видно было, что силы его на исходе.
– Вы один? – поинтересовалась Амалия. В данный момент именно этот вопрос занимал ее больше всего.
– К сожалению, – проворчал немец, исподлобья поглядывая на нее. – Моему напарнику пришлось остаться в Париже. У него сотрясение мозга. И все, – вскипел он, – благодаря вам!
– А чего вы ожидали? – пожала плечами Амалия. – Вы же хотели отравить меня.
– Не отравить, а усыпить, – сварливо поправил ее немец. – После чего я перевез бы вас в клинику доктора Эскарго и поместил бы в соседнюю палату с моим сумасшедшим братом Николя.
– А-а, – протянула Амалия. – Значит, Николя – это Пирогов?
Немец злорадно хмыкнул и покосился на господина из Эльзаса, стоящего возле поручней.
– Теперь он будет находиться в клинике, пока вы не вернетесь из плавания, – съязвил германский агент. – Если, конечно, в пути с вами не произойдет ничего… экстраординарного.
– Фи, сударь, как вам не стыдно пугать даму, – укоризненно промолвила Амалия. – Лучше расскажите мне, как вы сумели освободиться. Я была уверена, что вам это никогда не удастся.
– Хм, – сказал немец, расплывшись в улыбке. – В следующий раз, фройляйн, когда будете связывать людей, привязывайте их не к стулу, а к кровати. Человек, привязанный к стулу, еще может кое-как двигаться.
– Ах, черт, – пробормотала расстроенная Амалия, – этого я не предусмотрела! И что же вы сделали?
– Поднял шум, – объяснил агент. – Просто опрокидывал все, что только можно, и наконец прибежали горничные. Они развязали меня, и я сразу же бросился к Гансу, но вы вывели беднягу из строя. Поняв, что до отплытия в Гавр мне не успеть, я взял у нашего посла его лучшую лошадь и проскакал верхом без передышки до Шербура. В городе лошадь пала. Но ничего, посол не обеднеет.
– Вы зря загнали благородное животное, – сказала Амалия. – Висконти на корабле нет.
– Уже знаю, – мрачно отозвался немец. – Мне отвели его каюту.
– Надо же, как вам повезло, – заметила девушка. – Но в каюте ничего нет, я осмотрела ее. Я, знаете ли, всегда интересуюсь обстановкой, и второй помощник Марешаль мне все показал. Если не верите, спросите у него.
– Уже спросил, за кого вы меня принимаете? – вскинулся немец. – Можно подумать, я истосковался по Нью-Йорку. Ха! Уверяю вас, дорогая фройляйн, если бы стоянка в Шербуре была хоть на десять минут длиннее, я бы тотчас сошел на берег. Одна мысль о том, что мне придется плыть на одном корабле с вами, для меня невыносима.
– Не переживайте так, сударь, – подбодрила его Амалия. – Может, мы еще не доберемся до Нью-Йорка и утонем на полпути – кто знает? Всегда надо надеяться на лучшее.
– Я прошу вас! – Немец посерел лицом. – У меня морская болезнь, я до жути боюсь воды, а тут еще вы издеваетесь надо мной!
– Простите великодушно, – тотчас извинилась Амалия. – Могу, если вас это утешит, пообещать вам больше не бить вас по голове и не связывать, тем более что к этому больше нет никаких причин.
– Я еще не сошел с ума, чтобы полагаться на ваши обещания, – с обидой в голосе отозвался германский агент. – Кроме того, вы стащили у меня вещь, которая мне дорога.
– Я? – непритворно удивилась его собеседница.
– Ну да, – сухо промолвил немец. – Верните мне «Ревю историк». Вам оно совершенно ни к чему, а у меня остался только один экземпляр.
– Видите ли, – сказала Амалия, – там есть статья о моих предках, и поэтому я никак не могу удовлетворить вашу просьбу. Считайте, что я захватила ваш журнал как военный трофей.
– О ее предках! – взревел немец так, что хрупкая донья Эстебания на другом конце палубы вздрогнула от неожиданности. – О каких таких предках, черт побери?
– О Мадленке Соболевской, – объяснила Амалия. – Правда, автор здорово напутал и вообще исказил некоторые факты, но это точно она.
Германский агент уставился на Амалию с плохо скрытым раздражением.
– О Мадленке? Вы что, шутите?
– Вовсе нет, – возразила Амалия. – Ее мужа звали Боэмунд фон Мейссен, хотя этот осел – я имею в виду автора статьи – совершенно о нем не упомянул. Мейссены были очень известным родом, но он пресекся в прошлом веке. Последняя представительница этого семейства, Амелия, стала моей прабабушкой, и, кстати, в честь ее меня и назвали. – И Амалия мило улыбнулась.
– Постойте! – вскинулся немец. – Насчет Мейссенов вы, конечно, правы, но вы зря утверждаете, что Боэмунд был мужем Мадленки. Дело в том, что они никогда не были женаты. Да и не могли быть.
– Это почему же? – рассердилась Амалия.
– Потому что, – рявкнул немец, – он был, черт меня дери, крестоносец и рыцарь Тевтонского ордена. Он вообще не мог жениться.
– Да? – задумчиво изрекла Амалия. – Значит, он сложил с себя обеты.
– Чушь! – фыркнул германский агент. – Это было простое сожительство.
– Сударь, – сухо заговорила уже рассерженная Амалия, – вы что, подразумеваете, что моя почтенная пра-прапра… словом, отдаленная бабушка была бесчестной женщиной? Вы это имеете в виду?
– Я этого не говорил!
– Попрошу вас не чернить моих предков! – заявила Амалия запальчиво. – Предков, о которых вам, кстати, совершенно ничего не известно!
– Очень даже известно, – рассвирепел немец, – ведь это и мои предки тоже!
Амалия всегда гордилась тем, что никто и никогда не мог застать ее врасплох, но сейчас она смогла только промямлить:
– Да?
– Именно так, – ответил немец. – Кстати, моя фамилия фон Лихтенштейн. Вам она что-нибудь говорит?
Амалия мгновение поразмыслила.
– Ну да, одна из правнучек Мадленки вышла замуж за какого-то фон Лихтенштейна. Так вы что, и в самом деле потомок Мадленки?
– Так же, как и вы, – заметил ее собеседник.
Амалия открыла рот, но не смогла придумать ничего путного и поспешно закрыла его.
– Граф Рудольф фон Лихтенштейн, к вашим услугам, – церемонно представился наконец германский агент. – Да, если вам интересно: я и есть, как вы выразились, тот осел, который написал это небольшое исследование. Внизу под статьей вы найдете мое имя.
Дрожащими руками Амалия раскрыла журнал и убедилась, что ее спутник говорит правду.
– Ну надо же! – пробормотала она, все еще не веря своим глазам. – C’est épatant![10]
– Я интересуюсь генеалогией, – говорил меж тем Рудольф, тревожно поглядывая на мерно перекатывающиеся волны за бортом, – и всегда рад поделиться своими знаниями с другими. А теперь признайтесь, фея летающего канделябра, что вы не имеете никакого отношения к моей досточтимой прабабушке фройляйн Sobolewska и что вы все это выдумали, чтобы вывести меня из себя.
– Нет, – честно призналась Амалия, глядя на него смеющимися глазами, – это все чистейшая правда, дорогой кузен!
Германского агента аж передернуло от такой фамильярности.
– Неужели? – недоверчиво спросил он. – Что ж, проверим. Сколько у Мадленки было детей?
– Шесть, – не колеблясь, ответила Амалия. – Боэмунд-младший, Себастьян, дочь, о которой не сохранилось никаких сведений, младший сын Михал и еще двое детей, которые умерли в младенчестве.
Рудольф почесал висок.
– Ну ладно… А что вы скажете о муже Мадленки?
– О нем мало что известно, – отозвалась Амалия. – Есть сведения, что, когда он был маленьким мальчиком, его родителей убили у него на глазах. В их краях Мейссенов не слишком жаловали, – пояснила она. – Кажется, мать спасла Боэмунда, спрятав его под алтарем, но сама погибла. Потом он незаметно вылез из укрытия и пешком добрался до родича матери, Ульриха из Наумбурга, хотя тот жил очень далеко. Ульрих наказал убийц и воспитал его, но Боэмунд не захотел возвращаться в замок, где умертвили его близких, и вступил в Тевтонский орден.
– Однако ему все-таки пришлось вернуться, – проворчал Рудольф. – Когда в его жизни появилась эта женщина, ему пришлось делать выбор между ею и орденом. – Он чихнул. – Черт возьми, неужели эта палуба всегда так ходит ходуном?
– Разумеется, – подтвердила Амалия. – Мы же в открытом море.
Германский агент и любитель генеалогии тихо охнул и схватился за сердце.
– О чем мы говорили? Ах да, наши предки… Скажите, у вас что-нибудь сохранилось от них? Я понимаю, что прошло почти пятьсот лет, и все же…
Амалия покачала головой.
– Почти ничего, – с сожалением ответила она. – Только потускневшее серебряное зеркало. Да, и еще медальон с припаянной к нему золотой цепочкой.
– Медальон? – заинтересовался Рудольф. – Это любопытно. И что же в нем находится?
– Тонкостью работы он не отличается, это довольно простое украшение, – сказала Амалия. – На крышке буквы ММ – я думаю, это значит Мадленка фон Мейссен, а внутри крошечная прядь волос. Наверное, это волосы ребенка, потому что для взрослого они слишком светлые.
– Значит, ММ, да? – Рудольф потер кончик носа. – А вы в этом уверены?
– Абсолютно. Я сто раз, не меньше, держала его в руках.
Рудольф вздохнул.
– Значит, весьма возможно, что она все-таки была за ним замужем, – буркнул он. – Вот черт!
– А чем вас не устраивает Боэмунд? – удивилась Амалия. – Разве плохо, что они были женаты?
Рудольф мрачно поглядел на нее.
– По чести говоря, – в порыве откровенности заявил он, – я терпеть не могу этого типа.
Амалия слегка опешила, но все же спросила:
– А можно узнать причины вашей неприязни?
– Конечно, – легко согласился Рудольф. – Вам известно, что в польских хрониках Боэмунд упоминается не иначе, как с эпитетом Кровавый?
– Я об этом не знала, – пробормотала Амалия.
Рудольф многозначительно поднял палец:
– Я так и думал. А вы знаете, какое тогда было неспокойное время? Чтобы заслужить такое прозвище, надо было как следует постараться. Чего стоит один эпизод взятия Белого замка, когда были убиты все осажденные, включая стариков, детей и женщин! А ведь штурмом командовал наш Боэмунд, между прочим. И случилось это как раз в период перемирия между поляками и Тевтонским орденом. Теперь вы видите, что он был за человек?
– Вы так говорите, как будто Мадленка была одуванчиком, – фыркнула задетая за живое Амалия. – Между прочим, когда ее муж умер и она осталась одна с маленькими детьми на руках, ей пришлось воевать с соседями, которые зарились на земли Мейссенов. И она не слишком церемонилась со своими врагами.
Рудольф расплылся в улыбке.
– Не скрою, мне очень понравилось, как она с ними разделалась, – признался он. – И вообще, они сами виноваты, раз первые напали на нее. А вот ее муж мне совершенно не по душе. Я не удивлюсь, если узнаю, что она связалась с ним лишь потому, что у нее не было другого выхода. Не забывайте, какая репутация была у тогдашних крестоносцев, а уж на женский пол эти рыцари всегда были падки.
– Не скажите, – парировала Амалия. – Я знаю, что Мадленка оставила дом, семью, друзей и вслед за крестоносцем перебралась в его страну, где ее ждала неизвестность. Чтобы бросить родной дом и поехать за человеком на край света, надо иметь причины более веские, чем та, которую вы назвали.
Рудольф сверкнул на нее глазами.
– И что же это за причины, позвольте спросить? – осведомился он иронически.
– Любовь, – серьезно сказала Амалия. – Очень большая любовь.
– Для особы, столь успешно размахивающей подсвечниками, у вас на редкость романтические взгляды, – проворчал Рудольф. – В любом случае, даже если там и была любовь, счастья ей она не принесла, потому что наш прадедушка вскоре сошел с ума. Да-да, его держали взаперти и не позволяли выходить. Последние пять лет или даже больше никто в замке не видел его лица.
– Это не единственное объяснение, – сказала Амалия, подумав. – Может, он просто заболел и не мог передвигаться.
– Если человек просто заболел, – возразил Рудольф, – к нему все же хоть кого-то допускают. А нашего рыцаря вообще никто не видел. Словно он исчез, не оставив следа.
– По-моему, Рудольф, вы чересчур доверяете средневековым летописям, – заметила Амалия. – По-настоящему достоверных фактов всегда ничтожно мало, а летописцы ведь тоже люди и могут быть пристрастными, это надо учитывать. Всегда остаются какие-то загадки, которые хочется объяснить, и даже в вашей статье их предостаточно. К примеру, куда делся второй сын Мадленки, Себастьян, который ушел из дома в семнадцать лет? Как звали ее дочь? Верно ли, что сама Мадленка прожила девяносто лет, или это выдумки? А как она выглядела, какие у нее были глаза, какие волосы? Или Боэмунд… Почему при взятии того замка он никого не оставил в живых – только ли потому, что был жесток, или тут кроется что-то другое? Вот видите, мы не знаем ответов даже на самые простые вопросы. Мы можем только предполагать или фантазировать – больше ничего.
– Я чувствую, вы прямо-таки неравнодушны к нашему прадедушке, – проворчал Рудольф. – Как вы его выгораживаете, уму непостижимо! Впрочем, оно и понятно – у вас с ним много общего. В свое время он тоже прикончил немало народу, как и вы.
Амалия почувствовала, что у нее загорелись щеки. Пора было поставить зарвавшегося агента на место.
– Вообще-то я никого еще не убила, – сказала она ласково, и в глазах ее вспыхнули и погасли золотистые искры. – Но, глядя на вас, невольно начинаю об этом сожалеть… кузен.
Рудольф фон Лихтенштейн посерел лицом.
– Да, – сказал он упавшим голосом, – теперь я понимаю, почему Волынский взял вас на эту работу. У него просто не оставалось иного выхода.
– Фу, Руди, как вы мрачно смотрите на вещи, – одернула его Амалия. По телу агента пробежала легкая дрожь, он затравленно поглядел на кузину, но ничего не сказал. – Кстати, под каким именем вы здесь?
– Под своим собственным, – буркнул Рудольф, отворачиваясь. – Вы же уничтожили мой запасной паспорт.
– Не расстраивайтесь, кузен, – подбодрила его Амалия. – Хоть вы и собирались поступить со мной не по-родственному, заперев в лечебницу для душевнобольных, я не держу на вас зла. – Она глубоко вздохнула. – Давайте сделаем так, мой дорогой новоявленный родственник. Поскольку нам нечего делить и причина для того, чтобы быть врагами, отсутствует, предлагаю перемирие. Я обязуюсь не предпринимать никаких действий против вас, но и вы не пытайтесь столкнуть меня за борт. Волынский что-то говорил о предрасположенности нашего брата, секретных агентов, к несчастным случаям – так вот, если со мной что-нибудь случится, я буду безутешна. Поклянитесь памятью Мадленки, о которой вы не поленились написать такую захватывающую статью, что меня не тронете, и я обязуюсь любить вас и уважать, насколько это в моих силах, а заодно верну вам журнал. Ну как, идет?
– Идет, – проворчал Рудольф. – Хотя это глупость, но я обещаю, что не причиню вам вреда, кузина. Во всяком случае, пока.
– Вы просто душка, кузен, – серьезно сказала Амалия и, сунув ему в руки журнал, быстро поцеловала в лоб. – До встречи за обедом.
Быстрым шагом девушка удалилась к себе в каюту, где повалилась на кровать и долгое время смеялась, думая о том, сколь неисповедимы пути судьбы.
Востроглазая Эжени Армантель, от которой не укрылись маневры Амалии, сказала своему мужу Феликсу:
– Смотри-ка! Эта вертихвостка всерьез принялась за того надутого тевтона!
Феликс вежливо улыбнулся, а про себя решил, что «эту вертихвостку» он просто так тевтону не оставит. Он дал себе слово заняться ею за обедом. Так сказать, на десерт.